25 июля отмечает свой 84-й день рождения
Валентин Васильевич Сорокин – 
замечательный русский поэт, лауреат 
Государственной премии России и многих 
других международных и всероссийских 
литературных премий, в том числе, 
литературной премии губернатора Астраханской
области имени В.К.Тредиаковского. Горжусь
тем, что Валентин Васильевич стал моим 
крёстным отцом в литературе. А случилось это
в мае 1989 года на 9-м Всесоюзном совещании
молодых писателей, где мне посчастливилось 
попасть в его семинар. Доброго здоровья
настоящему русскому поэту, патриоту Отечества,
вечному борцу за справедливость и счастье 
народа! И, конечно, новых духоподъёмных 
стихотворений и поэм! С днём рождения, 
дорогой дядя Валя! 

ЮРИЙ ЩЕРБАКОВ 
 

ПОНЯЛ

Беру коня судьбы я под уздцы
Без суеты и лишнего испуга,
Поскольку понял: в мире подлецы,
Как близнецы, похожи друг на друга.

Скачи, мой конь, через неровный быт,
Неси меня от кровного порога,
Пускай гудит под бронзою копыт
Тяжёлая российская дорога.

Я выживу и выдюжу позор,
Превозмогу обиды роковые,
В туманных далях различает взор
Звезду удач, пожалуй, не впервые.

Скачи, мой конь, непросто из седла
Нас вышибить,
             мы цепки до предела,
Вон снова иноземная стрела

Почти под сердцем у меня пропела.

Но промахнулась - ожидай своих,
Они чужой не легче, не добрее.
Там, в сумерках, сторожко лес притих,
И ни левей объехать, ни правее.

Скачи, мой конь, отважным путь открыт,
А я посланник матери и Бога.
И пусть гудит под бронзою копыт
И эта -
        не последняя дорога!..

ЛУННЫЙ КРЕСТ

Горе в дому, не смех.
Думаем об одном.
Снег, серебристый снег
Падает за окном.

Белый лежит покров
На пол-России аж.
В звёздах иных миров
Сын затерялся наш.

Белая мать сидит.
Ночь.
      И глаза, глаза!..
Молится и глядит
Долго на образа.

Белых берёз гряда.
Ворон во мгле кричит.
Сын уже никогда
В двери не постучит.

Доброго, своего,
В самый нежданный час
Бог отобрал его,
Не пощадивши нас.

Скоро в краю пустом,
Вечной тоской полна,
Белым взойдёт крестом
Утренняя луна.

* * *

Всё одолеешь, море и пустыню,
Леса возьмёшь и горы на пути.
Но если вдруг душа твоя остынет, -
Её снегов уже не перейти.

Так широки и так они ледяны,

Куда ни глянь -
                стальные берега!
Я позабыл весёлые поляны,
Родные соловьиные луга.

Простор кровавым месяцем расколот,
Как топором.
             И в бездне темноты
Сосёт мне разум непреклонный голод
Тоски - потрогать тёплые цветы.

Склониться бы к родительским могилам.
Послушать деревенскую гармонь.
И душу тронуть пескариным илом.
Взять за крыло вечеровой огонь.

Мы забываем, восходя на кручи,
Вбегая в корабли и в поезда,
Зовёт нас то,
              что человека мучит, -
Свет памяти и совести звезда.

Они горят в сознанье обоюдно,
Под каждой доброй крышею в чести.
Зовёт нас то,
              что потерять нетрудно,
Но невозможно снова обрести!

* * *
Не смогу разлюбить, хоть убей,
Потому что родился не чёрствым,
Эту
    синюю
          сонность
                   степей,
Эти звёзды, берёзы и вёрсты.

Самолёт, паровоз ли, такси
Наплывает внезапней крушенья.
И недаром вовек на Руси
Выше господа бога – движенье!

Кувыркается ветер во ржи,
Голосит над болотами чибис.
Ну скажи мне,
              скажи мне,
                         скажи,
Где бы мы доброте научились!

Ни одной не запомню страны,
Ни одной не пойму я державы.
Мне ведь даже в могиле нужны
Только наши поля и дубравы.

Словно в речку, войду я в траву,
Тихо трону ладонью ромашку.
И почти, как в бреду, разорву,
Переполненный счастьем, рубашку!

* * *
А я в страстях и думах отрезвился
И, от рожденья сельского не лжив,
Взглянул вокруг и резко удивился
Тому, что я не выброшен и жив.

Река судьбы моей не обмелела,
Она полынным горем глубока,

Над ней светло когда-то детство пело
И к солнышку летели облака.

Черёмуховой роздалью метельной
Она дышала в майские края.
Склонялась мать над нею
                        с колыбельной,
Вся золотисто-лунная, моя.

И шар земной крутился по орбитам.
В окно крылами трепетала ночь.
И никаким, закрытым иль открытым,
Врагам
       дорог моих не превозмочь.

В часы тоски я понимаю снова,
Те вороны, которые костят
И стать мою, и поднятое слово,
Лишь ошибусь – позором отомстят.

Но будет миг высокий на рассвете,
Среди могил у прадедовых плит
За всё, за всё,
                о чём расскажет ветер,
Моя земля меня благословит.

22 июня 1990 года

День весёлый и простор весёлый.
Солнце в небо прянуло с холма.
И стоят в осиротелых сёлах
Русские оглохшие дома.

В них детей рожали, громко жили,
С песней уходили на войну,
Под Берлином голову сложили,
Нас пустили, неучей, ко дну.

Потому, усталые, как мухи,
Замыкая горестные рты,
На пустых завалинках старухи
На луну глядят из темноты.

Денег нету и кормильцев нету,
На дрова добавили процент.
Не скользи в Кремле по кабинету
В иностранных туфлях президент.

Ты такой размашистый и милый,
В рыночных кружениях перил
Проиграл ты братские могилы
И Победу нашу раздарил.

А к старухам не поторопился,
Премии считая, призатих…
Это я в продажный мир явился
Мстить за них и говорить за них.

Переждём обиду, слёзы вытрем,
Час пробьёт – опомнится народ:
Не один ещё
            слетит лжедмитрий
У державных каменных ворот!

* * *
В этой грустной вечерней реди

Сам себя утешаю я:
Скоро, скоро она приедет,
Боль моя и душа моя!

Небалованный и негрубый,
Но желающий радость пить,
Буду в сердце, в глаза и в губы,
Как безумец, её любить.

Всё обсудим и всё увидим,
И запомним и всё простим.
Даже зависть мы не обидим,
Даже злобе не отомстим.

Вечно в жизненной круговерти
Рядом с вороном – соловьи.
Есть соперники у бессмертья,
Есть разбойники у любви.

Брызнет солнечно-колоколен
День весёлою теплотой.
Наше чувство шумит, как поле
Рожью спелою и золотой.

Хранить нам славу

Над ржавым храмом стонут журавли,
Под куполом разбитым ветер свищет,
Здесь воины хоробрые легли,
Здесь все века столпились на кладбище.

Набеги, от рассвета до темна
Летел, горча, пожарный пепел праха.
Славянские лихие племена,
Вожди дружин, не ведавшие страха.

К звезде полей я прикоснусь рукой:
Ведь мне судьбу делить покуда не с кем.
Здесь Грозный спит,
                    здесь опочил Донской,
Здесь отдыхает после битвы Невский.

Здесь проносили деды и отцы
Гремучей революции скрижали,
И не они соборы и дворцы
Осквернивали, жгли и разрушали,

А те пришельцы из чужих краёв,
Бесцельная, кочующая нечисть,
Которой даже песня соловьёв
И то души скудеющей не лечит.

Хранить нам славу предков надлежит.
И ты не гость, не временный посредник, -
История тебе принадлежит,
России прозревающий наследник!

ЗАСТОЛЬЕ
Если можешь родить, а не родишь…
1

Всё торгаши к Вам льнут и торгаши,

Всё жулики, пройдохи-лицедеи.
Они гребут азартно барыши
С прилавка или с выгодной идеи.

Вы модница, вы пить, вы и курить,
Вы и браниться, по-ямщицки даже.
Но только вот о детях говорить
Не любите, как некий вор о краже.

И муж у Вас роскошный, от усов
И до ботинок - фору даст гусару.
И четырёх имеете Вы псов,
За них готовы на любую свару.

Лицо смазливо: подзагнута бровь,
И губы, чуть припухшие от стона.
На шее жемчуг, а на пальцах кровь -
Отлита в золото во время оно…

2

И есть песец, и мглистая лиса.
И пианино есть, и есть машина.
Но почему же грустные глаза
И с языка слетает матерщина?

Убить хотели грубостью - укор,
Не получилось. Мудро-обзлённой
Душа у Вас похожа на собор,
Грабителями ночью разорённый.

Среди собак, застолий и затей,
Интимно-туристических, курортных,
Вам не забыть: ведь нет у вас детей,
И тяжко от раскаяний подробных.

Отец Ваш в кабинетах проторчал.
Мать бегала по хищным ювелирам.
И сразу, без наследственных начал,
Вы удостоились общенья с миром.

Париж давно и Вашингтон давно
Проеханы, почти официально.
От поцелуев разуму темно, -

Отведали интернационально.

3

И некого к другим Вам ревновать,
Муж - и не муж, сама, увы, невеста.
«О, не рожать, как будто предавать
Отечество!» И это Вам известно.

До потрясения слова тихи:
В них боль и стыд, в них мания таится.
Но я не поп, чтоб отпускать грехи,
Хотя Вы - первосортная блудница.

Пытаясь честно вслушаться в беду,
Мне кажется, я понимаю много.
Жаль, ничего у Вас я не найду
Заветного для русского порога.

В обильном сигареточном дыму
Я промолчу, и не опротестую
Позор, и лихо чарку подниму
За жалкий быт и за судьбу пустую.

***

Обелиски густы на селе.
Край пронзили собой обелиски.
В дождевой и проржавленной мгле
Растворяются длинные списки.

Прочитал я - и скорбно примолк:
Тут, руками отцов бронирован,
Молодой громыхающий полк
На озёрном холме сформирован.

А сегодня долины пусты.
Вьётся-бьётся дорога печально.
Палисадников бывших кусты
По бокам шевелятся прощально.

Перепахан погост и ужат,
Вдовы ранние, горе-старухи
Одиноко в могилах лежат,
К миру этому праведно глухи.

Только свист одичалых стрижей.
Вздох берёзовый, тягота звуков.
Всё война забрала: и мужей,
И сынов у несчастных, и внуков.

Стало некому в избах рожать.
И осилив последнее горе,
Им, солдатам, лежать и лежать
В этом русском великом просторе.

***

Вчера я напился и как провалился,
А ныне впервые на свет появился.

Милы мне берёзы, и холм, и дорога,
И радостей в жизни действительно много.

Вон пёс у калитки, вон мыкнула тёлка.

Свободно в округе, ни зайца, ни волка.

Лишь трудно с начальством, в районе их туча.
И в каждом до лакомства жажда могуча.

И каждый - по стопке, по три, по четыре.
И каждый - вожак и в деревне, и в мире.

Эх, Родина, песни, нетрезвое братство.
Грабёж неоглядный, тоска и пиратство.

Вчера я напился, а ныне страдаю.
Кого осужу и кого оправдаю?

* * *
Пушистая, зелёная,
Стремительная ель,
И солнышком палённая,
И гнутая в метель.

Стоишь прямая, сильная,
Звенишь до облаков.
Вокруг земля обильная -
На тысячи веков.

Вскипали травы гуннами,
Бил колокол в набат.
И ядрами чугунными
Ложился звездопад.

Текла Пахра багряная,
В Оке плескалась кровь.
Ты, хвойная и пряная,
Отряхивалась вновь.

Грачи спешили умные
К тебе наперебой.
И грозы лета шумные
Кружились над тобой.

И ночь плыла стоокая.
И расточалась тьма.
Звени, моя высокая,
Звени, звени с холма.

* * *
Женщина эта рожать не умеет
И научиться, бедняга, не хочет.
Злом от неё подозрительным веет, -
Всё задирается, будто бы кочет.

Вот бы растила детей - не грустила
И поджидала бы внуков, дурёха.

Тех разобидела, тех не простила,
Всюду ей нервно и всюду ей плохо.

Мать загубила в себе, променяла
На чепуху городских развлекательств.
Мать загубила, и этого мало,
Мало ей высшего - из надругательств.

* * *
А вас не бередит
Тоска и не печёт?
Вы циник и бандит,
Ужасный лысый чёрт.

Мне жизни гимн слагать
И чарку дружбы пить.
А вам детей пугать,
А вам людей губить.

Я вижу зимний парк
В накрапах снегирей.
Вы - стражу и собак
Колымских лагерей.

Где не один Джалиль
Погиб, а миллион!
Кромешных камер пыль.
Вопль над землёй и стон.

Мать сыну не прикрыть.
Дочь с онемелым ртом.
О, нас не примирить
Ни завтра, ни потом.

***

На деревне такая беда,
Водка льётся, как в речке вода.

Было пять мужиков, а теперь
Пять смертей, пять нетрезвых потерь.

От правления за полверсты
Высоко на холме - их кресты.

На деревне огромный портрет
Человека преклоннейших лет.

Он поднялся по-маршальски в рост,
Весь увешанный бляхами звёзд.

И глядит, но с такой высоты
Взор его не зацепит кресты.

И над снежностью русских равнин
Кувыркается ветер один.

ТАК БОЛЬНО
Почему же так трудно,
                      так больно бывает порой,
Давит дума на грудь
                    многоскальною мёртвой горой.

Утешение, помощь тогда
                       мне совсем не нужны,
Ни проклятья друзей,
                     ни угрозы врагов не страшны.

Даже ты надо мною
                  теряешь священную власть,
Пусть готов я к ногам твоим
                            тихо и смирно припасть.

Пусть готов я тебя,
                    как ребёнка, ласкать, целовать,
Доверять тебе, слушать,
                        что нежную, умную мать.

Но кричат во мне силы
                      тоски и утраты земли,
Мои чувства - идущие
                     в синюю даль корабли.

И любовь моя - чёрный,
                       обугленный солнцем тростник,
Всё шумит и шумит,
                   словно мир наш ещё не возник.

Да и сам я, лишь только
                        взгляну поострее окрест, -
Одинокий, летящий
                  над горькою Родиной крест.

Живые мертвецы

Много я видел живых мертвецов:
Руки их - крюки и рот - на засов.

Жизнь их - сплошная мышиная робость,
Мысль их - гнетущая мир низколобость.

Даже их кресло и даже их важность -
Ежеминутная гибкость-продажность.

Мир их - бессонная зависть, страданье,
Вытерпеть - вечный удел и старанье.

И уцелеть, и отпробовать крохи
С пышных столов толстобрюхой эпохи.

Траур

Эти похороны похожи
На парад, на концерт большущий.
Генералы розоворожи.
И колонны солдат идущих.

На трибуне стоит правитель,
Старый клоун, а рядом други.
Он - их батя и укротитель,
Свято помнят про то зверюги.

Гроб на площади, у ступеней,
И мертвец - кумачом накрыты.
Ветер снежное море пенит
За Москвою и за Ирбитом.

Куст лозы у дороги свищет.
Лает пёс за глухим сараем.
И над родиной полунищей
Солнце красное догорает.

Трубачи заревели скопом.
Плеск знамён и венков. Салюты.
Смотрят Азия и Европа, -
Успокоился брат Малюты.

Длинный-длинный, седее мыши,
Многожильный Кащей эпохи.
Тонут в мутных просторах крыши
Русских изб, что пусты и плохи.

И в одной из них на рогоже
Мать крестьянская молит строго:
- Ты прости его, боже, боже,
Ты один, а злодеев много!..

БАНКЕТНИК
Как вставший на задние ноги кабан,
Как повар, похмельный и злой ожиреньем,

Он хрюкнул и пушкинским стихотвореньем
При всех закусил - и опять за стакан.

С лица его капал торжественный пот
И губы сочились дымящимся мясом.
Но он не сдавался на милость балясам,
Ещё не устав от обжорных работ.

Он ел, оседая, пыхтя за столом,
Краснея, он ел, наслаждаясь утробно.
И кости обсасывал громко, подробно,
Ладонью в тарелку - как в речку веслом.

Глядел на него я, и жалость брала
За сердце, и душу терзала тревога:
Поэзия, ты распрогневала бога,
И плохи твои, дорогая, дела!..

Плач по убитым

Мёртвые не исчезают
- они возвращаются.
Кто в Чехии, кто в Прусси, кто в Польше.
И здесь - повсюду мрамор и сирень…
Солдатам нашим памятников больше,
Чем сохранилось ныне деревень.

Вон хутор обветшалыми домами
Давно плывёт в пустеющий закат.
И - обелиск, мерцает он в тумане
Так грустно-грустно, вроде виноват.

И, к утру нахоложенному глухи,
В сутулом одиночестве тоски
По десять раз успели сшить старухи
Одежду на смерть и связать носки.

А смерти нет, лишь годы воском тают
И люди тают в дымке мировой.
И кладбища родные зарастают
Чужою и слепою трын-травой.

По ней роса игольчится морозно,
Над ней шумят угрюмо тополя.
Где накренились кладбища, там грозно
Осиротели русские поля.

Куда б меня судьба ни уносила,
Я ни вблизи не понял, ни вдали,
Какая воля и какая сила
Нас убирает медленно с земли.

Неужто где-то беспричинно рады,
Хоть это ликованье не к добру,
В тот миг, когда я погребаю брата
Или теряю кровную сестру?

И век мой болен, и народ мой болен,
И сам я болен - ноша тяжела.
Как будто дума древних колоколен
Мне острым светом сердце обожгла.

Заметены леса

Опять леса заметены по пояс.
И светит солнце, и пурга звенит.
А по равнине прокатился поезд,
Железным громом уходя в зенит.

И, прижимаясь, потрясённый ветер
Вздыхает в придорожном лозняке.
Куда стремятся люди на планете
И что за счастье ждёт их вдалеке?

О, древо жизни под бессмертной высью,
Скрипит мороз или резвится дождь, -
Ты наши судьбы отряхнёшь, как листья,
И вновь шумишь, в порывах, и цветёшь.

И синева клубится облаками.
И, вскидывая руку на плечо,
Вновь чья-то юность нежными губами
Другую поцелует горячо.

Ещё мой горизонт не опустился.
И красота воспламеняет кровь.
Но я уехал, я уже простился
С тем берегом, где клятва и любовь.

Не оторваться, будто от припая,
От груза лет: он память бередит.
И - только сердце, как сова слепая,
Летит вперёд за поездом, летит!

Поделиться: