Предлагаемая работа – не традиционна. Это не художественное произведение, даром что здесь есть отрывки из моей прозы, и не публицистика в привычном виде. Здесь нет сквозного сюжета и свода персонажей. Это, скорее, литературная мозаика, составленная в том числе из документов, свидетельств очевидцев, воспоминаний, что, по мысли автора, отражает нерв того или иного периода жизни страны… И в то же время сюжет тут есть: это наше – от одной даты до другой – минувшее… А сквозной персонаж – автор, чаще всего невидимый. С высоты прожитых лет мне потребовалось оглянуться на прошлое. А остановившись и оглянувшись, попытаться понять и по возможности показать, как на протяжении последних десятилетий происходило размывание устоявшихся понятий, утрата традиционных ценностей – добра, справедливости, милосердия, доверия, товарищества, преемственности поколений… Как подменялась истина, как шельмовалась правда, как на смену им тихой сапой вползали полуправда, а следом и подлая ложь. Как подтачивались устои, казалось, незыблемой державы, и что в конце концов привело к распаду Советского Союза, великой общности, мечту о которой, как о Беловодье, лелеяли наши пращуры и за которую в ХХ веке отдали жизни миллионы наших соотечественников.
Вступление
Весной того года, когда умер Сталин, мне шёл шестой год. О том, с чего началась хрущёвская вакханалия, долгие годы не знали даже те, кто был приближен, кто находился при власти, а уж простой народ, тем более деревня, тем более глубинная северная деревня, и подавно. Однако первые раскаты той грозы докатились и до нас. Больше того – коснулись и меня, деревенского мальца-несмышлёныша. Да не просто коснулись – в самое сердце ударили, опалив душу.
Есть такая порода деревенских пареньков, а может, и не только деревенских, которые словно не торопятся расставаться с детством. Они сторонятся своих сверсников-подростков, их нередко буйных игрищ, а больше тянутся к малышам, своим младшим брателкам и сестрёнкам или к соседским отрокам. Был и у меня такой старший дружок. Звали его Витя. Витя был старше меня лет на десять. Он уже работал, каждое утро отправляясь в лесопункт, который находился в четырёх километрах вниз по течению реки Онеги.
Витя выстрогал мне красивую саблю. У неё была резная рукоять. А ещё смастерил ножны, выдолбив желоба и склеив рыбьим клеем две половинки. Я был счастлив и горд – такой сабли не было ни у одного деревенского мальца. Мало того. Бабушка сшила мне из кожаных обрезков ремень, и я носил саблю на опояске.
На ту пору был ещё жив мой дед по отцу, Иван Алексеевич. Донской казак, который со всем своим большим семейством был сорван новой властью с родных мест и отправлен на лесоповал в приполярную тайгу, на тот последний год своей жизни обитал в Турчасове, за четыре километра от нашей Пертемы. И бабушка, отправляясь навестить уже нехожалого свата, взяла с собой и меня. С саблей я не расставался, и дед Иван с нею увидел меня. Бабушка ведала, как порадовать, чем утешить старого донского казака, отлучённого неволей от родины.
Наступило лето. Холодное лето того самого 53-го года, когда из тюрем и лагерей выпустили тысячи бандитов и разбойников. Потом говорили, что это Берия им дал волю, тогдашний министр внутренних дел. Точно один человек мог такое решить и исполнить, а Хрущёв, который почти уже прибрал всю власть, был вроде как ни при чём…
Первой жертвой бандитов в нашей округе стал Витя. Урки подстерегли его на лесной тропинке, которая вела в лесопункт. Убийц вскоре схватили. Оказалось, что их поживой были три рубля, которые мама Вити Анисья Назаровна дала сынку на столовую. Как голосила Назаровна, когда зарезанного нелюдью сынка принесли домой. Вся деревня оцепенела от этого безысходного крика.
У гроба, что стоял возле их избы, собрались все – и взрослые, и Витины сверстники, и мы, мальцы. Я жался к бабушке. В руках у меня была Витина сабля. Смерть Сталина в памяти не осталась. Наверное, говорили о ней, не помню. А гибель Вити запала в сердце как первая невосполнимая утрата на всю жизнь.
Часть 1. ОТТЕПЕЛЬ (1953 и далее)
1. Что за термином?
ОТТЕПЕЛЬ… В народе не прижилось это слово, означавшее перемены. Пущенный Эренбургом, этот термин ходил в городской среде, точнее в среде столичной интеллигенции, чьи отпрыски в пору горбачёвской перестройки-переломки оказались при власти…
А народ в 50-х, как у Пушкина, безмолвствовал. Кто вышел по амнистии – не трезвонил. Кто знал о нём, что тот сидел по 58-й статье, – помалкивал, памятуя народную мудрость «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».
Моих сродников по отцу послевоенная судьба разбросала кого куда. Кулебаки (Поволжье), Харьков (Украина), Емца (станция Северной железной дороги), Турчасово (Поонежье) – вот география их тогдашнего обитания. Однако документа о реабилитации, которые выдавали по той же 58-й статье «чисто политическим», они не получили. Я уже не говорю про задний ход, обратное действие – чтобы честь по чести возвратить всех на родину, на Дон, на хутор Большой Лычак, собрать сельский сход, объявить во всеуслышание, что Поповы ни в чём не повинны, и выдать прилюдно о том документ, и публично же повиниться от имени власти за неправые деяния, и возвратить бы родной дом… Нет, в 30-м с шумом и гамом, с нагайками гнали в неволю, а теперь, когда большинство сродников сами решили свою судьбу, бежав из лагеря, а стало быть, от смерти, власти, затеявшие реабилитацию, не озаботились их будущностью. И в таком положении находились тысячи и тысячи неправо осуждённых.
Страна, сплотившаяся во время войны и жившая в те суровые годы единым стремлением одолеть врага и дожить до Победы, вскоре опять стала многоликой и многослойной. И главное деление граждан происходило по наличию или отсутствию у тебя паспорта, гарантировавшего относительную свободу, в том числе свободу перемещения. «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». Половина страны этой самой «бумажки» не имела, потому как жила в деревне. Сельским жителям за малым исключением «паспорта были не положены». Куда не положены? Кем не положены? Почему не положены? А потому! Как в начале 30-х годов власти постановили ограничить паспортизацию сельчан, введя, по сути, новое крепостное право, так оно и осталось. Сельский житель должен жить и трудиться на той земле, где он родился, – ему ни к чему паспорт. Так постановило государство, которое, по сути, стало новым помещиком.
Паспортов до пенсии не было у моих онежских бабушки и дедушки, Анны Михайловны и Андрея Константиновича Волгиных, уроженцев Турчасовской волости. Паспорта не имел мой дед по отцу Иван Алексеевич Попов, донской казак, репрессированный в 30-м году и после долгих мытарств осевший на колхозной земле в Турчасове. Не было паспорта у его сына Фёдора, потому что он погиб в 43-м году. Не было паспорта у его сына Михаила, сложившего голову в 44-м году. А старший его сын Тихон, кавалер ордена Славы, не успел паспорт получить, потому что в январе 46-го скончался от фронтовых ран. У них, похоже, никогда не было гражданских документов – в 30-х только этапные списки репрессированных, а в 40-х – армейские формуляры. Сражаясь за Родину, они, по сути, не имели гражданства. Только смерть уравняла их в правах.
И мать их, Парасковья Илларионовна, жившая на станции Емца возле старших сыновей, не имела паспорта. Похоронки на сыновей получила. А паспорта не удостоилась.
У её сына Андрея, который вернулся с войны с орденом Славы, паспорт был. И у Николая, сына Тихона, тоже кавалера ордена Славы, моего двоюродного брата, паспорт имелся. А вот невоевавшие братья, Иван, у которого был с детства покалечен глаз, и Лаврентий, у которого была нарушена речь, тоже долго жили без паспортов, имея на руках только удостоверения личности. Так что унижения 30-го года, когда семейство гнали нагайками с родной земли, по сути, продолжались, только обрели форму ограничений, словно они были людьми второго сорта. И мой батька, получивший паспорт после шестилетней армейской службы, долго, если не до конца жизни, носил на себе это незримое клеймо.
***
Относительная вольница, которая началась с приходом Хрущёва, породила две тенденции: прозападную и блатную. (Речь идёт о городе. Деревня, тем более отдалённая от центров, по-прежнему жила по своим вековечным законам.) Первую исповедовала та самая интеллигенция. Вторую – недавние лихие сидельцы, отпущенные на волю. Первая охватывала относительно небольшой круг. Вторая широко проникала в народ, причём не только в низы. «Блатной музыкой» тетешкалась и интеллигенция, подпуская в речах уркаганский жаргон. Иные слова из того ряда попадали и во всеобщий оборот, как например «бобочка», что на фене означало шёлковую рубашку с коротким рукавом. Мой отец в 50-х да и после только так и называл летние рубашки. Правда, он-то этой «музыки» наслушался в неволе. Но точно так же изъяснялись и его сверстники, которых, на их счастье, такая недоля минула.
Вместе с речью в разные сферы жизни проникал и блатной обиход. Откуда, спрашивается, пошла «дедовщина» в армии? Вот с тех самых пор, когда по указу Хрущёва на воинскую службу стали брать вчерашних сидельцев-гопников (это словечко, возможно, происходит от блатного «гоп-стоп»). В иных, чаще стройбатовских частях, где дисциплина хромала, они живо навели свои, схожие с лагерными, порядки.
Отголоски «дедовщины» возникли и в учебных заведениях – ремесленных училищах, ФЗУ, техникумах и школах…
Прозападную тенденцию стали подпитывать и снизу, и сверху. Появились новые переводные книги европейских и американских авторов – Хеменгуэя, Олдриджа, Фолкнера, Фицжеральда… Больше стало западных кинокартин. Сначала индийских (с Радж Капуром), потом латиноамериканских (с Лолитой Торрес), потом итальянских (с Софи Лорен и Марчелло Мастроянни), французских (с Габеном и совсем молодым Аленом Делоном). Шуму наделал Всемирный фестиваль молодёжи, который состоялся в нашей стране. Каков его идеологический КПД – не знаю. Но не думаю, чтобы шибко большой. Было много показухи и официоза. Но было, конечно, и настоящее – открытость и искренность нашего народа. Это ведь не сыграешь, даже если долго будешь репетировать. «Дети разных народов, мы мечтою о мире живём…» Правда, была и оборотная сторона от этой открытости. Ведь, помимо официального братания, было и неофициальное. В моей повести «Золотая дорожка поперёк летейских вод» поминаются два детских дома, появившиеся на просторах СССР после этого фестиваля. А ещё, конечно, западные моды, музыка, танцы… В другой моей повести, «Пальто, или обнова для Миши», это поминается:
… Эдик слыл в своём дворе модником. В минувшем году он носил короткую куртку с опояской, широченные клёши и кепку-лондонку с гибким козырьком. А летом, наглядевшись хроники с фестиваля молодёжи в Москве, обзавёлся яркой жёлтой рубахой с пальмами и обезьянами, зелёным клетчатым пиджаком с дутыми плечами, узкими бордовыми брюками и жёлтыми полуботинками на толстенной оранжевой подошве, которые он называл то коры, то корочки, то шузы. И репертуар у Эдика сменился. Прежде он насвистывал или напевал «В парке Чаир», «Тиха вода шевеле…», а тут пустился распевать какие-то крикушки:
Я иду по Уругваю.
Ночь хоть выколи глаза,
Слышны крики попугаев,
Обезьяньи голоса…
А то – ещё такое:
Жил-был в Лондоне стиляга,
В узких брюках он ходил…
Но больше всего поражала музыка, которую заводил Эдик, выставив в окно радиолу «Урал». «Во, – хвастался он ребятне, – настоящие «рёбра». Это были самодельные пластинки, записанные на рентгеновской плёнке. Сначала раздавалось змеиное шипение, а потом – грохот, вой, вопли. Мальцы-подлётыши смотрели на радиолу, которая исторгала что-то несусветное, открыв рты. А взрослые либо плевались, либо, как ровесники Эдика из ШРМ, крутили пальцем у виска…
С этого времени началась фарцовка. Термин появился позже, но купля-перепродажа ярких западных шмоток началась активно отсюда. Подпитывали эту тенденцию выездные деятели культуры и искусства, отправлявшиеся на гастроли или в творческие командировки, моряки дальнего плавания…
Да и сам Никита Хрущёв в те годы раскатался по миру. Результатом его визитов стала ответная американская выставка, значки которой с ами-флагом, раздавались на входе, и они достигли даже нашего Северодвинска. А ещё – пресловутая кукуруза. Напели ему в Штатах, а потом добавили свои доморощенные академучёные, тайные лоббисты забугорных планов, что маис – золотая кукуруза – озолотит Россию. Он и поверил. С детства помнил кашу-мамалыгу и решил облагодетельствовать этим продуктом всех жителей страны Советов, даже чукчей. Был царь Горох – появился царь Мамалыга. Да хрен редьки не слаще, говорили в таких случаях в народе.
Оправдывая правление Хрущёва, вспоминают панельное домостроение – дома-хрущёвки. Но, оказывается, Никите и тут досталась чужая слава. Автором идеи был Сталин. Это как будёновки и долгополые шинели «с разговорами», кроёные для царской армии, стали символом армии
Красной.
Чего больше было в той первой оттепели – плюсов или минусов – не знаю. После ХХ съезда КПСС, когда Хрущёв надломил веру в социальные идеалы, в созидательную роль партии, шло активное разделение общества. Межевались все: деревня – город, народ – интеллигенция, народ – партия, хотя везде висели лозунги о единстве. Знаков этого процесса было много. Но для наглядности расскажу о судьбе своего дяди по отцу – Андрея Ивановича Попова, по рождению казака, в 30-м году вместе с отцом, матерью и братьями репрессированного и сосланного на Север.
2. Андрей: зов родины
Отпахав всю войну, отслужив ещё год в армии, дядя Андрей погоны не снял, а сменил их на другие. Он стал служить в военизированной охране, сопровождая железнодорожные эшелоны.
Вернётся из рейса домой, на станцию Емца, побудет день-другой с семьёй – и опять в дорогу. Служба эта тяжёлая. Попробуй-ка часами дозорить на открытой, продуваемой всеми ветрами площадке грузового вагона с винтовкой на ремне. Летом в гимнастёрке и галифе, при «осадках в виде дождя и мокрого снега» – в брезентовом дождевике. Зимой – в полушубке. Это и здоровому нелегко. А ведь дядька Андрей был изранен: осколок в позвоночнике, осколок под коленом, что то и дело донимали, а ещё мучила порой сильными головными болями тяжёлая контузия.
Но главное – служба в вохре была опасна: после войны разные «Чёрные кошки» бандитствовали и на железной дороге. Сколько бойцов погибло в схватках с налётчиками, защищая народное добро!
Почему Андрей выбрал после войны именно эту службу? Очевидно, сказались пять армейских лет – к службе привык, втянулся, без неё жизни не представлял. Сверхсрочную ему не предлагали, да и нереально это было, имея семью, оставаться в армии. Но главное, что его побуждало к этому, думаю, казачья закваска, служилая косточка. Андрей был от роду служакой – это в генах у него сидело.
Не ошибусь, если скажу, что он больше всех кровников тосковал о родине. Когда в 30-м году семейство Поповых гнали под конвоем на станцию, именно он, тогда 13-летний отрок, сбежал из-под охраны, потому что не мог себя представить в какой-то чужедальней стороне. Остался на отеческой земле даже ценой утраты семьи, травимый чекистами, гонимый напуганными сродниками, бродяжа и голодая, до того был привязан к вотчине. И скитался целый год, пока не иссякли силы…
Двадцать с лишним лет, разлучённый насильно с родным хутором, Андрей мечтал о возвращении. Думал о том в лагерной неволе, на лесоповале, в предвоенной полуневоле. Донская степь снилась ему на фронте и в госпиталях. Не исключаю, что после войны он наведывался в свой хутор – утайкой, неприметно, но наведывался. Потом минуло ещё несколько лет – и дядя наконец утолил-таки свою тоску. Именно он, Андрей Иванович Попов, первый и единственный из большого семейства через четверть века после изгнания возвратился туда, где в 1917 году явился на свет Божий.
Дочь дяди Андрея Валентина, моя ровесница, вспоминает, что в 1957 году отец взял её с собой в Москву. Там вовсю кипел и сверкал красками Всемирный фестиваль молодёжи. Но это был лишь повод – показать 10-летней дочке яркое зрелище. Главное, что держал в уме отец, – попасть на приём в комиссию по делам репрессированных, она называлась «комиссией Ворошилова–Хрущёва». На приём непосредственно к руководителям Андрей Иванович не попал, но заявление с описанием былых гонений-мытарств, своей фронтовой биографии и с изложением своей просьбы оставил. Прошло какое-то время – пришёл ответ. Согласно московской резолюции, ветерану войны, заслуженному фронтовику, кавалеру ордена Славы А. И. Попову государство выделяло для переселения на родину и дальнейшего обустройства два вагона пилолеса – кругляка и доски.
Вот уж, верно, возликовала душа дядьки Андрея! Не иначе запел-заплясал от радости, закружив по горнице жену Аннушку и троих детей – Валюшу, Колю и Шурея.
Хлопот дальнейших было ещё много, но по большому счёту они были преодолимыми и по сути – радостными. Лес на нижнем складе в местном леспромхозе Андрею помогал отбирать брат Иван, который трудился на этом предприятии. Оценивали каждое бревно, чтобы всё было без сучка, без задоринки. Сами грузили лес на платформы.
К той поре была жива ещё мать, Парасковья Илларионовна. Она и благословила сына и его семейство на возвратную дорогу. А деньгами, кто сколько мог, подсобили сестра и братья, в том числе мой отец.
Возведение дома на хуторе Большой Лычак шло небыстро. Андрей Иванович был принят в колхоз, сразу приступил к работе, и на строительство хаты оставались лишь вечера. Однако мало-помалу дом рос. Трудились на новостройке все чада и домочадцы. И к концу десятилетия семейство справило новоселье.
Не мазанка убогая – добротный домина, напоминающий обликом тот родовой, разве что меньше размером. Само собой, баз – двор. А на нём – летняя кухня. А поодаль – катух, хлев для скотины, а там и корова, и боровок, и овечки… А дальше сад-огород…
«Эко, – говорила моя мать, окидывая взглядом добротную дядькину усадьбу, – кум королю, сват министру». Казаки говорят в таких случаях «любо». Любо дядьке такое слушать было. Как не любо. Глаза его навыкате круглились и щурились. В них ликовала неподдельная радость. Он, аки кочет цветистый, увенчанный ярым гребнем, ходил по просторному базу. И было отрадно на него глядеть. Человек исполнил свою мечту. Я, тогда ещё подросток, уже понимал это. А теперь добавлю: дядя Андрей не просто исполнил мечту – он достойно восстановил поруганную справедливость.
Хутор Большой Лычак, если с высоты смотреть, напоминает подкову. Дом дяди Андрея славно вписался в эту конфигурацию – символ счастья. Казалось, так будет всегда, долгие годы, сколь там отмерил Господь. Но…
Тут опять в житьё-бытьё вторглась неуёмная власть. Почти как в 20–30-е годы. Опять, как шлагбаум, опустилась на пути «генеральная линия партии». Недавно бились с целиной, теперь взялись за укрупнение. Все мелкие хозяйства приказано было объединять. Постановление распространялось на всю страну, в том числе на Сталинградскую, тогда уже Волгоградскую область и, стало быть, на колхоз Большого Лычака.
Сначала была оторопь – потом начался ропот. Зачем ломать то, что справно работает, приносит доход? Такой вопрос возникал на уличных слётках, в колхозной конторе и, само собой, на партийных собраниях. Кто-то на тех собраниях благоразумно отмалчивался, смекая, что плетью, даже арапником, которым ломают хребет волку, обуха не перешибёшь. Но большинство коммунистов возражали против бездумной уравниловки. И решительнее всех был Андрей Иванович Попов, вступивший в партию в 43-м году на фронте. Планы по сдаче сельхозпродукции колхоз выполняет и перевыполняет, колхозники получают зарплату на трудодни, люди строятся, имеют возможность обзавестись бытовой техникой, городской мебелью – все довольны, чего же ещё надо!
А и впрямь, чего? Как разумно объяснить очевидное головотяпство и недальновидность тех послевоенных правителей? В прямом и переносном смыслах они выбивали почву, родную землю из-под ног селянина. Это ж надо было додуматься запретить деревенскому человеку косить сено для личного подворья! И чем это обернулось? Лишив крестьянина личного сенокоса, лишили семьи кормилицы-коровы, обездолили детишек, оставив их без молока. После этого осиротелые без мужиков послевоенные деревни совсем опустели. Семейные, ещё крепкие люди перебирались в леспромхозы, правдами и неправдами выправляли паспорта и уезжали в город. В деревнях оставались солдатские вдовы, уже изработанные да ветхие старики. Деревня хирела. Партийные мудрецы и их городские, не ведавшие сути земли советники (Аганбегян, Заславская и иже с ними), надумали сплотить остатки сил в большие гнездовья, а мелкие деревни объявили «неперспективными». Начался последний виток деревенского исхода.
Можно ли было остановить разорение традиционных районов земледелия – юга России, Средней полосы, Русского Севера? Наверное, можно. Если бы пресловутая «генеральная линия» не превращалась в плеть-погонялку. Если бы не бросали огромные средства на целинные и залежные земли, которые не принесли ожидаемого благоденствия. Если бы мудро и вдумчиво поступали в каждом отдельном районе, волости, селе.
Хорошо помню свою деревню в 50–60-е годы. Колхоз, в котором не осталось работных мужиков – всех повыбила война, – хирел. Планы, спускаемые сверху, были не по силам. Колхозные закрома были пусты. В августе бабушка получила полугодовой доход за себя и за деда и принесла его домой в банном тазике. В нём был килограмм сливочного масла, килограмма два пшена и две солёные рыбины – пикши или пертуя. И всё. А ведь всю весну, лето они с дедом работали от зари до зари. Подсоблял и я, городской школяр, заработав на сенокосе 24 трудодня…
Наверное, три онежские деревни, которые составляли колхоз имени Чапаева, имело смысл соединить со всеми поселениями Турчасовской волости и создать совхоз. Но донское хозяйство Большого Лычака не надо было трогать. Это ведь так очевидно. Увы, как ни бился дядька Андрей со своими единомышленниками – согнуть линию партии им не удалось. Дело дошло до обкома. На ковре оказался он и ещё один хуторянин-коммунист.
Представляю, как трудно было сдержаться дядьке-фронтовику перед партийными чинушами. Это были типичные тыловые крысы или молодая поросль партийной номенклатуры, не нюхавшая пороху. Разговор шёл поначалу спокойно-снисходительный, мол, товарищ не допонимает мудрой политики партии, живёт вчерашним днём, у него отсталые представления. Доводы Андрея Ивановича о том, что колхоз ходит в передовых по области, что урожайность выше всех окрестных хозяйств, не убеждали чиновников. Они смотрели на него холодными глазами, откровенно зевали, поглядывали на часы, мол, пора подводить черту. И дядька-фронтовик, умевший часами караулить врага, хорониться в снегу, терпеть стужу, голод, не выдержал, глядя в эти сытые надменные физиономии. Ах вы, суки! И хлопнул по столу партийным билетом.
Заседальцы того и ждали. Партийной верхушке не нужны были упрямые да непокорные – она наращивала ряды верных и послушно-равнодушных, доведя таковых к своему концу до 18 миллионов. Не спасло партию её количество, когда пришли роковые дни, потому что мало было в тех рядах таких, как Андрей Иванович Попов.
Дальше начался слом крепкого колхозного хозяйства. Колхоз Большого Лычака объединили с несколькими другими колхозами, где дела шли не просто ни шатко ни валко – из рук вон плохо. Что из этого вышло? А чего могло выйти?! Ведь невозможно породистого коня скрестить с навозным жуком. Те, кто влачил жалкое существование, лучше работать-жить не стали, даром что в новый совхоз влили немалые средства. А вот хозяйство Большого Лычака пошло на спад. Если раньше каждый колхозник знал своё рабочее место, свои задачи, чувствовал ответственность за порученный участок, то после объединения началась анархия. Чего ради гнуть спину, если в соседнем отделении на работу выходят, когда все петухи откричат! Хозяйство стало хиреть и ветшать.
Видя тотальную разруху в хозяйстве и умах земляков, дядька Андрей занедужил. Дали о себе знать фронтовые раны. Осколок, сидевший в позвоночнике так порой донимал, что он в буквальном смысле на стенку кидался, ногти срывал, оставляя борозды на штукатурке. Куда пропал его азартный горящий взгляд?! На последней фотографии глаза страдающие, не свои. Выйдя на пенсию, дядя долго не зажился. Злая воля стреножила его душу и осадила бег донского иноходца.
3. «Пражская весна», или Затянувшаяся слякоть
Вторая оттепель, на мой взгляд, началась не с приходом «пятнистого» Горбачёва. Она вовсю шаяла в 70-х. Да и раньше ещё.
В моей повести «КАРЕ, или Концерт для одинокого голоса» есть несколько сцен, в которых звучат, мягко говоря, противоречивые мотивы. Здесь 1968 год. Приведу с сокращениями. Повествование ведётся от имени одного из четырёх друзей – Евгения, которого они называют Жекой, Ежом или на польский манер – Ежи. Это не прототип автора. Я в ту пору работал на предприятии «Звёздочка» – оборонном заводе. Хотя антураж в повести северодвинский, и посвящена она Яграм, острову моей юности…
…Транзистор хлипенький. Тогда кассетников не было. Может, даже «Спидола». Ещё не прямо-
угольная, а овальная. Пожалуй, красная – под стать атмосфере. И – твист. «Twist again. Twist again your summer…»
По пляжу, пританцовывая и хохоча, шествует разудалая гоп-компания – кодла, как говорили тогда… Здесь Мурт, Юра, Павел. Кажется, Бык – губы красные, морда красная, он боксирует – чем не бык? Кто ещё? Минька. Его лепший друган Никола, вечный студент. Ещё стайка девиц. Ещё Боб. Ещё Славка. Ещё Саня Решка… Мы идём позади. Мы – это КАРЕ – Кир, полное имя Кирилл, Ромка, то есть Роман, и я. Есть ещё Алёшка, но он днём на практике. А впереди, аки флаг корабля, – Петручио и его подружка Анетка. Анетке пятнадцать. Миниатюрная, изящная. А глаза! Ну прямо маленькая Софи Лорен. Не иначе! Анетка не любит обременять себя одеждой. На ней короткая чёрная комбинашечка. Больше ничего. Эта комбинашечка, словно игривый шёлковый махаончик, вьётся вокруг её бёдер. А на короткой волне лупит Twist again.
– Откуда это? – кивает Кир на транзистор.
– Из Парижу, – скалится Ромка. – Там сейчас жарко. Как раз этот градус.
Весна–лето 68-го. Париж бурлит. Латинский квартал в баррикадах. Там наши ровесники. Они делают революцию.
– Революция – особа юная, – усмехается Ромка. – Не чета нашей матроне.
Кир осуждающе хмыкает.
– А что, разве не так? – Ромка заводится с пол-оборота. – Марианна на баррикаде – кто? Да парижская красотка… Фригийский колпак – символ свободы, обнажённые плечи, распахнутая грудь.
– Вон, как у Анетки, – вставляю я.
– Не-е, – смеётся Ромка, – Анетка – символ Берега Слоновой Кости, где без одёжки ходят в гости. Или Пецербурга, – это он про Петручио. Смеётся, ёрничает, но от своего не отступает. – Ну а нашу как представить? Баба на квашне, на кадке с капустой?
– Ну, ты!.. – вскидывается Кир. Он вчера прибыл из части – получил десятидневный отпуск как «отличник боевой и политической подготовки». Многое здесь, на гражданке, ему в диковинку. Отвык, а может, мы за год изменились…
***
…Неделю спустя после пляжа. Может быть, дня четыре… Лерочку с сынишкой ещё не выписали из роддома. Родители мои в отпуске. Квартира свободна. Вечером вчетвером – Кир, Алёшка, Роман и я – заваливаемся ко мне.
За окном отгорает июль. Смеркается. На танцплощадке уже врубают фонари. Но жара не спадает. Кристалинская на весь поселок жалуется: «Опять ты сегодня хмуришься, куришь свой «Беломор»…
– Что делать, Майя! – кричит в форточку Алёшка. – Комарье же!
(Кирилл извлекает книжку, это явно поэтический сборник, и начинает читать)
– Кто это? – тихо спрашивает Ромка.
Вместо ответа Кир показывает обложку. Графическое женское изображение. Видимо, образ музы. Ниже надпись – Мирослав Валек, ещё ниже – «Прикосновения».
– Не слыхал, – говорит Лёшка.
– Это первый у нас сборник, – поясняет Кир. – Я ловил его.
Нет, Кир не изменился. Зря Ромка болтает. С чего он взял, что Кир в армии отупел? Чушь! И мы не изменились. Хотя… Нам по двадцать. С хвостиком. Все уже не по разу влюблялись. Кое-кто даже женился. Но одной леди мы верны по-прежнему – Поэзии. Тем более что она и соединила нас…
…Минуло пять лет. Жизнь уже разбросала нас. Роман пошёл во втуз, на днях вернулся с военных сборов, местом их был Полярный. Кирилл служил в ВДВ – приехал в отпуск. «Дали после учений». Лёшка заканчивал техникум, осенью должны были забрать в армию. И я – минус пять очки, в итоге белый билет, плюс первый курс заочного отделения факультета журналистики. А Поэзия? Поэзия осталась с нами. Она и собрала нас…
…– А он кто? – показывая глазами на сборник, спрашивает Лёшка.
– Словак, – говорит Кир. – Во, – он ловит строчку в книжице. – Братислава.
– Братислава, – повторяет Роман.
– Весной дембельнусь – съезжу познакомиться, – улыбается Кир. Ромка мрачно хмыкает.
– А что, – Кирилл безмятежен, от вина с непривычки его уже слегка повело. – По турпутёвке запросто.
– Слушайте, мужики! – вскакиваю я. – У меня же – их пресса…
С нового года я выписал десятка три всевозможных газет и журналов. Зарплата у меня невелика, но на месяц, три, а то и полгода я подписку оформил. Должен же начинающий журналист знать, чем живет зарубежная печать, хотя бы самая ближняя.
Пачка газет и журналов идёт по рукам.
«Танечни листи» – танцевальный журналец. В нём череда танцевальных поз. Шейк, джайв, джерк. Маг услужливо подсовывает Карела Готта. Лёшка, листая, дрыгает под столом ногами, потом с журналом в руках выплясывает на серёдку.
Роман берёт «Литерарни новины» – это еженедельник чехословацких писателей. На последней, двенадцатой, странице мемуары дочери Сталина – Светланы Аллилуевой. В тексте – две фотографии. На одной – старший сын Сталина Яков, снимок сделан явно в плену, рядом виден погон немецкого офицера. На второй – младший сын Сталина Василий, на груди блестят ордена.
В руках у Кирилла газета «Слобода», она прямо из Братиславы, и журнал «Чехословацкая фотография». Он перелистывает страницы. На снимках – сумрачные лица, какие-то аллегорические фигуры, стаи ворон.
– Слушай, а там бурлит, – кивает Лёшка, все ещё не прекращая наплясывать. – Чего они?
– Контра, – вскидывается Кирилл. – С жиру бесятся…
– Скорей мы чего… – не поднимая глаз, говорит Роман.
Лицо его насуплено. У Кирилла ходят желваки, но он пережидает.
А Роман вдруг начинает читать:
…И вот я, пятак,
проглочен пастью автомата.
Рёбра мои
чувствуют другие медяки.
Мы скрипим,
как несмазанные повозки сарматов.
Наши движения
скованы и мягки.
Я – новый пятак,
потому тяжёлый.
Наверху всегда остаются
тёртые медяки.
Я стремительно падаю,
как капля по сточному жёлобу.
Сколько нас
одинаково-одиноких таких…
– Это твоё? – спрашивает Лёшка. Роман не отвечает.
– На сборах? – уточняю я. Роман молчит.
– Ромка! Да брось ты, – тяну я. – Жизнь – штука полосатая. Как тельняшка. Ты, кстати, не умыкнул одну? Вас же там, небось, по полной форме экипировали.
Роман мотает головой.
– Худо было? – спрашивает Лёшка. Кирилл мрачно крякает. Он год оттрубил. С лишним.
И ещё придётся, а Ромкины сборы шли всего два месяца. Ну не обидно ли?
– Худо? – переспрашивает Лёшка. Ему через три месяца тоже трубить. Роман поднимает глаза.
– Ничего. Главное, вовремя уйти, – он делает паузу. – В себя.
– А ну как не выйдешь? – это вступает Кирилл. Лицо его, ещё минуту назад насупленное, сейчас спокойно. – Нет, братцы, это не выход, – он делает глоток. – У меня поначалу тоже ничего не ладилось. «Деды» собачатся, поедом едят, я огрызаюсь. Опыт-то есть, школа ведь у нас была та ещё… А потом, как током шибануло: чего это я? Армия тоже жизнь, ещё одна сторона жизни. Нормальный человеческий опыт. Чего от него отказываться?! Вот с того и началось. Стал слышать команды, точно реагировать, выполнять. Появились запал, чёткость в мыслях и действиях. Мышцы стали наливаться. Радость во всём теле заиграла. Я живу! Я могу! Я хочу! Полгода пролетели – моргнуть не успел. Зимой лычку кинули, стал ефрейтором. Весной ещё одну. Перед учениями сержанта дали.
– Теперь хана салажне, – это встревает Ромка. – Слышь, Лёха! Новый «дедок» задаст тебе жизни!
– Ну почему задаст? – Кирилл по-прежнему спокоен. – Требовать буду, не отрицаю. Но в рамках устава…
(Кирилл снова читает стихи словацкого поэта. Потом резко захлопывает, бросает книжку на стол).
– Ладно, хватит… Давайте лучше выпьем!
Мы сдвигаем стаканы.
– За что?
– За дембель! – Кирилл снова улыбается. – За Братиславу! За славу, браты!
– Гип-гип, – откликаемся мы.
Он попал, Кирилл, в Братиславу. Гораздо раньше, чем думал. Гораздо…
На маге кусок записи радиостанции «Свобода»: «Сегодня на Красной площади в Москве небольшая группа людей пыталась проде
монстрировать протест против оккупации Чехословакии…» А в начале сентября пришло известие, что Кирилл погиб «при исполнении служебных обязанностей». Ни тела, ни вещей родители не получили – только эту бумажку. Потом, уже весной, приехал Кириллов сослуживец. Путано, частью со слов других, он рассказал, что стряслось. Это произошло в Братиславе. Наш танк метался по площади, которая была запружена людьми. Танкисты, ошалевшие от страха или ненависти, попёрли на школяров, стоявших в цепи. Чтобы предотвратить беду, Кирилл бросился наперерез. Он стрелял в воздух, отчаянно махал. Танк не остановился…
Я тискаю тот беленький сборник. Кирилл подарил его мне на вокзале, когда уезжал в часть. Он был уже в форме, красивый, статный – девчонки так и зыркали на него.
– Ну, до весны, – сказал он тогда. – Весной вернусь. Буду готовиться в пед… Ты мне поможешь?
– О чём речь! – сказал я.
– Привет ребятам, – добавил Кирилл. – Жаль, что они не смогли…
А ещё сунул в руку тетрадку, мол, глянь на досуге.
Два месяца до сентября мы спорили с Лерой, как назвать сына.
После этого споры кончились – Кирилл.
Постскриптум: эхо «Пражской весны»
1969 год. Питер. Студенческая общага. На стихийной застольной сходке по случаю сдачи экзаменов вспыхнул спор о введении войск стран Варшавского договора в Чехословакию. И сразу застолье незримо разделилось на две партии. Сразу. В которой оказался я? Да уж не в партии «свободистов». Войну прошли пятеро братьев моего отца, двое братьев матери, муж тёти, служили в ту пору в армии сестра отца и мамин отец, мой дед – целое отделение выставили против врага казаки Поповы да поморы Волгины. Кровью политы их фронтовые пути. Трое солдат с войны не вернулись. А всего в боях за ту же Чехословакию сложили головы 140 тысяч наших бойцов. Хороши бы были мы, наследники, если бы в итоге контрреволюции войска НАТО приблизились к границам Советского Союза!
***
В середине 70-х занесло меня в Прибалтику, предметнее в Латвию, ещё предметнее – в Латгалию – восточную, прилегающую к России местность. Там официально чтили Курган дружбы – память о русских, белорусских и латышских партизанах, совместно сражавшихся против фашистов. А неофициально романтизировали «лесных братьев», до середины 50-х стрелявших из-за угла по советским активистам. И ведь не только латыши. Был я среди прочих в гостях у русской пары. Она – газетчица, пишущая сумрачные, как и сама, вторичные стихи. Он, не обременявший себя какой-то постоянной работой, был, похоже, при ней приживалом. От него пахло крепким табаком, но он подчас обряжался во что-нибудь женское и постоянно ёрничал, изображая пани Гонорату, персонаж из забытого польского или чешского фильма. По ходу застолья возникла тема чехословацких событий. Я недавно вернулся из армии и изъяснялся прямо и определённо: если бы не мы, то нас… Что тут началось! На меня зафыркали, принялись обличать. А поэтесска вроде шутейно, по-театральному заверещала: «Чекист!» При этом глаза у мадам были холодные, стальные…
4. Кто и зачем выращивал диссидентов?
Наша идеология и пропаганда всегда отставала от жизни. И в 60-х, и в 70-х годах… А в 80-х и вовсе опоздала…
В начале 60-х судили молодого питерского поэта Бродского. Официально он нигде не числился. Сезонная работа в геологоразведке, случайные заработки, в том числе за переводы – и всё… По нормам тогдашней юстиции он проходил по статье «тунеядство». Итогом судебного разбирательства стала ссылка в глубинку нашей Архангельской области. А спрашивается почему? Зачем и почему это было сделано? Нельзя, что ли, было пристроить его в какое-нибудь издание, где он мог бы переводить иноязычные стихи и одновременно писать свои, или на какую-нибудь кафедру филологии, где он мог выполнять литературную работу? Нет, на «перевоспитание» «загнали за Можай» и ещё дальше, куда Макар телят не гонял. Правда, те месяцы, что Иосиф Бродский провёл «вдали от шума городского», не прошли для него бесследно. По собственному признанию, это был едва ли не лучший период его жизни. Там он сблизился с простым народом, для которого место его ссылки было родиной и повседневной жизнью, там он работал на колхозной пахоте… В результате поэтика его, что отчётливо видно по тогдашним стихам, обрела земной дух. Кто знает, как бы преобразилось мировоззрение «сидельца», если бы он провёл в коношской деревне Норенской весь отмеренный судом срок. Но вмешались доброхоты. По ходатайству видных деятелей культуры Анны Ахматовой, Дмитрия Лихачёва, Самуила Маршака… Иосифа Бродского освободили из ссылки досрочно. Видимо, та же Ахматова, которая воскликнула «Какую биографию делают рыжему!», услышав о приговоре, теперь заключила, что он уже достаточно «пострадал» для нетленной биографии. Бродский вернулся в Ленинград. Но разве что-то изменилось в его жизни?! Почему «взявшие на поруки» сострадальцы не озаботились его дальнейшей судьбой. Могли бы помочь напечататься в каком-нибудь журнале, скажем «Юность», где гуртовалась еврейская молодёжь. Заставили бы сдать экстерном экзамены за среднюю школу, а потом поступить на филологический факультет Ленгосуниверситета – оно ведь было бы не лишним, такое образование для поэта. А там, глядишь, работа в книжном издательстве, на университетской кафедре или даже в Пушкинском доме… А там своё жилье, семейные хлопоты… И не надо было бы никуда уезжать, тем паче в эмиграцию. А жить да поживать в городе на Неве и счастливо окончить земные дни на Васильевском острове, как самому представлялось… Нет, вытолкали за пределы, создав ненужную шумиху и последовавший затем ажиотаж.
Неумно поступили спецслужбы. Что тут говорить! Или… расчётливо?! Ведь у руля КГБ тогда уже стоял Андропов, личность загадочная, если не сказать тёмная. Пишут, что он был членом закрытой масонской ложи. Видимо, частью политической игры Ю. В. А. были процессы над «диссидентами», которые тогда и не подозревали, что они таковые. Первыми стали Даниэль и Синявский, опубликовавшие за рубежом «антисоветские произведения». Одному дали пять, а другому семь лет лагерей. Если бы не эти сроки и вся та шумиха, поднятая вокруг судебного процесса, на Западе никто бы и не заметил эти публикации. Во всяком случае, протестная волна была бы в разы меньше. Ведь подобная политизированная малотиражная литература выходила за кордоном с первых лет советской власти. Достаточно вспомнить книгу Аркадия Аверченко «Десять ножей в спину революции», на которую написал ироничную рецензию Ленин, предложив часть рассказов перепечатать. Советская власть в 20-е годы подобного не боялась и от подобного не падала. А преемники её в 60-х отчего-то «заметушились». Что касается первых «официальных» диссидентов, то отбыв сроки, взглядов своих они не переменили, но ведь и врагами как не были, так и не стали, оставшись, по сути, кухонными ворчунами. Свидетельством тому стишок Юлия Даниэля:
Отменно мыты, гладко бриты,
И не заношено бельё…
О, либералы-сибариты,
Оплот мой, логово моё!
…И в меру биты, вдоволь сыты,
Мы так рвались в бескровный бой!
О, либералы – фавориты
Эпохи каждой и любой.
…О, либералы – паразиты
На гноище беды людской.
Врагов в стране взращивала сама власть, точнее скрытые в ней до поры до времени агенты влияния, или иноагенты, как сейчас о таких говорят. Думается, не было бы и такого явления как Солженицын, к началу 70-х ставшего матёрым врагом СССР. Да, не было бы, если бы наша тогдашняя власть была осмотрительнее, дальновиднее и не потакала бы назревающей «пятой колонне», которая эту самую власть «брала на испуг»… «Телёнок бодался с дубом» — это было бы смешно, если бы в конечном итоге не стало бы грустно и омерзительно.
Часть 2. ОтПОТель (1973 и далее)
1. Что увиделось в стране…
Вторая оттепель – я её называю ОтПОТель – началась, на мой взгляд, через двадцать лет – в 1973 году. Почему именно так? Потому что с этого года началась моя личная одиссея – большое странствие по стране, и я смог увидеть, чем она жила, наша держава, что в ней происходило и что творилось.
Я и до того уже изрядно «проездился по России», как советовал единомышленникам незабвенный Гоголь: под парусом прошёл почти по всем берегам Белого моря; поработал в Заполярье на Северном Тимане; пересёк на поезде всю страну и побывал на Байкале, на Дальнем Востоке и на Амуре… Но теперь меня повлекло надолго. Армия – Саратов и Куйбышев (Самара). После службы – Латвия (Латгалия и Рига). Потом возвращение в родные места, но снова дороги. Я побывал на Иссык-Куле (Киргизия), в Белоруссии, в Харькове, где жила тётя. В конце десятилетия – в Клайпеде (Литва), в Калининграде, где состоялся литературный семинар по маринистике. Ещё была Грузия, конкретнее Абхазия, куда возил группу туристов. В начале 80-х ежегодные экспедиции по местам боёв в Карелии. Потом снова Украина – Трускавец и Черниговщина. Короче, в европейской части СССР я побывал во всех республиках, кроме Армении и Молдовы. И картина впечатлений сложилась пёстрая.
Белоруссия и тогда, и теперь наша, русско-российская.
Украина предстала разной. В восточной части, примыкающей к России, сколько бывал, не испытывал ни косых взглядов, ни антирусских речей. Но в западной стороне – было дело. В 84-м году отправился в Трускавец. Купил курсовку, снял жильё. Причём в крохотной комнате, рассчитанной на двоих, поселился один, оплатив её полностью, – мне надо было закончить рукопись, которую обязался сдать в издательство к оговорённому сроку, а соседство помешало бы работе. Хозяевам бы радоваться – ведь они и при деньгах, и меньше хлопот с одним постояльцем. Так нет же. Всё чем-то недовольны были, хотя я из комнаты почти не выходил. Это, похоже, сидело в них, помимо их воли: русский – значит, чужак, даже если он не даёт никаких поводов для враждебности.
В Грузии (Абхазии) всякое было. Море, солнце, озеро Рица – красота. А хозяин дома, где были на постое, однажды обернулся этаким куражливым князьком. Я ему с вежливостью «бат`оно», то есть уважаемый, а он – со спесью да недовольством. Словом не бат`оно, а закаменевший батон… А другой случай. Два местных джигита в потёмках потащили в кусты двух русских девчонок-простушек, вышедших из кино. Я – руководитель туристической группы, ответственен за своих земляков, но разве можно пройти мимо разбоя. Девчушки, вырвавшись из хватких лап, вцепились в нас, как в спасательный круг. А абреки шли за нами и угрожали ножом. Мерзкое это ощущение, что и говорить, но страха не было, потому и не оглядывался. Стал совестить их законами кавказского гостеприимства, Фазиля Искандера вспомнил, уроженца Абхазии. Его «Сандро из Чегема» и мальца Чика, выдумщика и фантазёра. Короче, сорвалась охота у шакалов. «Ты кто?» – процедил тот, что был агрессивнее. «Журналист», – ответил я, не оборачиваясь и не удостаивая их взглядом. Так они и растворились во тьме, сверкая, должно быть, злыми глазами. Было? Было. Но и Фазиль был. Может, и его имя, тогда уже известное, повлияло на исход ситуации…
Азербайджан запомнился радушием. Я приехал с важной миссией – привёз последний поклон от бойца партизанского отряда Самарканда Мамедова, погибшего в Карелии: капсулу с тамошней землёй, а ещё ложку, помеченную его именем. Слёзы родных, благодарные слова и жесты близких и соседей сопровождали все те дни, когда был в Баку и особенно в Таузе, маленьком городке, где родился павший за нашу общую свободу воин.
А в Киргизии меня удивило, что аборигены – молодая чета с ребёнком – общаются на русском языке. Я высказал это на берегу Иссык-Куля, где познакомился с представителем республиканской власти: не утратиться ли так родной язык? Он мне объяснил, что киргизы – нация молодая, в языке многих понятий нет, вот они и культивируют русский язык даже на бытовом уровне.
Сказать, что уже тогда, в 70-х в державе нашей видны были брожения, нельзя. Партия сплачивала на основе интернационализма все её составные части. Телевизионная картинка братства народов, особенно на культурных форумах, фестивалях, ничего не скажешь, была впечатляющая. А за её пределами? Так ли уж всё было благостно? Из общего союзного бюджета, не скупясь, накачивали Прибалтику – уровень жизни в Латвии, Литве, Эстонии был выше всех по стране. На Кавказе тем же выделялась Грузия – как повелось потакать ей как родине вождя, так продолжалось и после его смерти. Но при этом и в Грузии, и в Прибалтике всегда существовало некое недовольство, и их по этой причине ублажали ещё больше. Порты Прибалтики и Грузии – парадные картинки. Там больше всех личных автомобилей на душу населения, капитальных дорог, больше всех жилищного строительства. Прочие республики жили куда скромнее. На севера за длинным рублём постоянно ездили шабашники – молдаване, азербайджанцы, закарпатские хохлы. Строили коровники, свинарники, силосные башни. Строили чаще всего тяп-ляп. Но других-то под боком не было – деревни наши обезлюдели, послевоенная поросль мужиков не задерживалась в деревне, уходя в ближние леспромхозы или ещё куда дальше, где было сытнее. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.
По этой же причине шла и внутрисоюзная миграция. В республиканские столицы направлялись или ехали самостоятельно дипломированные специалисты разных отраслей. Проще было в Минск, Киев – не было проблем с языком.
2. Брат мой Виктор и… «самостийность»,
или Обречённая гореть синим пламенем…
Фото пятилетнего мальчика – образ счастливого детства моих ровесников. В детстве я смотрел на него с любопытством, но без зависти. У меня не было такой матроски и такого красивого мяча. Я всё лето бегал в сатиновых шароварах или трусах, в тапочках или сандаликах и гонял с ребятами потрёпанный футбольный мяч. Теперь-то я знаю, что Витя, мой двоюродный брат и ровесник, тоже не был пай-мальчиком, который представлен на снимке. Тому подтверждение наше совместное с ним пребывание в донских местах, на родине наших родителей, где мы, подростки, было дело, лазили по садам и бахчам, азартно рыбачили, кажется, покуривали… А нарядила сынка тётя Маруся, сестра моего отца, думаю, исключительно для фотографии. В похожей матроске сфотографирован мой десятилетний отец, а за ним стоит, тогда уже четырнадцатилетняя барышня, тётя Маруся, которая в лютую голодуху 33-го года, к тому же лагерную, спасла моего будущего отца, тогда несмышлёныша, от голодной смерти…
А на другом снимке Виктор – в парадной солдатской форме в поры действительной военной службы после окончания Харьковского политеха. Это под Москвой, год, наверное, 1971-й. Потом он пройдёт офицерские курсы, став лейтенантом с воинской специальностью «химзащита». И так совпадёт, что именно в эту пору начнётся строительство Чернобыльской АЭС…
Из документов КГБ о строительстве Чернобыльской АЭС
1-й документ
2 апреля 1973 года гриф Секретно
Из поступающих в Управление КГБ при СМ УССР по Киевской области материалов видно, что на строительстве Чернобыльской АЭС имеют место случаи нарушения технических норм (строительство ведёт Управление строительства АЭС треста «Кременчуггэсстроя») (здесь и далее подчёркнуто мной – М. П.).
Так, при производстве бетонных работ на блок «Г» после снятия опалубки были обнаружены раковины на стыках фундамента, что явилось результатом недостаточного уплотнения при кладке бетона…
В начале 1973 года при производстве арматурных работ в приямке дренажных вод № 4 (главный корпус АЭС) было допущено расхождение между установленной арматурой и проектируемой, что влечёт за собой уменьшение прочности конструкций. При этом на исполнительной схеме были внесены изменения, отражающие ложное положение выпуском арматуры…
При приёмке работ по блоку «А» (фундамент, плита под реактор АЭС) в первых числах апреля с. г. было обнаружено, что арматура не соответствует запроектированной в сторону понижения прочности.
По пректу должна быть установлена арматура диаметром 28 мм из стали категории А-3 (предел прочности 3400 кг/см2). Исполнителем в фундаментальную плиту под реактор вместо указанной арматуры была установлена арматура из стали А-2 (предел прочности 2700 кг/см2). К тому же в рабочие чертежи путём подчисток внесены изменения в соответствие с произведёнными работами…
До сих пор не ведутся работы по сооружению ограждения внешнего периметра территории станции, отсутствует охрана, в результате чего имеют место случаи хищения строительных материалов.
(Подписи районного и киевского начальника КГБ: Фесенко и Тютюнник)
2-й документ
Докладная 24.VII.73 Секретно
(В докладной за подписями начальника Киево-Святошинского РО УКГБ при СМ УССР по Киевской области майора Тютюника и ст. лейтенанта Гречаника сообщается, что на строительстве Чернобыльской АЭС продолжаются нарушения технологических процессов в строительстве)
…Особенно плохое положение с установлением гидроизоляции из битумной мастики и битума по бетонной подготовке под сооружение главного корпуса АЭС. Битум, уложенный на гидроизоляцию плиты машинного зала блока «Г» при испытаниях (на «К» и «Ш») показал температуру размягчения 45–60 градусов, в то время как проектом температура размягчения битума допускается не ниже 80 градусов.
Производством гидроизоляции занимается Чернобыльский участок КСУ (руководитель БРАЙМАН).
Несмотря на неоднократное указание БРАЙМАНУ со стороны комиссии по приёмке работ, производство гидроизоляции не улучшено.
До настоящего времени не решён вопрос по устройству ограды по периметру главного корпуса. Отсутствие ограды позволяет беспрепятственному проникновению на строительную площадку главного корпуса АЭС посторонних лиц, что может повлечь серьёзные нежелательные последствия.
3-й документ
Докладная, датированная 1978 годом, за подписью начальника Чернобыльского РК КГБ капитана Клочко со ссылкой на докладную 1975 года о продолжении нарушений на строительстве Чернобыльской АЭС, которые могут повлечь за собой травмы, аварии, «а в дальнейшем при эксплуатации реактора могут привести к чрезвычайным происшествиям»:,
– По лестничным клеткам ЛК-3 и ЛК-4 не сданы металлоконструкии косоуров и площадок, набор ступеней ведётся под неправильным углом наклона, ввиду чего ступени не опираются всей плоскостью на косоуры (несущие элементы лестницы – М. П.).
– Не сданы подкрановые пути и тормозные площадки машзала, которые также выполнены с отступлениями от СНиП (Строительные нормы и правила – М. П.) и проекта. Тормозные площадки имеют перепады по высоте до 100 мм и местами выполнены под углом до 8 градусов.
В дальнейшем эксплуатация здания с такими отклонениями от СНиП может привести к аварийному состоянию и даже обрушению конструкции…
…Заместитель начальника Управления строительства ГОРА В. Т., несмотря на неоднократные предупреждения со стороны кураторов ОКСа (отдел капитального строительства – М. П.) и инспекторов строительной лаборатории, дал указание по производству обратной засыпки ряда в в/о 64-66 блока «Г» первой очереди строительства АЭС, хотя на данном участке была повреждена во многих местах вертикальная гидроизоляция.
Несмотря на данные грубейшие нарушения гидроизоляции блока «Г» 1-й очереди, в ноябре 1978 года был осуществлён физический пуск второго энергоблока.
Такое же положение в настоящее время на второй очереди блока «А». По указанию т. Матвеева Ю. А. без сдачи комиссии была произведена обратная засыпка фундаментов с нарушением гидроизоляции.
Тт. Матвеев и ГОРА В. Т. прекрасно знали, что неустранение данного брака может привести в дальнейшем к проникновению грунтовых вод в помещение и обратно в окружающую среду, а как следствие к возможному заражению окружающей среды, однако оба сознательно пошли на грубейшее нарушение технологических норм ведения строительных работ, думая только о том, как быстрее сдать объект, и не заботясь о его будущем и возможных последствиях.
Руководство Управления строительства (т. КИЗИМА В. Т.) не осуществляет контроль за работой этих участков, а это может привести в дальнейшем к чрезвычайным происшествиям.
Дело, в конце концов, доходит до Москвы.
4-й документ
Комитет государственной безопасности СССР Секретно
ЦК КПСС
21.02.79 г. № 346-А
О недостатках в строительстве Чернобыльской АЭС
По имеющимся в КГБ СССР данным, на отдельных участках второго блока Чернобыльской атомной электростанции имеют место факты отступления от проекта, а также нарушения технологии ведения строительства и монтажных работ, что может привести к авариям и несчастным случаям.
Ю. Андропов
Ещё через 5 лет, когда Чернобыльская АЭС уже введена в эксплуатацию.
5-й документ
1 марта 1984 год № 239/363
РАПОРТ
начальнику УКГБ УССР
по городу Киеву и Киевской области генерал-лейтенанту Бандуристому М. З. об аварийной ситуации на 3-м и 4-м энергоблоках Чернобыльской АЭС
…На отметках на высоте 35, 39, 43 3-го энергоблока Чернобыльской АЭС происходят разрушения несущих и ограждающих конструкций помещения реакторного отделения, а именно трещин в плитах перекрытий, смещение ригелей и плит перекрытий, смещение навесных железобетонных и керамзитовых панелей. С учётом того, что ригели являются несущими конструкциями, на которые передаётся нагрузка от плит перекрытий, создавшееся положение представляет особую опасность для главного корпуса 3-го энергоблока…
…Наблюдения, проводимые членами комиссии показывают, что за последнее время (2–3 месяца) происходит дальнейшее сползание плит перекрытий с ригелей.
Предварительный анализ позволяет считать, что причиной этого является значительный перегрев стен барабанов-сепараторов из-за неэффективной работы теплоизоляции (минеральная вата), которая разрушается под воздействием на неё высоких температур и постоянного радиоактивного излучения.
Внутренние поверхности стен железобетонных конструкций, защищённые теплоизоляцией, должны иметь температуру не более 90 градусов по Цельсию, однако в настоящее время на поверхностях этих стен зафиксирована температура свыше 160 градусов, при которой бетон теряет свои свойства.
Для сведения сообщаем, что аналогичная ситуация складывается на 4-м энергоблоке ЧАЭС.
(Подписи начальника Припятьского горотдела УКГБ УССР по г. Киеву и Киевской области подполковника Ю. В. Николаева и ст. лейтенанта Шумаха).
До аварии в Чернобыле остаётся два с небольшим года. Виктор, мой брат, спит спокойно. Ему идёт тридцать седьмой год, он работает на химическом производстве, у него семья, всё или почти всё, как у людей. Но в последний день апреля 1986 года он будет поднят по тревоге вестовым и, собравшись на скорую руку, помчится к месту назначенного сбора…
Перечитываю документы спецслужб и недоумеваю. Вопиющие нарушения на каждом шагу. Одно дело, когда портачат на строительстве склада или свинарника – перекос там, нестыковка здесь, – но когда такое происходит на сооружении атомной станции, просто руки разводишь.
Строительство ведёт трест «Кременчуггэсстрой», управление строительства ЧАЭС создано на его базе. Это если бы закройщика верхней одежды поставили в обувной цех. Гидро и атом. Это же разные уровни всего коплекса работ и разные степени ответственности, тем более что после Днепрогэса на Украине и гидростроительства-то большого не было. А тут вдруг – извольте. Кто так решил? Почему? В этих документах ответов на эти вопросы нет. Они за временными рамками. Но вот что в связи с этим думается. Решение о «переквалификации в управдомы» утверждалось в ЦК Украины. Тут сыграли несколько факторов. Первый – самостийность, она никуда не делась в советские поры. «Киевское «Динамо» – лучшая команда СССР!» «На «Запорожце» ездят по всему миру!» «Криворожская сталь – всем сталям сталь!» А коли так, то и с атомом справимся. Второй фактор – местническое кумовство. Руководители крупных строительных подразделений – бывшие командиры батальонов, полков, партизанских отрядов. У них везде связи, свои люди. Им по пятьдесят, но они ещё в силе, а хватки им не занимать. Вот, как и всегда, их и бросают «на линию огня», тем более что впереди светят премии и ордена. «Как не порадеть родному человечку!»
По тем же причинам строительство, думается, и не остановили, когда стали поступать сигналы о вопиющих непрофессионализме, халатности, фальсификациях, прямом обмане… Тут республиканские партийные власти оказались заложниками «своих людей». Признаться в их некомпетентности, значит, и самим подставиться: а вы куда раньше смотрели? И вот на таком базисе круговой поруки год за годом и возводили на Украине атомную вавилонскую башню, хотя с неё уже всё сыпалось, потому что лепили её на авось, абы как, постоянно отступая от чертежей, инструкций, СНиПов и ГОСТов. Проектировщики и строители говорили на разных языках…
Тут не нужно было никаких диверсантов, чтобы довести Чернобыльскую атомную станцию до катастрофы!
Смотрю на имена в документах. Тут сплошь украинские фамилии. Одна только русская затесалась да, похоже, еврейская, а так хохлы. Сотрудники КГБ их выделяют особо, печатая прописными буквами: ГОРА В. Т., КИЗИМА В.Т. Матвеев Ю. А. пишется строчными рядом с возвышенной ГОРА В. Т. Причём в одном случае и без инициалов. Градация – как на египетских фресках: фараон всегда крупнее прочих. Впрочем, и еврейская фамилия возвышена прописными: БРАЙМАН. Правда, без инициалов. Ну, так шо ви хотите? БРАЙман он и есть БРАЙман – у него на роду так написано. И сами составители и получатели документов тоже щирые хлопцы – почти сплошь украинские фамилии: Бандуристый, Гречаник, Клочко, Тютюник, Фесенко, Шумаха… Стало быть, одни строили тяп-ляп, другие фиксировали эти ляпы, но до практических решений не доводили. А теперь в Киеве пеняют, что во всём виноваты москали.
Может, так и с «голодомором» было?! Пришла на Украину разнарядка на раскулачивание справных хозяев, а местные большевики, щирые хлопцы, обуянные троцкистским замахом, доставшимся от Хрущёва, возьми да и выдвини «встречный план», удвоив да и утроив эти цифры. Работать на полях да ланах стало некому. Вот так и возникла голодуха. А то всё москали да москали…
…И вот катастрофа – взрыв на Чернобыльской атомной станции. На 1 мая в Киеве, как и везде по Советскому Союзу, объявлена традиционная Первомайская демонстрация. А ветер с разверзшегося атомного вулкана дует как раз в сторону республиканской столицы. Взять бы да отменить эту опасную теперь демонстрацию, чтобы люди переждали радиоактивные воздушные потоки дома, взаперти. Это вправе решить республиканские партийные власти… Да где там! В 85-м, полгода назад, зав. идеологическим отделом ЦК КПУ назначен не без рекомендации Кремля Кравчук. Он пресекает все разговоры об отмене майских торжеств. Звонит Горбачёв. Ну что у тебя там, Леонид Макарович? Всё в порядке, Михал Сергеевич, – бодро врёт Кравчук. – Не волнуйтесь. Маленькая авария, – словно речь идёт об автостолкновении. Ну, ты давай там… – добавляет Миша-меченый. Словно роза ветров в ведении главного идеолога Украины, и он может перенаправить ядовитые облака мимо Киева… Они стоят друг друга, эти два прохвоста-флюгера, привычные нос держать по ветру.
А в это время Виктор, мой брат, во главе своего подразделения там, на Чернобыльской АЭС, отчаянно борется с огнём – огнём видимым и невидимым, сам подвергаясь его смертельному излучению.
Состав выбросов в эпицентре: 200 изотопов, 30 элементов. Сроки распадания: стронций 90 – 28 лет, отложения в костях; цезий – 30 лет; йод – 1720 лет…
Моему брату сполна досталось всё, что там светило…
Я не узнал Виктора, когда приехал в Харьков в 1989 году. От того мальчика в матроске, от того подростка, с которым мы бедокурили на Дону, от того бравого солдата с фото начала 70-х ничего не осталось. Он был вялый, малоразговорчивый, а глаза у него были смертельно больные. Мы сидели на скамейке против памятника Богдану Хмельницкому, и в ответ на мои попытки ободрить его, как-то растормошить Виктор, устало торкнув ладонью в грудь, сказал: «Душу мне выжгло, братец… Ничего там больше нет…» Словно и впрямь душа отлетела ещё от живого, посчитав его мёртвым.
3. Тень Троцкого и новые буржуа
На Балтийском флоте случилось ЧП. Причём в аккурат на очередную годовщину Октябрьской революции. Я тогда работал в латышской республиканской молодёжной газете, и в нашей журналистской среде эта весть разнеслась мгновенно: большой противолодочный корабль «Сторожевой», стоявший на рейде Риги, самостоятельно вышел в море, и замполит воинской части капитан 3-го ранга Саблин объявил его «территорией новой революции»…
«Комиссары в пыльных шлемах» давно ушли в небытие. И Лариса Рейснер – прототип комиссара из «Оптимистической трагедии» Вишневского. И Фурманов – автор «Чапаева», сам комиссар Чапаевской дивизии. Но в памяти и в литературе они сохранились. И Политрук Клочков в 41-м под Москвой – тоже. Потому что это всё живые или «списанные с жизни» личности. К середине 70-х таковых не стало. И не только потому, что иные обстоятельства и другая среда. Их просто не могло быть. Потому что живое дело и в центре, и на местах подменялось, как высказался Виктор Астафьев «В зрячем посохе», «орущим лозунгом».
По моим небольшим наблюдениям, тогдашние замполиты были самым слабым звеном в советской армии. В том числе, полагаю, потому, что не знали, чем занять себя. В нашей учебной роте под Саратовом комиссар, носивший «поплавок» пединститута, крепко выпивал. А уж на сельхозработах в подшефном совхозе старлей просто-напросто перепился и лежал заблёванный в борозде. Это на виду у солдатиков, которые затаривали в мешки картошку. Замполит радиороты в Куйбышеве (Самаре) оказался сквалыгой. Он назначил мне «дембельскую работу», приказав оформить Ленинскую комнату. На законный вопрос, где взять материалы – ватман, кисти, краски, клей, иллюстрации… – капитан пожал плечами: «Ищите!» А потом язвительно добавил о денежном переводе. Уже в армии я получил из заполярной геологоразведки тринадцатую зарплату. Через полгода-больше «награда нашла-таки героя». Доброхоты донесли о том замполиту.
Его, похоже, заелала элементарная зависть. Ну, не показывать же ему было шрамы на ладонях, оставшихся от заполярных ночных вахт, когда лютый мороз и железо рвут с тебя кожу. Он, руками умеющий только козырять, всё равно бы ничего не понял…
Поступок замполита Саблина, нарушившего устав и присягу, выбивается из этого ряда. Но лишь тем, что перегревшись на своей пустопорожней должности и маясь от партийной рутины, кап-3 довёл ситуацию до крайности. Последним толчком к тому его шагу могло послужить что угодно. Может, тень Лейбы Троцкого, которого он начитался, помрачила сознание. Может, художественный фильм о лейтенанте Шмидте, чей образ романтизировала партийная пропаганда. Или, скажем, революционные очерки про команданте Че Гевару. Но, думается, бродильными дрожжами для того поступка стала общественная атмосфера, царившая в ту пору в Прибалтике.
Возможно ли подобное было на Северном флоте, на Тихоокеанском? И даже рядом, в Питере, точнее в Кронштадте? Исключено! А в Прибалтике, на окрайке СССР, близ Европы, случилось. Атмосфера там была совсем иная, не «нашенская», если не сказать прямо – антисоветская. Причём – и в русской среде.
Больше всего русских было в самой Риге. Порты рыбный, грузовой, институт гражданской авиации – вот в таких предприятиях и организациях чаще всего оседали выходцы из России. Город примерно на половину был латышским, на половину русским. Он так и жил обособленно двумя составляющими. Особого единения не было даже в смешанных коллективах: латыши – сами по себе, русские – сами по себе. Например, коллектив ведомственной газеты «Рыбак Латвии» состоял из двух подразделений – русской редакции и латышской. Основу русского номера латыши переводили на свой язык, добавляя какие-то свои корреспонденции. Но с нами они, по сути дела, не общались.
Это была тенденция. В рижских автобусах стояла мёртвая тишина, даже в тех, что ехали в «русские» рабочие районы – в рыбный или грузовой порт. Латыши помалкивали в силу характера, замкнутого и холодного. Русские – чтобы не выглядеть назойливыми, не раздражать аборигенов.
К середине 70-х были выпущены на свободу военные преступники – те, что служили в немецких частях, в том числе в СС, а также «лесные братья», которые терроризировали население до середины 50-х годов. В рыбном порту мне показали осанистого, даже сказал бы, щеголеватого, мужчину лет пятидесяти. «Бывший лётчик «Люфтваффе», – пояснил фотокор. – Работает здесь, в ремонтных мастерских».
А с «лесными братьями» я столкнулся в частном секторе на окраине Риги. Туда привели меня поиски съёмного жилья для своей семьи, которая жила в глубинке Латвии. Дом, адрес которого я вычитал в разделе объявлений городской газеты «Ригас балсс», был солидный. Силикатный кирпич, широкие окна, черепичная крыша, не дом – картинка. В просторной прихожей, куда, постучавшись, я вошёл, за столом сидели два крепких мужика лет пятидесяти. Они покосились на меня, но занятие своё не оставили, так как только что произнесли слово «прозит». Я объяснил цель своего визита, держа в руках номер газеты. Они неспешно закусили, и только тогда один из них соизволил повернуть ко мне голову. На мордатом небритом лице его блуждала презрительная усмешка. Он смерил меня своим прищуренным взглядом, закурил папиросу и выпустил в мою сторону струю дыма. Я стоял как проситель перед большим начальником. Роль совершенно несвойственная мне, в такой ситуации я никогда не бывал. «Ну а что у тебя в кармане, чтобы снять площадь в моём доме?» – с лёгким акцентом сказал он, вопроса тут не было, потому что следом прозвучал ответ: – «Вошь на аркане?!» Собутыльник его хмыкнул: «Так ему, Янис!» В другой ситуации я бы, пожалуй, возмутился. Чего комедь-то ломать! Нет – так нет. А тут стушевался. Русская женщина, которая давече дала направление моим поискам, тут же и остерегла меня, дескать, не советую туда ходить – там «айсорги». Кто такие «айсорги», я не знал, но сейчас догадался, что те самые «лесные братья». Меж тем хозяин вошёл в раж. Возможность всласть покуражиться над нищим «русским оккупантом» вдохновила его. Он принялся хвастаться, что все дома вокруг – и тот, и тот, и дальше… – это всё его собственность, он всему хозяин! «А ты передо мной – букашка», – добавил он и делано сплюнул. Ух, как вскипело моё ретивое! Вмазать бы по этой сытой харе, по этому урыльнику, чтобы он юшкой окропил своё застолье и это толсто настроганное свиное сало. Да тут же и осёкся. На столе долгие ножи, которыми, похоже, и свежевали того поросёнка. В них они враз меня и возьмут – опыта не занимать, а там в подпол – вон кольцо от лаза, а потом – на части – да в мешок и в какое-нибудь болото…
Надо ли добавлять что-то ещё, чтобы понять, какая в Латвии, где мелкобуржуазное мешалось с националистическим, была атмосфера?! За внешней пристойностью таилась подчас откровенная злоба. За улыбкой – фига в кармане. А постоянно тлеющее раздражение усиливал обыватель с той и с другой стороны.
Свою лепту в ту атмосферу вносила и газета «Советская молодёжь», где одно время я работал. На первой полосе лозунги к очередному пролетарскому празднику, а на третьей – рецензия на спектакль Русского театра по пьесе Радзинского – и в ней кусок монолога, снятый цензурой в Москве и Питере… На открытии – очерк о знатной доярке с её портретом, а на четвёртой – репортаж из концертного зала, где выступил африканский ансамбль. Фотографии доярки и вольной темнокожей танцовщицы с напрочь распахнутой грудью – как земля и небо. Раздел «Оса» острее, чем «12 стульев» в «Литературке» – тут печатаются сатиры, которые никогда бы не появились в центральных изданиях. И тут же из номера в номер публикуются большие отрывки из книги Василия Аксёнова «Круглые сутки нон-стоп». Далеко укатилась аксёновская муза, когда-то навеявшая писателю обаятельные повести «Коллеги», по которой был снят фильм, и «Затоваренная бочкотара», да и сам он стал эмигрантом, этаким самодовольным буржуа. Мне его новая прорезиненно-американизированная беллетристика, ровно соответствующая жвачка, не глянулась. Воспевающая западные ценности, она могла быть интересна обывателям да ещё еврейской части сотрудников, которые организовали публикацию. Не исключено, что та публикация стала для них некой грин-картой. Ведь иные из них через несколько лет оказались за кордоном.
Например Пётр Вайль, который стал извесным литератором, пропагандистом словесности. В соавторстве с Александром Генисом он выпустил книгу «Русская кухня в изгнании». Рассуждения о словесности в ней перемежаются рецептами. Честно скажу – такое чтиво не по мне. Всё же котлеты отдельно, а крылья Пегаса отдельно. Но хорошо уже то, что в политику Вайль не вляпался. А вот Илья Героль, другой сотрудник «Советской молодёжи», блестящий журналист, погрузился в неё целиком. Оказавшись в США, он попал в президентский пул, стал одним из советников Рейгана. Потом сделался политическим обозревателем, написал книгу о Романе Абрамовиче. А переехав на жительство в Канаду, на своём сайте регулярно выставлял комментаторские колонки. Причём какие! С учётом того, что в Канаде ошивается большая диаспора недобитых бандеровцев, расхваливал киевский майдан, напрочь отрешившись от своих соплеменников, замученных теми же бандеровцами в Бабьем яру. Одна из последних его колонок в ЖЖ (26.12.2014) называлась «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», и речь там, понятно, шла о гибнущей России. Это был тот случай, о котором говорил ещё Пушкин, – нечего иностранцу лезть в русские дела… Я высказался тогда по полной программе, припомнив всё, что увидел и услышал когда-то в «Советской молодёжи», и прежде всего то, что было связано с Ильёй Моисеевичем. Статья моя «Чьи корабли тонут?» с подзаголовком «Диалог через океан» вышла в январе 2015 года на сайте «День литературы». С мая того же года Илья Героль более не выставил в ЖЖ ни одной статьи и, похоже, совсем ушёл из Интернета.
А на концовку этой главы вот ещё о чём. Авторами многих публикаций в «СМ», где «два пишем один в уме», были и русские газетчики. Такого не могло быть, например, в упоминавшейся газете «Моряк Латвии», где мне тоже довелось работать. Там редактором был Сергей Фёдорович Виноградов, в прошлом фронтовик, разведчик. А в «СМ» такое случалось сплошь и рядом. Молодые русские газетчики были искренни в своих стремлениях оживить общественную жизнь, вымести сор из избы. Но постоянная фига в кармане сыграла с ними злую шутку. После переворота и утверждения «независимой» Латвии иные русские журналисты оказались не у дел, иным пришлось менять профессию, абсолютно всем им учить латышский язык и сдавать на знание оного экзамены. И даже сдав такие экзамены, как-то адаптировавшись в новых условиях и смирившись с новыми порядками, которые напоминали оккупационный режим времён Гитлера, они в новой Латвии всё равно остались гражданами второго сорта или унтерменшами, как таковых называли в годы немецкой оккупации. Потом иные из этих коллег кусали локти, да уже поздно было…
4. Вода живая и вода мёртвая
Из опыта сопротивления
Вода камень точит. Тем более если это живая вода. То же самое – и слово. Оно воздействует не вдруг, чаше всего незаметно, исподволь. Но рано или поздно оно сокрушает преграды…
Разговоры о так называемом проекте века, или, иначе говоря, проекте поворота северных рек на юг, велись давно. Слухами в пору застоя, когда они были едва ли не единственным источником информации, земля полнилась. Но лично мне, как, сдаётся, и большинству сограждан, эти разговоры казались если не вымыслом, то явным прожектом. Думалось так: если это и произойдёт, то очень не скоро, при этом далеко и уж во всяком случае не в нашенских местах. Но тут грянул 85-й год – и вдруг донеслось, что уже начались земляные работы. И не где-нибудь, а на Онеге – реке моего детства.
Поначалу я не поверил – не может быть. Стал уточнять. Оказалось, факт. В верхнем течении Онеги открылся карьер «Мяндуха» – один из объектов цепи переброски. И стало быть, проект – это не вымысел.
Что будет с Онегой? Что станет с Двиной, с Печорой? Что будет с деревнями, раскинувшимися на этих реках? С людьми? Вопросов возникла масса. Сердце чуяло – надвигается беда. А ответов на них не было. Вернее, были. Но какие? Те, которые диктовали руководители проекта и деятели Минводхоза. Они как раз зачастили в наши края.
К чему сводились их разговоры? Только к одному – проект блестящий, проект безвредный, реализация его сулит невиданные перспективы, в том числе и северному краю. А в ответ на сомнения они устало-снисходительно опускали глаза, дескать, что с товарища возьмёшь, если он недопонимает, и столь же снисходительно объясняли. Да, дескать, будут некоторые издержки. Кое-что подтопит (ласково-то как: «подтопит»!). Но кое-что. Ну, там Каргополь. Ну, там десяток-другой сёл и деревень. Ну, там заливные луга и пашни. Зато какие блага это сулит, какие перспективы!..
Сейчас-то я иронизирую, вспоминая это, а тогда сердце обмирало.
В селе Турчасове – это в среднем течении Онеги – на тамошнем кладбище покоятся мои дед и бабушка. До кладбища от берега рукой подать. Тем более что оно находится вблизи старого русла, которое в половодье оживает. Пойдёт нагонная волна – погост захлестнёт, гробы вывернет. И тогда… Одна мысль, что понесёт эти утлые, истлевшие лодки не по мифической Лете – по Онеге, по реке, которую они так любили, и начнёт крутить и крушить – эта мысль приводила в ужас. Надо было что-то делать. Но что?
В начале того же, 85-го года я – в ту пору ответственный секретарь «Северного комсомольца» – подготовил небольшую тематическую подборку. Туда вошли одна динамичная речная фотография, стихотворение Ольги Фокиной («У Двины хотят отрезать голубой её приток») и статья бывшего начальника Онежской сплавконторы М. С. Назарова. Стих прошёл нетронутым – он уже был пропущен в «Нашем современнике». А статью цензура потрепала, выхолостив из неё цифры и смазав главные мысли о пагубности переброски.
Всплеск от этого пробного камешка – я и тогда это понимал – был слабый. Ту трясину такими средствами было не прошибить. Но в условиях архангельского безмолвия и это было гласом.
Пытаясь продолжить тему переброски, я подготовил интервью с заместителем председателя Каргопольского районного общества охраны природы В. А. Громовым. Он тогда только что вернулся из Москвы, где проходила, если мне память не изменяет, очередная экспертная комиссия. Увы – интервью, уже свёрстанное в полосе, по требованию цензуры было снято. Вето объяснялось тем, что тема переброски находится в ведении Гидромета CСCP, и всякий материал должен пройти там согласование. Что тут было делать! Не теряя времени, я послал текст на визирование в Москву и стал ждать. Ответ пришёл. Но какой! Семь строк! А смысл его сводился к тому, что не надо лезть не в своё дело. То есть всяк сверчок знай свой шесток. Ух, и злость меня тогда охватила! Немедля сел к столу и написал письмо в Москву, да ни куда-нибудь, а в ЦК. Да! Я, никогда не состоявший в партии, обращался в её верха, потому что в ту пору это была главная инстанция страны. Вот текст того письма. Копия сохранилась в моём архиве:
Уважаемые товарищи!
Хочу высказаться по поводу взаимоотношений печати и цензуры, то бишь управления по делам охраны гостайн или коротко – лита.
Лично у меня в последнее время произошло с этим органом две стычки. Случаи по сути разные, но исход у них один – крест цензорского карандаша. Не подумайте, что собираюсь жаловаться. Если бы дело было только в авторских обидах, поверьте, писать бы не стал. Дело – в принципе, в сути подобных стычек. Но чтобы не быть голословным, вынужден кое-что проиллюстрировать.
В нашем региональном издательстве готовится моя книжка «Отцовский окоп». Речь в ней идёт о военно-патриотической работе. Тема эта ответственнейшая, здесь очень высока цена каждого слова, тем более слова ветерана, слова фронтовика. Однако создаётся впечатление, что иные работники цензуры (имею в виду областную) не понимают этого. Вот фрагмент из будущей книжки:
«За перекуром подоспел чай. Все дружно принялись за бутерброды. Тут сам собой возник вопрос о хлебе.
– Хлеба хватало,– сказал Михаил Матвеевич,– но лишки, признаться, не было. Пришёл, помню, политрук, точно такой же вопрос задал. Солдаты в ответ: «Хватает». «А остаётся?» – «Остаётся!» – «А куда деваете?» – «А съедаем». Вот так было дело. Ну, а перед наступлением паёк съедался подчистую. Зачем, говорили солдаты, добру пропадать, когда перед тобой два наркомата: либо Наркомздрав, либо Наркомзем…»
Слова «когда перед тобой два наркомата: либо Наркомздрав, либо Наркомзем…» (важное, на мой взгляд и по мнению редакторов книжки, свидетельство фронтовика) уже в гранках по требованию цензуры были вычеркнуты.
– Почему? – обратился я к начальнику областного управления Поспелову. – Здесь что, дискредитируются основы государственности или подрывается чей-то авторитет? Ведь в газете «Северный комсомолец» эти строки уже проходили…
– А зачем это? – ответил он вопросом на вопрос.
– То есть как зачем? – не понял я,– так любое слово можно вымарать.– Стал убеждать, горячиться, но в ответ услышал то же самое «зачем?». Других аргументов, как я ни добивался, ответственный чиновник не привёл. И я понял, что спрашивать о других вычёркиваниях вообще не имеет смысла. Для такого не важно, что перед ним – инструкция по технике безопасности или живое слово ещё живого фронтовика. На всякий случай он это укоротит. И даже если до него что-то дойдёт потом, такой никогда не сознается в собственной, мягко говоря, необъективности. Честь мундира для него дороже!
Второй случай иллюстрирую текстом интервью, предлагавшимся для публикации. Это отклик на тревожные запросы наших читателей. Текст был снят с газетной полосы по требованию цензуры в соответствии с очередным дополнительным циркуляром, датированным февралём нынешнего года. Я отправил его в Гидромет, в ведение которого поступила эта тема. Но, как видите, получил ответ, мало чем отличающийся от того самого «зачем?».
Создаётся впечатление, что и там защищают чей-то мундир. Больше того – преследуются некие ведомственные интересы. Авторы проекта переброски северных вод, не уверенные в своих разработках, путём вето скрывают, к чему может привести их эксперимент, а представители Гидромета потворствуют этому. Как иначе можно объяснить эту «формулу умолчания»? В таких условиях проектанты заведомо находятся в более выгодных условиях, чем противники проекта: пресса нейтрализована, общественное мнение отключено. Отдельные попытки гласности, подобные интервью некоего провинциального газетчика, легко кроются семью строчками на фирменном бланке.
«Тенденциозно освещаются вопросы»… – пишет эксперт Сивопляс. А ущерб от реализации проекта занижается не тенденциозно? И чья тенденциозность более корыстна – Громова, который печётся о судьбе края, о судьбе своих земляков, или Березнера, который личные амбиции прикрывает государственными интересами?!
К чему я это всё говорю? А к тому, что в условиях коренных изменений в нашей внутренней политике цензура в нынешнем её виде – анахронизм. Она наносит вред нашему делу. Вред как экономический, так и нравственный.
Блюсти государственную тайну, оберегать в секрете наш военный потенциал надо. Тут двух мнений быть не может. Но почему к государственным тайнам отнесены вопросы охраны окружающей среды? Не покрывается ли тем самым чье-то головотяпство, нерадивость, халатность? Почему нам велят закрывать глаза на сбросы химических отходов в наши реки? Почему мы не можем писать о варварском уничтожении тайги?
Год за годом «вечевой колокол» нашей печати обматывается ветошью старых и новых циркуляров, и он сипит и хрипит, как одышливый старик. Снимите же, наконец, с него эти вериги!
Моё глубокое убеждение: цензура с её старым бюрократическим аппаратом – колоссальный барьер на пути нового. Этот орган необходимо ликвидировать либо хотя бы реорганизовать в соответствии с духом времени. Только при этом условии можно добиться, что наша печать, особенно областная, выйдет из длительного застоя.
С уважением
Михаил Попов,
ответственный секретарь областной молодёжной газеты «Северный комсомолец».
Перечитываю сейчас это письмо и удивляюсь: до чего же я был наивный! Критикуя цензуру, я апеллировал к той самой инстанции, которая и создала эту церберскую службу. В итоге всё вернулось на круги своя. Письмо моё из столицы «спустили» в область, и оно по иронии судьбы попало к одному из активнейших пособников переброски.
Не стану вспоминать о тех «коврах», на которые меня вызывали, о всех разговорах и беседах, которые со мной проводились, о всех обвинениях (в том числе публичных) в моей политической близорукости. Не в этом дело. Послушайте, что было дальше.
Карьер «Мяндуха» вскоре стал кипучей комсомольской стройкой. Аналогичные работы, как сообщали коллеги из Вологды, шли в их местах. Словом, прожект стал проектом. Больше того – реальностью. Текст о переброске части стока северных рек был включён в проект «Основных направлений экономического и социального развития СССР па 1986–1990 гг.». А это, по нашим тогдашним представлениям, значило, что назад пути нет.
Господи! До чего же было худо! Всем своим существом, всем нутром я чуял нарастающий гул, словно прямо на меня катилась смертельным валом застойно-мёртвая вода.
Никогда прежде я не испытывал такого отчаяния, такого бессилия и ещё, пожалуй, одиночества. Угроза нависшей беды до многих по причине отсутствия информации просто не доходила. И вот тут-то свою роль сыграло печатное слово.
Я не обольщаюсь насчёт возможностей провинциальной прессы. Они ограничены и сейчас – в пору относительной полузадушенной гласности. А тогда и подавно. Но душа-то болела. И вот в рамках обсуждения проекта «Основных направлений» мне удалось высказаться по поводу переброски уже более или менее напрямую.
«Сторонники бережного, вдумчивого отношения к Природе решительно отвергают идею переброски северных вод на юг, – говорилось в публикации «Течение северных рек». – Своё мнение они подтверждают основательной практикой, многолетними исследованиями и наблюдениями, наконец, печальными аналогами, о которых сообщают. А проектанты и их союзники? Всe их аргументы в защиту своих разработок не выдерживают никакого серьёзного анализа. Неуверенность их чувствуется и в том, что они чураются огласки, не решаются выступать с открытым забралом, прибегая к всевозможным формулам умолчания».
Скажу честно, я не рассчитывал на большую реакцию. Меня побуждала невозможность молчать. Но случилось удивительное.
Через день-два после выхода газеты ко мне в редакцию пришли два паренька. Они молча протянули тетрадку. Это была обыкновенная школьная тетрадка, в каких, судя по возрасту, ребята ещё недавно писали формулы и решали задачи. Но эта оказалась особенная. На открытии была приклеена вырезка моей публикации. А под авторским именем в два столбца стояли подписи. То были имена архангельских портовиков, которые высказались в поддержку моего выступления. Собрали эти подписи молодые рабочие портофлота, а двое из них – Евгений Блохин и Михаил Кондаков – доставили списки в редакцию.
Что я ощутил, получив такую поддержку,– не передать. Те подписи как бы ожили, наполнились могучим содержанием. Я почувствовал, что не одинок. Словно за моей спиной и впрямь вытянулась колонна единомышленников, шагающих в два ряда.
Я не одинок, ликовало всё моё существо, так же как я, думают многие земляки. Нас сотни, нас тысячи. Теперь мы вместе. Мы сплотимся. Мы грудью встанем против дьявольского замысла!
Тот, кто испытывал идеологический гнёт и всевозможные цензурные рогатки, думаю, поймёт меня. За долгие месяцы гробового молчания в архангельской прессе наконец-то произошёл прорыв – пусть крохотный, маленький, но прорыв. Капля живой воды просочилась-таки сквозь железобетонные препоны.
Обольщаться, впрочем, было ещё рано. Авантюра, которой слепо потворствовали местные власти, раскручивалась. Требовались какие-то новые действия и шаги.
Первым делом я позвонил художнику Валерию Федухину, чей плакат «Вода – кровь земли» сопровождал мой газетный текст, и предложил подумать над плакатом о переброске. Валерий откликнулся незамедлительно. Через день щит размером примерно метр на полтора лежал на моём рабочем столе. Плакат оказался лаконичным и эмоциональным. Дельта Двины, пересеченная скальпелем надписи «Проект сброса части вод северных рек на юг», представляла собой обескровленное сердце. Вверху крупно алела строка «Мы против!». А внизу мерцали подписи.
Я, не мешкая, связался с портофлотом. Парни – Евгений и Михаил – явились, как по тревоге. Мы стали обговаривать, где и как организовать сбор подписей. От торговых точек я их отговаривал – мне казалось, что гражданская акция несовместима с торговым залом. Но они сделали по-своему и, как потом выяснилось, развернулись не где-нибудь, а в центральном универмаге.
Дальнейшие подробности опускаю. Скажу только, что реакция официальная и народная была далеко не одинаковой. А ребята собрали под тем плакатом несколько сотен подписей.
Плакат и подписи решено было направить в Москву – туда, где решалась судьба переброски. Я взялся разыскать надёжного адресата и стал накручивать диск телефона. Не знаю, насколько пострадал скудный редакционный бюджет, но выйти на нужных людей оказалось делом нешуточным. Например, автора одной из страстных и убедительных статей доктора экономических наук, эксперта ООН по окружающей среде М. А. Лемешева удалось разыскать через пятого или шестого абонента. Но это ещё не всё. Слышали бы вы, какие эмоции раздались в ответ, когда я рассказал ему о флотских парнях. И чего было больше – удивления, радости или недоверия, – не знаю. Ведь архангельский угол, как он выразился, до сего времени, по сути, помалкивал или же дул в дуду перебросчиков.
Плакат с подписями вскоре был доставлен в Москву. Он влился в общий поток протестов, растворившись в нём, точно капля в океане. Говоря так, я подчёркиваю, что не преувеличиваю значение нашей акции. Роль её не велика, как роль той самой капли. Но, по большому счету, без капли нет и океана.
Капля за каплей – горячее слово патриотов, голоса тысяч неравнодушных людей, душой радеющих за судьбу Отечества, широкое общественное мнение – живая вода сыновней тревоги всё же пробилась сквозь идеологические плотины, сквозь препоны бюрократии, ведомственные барьеры и предотвратила беду. Проект переброски северных вод на юг был снят с «повестки дня». Как тут было не радоваться! И мы радовались, что всем миром остановили пресловутую ПЕРЕброску. Кто бы тогда знал, что надвигается новая беда – ПЕРЕстройка, которая потрясёт не один регион, а всю страну, всю нашу большою Родину…
Часть 3. Выпотель (1993 и далее)
1. «Сочится из ран моих…»
Третью оттепель, переиначив слово из стихотворения северодвинского – Царствие Небесное – поэта Эдуарда Федоренко «Сочится из ран моих выпот…», я назвал ВЫПОТЕЛЬ. Она началась в 1993 году с большой крови. Клубящаяся московская кровь брызнула на экраны телевизоров, запятнав всю страну.
Это новое, что навалилось на нас, ошеломило, многих лишило воли, здравого смысла. Спроси, что особенно потрясло, сразу, пожалуй, и не ответишь. А уж с чем сравнить, и подавно. «Была у зайчика избушка лубяная, а у лисы ледяная…» – слишком просто. Про теремок, в котором мирно уживались разные существа, пока не сел на него медведь, – противоречиво: медведь издавна ассоциируется с Россией. «Чудище о`бло, оз`орно, огр`омно, стоз`евно и л`аяй» – чересчур архаично и не шибко внятно. Скорее, тугая змея – питон или анаконда, которая вползла тихой сапой и стала намертво душить в своих склизких путах.
Сейчас, по прошествии нескольких десятилетий, вспоминаются отдельные эпизоды. Цельной картины нет – только какие-то яркие вспышки, не исключено, в том числе и потому, что и в жизнь стало внедряться клиповое сознание.
Далее красной строкой.
Начал «ослабевать» красный карандаш цензора – с 1986 года, когда вброшены были понятия «перестройка» и «гласность», Главлит стал осмотрительнее: и к газетным, и книжным публикациям придирался меньше. К концу 80-х сотрудников нашего областного «лита» перевели на самоокупаемость, и они, как бедные родственники, приходили в редакции, чтобы заключить договоры на «оказание услуг». Во, судьба: с синекуры – почти на паперть…
***
Нарасхват журнал «Огонёк», чей красный логотип, как язык пламени. Тиражи у него миллионные и растут с каждым новым недельным выпуском. Началось с запрещённых стихов Гумилёва, которые лет за двадцать до этого я читал в Русском зале Библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, получив специальный пропуск в БАН – библиотеке Академии наук. Потом появились политические, либерального толка, статьи и очерки, публикации с русофобским и антиправославным душком, в которых на напёрсток правды приходилась бочка домыслов, слухов, лукавства, а то и просто откровенной лжи, рассчитанной на простаков и несведущих. А завершилось это издание, по крайней мере для меня, откровенным призывом распустить Верховный Совет, а станет сопротивляться – уничтожить…
***
Границы вспухли конфликтами. Средняя Азия, Кавказ, Молдавия-Приднестровье. Повсюду рвут красные флаги и гонят русских людей. Особенно поразил Нагорный Карабах. За несколько лет до этого был в азербайджанском селе Тауз, который расположен в пограничье. Туда я приехал по командировке ЦК ВЛКСМ, чтобы доставить капсулу с землёй Карелии, где погиб красный партизан, уроженец этих мест. Как встречали меня родные бойца, павшего за нашу общую Победу, как местные жители разглядывали привезённые артефакты, как слушали, не скрывая благодарных слёз… И вот в тех местах вспыхнул вооружённый конфликт между Арменией и Азербайджаном, и Тауз оказался в огне…
***
Питер. Начало 90-х. Как грязно! Даже на Невском. Витрины и окна первых этажей заляпаны мелом, остерегающей красной краской, иные разбиты. Потом придёт понимание, что все эти помещения, а в иных случаях целые здания распроданы и скуплены новыми хозяевами жизни, и они наворотят тут доходных домов, ресторанов и отелей.
***
На паперти нищий. Это грязный, вконец опустившийся старик. Года два назад я увидел его возле гастронома. Он стоял с протянутой рукой, а ладонь его кровоточила. Так мне показалось. Подошел ближе – орден Красной Звезды. «Что ты, батя! – кинулся я к нему. – Можно ли?» Он поднял на меня мутные, казалось, ничего не видящие глаза и почти трезво обронил: «Теперь всё можно». (Это из моей повести «Славянская тризна».)
***
1994 год. Первый год жизни в новых – «рыночных» – условиях, бесконечное падение курса рубля, алчность, бандитизм… Позади расстрел Белого дома. Впереди 50-летие Победы, которое, кстати, наши бывшие союзники отметят в Париже, не удостоив пригласить туда русского Ивана. Зато Россия всё лето будет спешно гнать из объединившейся Германии подразделения Западной группы войск: живую силу, танки, ракеты. Правда, под красными флагами. В результате к осени на обильно политых главным образом славянской кровью немецких землях останутся только братские могилы да памятник воину-освободителю в Трептов-парке. По телеку новости. Вывод российских войск. Уходят из Германии, Чехословакии, Венгрии… Эк нас отовсюду! Мысль чужая, заёмная. Но цепляет и меня. Зачем так-то?! Туда, хрипя, харкая кровью, пёрли четыре года, а обратно как пробка…
***
Украинская глубинка. Наволочки на подушках красного цвета. Переворачиваю свою. Надо же, золотистые серп и молот. «Ситцу давно нема, – вроде как виновато поясняет хозяйка. – Вот прапоры и настригли. Много було…»
2. Расстрел
(Писатели о трагических событиях 1993 года)
Осенью 2018 года редакция сайта «Российский писатель» обратилась к ряду своих авторов с просьбой вспомнить трагические события 1993 года. Предлагались два вопроса:
1. Как вами и жителями вашего региона были восприняты события сентября-октября 1993 г., когда Ельцин издал указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации», которым предписывал Съезду народных депутатов и Верховному Совету Российской Федерации прекратить свою деятельность, а потом и принял решение о расстреле парламента и защитников Конституции?
2. Как вы оцениваете эти события с позиции сегодняшнего дня?
На вопросы ответили: Владимир Крупин, Светлана Сырнева, Николай Иванов, Александр Бобров, Вячеслав Лютый, Камиль Зиганшин, Валерий Латынин, Василий Воронов, Виктор Кирюшин, Александр Смышляев…
Публикация ответов состоялась 3 октября 2018 года, в канун 25-летия расстрела российского парламента. Её предваряло небольшое вступление:
События сентября – октября 1993 года, завершившиеся расстрелом парламента и его сторонников 4 октября, имели следующую подоплёку. Политические элиты тогдашнего времени в лице президента Ельцина и Совета министров с одной стороны и законодательная власть в лице Верховного Совета и большей части народных депутатов стали по-разному оценивать результаты политического и социально-экономического развития страны, и особые разногласия возникли по поводу экономических реформ. В соответствии с действующей Конституцией высшим органом власти в России являлся Съезд народных депутатов и Верховный Совет как орган Съезда народных депутатов. Но 21 сентября 1993 года Борис Ельцин издал указ, в соответствии с которым Съезд народных депутатов и Верховный Совет должны были прекратить свою деятельность.
То есть, если называть вещи своими именами, в стране был совершен государственный переворот. А поскольку депутаты и их сторонники из простых граждан, собравшихся у здания Верховного Совета, продолжали наставить на конституционном развитии событий, то у Ельцина оставалось два выхода: уйти в отставку или расстрелять защитников конституционного строя.
И 4 октября Ельцин принял решение о штурме здания Верховного Совета, тем самым поставив жирную точку и на перспективах российской демократии, и на будущем самой России.
Ответы коллег можно найти на сайте «РП» за 03.10.18.
Вот мой ответ:
Михаил ПОПОВ, Архангельск:
1. На Севере народ степенный. Каких-то манифестаций, акций протеста осенью 93-го года в Архангельске и области не было. Острые материалы на страницах областных газет «Правда Севера» и «Северный комсомолец» выходили, но далее обсуждения дело не шло. Балабол Горбачёв всем надоел. Хотелось перемен. Но только без крови.
Не стану задним числом утверждать, что лично я пылал праведным гневом, что готов был идти на баррикады. Чего не было – того не было. Ещё свежи были в памяти стычки с партийной цензурой, когда мы пытались протестовать на страницах газет против переброски северных рек на юг – страшнейшего варварского проекта. Ещё кровоточила цензурным карандашом одна из моих первых книжек, посвящённая Великой Отечественной войне и окопной правде… Хотелось подлинной, недозированной правды, жаждалось открытого обсуждения назревших проблем, а главное – справедливости.
Вспомнить свои впечатления 25-летней давности трудно. Дневников никогда не вёл. Но хорошо помню, что ощутил, когда первый снаряд, всаженный в стену Белого дома, мазнул чёрной сажей. До того, сидя возле телевизора, глядел на всё происходящее из своего архангельского далека, словно боковым зрением. Словно не доходило это ни до рассудка, ни до сердца. А тут вдруг что-то произошло, будто сдетонировало. Точно душа моя в этот миг отделилась и глядела на меня со стороны, не то с недоумением, не то с укором.
До того какие-то иллюзии ещё теплились. Договорятся Верховный Совет с новым правительством – Хасбулатов – с Ельциным, – и всё встанет на свои места, всё начнёт меняться к лучшему. Старое всегда трудно уступает новому. Так говорил я своему отцу в одну из редких тогда наших встреч. От Архангельска до Северодвинска рукой подать. Но времени у меня совершенно не было. Вторично женился, на руках двое малолетних – ещё дошкольного возраста – детей, крутился на четырёх работах… Как посмотрел на меня отец, оторвавшись от телеэкрана. Губы белые, взгляд свирепый: неужели ты веришь этим? И следом недоумение: ты, мой сын, и веришь этому?
Батька мой, как и положено отцу, оказался дальновиднее. Выходец из казачьего рода-племени, он с малолетства пережил столько, что нахлебаться хватило бы на три судьбы: раскулачку-расказачку, этап в приполярную тайгу, лагерь, голодуху 33-го года, скитания и гонения, военную бескормицу, гибель на фронте троих братьев, пять лет армейской службы, послевоенную нищету… Он был проницательнее, мой отец. И не за себя, не за свою подходящую к концу жизнь переживал. За державу болела его душа. За державу, что кровью и потом сбиралась столетиями, и которую пустили на распыл дорвавшиеся до власти временщики. Слёзы кипели у него на глазах, когда по предательскому договору с американцами вчерашним врагам открыли военные заводы, а на стапелях судоремонтного предприятия «Звёздочка», которому батька отдал тридцать лет, стали резать боевые подводные лодки – щит Родины.
Потом ускорился развал страны, изгнание русских, потом была кровавая Чечня, ложь, предательство, потом было безденежье, обман, терракты, предательство и снова кровь…
2. Мои дети выросли в другой стране. Государство к ним равнодушно. Но и они не почитают это государство. В очередной раз ни дочь, ни сын не ходили на выборы. «Зачем, если наверху всё уже решено?!» Вот итог правления нынешней власти, которая продолжает политику, навязанную стране и народу четверть века назад: власть сама по себе, народ сам по себе. Власть жирует. Народ выживает. Но вечно так продолжаться не может. Ужо!
ПОСТСКРИПТУМ: То, что испытали я, мои близкие и друзья в 90-е годы, я попытался отразить в небольшой повести «Период распада». Она написана по горячим следам. Распад, начатый четверть века назад, продолжается. Распад державы. Распад народа. Распад русской культуры и родного языка.
3. Плаха 93-го…
Александр Лысков – мой ровесник и старинный товарищ. У нас с ним схожие судьбы. Оба родились в деревне, к школе были перевезены в город, он в Архангельск, я в Молотовск – Северодвинск. С юности писали стишата, он к тому же – тексты для своего инструментального ансамбля. Александр, окончив АЛТИ, работал на целлюлозно-бумажном комбинате, я после школы – на заводе «Звёздочка», где ремонтируют подводные лодки. И оба – я раньше, он позже – стали газетчиками, журналистами, а потом обратились к прозе.
В начале 90-х Александр Лысков попал в Москву. В столицу провинциального мужика забросила житейская и творческая неудовлетворённость. «Его толкали – учили окриками, дрессировали его растерянную душу, как в клинической смерти бьют ударами тока, чтобы завести сердце» – это из автобиографической повести «Вольная птица». Другой бы в столичном бедламе, этом вселенском «склифе» пропал, тем более что шли самые переломные годы, а не пропал – так на век сломался бы, превратившись в «литературного раба» или влипнув в печатный гламур. А он нет – не сломался и не влип. Совесть гражданина и патриота, а прежде того праведное родительское благословение вывели его на стезю справедливости, и он выбрал для своего пера оппозиционно-антибуржуазную газету «Завтра», в которой трудился 17 лет.
В чём сила, крепость духа моего земляка и ровесника Александра Лыскова? Убеждён – в корнях, в прочности вольной родовы. А символом этой основательности служит дом, стоящий в деревне Синцовской Шенкурского района. Изба эта Александру досталась в наследство. Она построена из леса, жалованного государем его деду, участнику Русско-японской войны. Здесь родился отец Александра. Здесь родился сам Александр. А на исходе XX века у Александра Павловича и Ольги Григорьевны, его жены, здесь явился на свет Божий младший Лысков – Паша. Сцена рождения наследника, запёчатлённая в повести «Вольная птица», потрясает какой-то первобытной чистотой и мощью. …И босые стопы на пупырчатом снегу возле иордани. И окунание матери с не родившимся ещё дитём в ледяную купель. И ледоход как прелюдия рождения новой жизни. А затем и само дитя, выплывающее в рубленный батькой ковчежец. Перечитываю эту сцену – и дух захватывает. Какую истовость, какую веру надо иметь, чтобы отважиться выводить нового человека в земной космос, как это делали пращуры, – без акушерок и повитух, а уповая на свои силы, житейскую мудрость да милость Божью!
Вот с такой же истовостью, подчас безоглядностью творил Александр Лысков и свою прозу в те поры. Середина 90-х – попрание всех и всяческих традиций, разгул либеральной анархии, развал великой державы. Рассказы и новеллы его тех лет – сгустки боли, отчаяния, переходящего в сарказм, беспощадной правды, безнадёги и затаённой надежды. Окидываю русское литературное пространство. Мало кто отразил так остро и точно слом эпох, как Александр Лысков в своей короткой прозе, выходившей тогда тонкими книжками в мягких переплётах и на серой бумаге. Годы спустя явились и повести – пример Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003), а потом романы Александра Проханова… Но вот таких и тогда – прямо из пекла тогдашней жизни – не припомню. Наверное, выходили где-нибудь на российских просторах. Не исключаю. Но это, скорее всего, были произведения, написанные на местном материале и отражавшие какую-то одну коллизию или тенденцию локального порядка. А перед Александром-то распахивалась вся Россия той поры, ведь он, как уже сказано, был ведущим сотрудником оппозиционной и преследуемой властями газеты «Завтра» и изъездил в те годы вдоль и поперёк всю страну. Питер, Севастополь, Новосибирск, Кавказ, Новокузнецк, Урал… Названия городов и краёв мелькают почти в каждом сюжете. И это не просто географические понятия и опознавательные знаки. Это болевые точки страдающей Родины.
Вот алапаевский шалопай, которого все, видите ли, «достали», «заказывает» своих родителей – от брошенной им реплики до убийства отца и матери проходит меньше суток, столь быстро материализуется слово. Вот матрос круизного катера в Крыму жалуется, что его лишили имени и отчества – как так? – а вот так: вместо русского начертания Владимир Александрович, вывели в украинском паспорте на мове. Вон, выходит, когда ещё всё затевалось, что потом обернулось кровянкой. А вот сюжет про межкавказские разборки. Представлен глазами русского офицера. Ещё недавно эти удельные князьки (в Средней Азии потомки баев) натравливали своих людей на русских, теперь заводят межэтнические свары, собачатся друг с дружкой, и уже опять с надеждой как на миротворца поглядывая на русского воина…
И тут у меня возникла мысль. А ведь все эти сюжеты могли бы прекрасно дополнить «Вольную птицу», если бы дать их под одной обложкой. А следом явилось и продолжение: не просто под одной обложкой, а многие рассказы могли органично вплестись в ткань повести.
Какой-то повод-намёк для таких размышлений дал, считаю, сам Александр. В двух изданиях эта повесть явлена под разными названиями, словно она у автора ещё не во всём устоялась. При этом второе – «Осколки» – мне, честно говоря, не глянулось. Это больше напоминает жанр: отрывки, записки… Другое дело – «Вольная птица», этот и композиции даёт простор. Кроме того, однажды Александр послал мне кассету с теми тонкими книжками, объединив все рассказы самодельной суперобложкой, тем самым подчёркивая их временное и психологическое единство.
Свою идею я выложил Александру, незамедлительно позвонив в Москву. Он выслушал мои соображения, поблагодарил за память и предложение. Однако заняться «перемонтажом» материала желания не выразил. Дескать, и поезд ушёл, и в одну реку нельзя войти дважды…
Я понял его, поставив себя на его место. Сам-то, однако, загорелся. Уж больно заманчивой показалась идея. Тут, конечно, сказался азарт редактора. Я ведь не только тридцать лет занимаюсь журналами. Я давно составляю и редактирую книги, при этом собственные даже не имею в виду.
Что бы я сделал, взявшись формировать книгу? Одни рассказы вплёл бы в повествование повести «Вольная птица» как обретённые сюжеты на журналистском пути, особенно те, где существует образ дороги («В Питер», «Проездом», «Жила–была тётя»…). Другие вписал бы как результаты журналистского расследования и отчёты о командировках («Нервное расстройство второй степени», «Однополчане», «Раскольников-2»…). А начал бы свои штудии с рассказа «Натка-демократка».
Почему, спрашивается, с этого рассказа? Потому, во-первых, что он дал название самому первому сборнику Александра, датированному 1998 годом. Хотя написан был, понятно, гораздо раньше – в 95-м году. А во-вторых, потому, что автор представил в нём уникальное общероссийское явление.
«Демократка» – это не про какую-то там Беллу Куркову, ярую застрельщицу демократии. Здесь, скорее, про жертву таких курковых белл, навязавших народу перестройку-перестрелку. Натка, сорокалетняя жонка, мать «малохольной» дочери – челночница. Понятно, не от хорошей жизни она впряглась в дикий извоз и стала таскать через границу безразмерные сумки со шмутьём.
Сумки в клеточку, в шахматку, в решётку… Вот уж поистине от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Тысячи и тысячи русских жонок, потеряв работу, впряглись в этот унизительный и тяжёлый промысел.
Натка – разворотливее других. Она кожей чует психологию всех встречных-поперечных на путях к цели. И действует с каждым соответственно. На Белорусском вокзале ни с кем не церемонясь – ни со своими «ишаками», которые таскают её товар, ни с пассажирами-попутчиками. К проводникам за панибрата – с улыбкой и сувенирами. На Варшавской таможне – чинно и вежливо, вычисляя опытным глазом, к какому чиновнику лучше подвалить. Впрочем, тут всё дело в цене «сверху». Это не наш Верещагин, которому «за державу обидно». Поляки – первые европейские спекулянты-торгаши. Они маму родную продадут. «Всё на продажу» – был такой в 70-х годах польский фильм после гибели актёра Збигнева Цибульского…
Сама Натка за прилавком в «бутиках» не стоит. Ей важен быстрый оборот. Вернувшись в столицу, она сдаёт свой товар перекупщику Самвелу, получая от него оговорённые наличные. Будний круг – трёх-четырёхдневный маршрут – замыкается. От несусветного перенапряжения нервы челночницы сдают. В номере гостиницы, куда Натка приползает едва живая, она в усмерть напивается, плачет, поёт, снова рыдает, пока не отключается. А утром, уже напудренная-напомаженная и вся деловая вновь раскрывает свою записную книжку, чтобы вновь сбить команду для очередного челночного десанта.
Вот этой «экономикой» замещалась в те годы российская швейная, обувная, косметическая… промышленность, короче, весь ширпотреб, поскольку свои предприятия либеральная кодла обанкротила и пустила за бесценок с молотка.
Ещё плачевнее жизнь на селе и соответственно – судьба сельского хозяйства.
Колхозник Иван Африканович, главный персонаж повести Василия Белова «Привычное дело», смекая для своей коровёнки сена на зиму, косит по ночам, как его прадед при крепостном праве, иначе его большой семье не выжить. Это конец 50-х годов.
Через 15–20 лет на деревне почти повсеместно совхозы. Сельчане живут заметно лучше – у них твёрдая зарплата, свои подворья с коровами да овцами, огороды. Однако лада на земле нет. Это с болью отмечает в романе «Дом» Фёдор Абрамов. Старики-трудяги и мастера, выработав свой век, ушли. Дети их, не говоря уже о внуках, тех навыков не имеют да и не особенно рвутся на совхозные луга-поля. Даже Михаил Пряслин, опора и надёжа деревни Пекашино в годы войны, испытывает моральную усталость…
Александр Лысков представляет северных деревенских людей спустя ещё двадцать лет (рассказ «Трактир под соснами»). Они уже не хозяйствуют на земле, наследники крестьян, оставив разорённые новыми властями фермы, поля-луга, а зарабатывают на хозяйской пилораме. Правда, коровёнок иные ещё держат, но, скорее, до поры – продукцию-то сбывать некуда. Один из них предлагает своё молоко горожанину-отпускнику, дескать, парное, из подойника, жена в утрах принесёт прямо на дом. И тут горожанин, Сергей Павлович, их однодеревенец, с которым вместе бегали в школу, аж руки вскидывает, ну, мол, потешили, земляки. А следом напоминает Чумбарову, бригадиру пильщиков, как когда-то он приходил к тому на поклон за молоком для своих малых ребятишек: «Ладно, Серёга, – говоришь. – Так и быть, от себя оторву. Вот поставишь мне пять промежков сена – разрешу к моей Чернавке в очередь стать». Пять промежков, заметь, Чумбаров, это только за право встать в очередь к твоей корове!»
Лишённые инициативы, способные разве что урвать у ближнего, такие, как Чумбаров, в новом устройстве обретаются сбоку припёку. Их отучили от личной ответственности и природной смётки, какими обладали деды-прадеды. И теперь такие, как они, что известный продукт в проруби – ни к селу ни к городу. Чумбаров ещё по инерции ерепенится, бросая горожанину сакраментальную – из былого – фразу: «А кто вас тогда кормить-то будет!» На что Сергей Павлович осаживает его горькой усмешкой, дескать, ты что ли? И широким взглядом окидывает родимые окрестности. Пахотная земля лежит впусте. Позаросли ивняком да березняком все поля и луга. А народ по державе между тем кормят гемогенизированными продуктами, забугорными, напичканными нитратами овощами и молоком из пальмового масла. Такая вот вырисовывается сельская картина времён начального либерального рая.
А что же народ? Он что, как у Пушкина, по-прежнему безмолвствует? Народ держится по-всякому – в меру своих природных задатков, семейного воспитания и образования. Иные протестуют, и протестуют не только голосом.
Сюжет рассказа «Национальный герой» тут, может быть, не в счёт – два борца за народное дело, слегка ушибленные политикой, готовят коктейль Молотова против Горбачёва, в итоге один из них, пробившись к «пятнистому оленю», только слегка смазывает того по шее…
А вот полковник в отставке Сытин, потомок крепкого казачьего рода, решительнее и круче. Он стоит на своём, как новгородский Васька Буслаев, ведя бои местного значения с зарвавшимися торгашами-нацменами, с продажными журналистами и прочими не по нраву его боевой натуре лицами. Это рассказ «В отставке».
Впечатляет короткий рассказ «В Питер». Действие его происходит в бригадирском вагоне московского поезда. За пять минут до отправления из динамиков вместо «Прощания славянки» раздаётся «тюремно-кабацкая музыка в три аккорда. И голос певца, запрограммированный на удаль разгула в «малине», – с обязательной хрипотцой и гнусавинкой. Что-то про стаканчики, про водочку, про извозчика, про девочек-венерочек. Если долго слушать, то самому захочется поддать, морду кому-нибудь набить, оскотиниться». Автор-рассказчик осматривается: «Из пассажиров этого раннего поезда в вагоне сидит сбоку от меня лишь майор в новой демократической форме светофорной пестроты и читает газету с названием неизлечимой болезни». Майору, ряженному от Юдашкина, блатной музон нравится. Он даже притаптывает, не отрываясь от скабрёзной газеты…
Рассказчик в унынии. Из динамиков во всю мочь неслась разудалая «малина»: «Воруй, воруй, Россия! Всего не украдёшь!». «А за вагонным окном уже вываливалась башня Останкино с парком у подножья, мелькали стволы дубов, набитые свинцом «девяносто третьего мартобря». Тянулись зады гаражей с художествами граффити. И всё это – под выкрики торжествующего куплетиста: «Царь Горох воровал, Царь Иван воровал… Воруй, воруй, Россия!» И тут происходит нечто неожиданное. С мест поднимаются двое, успевшие зайти в вагон в последнюю минуту. На них чёрная корниловская форма, белые перчатки, на поясах сабли, словно явились они из далёкого мифа времён Гражданской войны. Сосед-майор кривит губы: «Ряженые!» Но автору-то ведомо, кто они. Это делегаты монархического совещания, которые, отзаседав, разъезжаются на места. Корниловцы стучат в двери бригадира. Тот, отупевший от пьянки, соображает худо, меча «взгляды по невиданным погонам и аксельбантам». Он в замешательстве. Но приказ «Прекратить трансляцию!» исполняет живо, только что не козыряет. «Плёнку!»– снова требуют белые офицеры. Приказ исполняется незамедлительно. Белые перчатки ломают кассету, рвут в клочки плёнку с записью и бросают это «урчание неисправного унитаза» в достойное такого продукта место – помойное ведро.
И наступает… тишина. «Теперь ничего не мешало смотреть, как вздымались холмы за окном, как кружились пёстрые осенние дали под перламутровым небом. Я видел, слышал тяжёлые вздохи родной земли, весёлый хохот берёзового частокола в утреннем солнце, радовался дороге, времени, России…»
Вот бы так в масштабах державы! Открутить назад плёнку, а лучше вырубить совсем этот навязанный чужебесами музон под названием «Демократия». Но, увы, реку вспять не повернёшь. И потому являются люди радикального действия.
Рассказ «Акварельный человек» представляет художника, который пишет московские пейзажи. Когда устаёт рука или кончается вдохновение, он переходит к другому занятию. Что называется «землю попашет – попишет стихи». Что тут земля, что стихи – решать читателю. Но второе дело ведётся за маленькими тисочками. С помощью этих тисочков мастер опиливает малокалиберные патроны, а потом сваривает их, чтобы удвоить убойную силу. Завершив патрон, он на вдохновенном подъёме завершает и пейзаж. Далее – дорога к известному теннисному корту. Место стоянки старого «запорожца» возле мусорных баков. С заднего сиденья извлекается этюдник, в ножку которого искусно вмонтирована малокалиберная винтовка. Цель художника – господин на теннисном корте, который в результате очередной аферы с недвижимостью огрёб, как писали газеты, шестьдесят миллионов. Он – на прицеле у… художника. Перед нами – Робин Гуд и Юрий Деточкин на новом витке…
Претит новый мир, подлый и циничный, и космонавту Астахову из рассказа «Звезда». Астахов не желает мирится с отведённой ему ролью «своего парня» в тусовке кандидата в депутаты Потехина. Он не чета своему коллеге Старцеву, который упросил подменить его. Тот готов и в фас, и в профиль, и цыганочку с выходом сбацать, если попросят да к тому же заплатят. Такое не для Астахова. В космическом полёте у него «отцепился карабин страховочного фала», и он без привязи остался один на один с космосом. Минуты космического одиночества наложили белый мазок на его волосы и неизгладимый след на душе.
Во время выступления перед избирателями Астахов пытается донести своим соотечественникам, соседям по планете, кто мы есть в этом мире. «Россия – как ракета», – отрывисто говорит космонавт-герой. – Ни одного болта нельзя открутить. Иначе…» «Сигма!» – доносится снизу – это молодняк ждёт музыкантов поп-группы. «Россия – это космос. Каждый человек – ракета». «Сигма!» «Сигма!» – настаивают фанаты. «Невесомость даёт надежду. Надо упорно идти вверх». «Сигма! Сигма!» – не умолкают крикуны. «Под тяжестью бетонных перекрытий человек склоняет голову. В космосе он бесконечен», – заклинает космонавт. Но толпа не желает его слышать, требуя музона. Махнув рукой, Астахов уходит со сцены, и тут к нему чуть не с кулаками подлетает Потехин. Кандидат в депутаты ждал от Астахова страшилки про звёздные войны, а он… «За это я тебе тысячу баксов отслюнявил?» Никаких баксов Астахов не получал, да и не взял бы эти мерзкие бабки. Вороватый администратор из «голубых» учёл его неподкупный нрав и попросту прикарманил гонорар. Вот из таких состоит «элита новой России»! Сплюнув им под ноги и смазав по ряшке кандидата, космонавт Астахов уходит, словно добровольно отстёгивает карабин страховочного фала. Он не желает иметь с такими ничего общего и возвращается в своё земное «космическое одиночество». Это тоже позиция.
Таков удел людей мыслящих, глубоко чувствующих. Но таких не так уж много. Большинство зомбировано обольстительно-лживой либеральной пропагандой и живёт согласно навязанной формуле добиться успеха любой ценой. Ценой лукавства, подмены, обмана, а бес-то дальше подталкивает – а то и преступления… В этой череде – персонажи рассказов «Долги», «Баньизм», «Мужской стриптиз» (хотя в этом есть ещё один план), «Жанка-наркоманка», «Раскольников-2»…
Самый безотрадный рассказ, самый, по-моему, безысходный называется «Блудь». Он и она. Она, Людка, сирота – отец рано умер, мать сбагрила её в интернат, там её изнасиловали старшеклассники, велев молчать, и с тех пор пошла она по рукам, став в конце концов профессиональной проституткой. Он – Нецва, производное от Нецветаев, – уже пережил пьяную молодость, был женат, жену оставил, заодно порвал с родителями, осточертевшими своими ссорами на старости лет, а за то, что никак не мог вписаться в новую жизнь, как ни пытался «раскрутиться», нагрел на кругленькую сумму одну фирму и теперь, ошиваясь в этом занюханном городке и снимая комнату в хибаре у Людки, зачем-то ежедневно ходит отмечаться на биржу труда.
Людка независима. «Она знает про себя всё: она не сопьётся, не загнётся от наркоты. Никогда не родит и не выйдет замуж. Она сдохнет в этом городке не своей смертью». А потому плевала она на все бабьи пересуды: «Прими таблетку и заткнись!» – обрезает сходу. Вожделения ресторанной обслуги осаживает – они не клиенты. Единственный, кого она по-настоящему боится, это сутенёр Генка с его мохнатыми подмышками.
Нецва тоже независим – ни родителей, ни семьи, ни детей, никому он не нужен и ему не о ком беспокоиться. Единственное существо, чья судьба всё больше его «достаёт», – это Людка.
Два рождённых для счастья человека, как, перефразируя классика, две птицы для полёта. Стоят они на житейском юру, на мировом сквозняке, а взлететь не могут, потому что от рождения подрезаны крылья. И если не смахнул их с круга житейский ураган, то только потому, что они ещё держатся друг за друга.
Наступает момент, когда Нецва, чтобы спасти Людку от клиента-зверя, обнажает нож. Теперь их связывает чужая кровь. Первая кровь, но надо полагать, не последняя. Следующей жертвой будет, скорее всего, Генка. А дальше?
Когда-то в Америке про одну криминальную парочку сняли фильм «Бонни и Клайд». Как они дерзко грабили прохвостов и палили из смитт-вессонов направо и налево. Может, это начало Бонни и Клайда на русском материале, тем более что на лицо та же капиталистическая атмосфера, те же пороки общества? Полно! Какие тут Бонни! Какие тут Клайды! Цена Нецве и Людке, этим двум несчастным, теперь копейка, и, может быть, жить им всего до рассвета…
А завершу обзор, «оригинал-макет» предлагаемой книги рассказом «Бабушка». Едет в поезде северная старушка, возвращаясь из белокаменной, где гостила у дочери, в свои вологодские палестины. Все в плацкартном отсеке ругают Москву: челночница – за милицейские придирки и поборы, ветеран-партиец – за чуждые американские рекламы, амнистированный вор – за перебор в столичной колоде-кодле «чёрных». И только бабушка светится радостью: всласть помолилась в столичных храмах да церквях.
К вечеру вагон стал укладываться на ночлег. Партиец да челночница внизу, бабушка, согласно билету, наверху. Без матраса, простыни и наволочки – на голой полке. Но заснула живо – привычная. Челночнице совестно стало – разбудила бабушку, подсунула ей матрас с грузовой полки, спи, дескать, бабушка, почивай. Стала вновь засыпать старушка. А тут проводница зашумела, кто, мол, неоплаченными постельными принадлежностями пользуется?! Бабушка матрас из-под себя выгребла и перекрестилась. Опять стала засыпать. А тут вернулся из ресторана вчерашний сиделец. Увидел спящую бабушку на голой полке и едва не прослезился. Поддатый и весь такой благородный, небось, и наколка потайная есть «Не забуду мать родную!», он купил комплект постельного белья и стал расталкивать бабушку, дескать, вставай, бабуля, да по-человечески ложись…
Автор ещё до всех этих мытарств, выпавших бабушке, словно направляя наше читательское внимание, роняет такую фразу: «И я подумал, глянув на её светлое, покойное личико с чистыми глазами, не заметившими в Москве ни пьяниц, ни обманщиков, ни гулящих девок, ни грубиянов: «Бабушка наша вологодская, Россия наша – это она прилегла на жёсткую полку ночь ночевать, бабушка наша, мать наша Россия!.. «Но у читателя внимательного этот образ и без подсказки возникает. Да, это – не Родина, кормящая мать, с картины Дейнеки. Это не призывающий плакат «Родина-мать зовёт!» времён войны. Родина – бабушка… Но разве не соответствует этот образ истине?! За ХХ век чего только не натерпелась наша Родина! Войны, революции, опять войны. А на исходе века новая свистопляска – либеральная перестройка. А за ней – новые потрясения, обманы, кровь и насилие. Как тут не устать, как не состариться?! Но духом она не падает, наша Родина. Она молится. Молится да прощает нас, своих непутёвых чад.
Вот такая новая, точнее обновлённая книга Александра Лыскова – срез 90-х годов – сложилась в моём воображении. Как её назвать? Может быть, по одному из рассказов – «Девяносто третье мартобря»? Или, как у Гюго, «93-й год»? Тут ведь тоже выверты буржуазной революции. И свои Гавроши, и свои Козетты… Или лучше так, сложив из двух частей: «Вольная птица, или Девяносто третий год»? Как бы то ни было, а такая книга в печать просится. Тридцать лет минуло с начала тех кровавых в прямом и переносном смысле событий. Осмыслить художественными средствами то время, когда ломалась через колено великая держава, сердцем осознать, какую ломку мы испытали, расставить акценты, дабы не повторять дальнейших ошибок – разве это не достойная задача?!
4. Распятый Север
Пророчества Алексея Чапыгина
Летнее фото. Июль 2010 года. Берег Онеги. Стою на угоре возле перевясла для сушки сетей и почему-то держусь за ольховую слегу, словно это гребное весло. Отчего так? Не иначе в мыслях, а того боле в чувствах, правлю туда, где в ста километрах по течению стоит сиротиной моя опустевшая деревня. Тут и вина, что я на родной реке, да не на своём бережку и не навещу могил деда и бабушки, тут и острое осознание того, что многое утрачено и, увы, уже не возвратится…
Сюда, в район села Федово, наш литераторский десант привела память о писателе-земляке. В деревне Закумихинской (Большой Угол) 140 лет назад родился Алексей Чапыгин, автор романов «Разин Степан», «Гулящие люди» и других произведений.
Кругом пестреет разнотравье, скрывающее тропинки и просёлки. Редко клевер, чаще осот да дуроломный борщевник. Много травы, мало человеческого жилья. Не то что прежде…
Сто лет назад 40-летний писатель приехал в родные места, чтобы подышать отчиной и поработать. Здесь затеялись первые страницы его романа «Белый скит».
Два брата, Афонька Крень и Ивашка Крень – суть одного народа, вспоённого матерью-землёй. А меж ними Артамон Ворона – мироед, лавочник, олицетворение верховенства, которое следует принципу «разделяй и властвуй». Сколь прозорлив был Чапыгин! В ту пору, в канун 300-летия Дома Романовых, ничего не предвещало России трагедии. А писатель сердцем почуял грядущий раскол, когда пойдёт брат на брата…
Из блужданий по федовским пустошам запомнились родничок, из которого, по свидетельству старожилов, утолял жажду Алексей Чапыгин, возвращаясь с охоты, да ещё сосна, по преданиям, им посаженная.
Дорога наша напоминала какие-то бесконечные узлы, которые мы то ли распутывали, то ли запутывали. Эта же невидимая нить Ариадны на другой день привела нас на космодром. То есть из века XIX (если не сказать XVIII, Ломоносовского) мы прямиком попали в век XXI.
Космодрому Плесецк – гордости российской научной и технической мысли – полвека. А моей памяти больше. Я хорошо помню лето середины 50-х годов, когда вверх по течению мимо нашей деревни бесконечной чередой шли баржи-самоходки и караванки. Их разгружали за Турчасовом, под Городком и Ярнемой. Затевалось что-то большое и даже грандиозное, но что – никто не ведал. Только деревня с того времени ещё больше обезлюдела. Мужики, молодые и средних лет, кого не убила война, уходили на ту самую секретную стройку и назад уже не возвращались.
От моей Пертемы до Мирного по прямой – 80 вёрст. Остатняя сила моей деревни, деревни, где родился Чапыгин, и многих других окрестных весей ушла в этот космический проект.
А что, если бы… Увы, сослагательное наклонение рождает одни риторические вопросы. Есть то, что есть. Русская, в частности северная, деревня на краю гибели. Все эти этнографические и гостевые проекты – жалкий и циничный лепет. Но главное – опять в раздоре народ, как те два чапыгинские брата…
Первый раз я оказался под этим берегом четверть века назад, то есть через 75 лет после пророческого «Белого скита». Вдвоём с двенадцатилетним сынишкой мы плыли на плоту, одолевая путь от Каргополя до родных турчасовских мест. И вот здесь, под этим крутым берегом, когда я, ворочая правильным веслом, оглядывал ближние дали, пасмурные небеса, хмурые ельники и чёрную в бурунах реку, мне вдруг явилось видение «Девятого вала» – знаменитого полотна Айвазовского, и меня, отчётливо это помню, пронизал страх. Не в потёмках, когда возникает невнятица, не среди ночной темноты, когда мерещится всякое, а белым, пусть и ненастным днём мне вдруг почудилось, что это угорище – вздыбленный тектоническим сдвигом девятый вал, который вот-вот обрушится на наше утлое судёнко и на наши с сынишкой бедные головы… Почему именно здесь, близ чапыгинской отчины, пало на меня такое несусветное видение? Это было в середине 80-х, через несколько лет рухнул Советский Союз. Неужто мистическая энергия пророчеств писателя к той поре не иссякла? А может, она существует и до сих пор, электризуя окрестности? То-то тревожно и сумеречно на душе. Выходит, давние прозрения не пресеклись, а простираются и в наши дни, грозя накатом очередного девятого вала, в котором слышатся вопли «гулящих людей», зык Стеньки Разина, дикая свара родных братьев Креней…
Стою на стартовой площадке возле космической платформы. Романтическое настроение уносит к началу «космической эры», когда в эфире звучала бодрая песенка:
Заправлены в планшеты космические карты.
И штурман уточняет последний раз маршрут.
Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом,
У нас ещё в запасе четырнадцать минут…
Напеваю про себя этот незатейливый мотивчик, а краем сознания вдруг отмечаю, что нет в моём внутреннем голосе мажора, положенного на музыку. Больше того, различаю в этих попевках трагические ноты, а если прислушаться – обратиться к пространству, земному и небесному, – апокалиптические обертоны… Нет, не проходят видения-прозрения, навеянные духом провидца Чапыгина, они в памяти и сердце.
Распятый Север
В середине июля 2019 года наша писательская организация высадила десант в старинном поморском селе Нёнокса. День был пасмурный, дождливый, но к вечеру разведрилось, выглянуло солнце. А что может быть отрадней солнечного тепла посреди холодного приполярного лета! С утра мы, десять литераторов, выступали перед сельчанами и гостями, приехавшими на 622-й день рождения Нёноксы, участвовали в спевках и гуляньях, приценивались к самобытным товарам на съезжей ярмарке, звонили в колокола. А вечером после трудов праведных отправились на берег Белого моря и разожгли костёр.
Море накатывало волны, солнце обводило морскую ширь своим вечным циркулем, гомонили чайки, шумели и вели себя, как дети, мы…
Ничто, кажется, не предвещало беды. А через три недели здесь, в нескольких километрах от того нашего костра, случилась авария и погибли люди.
Задним числом поправляю себя – предвестником этой конкретной драмы был уже вид военного городка, где нас поселили. Прежде ухоженные пятиэтажные дома сплошь и рядом зияли пустыми окнами. Разор виделся и снаружи, и внутри. Обшарпанные стены комнат, поломанная мебель, рваные матрасы, урны и раковины, полные окурков. И полная беспросветность.
Лет десять, а то и больше нынешняя власть внедрила в обиход поганенькое словцо «оптимизация». Оно докатилось и до вооружённых сил, и ВПК. «Оптимизация» – это тотальное сокращение, экономия всего, вся и на всём. В том числе, а может, прежде всего, на безопасности.
Раньше, в начальную ядерную пору даже специалисты не знали всей опасности новой энергии. Незнание давало повод для испытаний-экспериментов. Но одно дело, когда неистовый экспериментатор сам шёл на риск, как Гусев в исполнении Баталова в кинофильме «Девять дней одного года». А другое – когда спецы-фанатики подвергали смертельной опасности других. Семипалатинск, где были облучены солдаты и мирные жители. Новая Земля, где пострадали оленеводы. Волны радиации с новоземельского полигона, находившегося за тысячу километров, докатывались до наших архангельских краёв. Помню, среди бела дня – было это в Северодвинске, тогда Молотовске – вдруг накатил какой-то страх, мне было лет двенадцать, и меня – я успел ухватиться за рябинку – стало выворачивать. Годы спустя сопоставил события. Оказалось, что в ту пору на Новой Земле испытали самую мощную водородную бомбу. В 64-м году ураган, взметнувшийся в результате наземного ядерного испытания на Новой Земле, разметал и затопил десятки больших и малых судов в Архангельском порту. Греческий сухогруз, двигавшийся в Архангельск за лесом, выбросило под Северодвинском на дюны. Он так и стоит у меня перед глазами, как памятник потерпевшим крушение морякам. А следом вспоминается череда аварий на атомных подводных лодках, где нередко ценой жизни моряков не доходило до большой трагедии. И наконец – Чернобыль, вселенская катастрофа.
Двоюродный брат Виктор, мой ровесник, командир взвода химзащиты, участник ликвидации Чернобыльской аварии, давно лежит на Холодной горе, загородном кладбище Харькова. «Душа у меня сгорела, братец, душа…» Моя тёща, жительница Черниговщины (по прямой от Чернобыля сто кэмэ), свою смертельную дозу радиации получила от родного очага – печи, которую топила облучёнными дровами. Умирала в муках…
Я сам в пору рабочей юности подвергался облучению, когда работал
Я сам в пору рабочей юности подвергался облучению, когда работал на Северодвинском СРЗ «Звёздочка». Осенью 64-го года весь завод прогоняли через дозиметры, а потом многих заставляли переодеваться в новые рабочие комбинезоны, и мы шли по посёлку Ягры, как привидения из жуткого фантастического фильма. А оказалось что? Дозиметристы, перевозившие контейнеры с изотопами, решили «поправить головушку» и остановились у пивного ларька, что стоял на самой первой от завода улице – Корабельной. И до того эти забулдыги, видимо, допились, что то ли разбили тот контейнер, то ли раскрыли его, решив не иначе закусить креветкой Стронция-90. Идиотизм ситуации усугубляло молчание власти. Ни гугу! Хотя уже на другой день об этом ЧП вовсю трубил «Голос Америки». Долго тот ларёк был огорожен высоченным забором, увенчанным чёрно-жёлтой «ромашкой» радиоактивности. Он стоял в сотне метров от моего дома. Летом как раз над ним вставало солнце…
Кто трудился на заводе, тот знает, что такое «зона». Это там, где повышенная радиоактивная опасность. Ходил туда и я, когда работал слесарем-монтажником и когда стал лаборантом Центральной лаборатории. Однажды меня направили на объект, вынесенный за пределы «заказа» – атомной подводной лодки. Это был кожух атомного реактора, в котором моряки АПЛ заподозрили микротрещину и которую мне, лаборанту УЗК (ультразвукового контроля), предстояло обнаружить. Начинку реактора извлекли, но и кожух «фонил» со страшной силой. На всё про всё мне, облачённому в белое, аки в смертное, дали 15 минут. Что можно было отыскать за это время, если аппаратуре требовался прогрев, а сфера цилиндра диаметром два метра составляла до десятка квадратных метров?! О своих тогдашних ощущениях здесь промолчу. Описал их когда-то в новелле «Белая бабочка». Добавлю только, что трещину я не обнаружил, но изрядную дозу радиации схватил, и потом меня долго не отправляли ни на какие подобного рода объекты…
Безопасность Родины – дело святое. Но в прежние поры заботились и о человеческой безопасности. В технологических стандартах предусматривался тройной запас прочности. Однако даже и при этом случались «нештатные ситуации». А сейчас?
Причины аварий разные. В одних случаях – несовершенство новой разработки. В других – человеческий фактор. Но нередко это происходит из-за того, что какие-то испытания или запуски приурочивают к датам или событиям. Так в государстве бывало и раньше. «Взять Киев к 7 ноября». Запустить «кузькину мать» к 1 мая. С тех пор ничего не изменилось. Та же психология властной оголтелости царит и сегодня. Специалисты предупреждают, что эксперимент не готов, а сверху велят: надо! Начальству хочется угодить вышестоящему начальству. А поводов хватает. День новой Конституции, день независимости, день рождения президента. А то требуется выложить «козырную карту» в канун какого-нибудь международного саммита. Да мало ли…
Не было ли такой подоплёки и у недавнего испытания под Нёноксой, что закончилось трагедией? Мы же сейчас в геополитической блокаде и постоянно вынуждены огрызаться, демонстрируя нашу военную мощь. При этом, не исключено, что что-то важное «оптимизировали». А ещё так спешили, что испытания, не стандартные для данного полигона, не вынесли за дальние пределы, на ту же Новую Землю, а затеяли близ крупного населённого агломерата с общим числом жителей до полумиллиона человек. Безумие, как иначе это назвать?!
Давно минули времена – я их застал краешком, когда человек и природа были нераздельны, когда в поры высиживания на гнёздах птиц и нереста рыбы жизнь в деревнях замирала, дабы ни стуком топора, ни плеском воды не нарушить чуда зарождения новой жизни. Определяющим стал лозунг «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача…». Его, как это бывает, довели до абсурда. Вырубленные леса, осушенные болота, которые подпитывали прежде полноводные реки. В итоге остатки лесов без зверья и птицы, реки без рыбы, для судоходства они не годны. А сколько нарубленного леса по халатности утекло в океан! Реки Онега, Северная Двина, Мезень, Печора завалили все побережья плавником. На нашей буровой, что стояла на краю Чёшской губы Баренцева моря, плавник дыбился в несколько слоёв. Говорят, на бесхозном лесе, который терялся на русских запанях, работали три норвежских лесозавода. А что оставалось после геологоразведочных работ на демонтированных буровых! Измочаленная гусеничными траками тундра, на которой не вырастет ягель – корм для оленей! Залитые соляркой озёра! Сотни пустых бочек из-под горючки, в отверстиях которых уныло свистит свирепый норд…
Бедный Русский Север! Кладезь национального русского фольклора; сокровищница уникальной деревянной архитектуры; по мнению многих известных учёных, преддверие Гипербореи, откуда Божьей милостью пошла жизнь на Земле… Что с тобою стало, моя светлая родина!
На дне Белого моря лежат снаряды с отравляющими веществами. С космодрома Плесецк регулярно взмывают космические ракеты, отработанное топливо которых – гептил – обдаёт огромные территории и особенно мезенскую землю, где повышенная человеческая смертность. Свою дозу урона наносят экологии региона северодвинские заводы Севмаш и «Звёздочка», где строятся, ремонтируются и утилизируются атомные подводные лодки, не говоря уже о заброшенных ядерных могильниках вокруг этого города. А многочисленные точечные взрывы ядерных зарядов по всей области в геологоразведочных целях! А вырубленные под корень таёжные массивы, коих по левому берегу Северной Двины не осталось на сотни вёрст! А превращённая в гигантскую сточную канаву обмелевшая до куриной переправы сама Северная Двина, в которую сбрасывают отходы производства нескольких целлюлозно-бумажных заводов и комбинатов Архангелогородчины и Вологодчины!…
Мало, оказывается, этого чудовищного разора, учинённого на многострадальной северной земле. К этому экологическому коллапсу нынешняя власть, не обременённая духовностью, надумала прибавить огромный мусорный полигон, куда планируется везти отходы из Москвы, а втихаря будут подсовывать и отравляющие вещества.
Шиес – последний крик нашей боли. Боли насельников Русского Севера. Власть закусила удила. Для неё отступиться от бесчеловечного проекта – значит, потерять лицо. Но лучше, думается, потерять лицо, нежели всё остальное. Мы, патриоты Русского Севера, не отступим. Тому доказательством многочисленные митинги протеста по Архангельской области и Коми Республике, которые катятся с нарастающей силой второй год. Власть эти акции загоняет к чёрту на кулички. Но люди собираются, несмотря на отдалённые «санкционированные» площадки и лютые морозы. «Санкционирование» мы пока терпим, но если власть наглеет, не отступаем. По весне нас не остановили никакие полицейские кордоны, и мы, несколько тысяч человек, которых губернатор И. Орлов опрометчиво обозвал «шелупонью», вышли на центральную площадь областного центра как раз под его губернаторские окна…
Время покажет, как будут развиваться события. На Шиесе разбит лагерь мужества – бастион, который держится волей проснувшегося от гражданской дремоты народа. Мы сплачиваемся. Радикалы зовут идти на Кремль. Их пока осаживают. Но если власть прольёт кровь, пощады ей не будет. Пусть она знает об этом.
(Журнал «Знамя», № 1, 2020)
5. «Возлюбленная тишина»
Выражение, принадлежащее М. В. Ломоносову, – суть Божьего мироустройства и человеческого идеала.
Начавши свой поэтический взлёт с героической песни «На взятие Хотина» (1739 г.), Михайла Васильевич уже в этой оде обратился к долгожданному миру, к покою, дарующему радость труда, любви и созидания. «Безбедно едет в путь купец», и корабельщик отправляется по синю морю, и «пастух стада гоняет в луг // И лесом без боязни ходит».
Увы! Недолго длится торжество победы и счастье мира. Сепаратный Белградский мир меж Священной Римской империей и Турцией сводит на нет все русские жертвы. Османской Порте возвращены и Очаков, и Яссы, и Ставучаны, и Хотин, где русские витязи покрыли себя бессмертной славой. Сохранён за Россией Азов, но он без укреплений, а заводить на Чёрном (Русском) море военный и торговый флот России по-прежнему запрещено.
Это не первое и далеко не последнее разочарование от вероломства Запада, которое терзает сердце патриота. На любом повороте мировой истории полно предательств и измен, в том числе и вчерашних союзников. Ломоносов, изучающий историю Отечества, ведает о том, как никто другой. И всё-таки горько испытывать коварство после доставшейся огромной кровью победы!
В той славной героической песне пиит поминает недавние распри на ближних западных землях:
Где Вислы ток, где славный Рен,
Мечем противник где смирен,
Извергли дух сердца кичливы.
В следующем после Хотина году Россия заключает оборонительный союз с Пруссией – «мир на веки». Однако проходит не так много лет – в 1756 году вспыхивает война, в которую втягивается пол-Европы. Россия, Австрия, Франция, Швеция заключают союз, пытаясь приструнить зарвавшегося прусского короля Фридриха II. Семь лет длится эта кровопролитная бойня. Больше всего тягот несёт, как едва ли не всегда, Россия.
Новый поворот истории – на русский престол восходит Пётр III, апологет прусского духа, и с Пруссией, которая близка к поражению, опять заключается «вечный мир». При этом все русские завоевания отдаются обратно без всяких контрибуций. Больше того, теперь русские, согласно междворцовому соглашению, обязаны проливать кровь за пруссаков.
Как тут не опечалиться верному сыну Отечества! Тысячи погибших, тысячи увечных, в том числе из-за плохого вооружения, посредственной воинской выучки, неумелого командования. Обезлюдевшие волости, повсюду голод, плач, нищета… Разве случайно, что в разгар войны (1761 год) Ломоносов пишет трактат «О сохранении и размножении российского народа». Речь идёт о здоровье детей, которые станут взрослыми и пойдут в солдаты, о правильном патриотическом воспитании юношества. А тезисы трактата заканчиваются характерной главой, её номер 8, «О сохранении военного искусства во время долговременного мира».
Хочешь мира – готовься к войне. Старая, проверенная временем истина. Россия терпела поражения тогда, когда долго благодушествовала, почивая на лаврах предшествующих викторий и забывая об обороне, либо когда реформы армии и флота поручала коварникам из пятой колонны, которые во все времена, как шершни, вились при дворе. Примеры тому – кровавые узлы на русской памяти: Крымская война, война с Японией в начале ХХ века, да и Первая мировая, когда через полгода – меньше стало не хватать снарядов…
В советские поры оборону страны понуждало, как никогда, крепить враждебное окружение. К будущей войне готовились с пионеров. Но по-настоящему «обороны стальной» создать так и не успели: сказывались недостаток профессионалов и материальных ресурсов, страну раздирали внутренние политические распри, которые разжигала пятая колонна. Это наглядно показала Финская кампания и особенно первые месяцы Великой Отечественной войны, когда фронт докатился до Москвы…
Послевоенная советская доктрина была нацелена на наращивание стратегического ядерного щита. К этому подталкивала всеобщая гонка вооружений. Качество у нас порой компенсировалось количеством, хотя производилось немало и отличного оружия, начиная от стрелкового, кончая баллистическими ракетами, которые, к слову сказать, нынче – наша единственная надёжа.
Была ли тогда, в послевоенные десятилетия, «возлюбленная тишина»? Была! При всех армейских проблемах, периодических конфликтах на границах, политической догматике, которая отнимала силу и энергетику народа. Была! И это могут подтвердить те, кто пережил 41-й год, – и фронтовики, и труженики тыла, и дети, опалённые войной. Мы прожили 40 лет созидательного покоя. За эти десятилетия народ создал основу того, над чем сейчас глумится пятая колонна, дорвавшаяся до власти, называя всё советское «совком» и при этом пользуясь плодами этого созидания.
А что началось в 90-х? Когда рухнул железный занавес, когда всё оказалось нараспашку, когда элитка обольщалась западными посулами, как та Гюльчатай («Господин назвал меня любимой женой!..») – ощущали ли мы, народ, себя в безопасности? была ли у нас уверенность в завтрашнем мирном дне? Верили ли мы в крепость нашей обороны? Молодняк на это, наверное, не ответит. Одним не с чем сравнивать, другим «всё пофиг!». Но люди зрелые, имею в виду не только возраст, скорбно покачают головой: нет! такой уверенности тогда не было! И в доказательство начнут загибать пальцы.
У нас в 90-х, да и в первое десятилетие нового века, почти не осталось полнокомплектных сухопутных частей. Встретить даже в областном центре (в том же Архангельске) солдата – была редкость. Некомплектность и как следствие – небоеготовность наглядно показал конфликт с Грузией. Руководство страны – а это люди по большей части невоенные, в том числе тогдашний министр обороны, – сделали ставку на контрактную армию. Военные с большими звёздами на погонах хватались за голову: затея с наёмниками в России – дело бесперспективное, если не авантюрное. Так оно и вышло. Видя головотяпство или преднамеренный развал военной структуры, из армии стали увольняться последние опытные кадры. Что касается срочного призыва, к которому вынуждены вернуться реформаторы, то и здесь был полный провал. От армии тогда «косили» 200 тысяч молодых людей (официальная информация тех лет). Тотальное дезертирство!
Флот российский, особенно подводный, в начале 90-х был раздербанен. До сих пор, хотя прошло почти три десятка лет, помню глаза северодвинского мужика – «варилы» и резчика, – которому предстояло резать новенькую, что называется с иголочки, подлодку: в них читалось презрение к временщикам, поставленным «на царство» пятой колонной, а ещё – угрюмое отчаяние. Целый флот ушёл под нож «ласкового» Дяди Сэма, который, говорят, щедро расплатился за эту директивную Цусиму со своими – из той же пятой колонны – приспешниками.
По сути, в те же поры у нас не стало военной авиации. Ушла в историю 10-я воздушная армия, охранявшая небо над Северным Ледовитым океаном, канули в небыль все станции её обеспечения. А что взамен? Один стратегический бомбардировщик и два Су-34 – вот всё, что получили наши лётчики за семь(!) послеельцинских лет (Новые Известия. 27.08.08). Сведения в Интернете противоречивые – повторять не стану. Да и что цифирь, коли над тобой пустое небо – одни чайки да стрижи! Как-то глянул: с запада на восток – белым по синему – росчерк высотника. Надо же – ещё летают! И тут же осёк себя: а свои ли?
«Коротка кольчужка!» – вздыхает русский ратник из довоенного фильма «Александр Невский», смертельно раненный. Не окажется ли в такой роли современная Россия, утратившая прочность и надёжность былой «кольчужки»?
Руководство РФ – это уже 2020 год – строит планы модернизации ВПК до 2025–2030 годов, благоговейно артикулируя цифры грядущих военных расходов. Оно бы и утешало, если бы находилось в системе. Но сколько мы уже слышали всевозможных обещаний!
Старый солдат, который пережил 41-й год, скорее всего, не доживёт до тех лет и не сможет спросить за оборонные посулы. Сможет ли спросить его внук? Ведь при нынешней российской действительности – тотальной коррупции, предательстве государственных и национальных интересов – неизвестно где будет наша бедная Родина. Не завершат ли «западные партнёры» её окончательное «упорядочение», как зачистили Югославию, Ирак, а потом расправились с Ливией? Не раздербанят ли Россию при нашем попустительстве на 80 суверенных республичек, как сулит махровый русофоб Збиг Бзежинский?
Государство нынешнее напоминает миллионщика Лопахина, который завладел вишнёвым садом и рубит всё направо и налево, намереваясь возвести на освобождаемой территории дачи, сиречь доходные дома. Ему ни до народа, ни до его здоровья, самочувствия, ни до его безопасности. Народ как тот старый Фирс, забытый в заколоченном доме.
А дальше что?
«А дальше – тишина… «Но не «возлюбленная». И это уже совсем другая пьеса.
Постскриптум: В феврале 2022 года Россия начала спецоперацию на бандеровской Украине. Пылающий Донбасс своим укором сводил с ума. Терпеть фашиствующую сволочь возле своих границ стало вконец нестерпимо. Но начавшись энергично и решительно, спецоперация вскоре забуксовала. Сказались все те промахи и огрехи, что накопились за тридцать лет либеральных реформ – и некомплектность боевых частей, и нехватка опытных офицерских кадров, и недостача элементарных средств амуниции и боекомплектов… А главное – ползучая змея пятой колонны, которая опутала своими склизким кольцами все составные части государственного организма, играя на руку мировому злу и мешая Русскому Маршу. Рубить карающим мечом, иначе эту тварь не одолеть и не добиться победы над мировым ворогом!
6. «Братья и сёстры» на экране
Ранняя весна 1942 года, село Пекашино, начало ежегодной деревенской страды – вывозка на поля навоза, назёма, как говорят в нашей северной стороне. С этого завязывается первый роман Фёдора Абрамова «Братья и сёстры» – зачин его одноимённой эпопеи из четырёх книг.
Спустя десятилетия персонажи и события абрамовской прозы воспроизведены на телевизионном экране. Сериал назван по второй книге тетралогии «Две зимы и три лета», хотя охватывает по времени четверть века. Почему не «Братья и сёстры», остаётся загадкой – то ли телевизионное закулисье, заражённое вирусом «толерантности», не решилось воспроизвести христианский (читай – православный) образ, то ли убоялось даже косвенного напоминания о Сталине, который 3 июля 1941 года с этого обращения начал свою соборно-мобилизующую речь.
Экранизация прозы Абрамова вызвала глубокий интерес не только у нас, на Русском Севере, где происходит действие произведения – она всколыхнула всю страну, о чём свидетельствуют печать и Интернет. Таких споров и обсуждений не вызывал ни один сериал последних лет, потому что, едва ли не впервые за новые времена, воспроизводится истинно национальная драма, в основе которой подлинная русская словесность.
О просчётах и накладках сериала говорить не буду – об этом много в отзывах и рецензиях. У меня, уроженца северной деревни, чьи родители в годы войны бедовали, как и персонажи абрамовской тетралогии, тоже много претензий к экранизации. Сейчас не об этом.
Появление на ТВ абрамовского сериала – событие, безусловно, знаковое; знаковое и для отечественной культуры и всего православного мира, ибо свидетельствует, что русская тема пробивается, несмотря на препоны, чинимые новобуржуазными культуртрегерами типа Познера, Эрнста, Швыдкого, Сванидзе и им подобным. Эти чуждые корневой русской культуре силы не смогли остановить, свернуть съёмки, видимо, опекаемые свыше – сериал был снят, смонтирован, озвучен, хотя средств для работы явно не хватало (показатель скудости бюджета – одни и те же двери в избе, на фоне которых снимались многие сцены) – свернуть производство сериала те силы не смогли, зато они сполна покуражились на показе, на ходу перекраивая программу, оттесняя демонстрацию на ночное время, и по сути сорвали всероссийскую премьеру.
Зато в ту же пору на ТВ шёл повтор – заметим: повтор сериала «Жизнь и судьба», бюджет которого на порядок, а то и на два выше, чем бюджет сериала «Две зимы и три лета», и ему, этому повтору, было отведено лучшее для показа время, а сам сериал шёл «умеренными дозами».
Спрашивается, почему во всём, начиная от съёмок и кончая демонстрацией, такая разница? Почему возносится экранизация Гроссмана и принижается экранизация Абрамова? Ладно бы речь шла о каком-то посредственном произведении, проходной работе из череды псевдодеревенского мыльняка, который выел глаза телезрителям. Но ведь тетралогия Абрамова, по которой снят сериал, – безусловно, выдающееся и новаторское произведение.
Впервые в конце 50-х годов столь мощно прозвучала тема беззаветного подвига русской женщины в годы Великой Отечественной войны. «Русская баба открыла второй фронт!» – воскликнул Абрамов в телестудии Останкино, на всю жизнь изумлённый величием этого подвига. Следуя заветам классиков – Пушкина, Некрасова, Толстого – Абрамов своей эпопеей воздвигнул памятник русской женщине, без которой не было бы Великой Победы.
Теперь оценим с тех же позиций роман «Жизнь и судьба». Гроссман создал, безусловно, крупное произведение. Но назвать его «главной книгой ХХ века», как заклинают апологеты, по меньшей мере странно. Таковой уже давно в профессиональном и народном представлении считается «Тихий Дон» – эпопея Шолохова, отразившая корневую трагедию ушедшего столетия, тектонические сдвиги которой сказываются до сих пор, причём не только в нашей державе, но и во всём мире.
Знак выдающегося произведения – его новаторство. Что нового сказал Гроссман романом «Жизнь и судьба», который он завершил в начале 60-х? Новое слово о войне, о Сталинградской битве? Нет. Задолго до него появились яркие, ставшие уже классикой произведения Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946), Казакевича «Звезда» (1947), Бондарева «Батальоны просят огня» (1957), Богомолова «Иван» (1957)… Может быть, Гроссман положил начало в литературе теме репрессий? Тоже нет. Достаточно назвать прозу Шаламова, который в отличие от спокойно жившего на воле Гроссмана прошёл все круги ГУЛАГа, а первые рассказы написал в начале 50-х годов… Был ли Гроссман первопроходцем темы послевоенных общественно-политических процессов («космополитизм», «лакировка» и «очернение» действительности, наука подлинная и мнимая)? И опять нет. Роман Леонова «Русский лес», отражающий перечисленные тенденции, вышел в 1953 году. В нём, в частности, автор пророчески предсказал дальнейшее размежевание интеллигенции на патриотическую (Вихров) и либеральную (Грацианский). Вспомним, как Грацианский, воплощение либерализма (читай – чужебесия), вонзает палку в живой родничок, из которого берёт начало великая русская река. Символичный жест! Последыши Грацианских метят в самое сердце России, ширяя ложью, фальсификациями, измышлениями, дабы обескровить её, лишить воли, обрушить русские святыни. Ситуация с сериалами – ещё одно тому подтверждение.
Либеральным манипуляторам не нужна подлинная русская история, настоящая правда о корневом народе. Больше того, она для них опасна, как солнце опасно для летучих мышей. Потому, если нет возможности фальсифицировать явление, ошельмовать его, окарикатурить, они просто умалчивают о нём или загоняют на задний план, в потёмки. Но в нашем случае такая уловка обернулась против них, чего они явно не ожидали. Интерес к абрамовскому сериалу из-за препон показа только возрос, о чём свидетельствуют печать и Интернет. А противопоставление двух литературных основ подвело вот к какому выводу. На русской почве столкнулись не просто два явления словесности – Фёдор Александрович Абрамов и Иосиф Соломонович Гроссман – здесь столкнулись два мировоззрения, две веры, две культуры – корневая и навязываемая, общенародная и личная, что читается даже в названиях произведений – «Братья и сёстры» и «Жизнь и судьба».
Время манипуляторов подходит к концу. Грядут иные времена. А с ними вернётся и тяга к родной словесности, в том числе к слову выдающегося русского писателя Фёдора Абрамова. Он вернётся и книгами, и театральными постановками, и новыми экранизациями! Верю!
7. Чужим умом или по заветам пращуров?
О чём трындят из всех утюгов…
Методы, которыми пользуются явные и скрытые русофобы, развиваются. Общим местом стали воровайские опыты нонконформистов, выдёргивающих по строке из Пушкина, Лермонтова, Некрасова, дабы скрепить ими свои сорочино-рифмоплётные гнёзда. То же с модными театральными режиссёрами, кои с ног на голову «ставят» Гоголя, Чехова, Вампилова… Подобного полно на радио, телевидении, в рекламе. Это, иногда кажется, стало нормой повседневной жизни…
На заднике раздолбанного и грязного пазика – поблекший портрет принца Чарльза и рекламная зазывалка: «Мы научим тебя говорить и думать по-английски». Первая реакция – самая точная: думать так, как думает принц Чарльз? Да не приведи Господи! Это же совершенно несчастный человек, достаточно взглянуть на его постную физиономию. Вечный – больше 70 лет – принц, он под занавес назначен корольком. Ему бы с удочкой над прудом сидеть, кутаясь в тёплый плед, а его гонят на работу. А уж про личную жизнь Чарли и говорить нечего. Жениться на сердечной подруге в своё время не удалось – династия не позволила. Брак с Дианой не задался. Весь мир на принцессу налюбоваться не мог, а Чарли всё нос воротил от супруги. В итоге – разрыв, странная гибель Дианы, одиночество. Выдержав положенную приличием паузу, Чарльз женился на старой пассии Камилле, по-нашему ромашке. Ромашка эта была уже весьма поблёкшая – лепестки-то от долгого ожидания, любит не любит, порастеряла, однако форс-характер держала. В итоге Чарли, не выдержав супружеской узурпации, подал в тамошний загс на развод и вновь остался один: некому на старости лет будет и стакан воды подать. А вы предлагаете учить английский, чтобы думать-горевать, как Чарльз, теперь Карл – самый одинокий и несчастный правитель в мире…
Всё это было бы смешно – хрен с ним, с корольком, – когда бы ни было так грустно. Силовое навязывание английского языка, перекос в школьных программах в ущерб родному, русскому, привели к тому, что большинство выпускников школ не владеют ни тем, ни другим. Они вообще не умеют говорить, используя в своей среде язык эсэмэсок. Жизни они не знают и не понимают. Понятие «Родина» для них пустой звук. Вольготно они чувствуют себя только в Интернете, где уже два поколения играет в стрелялки. Там они в своей тарелке, там они крутые парни, способные добиться победы на… виртуальном поле. Но стоило им предложить реальный бой, когда началась СВО, эти 20–40-летние «супермэны» забились в щели или побежали за границу, чтобы улизнуть от повестки…
Россия насквозь пропахла западной отдушкой, если не сказать прямо – вонью…
Радио России. Доктор Малышева рекламирует свою фирменную диету, обсуждая с поваром достоинства приготовленной на пару рыбы. В паузе между кухонными звуками – стук крышки, звяк ножа – раздаётся её, Малышевой, фраза: «Рыба в чешуе – кошерная». Какая у слушателя реакция? «Муля, не нервируй меня!» Мы что здесь – все с пейсами? Какая мне, русскому человеку, разница (в бытовом, разумеется, смысле) – кошерная это рыба или нет! Была бы съедобная. И представляю себе такую картинку: самолёт с нашей красотулей-докторшей падает (не дай Бог, конечно!) в африканские джунгли, там её встречает дружественное племя каннибалов, и вождь племени озабоченно размышляет: кошерная эта особа в белом халате или нет?
На схожую тему телевизионная картинка: вездесущий Нагиев (хоть шут, хоть киллер) – в образе повзрослевшего чада, которое в своё время не смогло порадовать Деда Мороза, да наконец созрело: «Дедушка, стишок вспомнил». Только какой тут Дедушка?! Короткий полуперденчик вместо русского тулупа, ни посоха, ни рукавиц, на носу фирменные очёчки. Типичный забугорный Санта Клаус. Опять «дурилка».
Но доконало меня, заставив выстроить эту цепочку, сообщение по электронной почте. Коллега, учительница сельской школы, послала фото своих учеников – девочки и двух мальчиков – с дарами северной нивы: кочаном капусты, морковкой и кабачками… А через неделю-другую грустно вздохнула: «Как тяжело учиться во втором классе. Математика да ещё японская поэзия…». Оказалось, что по программе второго класса надо освоить пять хокку и несколько японских сказок. Господи, невольно вырвалось у меня, и тут ущемляют родное! И так уже уроков английского больше, чем русского, дети неграмотны, делают ошибки в простейших словах. Так нет, продолжают втюхивать инородное. Что же останется на русские народные сказки, на «Репку», на Пушкина? Пять минут, да и то на перемене? А мысль уже устремляется дальше. Что станет с этой школой, в которой всего три второклассника? Что станет лет через десять с этой улыбчивой девочкой, которой сызмала навязывают чужую литературу и чужую историю? Будет ли она, начитавшись заёмного, чтить заветы предков, станет ли рачительной хозяйкой в отчем доме, пойдёт ли на дедово поле садить репу, которой кормились русские люди всё второе тысячелетие от Рождества Христова? А ну как вслед за хокку, танка, за Басё она обратится к Акутагаве, и этот японский «сумасброд», покончивший с собой писатель, заморочит ей голову, собьёт её душу с природного настроя?
Вот о чём я подумал, глядя на фотографию. А в довершение вспомнил Робинзона Крузо. Как мы в школьные годы зачитывались его приключениями! Ведь эта книга была тогда одной из самых востребованных. Её читали городские ребята и сельские, ею зачитывались сыновья поморов, которые уходили в бескрайние океанские просторы на промысел рыбы и морского зверя. Вот же парадокс: дети поморов с восхищением читали о вымышленном иностранном моряке, и мало кто из них задумывался, что морская жизнь их отцов куда как опаснее и удивительнее, чем эта придуманная жизнь на необитаемом острове в тёплых широтах. А что испытывали их деды и прадеды! Ведь зимовки на островах Северного Ледовитого океана порой длились по несколько лет. Бесконечная стужа, глухая полярная ночь, грозившая умственным затмением, цинга, голодуха…Да разве смог бы выдержать всё это литературный герой – плод воображения английского писателя!
Жить умом пращуров, а не питаться «гамбургерами» литературы и искусства – вот народная русская стезя. «Макдональдсы» закрылись. Пора делать ревизию в образовании и воспитании. Неча глядеть в рот Западу, который давно демонстрирует зубные протезы.
Цена их культурки – «семь сорок»
Русская словесность, национальная русская культура целенаправленно и стремительно вытесняются на периферию народного сознания. Или подвергаются искажению, осмеянию, шельмованию. Даже в детских передачах уши манипуляторов торчат.
Вот в утрах на Радио России разыгрывается новоделанная с опорой на классику историйка. Персонажи Букашкин, Пеструха и Козёл. Но Козёл не простой, а… Иванович. Почему, спр
спрашивается, не Абрамович, не Исакович, не Мордехаевич? А ни-зя. Это святое. То, что на Иванах да Марьях от веку стояла Русь (а их здесь не стояло), пришлецам по барабану. Главное подхихикнуть, подковырнуть, подъелдыкнуть. Весь их постмодернизм на этом замешан.
Представляю сочинителя той передачки. «Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Заглянуть, скажем, в свой семейный альбом, где обретаются твои носато-пейсатые дедушки, а потом в учебник зоологии для 6-го класса и подумать, прежде чем пристёгивать русское имя к образу, который ты, мелкий пакостник(ца), лепишь!
Продюсер передачи Жанна Переляева (чуть не заменил букву «я» на «а»). Кстати, эта же особа ведет передачу «Когда папа был маленький». Послушал несколько выпусков. Ни одного русского отпрыска, словно у моих соплеменников не было детства. А передача, между прочим, субсидируется из федерального бюджета – не на бабки Абрамовича или Гусинского… Передачи, на мой взгляд, однообразные. Детство городских еврейских мальчиков – вполне сытое и обеспеченное. Что тут может быть интересного! Школа, музыкальная школа, летом – дача. Для куража подпускают блатнячка, дескать, и мы нюхнули дворового духа. Придумывают. Как придумывают, став взрослыми, всякие киношные историйки про войну, где эта самая «феня» льётся помойным потоком. Где русский непременно Плохиш, а Фима – ерой.
Почему, задаюсь я вопросом, не стало умных евреев? Таких, каких помню в 50-60-е годы. Таких, чьи лица сохранились в альбоме моего отца, воспитателя ремесленного училища?! Музыканты, преподаватели, артисты – они несли ПОДЛИННУЮ культуру в массы. Я уж не говорю о именах крупных: художник Левитан, композитор Шостакович, писатель Эренбург, кинорежиссёр Ромм, актриса Быстрицкая… – множество талантливых поистине народных деятелей культуры и искусства. А сейчас? Олигархов-хапуг полно. Ростовщиков-менял полно. Хитрованов-напёрсточников полно. Пересмешников полно. А богобоязненных, умных, культурных евреев не стало. Ведь не от ума же вся эта вакханалия на русском пространстве с переформатированием русского кода. Он же от Бога! Неужели вы не смыслите? Это я уже к ним – напрямую.
И ещё одно вызывает недоумение: почему вас ничему не научила история? Ни дальняя – первородная. Ни средневековая (испанская). Ни ближняя – ХХ века. Вот сейчас вы причитаете: холокост, холокост… А не ваши ли соплеменники, ваши прадедки-прабабки, коих приветили на своих землях германцы, стали поучать хозяев, а затем в своих газетах и журналах – глумиться над нравами и обычаями бюргеров и бауэров? Откройте книги вашего соплеменника Хайне. Чёрным по белому выражена чёрная неблагодарность за давний приют. Накопившись в памяти немцев, эта неблагодарность через столетие аукнулась гетто.
Есть пределы терпения и русского человека.
Князь Святослав мечом укротил алчный и коварный Хазарский каганат. Было это на исходе первого тысячелетия в 964–965 годах.
Владимир Мономах решил эту проблему иначе. Ему пришлось держать сразу два фронта. Внешний – это половцы, которые постоянными набегами разоряли Русь. А внутренний – это ростовщики-евреи, которые по недальновидному шагу старшего брата Святополка опять заполонили столицу Киевской Руси и навязали свои законы, в основе которых были обман, корысть и нажива. Половцев князь Мономах укротил серией походов. А стяжателей-евреев, не прибегая к силе, вынудил покинуть пределы Руси. Так, по выражению Л. Н. Гумилёва («От Руси до России»), «Владимир Мономах за годы своего великого княжения (1113–1125) решил обе проблемы: половецкую и еврейскую, установив на Руси относительный порядок». Русский, понятно, порядок.
Но минуло несколько столетий – и незваный гость опять препожаловал на Русь. Вначале не переходя «черты осёдлости», установленной при Екатерине Второй, а потом, коли принимал православную веру, мог селиться, где пожелает, и заниматься, чем пожелает. Эти послабления евреи использовали главным образом во благо себе. Шинкарство (по сути спаивание славянского крестьянства), спекуляция хлебом – на всём этом евреи-ростовщики сколотили такие капиталы, что русские вельможи и даже особы, приближённые к императору, стали брать у них в долг, попадая в зависимость от еврейской верхушки, подобно пушкинскому Альберу, сыну скупого рыцаря. «Коготок увяз – всей птичке пропасть». Так в конце концов и случилось. Не гражданское общество, не коренной народ, а финансовые воротилы стали вести выгодную еврейскому капиталу внутреннюю и внешнюю политику. Итог этой разрушительной политики – навязанная России мировая война, поражение в этой войне, устранение самодержавной власти, безвластная вакханалия и затем большевистская революция, во главе которой также стояли выходцы из еврейской среды.
Октябрьский переворот обернулся невиданными жертвами и неисчислимыми страданиями всех граждан России, но прежде всего – славянских народов. В выигрыше оказались выходцы из местечек. Это евреи, повязанные кровным родством, занимали все «хлебные и тёплые места» в государственной иерархии. Достаточно сказать, что две трети высших начальников ГУЛАГа – евреи. Это они, коганы, лившицы, эрдманы, рабиновичи, подвергали геноциду (холокосту) русский народ, обескровливая потомков Владимира — крестителя Руси, Мономаха, Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного…
Сталин и его сподвижники прижали эту напившуюся русской крови пиявицу. Их поставили в дозволенные рамки. Но на исходе ХХ века они опять путём обмана, подлогов и хитрости захватили в России власть.
Они тешатся сейчас, не ведая стыда и не зная меры, глумятся над русским языком, литературой, культурой, искусством, навязывая свои местечковые «семь-сорок». Но – ужо! – придёт час, когда русская правда восторжествует.
И это будет третий раз, когда жиды сгинут с лица Русской земли. И последний. А четвёртому не бывать! Евреи – умные и деятельные, труждающиеся на благо России – останутся, а жиды-захребетники сгинут навсегда.
8. Монстр по имени Капитал
Давно не был в Москве. А тут увидел фото и… опешил. На переднем плане Кремль, собор Василия Блаженного, Красная площадь – всё, как положено. Но… выше-то? А выше – видимо, снято с дрона – небоскрёбы. Гнутые, похожие на Пизанскую башню, спиралевидные, сталагмитоподобные… Сначала подумал – монтаж, наложение панорамы Нью-Йорка. Но потом понял – нет, это натура, это доморощенные билдинги. И вспомнил одну московскую компанию – это было лет пятнадцать назад – там оказался архитектор. «Э-э, батенька, – с фатовским снобизмом изрекал он, – лет через двадцать вы Белокаменной не узнаете…» Как в воду глядел. Да, действительно, я не узнал Москвы! Не узнал и… воспротивился. Зачем русскому человеку столица, если её не узнать, если она на одно лицо с… если её раскрасили в кичевую матрёшку, которая вовсе не олицетворение образа России?..
То же и Питер. Со всех точек Северной Пальмиры мозолит глаза чуждое панораме Петрова града охтинское чудовище – так называемый Лахта-центр. Как ни отбивались от этой стройки ленинградцы, в том числе блокадники, власти не услышали их голосов. Газпром, который застолбил место для своего делового центра, победил. И теперь с гордостью пубертатного подростка заявляет, что это самое высокое здание в Европе.
В далёкие времена, ещё до христианской эры, на Востоке существовал культ фаллоса. Особенно он был развит в Индии. Столбам-фаллосам, башням-лингамам поклонялись. Западный мир, давно отклонившийся от христианства, охмурённый сексуальной революцией, впал в языческую ересь и истово поклоняется небоскрёбам-кумирам. Но почему то же самое происходит в России, православной державе?
Всему причина – золотой телец. Он сводит с ума архитекторов, ему поклоняются застройщики-капиталисты, перед ним склоняются власти. Пример тому – Архангельск. Здесь много лет диктует свою волю строительная компания «Аквилон-Инвест». Цинично посягнувшая на мировую мифологию, эта стройконтора не достойна имени Аквилона – гиперборейского ветра. Тем более что это имя отражено в пушкинской поэзии. «Вавилон» – вот, что по созвучию и по сути логичнее для её названия. А потому здесь так и оставим.
Клин-бабой – по историческому месту,
или Неужели всё решают Иваны, не помнящие родства
ДАЛЕЕ – ИЗ ДНЕВНИКА
23 мая 2019 года
Дивлюсь нынешним законам. Прохиндей при деньгах решает захватить кусок площади перед Морским-Речным вокзалом (МРВ), другой прохиндей – перед тем, как свалить за бугор, – даёт на это добро. Затевается стройка века. Народ возмущён. Гневаются архитекторы. Но остановить варварскую стройку никто не может. Нет закона. На то, чтобы урвать городские площади, освящённые историей и народной памятью, закон есть – закон бабла, а чтобы прекратить оголтелое варварство – закона нет. Все законы разбиваются о монолит беззакония.
Минуло время. Стройка в спешном порядке осуществилась. Два стеклянных сарая, «украсившие» площадь, своею наглостью напрочь заслонили морской-речной вокзал, между прочим, запечатлённый на государственных дензнаках – 500-рублёвых купюрах. Власть, наконец, очнулась, увидев плачевные результаты стройки, дала задний ход. Началась судебная тяжба. Однако отвоевать городские площади удалось только наполовину. Одну стекляшку снесли, а вторую оставили. Зрелище убогое. Как с точки зрения логики, так и с точки зрения архитектуры. Это называется ни два ни полтора.
Власть твердит о гражданском обществе. Чего оно стоит, это общество, ежели мнение большинства игнорируется?! Всё в конечном итоге, как показывает практика, решает капитал – денежный мешок-монстр, у которого нет никаких чувств, кроме алчности. И с архитектурным обликом Архангельска – то же. Достаточно оглядеть ту часть Троицкого проспекта, которая загромождена американизированной эклектикой. Только человек без роду-племени может радоваться – такому всё ништяк или по барабану. А у корневых – поморского духа – людей сердце кровью обливается при виде этой чуждой нашему древнему городу псевдоархитектуры. Плюс тут один – реставрированный и преображённый театр кукол – единственное культурное место, но он настолько стиснут торговыми да доходными домами, что просто теряется среди них.
Но самое непотребное в этой части Архангельска, откуда развивался старый город, – это квартал-новодел на набережной между Поморской и краем площади Профсоюзов. О чём думали архитекторы, когда его городили? Да, скорее всего, ни о чём. Ведь тут всё решали опять же деньги. В итоге что? Набережная в районе пригородки стиснута угрюмым и тугим поясом доходных домов – и с улицы, и со стороны реки. Стеклянный деловой центр, вписанный в линию гавани, ещё как-то соотносится с образом природного ландшафта. А все эти ваши мрачные кирпичные нагромождения в виде усечённых пирамид Хеопса создают гнетущее впечатление. Вы же не просто урвали у горожан кусок набережной, коя и так не велика, вы унизили саму Двину-матушку, ограничив зрительно её природный от Бога данный простор! А посмотрите на эти обрубыши со стороны реки, с акватории. Ничто не коробит взгляд ни слева, ни справа. А тут – как заточенные пеньки зубов, заготовленные под зубные протезы и готовые впиться в нашу величавую реку. Оторопь охватывает от такого архитектурного оскала!
Увы, на этом зуд переломки-перестройки двинского берега не кончается. Готовится новая варваризация Северной Двины. На углу набережной и Урицкого затевается очередная «китайская стена». И закопёрщик тут – снова пресловутый «Вавилон». Снесены деревянные дома, возведён забор. Грядёт сотрясение и грохот. От КАМазов, которые вывозили руины и мусор, уже пострадал ближайший дом: попорчены цоколи, обрушены ливневые колодцы, в подъездах – запах канализации, того и гляди всё попрёт наружу; по зданию (адрес: наб. Северной Двины, д. 6, корп. 1) поползли трещины, они явственно видны на торце и на фасаде дома. Жильцы (большинство ветераны) мрачно шутят, что, если начнётся строительство и загрохочут клин-бабы, дом расколется на два адреса… Оснований для опасения более чем достаточно. Это выражено в протоколе собрания жильцов.
Между тем, квартал, где затевается новострой, – место историческое. Отсюда начинался город, ведь здесь до революции стоял Михаило-Архангельский монастырь – исток града Архангела Михаила. Здесь стоял величавый собор, находилось монастырское кладбище. Ещё видны сквозь траву границы дорожки, что вела к колокольне… Нам бы, потомкам, это святое место сердечно осмыслить да привести в порядок, пометив часовнями, чтобы и горожане и приезжие знали, что архангелогородцы – не Иваны, не помнящие родства, а добропорядочные наследники, исповедующие любовь «к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам», чтящие былое и труды пращуров…
Или и вдругорядь всё решит безразмерный банковский счёт, тугая мошна, распахнутый, как пасть ненасытного зверя, кошелёк?!
Колониальная архитектура в рамках тихой интервенции, или Всё по закону…
Ответ из мэрии Архангельска на тревожный запрос за подписью зам. главы муниципального образования «Город Архангельск» по вопросам экономического развития и финансам Д. В. Шапошникова я получил. Приводил его на именной странице «ВКонтакте». Здесь не буду. При всей обстоятельности и казённом многословии это типичная бюрократическая отписка. «Всё по закону». «Всё под контролем». «Оснований для тревоги нет». Смятенное слово горожанина, который всегда с гордостью твердил «Град Архангела Михаила – это мой город!», оказалось – увы! – не услышано во властных структурах.
Поделюсь другим – тем, что услышал от нашей землячки, кстати, художницы, которая приехала навестить незабвенную родину из Германии. «Города не узнать», – растерянно сказала она. В этих словах не было восторга, как восторгаются, отдавая дань уважения разумному и бережному обновлению. В этих словах были горечь и разочарование. «Моего Архангельска не стало», – заключила землячка. А о том куске набережной, которую застроили на стыке Поморской, она, пожав плечами, сказала так: «Это не Архангельск, не русский город, это Гамбург».
Не знаю, хотели ли городские архитекторы, чтобы здесь, в сердце древнего русского города было, как в немецком Гамбурге. Но те, кто заказывал «эту музыку», явно хотели. И добились. Теперь они будут поглощать своё немецкое пиво с немецкими сосисками в доме «немецкого разлива» с видом на русскую Северную Двину, представляя, что они в вольном ганзейском городе, и, поплёвывая с высоты своего положения в реку, с превосходством поглядывать на сограждан, не владеющих их хваткой и сноровкой.
Послесловие
Дома в Архангельске никогда не отличались многоэтажностью, мягко и деликатно сбегая к Северной Двине, чтобы не нарушить её величия. Возвышались только соборы, которые отражались в реке, двояко устремляясь к небу. А теперь? Очередную «китайскую стену» власти выдают за шедевр архитектуры, который, по их мнению, украсит древнее место, где от веку стоял православный монастырь. Закроет эта стена полгорода, хвастливо выпирая перед Двиной. И поселятся здесь не «остро нуждающиеся в социальном жилье», а ВИП-персоны с тугим кошельком да пришлые, не имеющие никакого отношения к Русскому Северу, но имеющие круглые счета в банке. Что там национальная память, русские традиции, христианская совесть! Для них это вздор! Они убеждены: всё решает банковский счёт!
30 июля 2019 года
Что узрел ЛОЗА РАДАР?
Дома на костях, на остатках старых кладбищ. Дома на месте уничтоженных православных храмов… Сколько подобного в нашей ближней истории! Так было пятьдесят, восемьдесят лет назад, но так, чего греха таить, и продолжается… А потом радостные на первых порах новосёлы начинают жаловаться на плохое самочувствие, на недомогания, на болезни, не задумываясь, а на каком месте выстроено их новое жилище…
Озабоченность общественности достигла Архангельской митрополии, которая бережно поддерживает историческую память. На запрос архангельского духовенства откликнулась Московская компании ВНИИСМИ, занимающаяся специальными методами измерений. Компания широко известная как в стране, так и за рубежом. Её специалисты разработали уникальные приборы, коих нет в мире и которые позволяют «заглянуть» в толщу земли аж на 400 метров.
Компания прислала в Архангельск двух специалистов, вооружённых георадаром ЛОЗА – разработкой того же НИИ. Причём сделала это безвозмездно. В течение двух дней, несмотря на дождь, главный геолог ЛОЗА РАДАР Валерий Андрющенко и его молодой коллега Фёдор Морозов производили замеры на площади перед домами 4/1 и 6/1, пользуясь модификацией прибора, позволяющего получать обратный сигнал с глубины 15 метров. Замеры предстоит ещё обрабатывать. Но первичные результаты измерений и профессиональный опыт исследователей позволяют сделать определённый вывод: здесь, на месте бывшего православного монастыря, залегает НАСЫЩЕННЫЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ СЛОЙ.
Такой слой, являющийся историческим наследием государства, наверняка находится и в той части, где уже громоздится стройка ещё одного доходного дома – убогой по архитектуре «китайской стены».
Но там НИКАКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ НЕ ПРОВОДИЛОСЬ. Хотя таковую БЫЛИ ОБЯЗАНЫ обеспечить надзорные службы мэрии.
Трудно даже вообразить, что ушло в отвал, на распыл, навеки закроется толщей бетона, ведь основание монастыря датируется ХII веком. Семь веков отечественной истории – под хвост золотому тельцу, на которого молятся верхушка «Вавилона» и нынешние властные лица! Ничего святого – только блеск золотого тельца, одной из личин дьявола!
21 августа 2019 года
Домострой… на костях пращуров
Ландшафт зачищен, выражаясь языком криминалистов, свидетельствует фотография – все монастырские артефакты ушли в отвал. Вот оно, прямое подтверждение реплики одного из нынешних представителей власти, творящих узаконенное беззаконие: «Кому на фиг нужна она, эта ваша отечественная история!».
Презентуя хоромину, которую собираются возвести на месте бывшего Михаило-Архангельского монастыря, в ограде которого, к сведению беспамятных, было и монастырское кладбище, пиарщики «Вавилона» с подобострастным придыханием отмечают, что проект сей «китайской стены» принадлежит финскому архитектору.
Первый вопрос: не стало своих? А кого же тогда выпускает расположенная в ближнем квартале Высшая инженерная школа САФУ, возле которой стоит монумент строителя с мастерком? Или это так, для видимости? И монумент, и сама школа?
И второе – почти в духе пиара. Надо же – какое счастье: Архангельск удостоил своим вниманием финский архитектор! «Ширина полностью остеклённых «финских» балконов – до 1,8 м», – с восторгом извещает «Вавилон». Хоть танцплощадку устраивай! Не говорится только, во сколько обойдётся тот самый метр балкона. А уж о всей стоимости квартиры – и подавно.
На кого рассчитано это приречное гнездовье? Понятно, не на городскую нищету, которая составляет большинство горожан и к
На кого рассчитано это приречное гнездовье? Понятно, не на городскую нищету, которая составляет большинство горожан и которой не расплатиться за такое «ни в жисть». Социального жилья тут не будет. Многодетным семьям о здешней квартире нечего и мечтать. Так на кого?
ЖК называется River Park. Может, это зазывалка для бывших соотечественников, которые обосновались на берегах Темзы, вволю подоив «эту Рашу»? Их там прорва, говорят, – тысячи и тысячи. Только едва ли те темзаки согласятся на такой «ченч». Тут не безопасно, да чего доброго за наворованным-то придут. Не «братки», так какие-нибудь «оборотни в погонах»…
Стало быть, кто тут обоснуется? Представители местной элитки, т. н. ВИПы, которые хорошо погрелись возле бюджетной печурки, и заезжие – сетевые да прочие – торгаши, которые раздобрели на безысходности аборигенов, то есть нас с вами. Вот такой вывод.
А память – что?! Она, как и совесть, не дым, глаза не выест. Тем более всем этим нынешним привилегированным согражданам, которым всё равно чем торговать – городской ли землёй, экологией, привозным мусором, показным патриотизмом или Родиной. Главное, чтобы были «бабки» и было что «пилить»…
20 января 2020 года
Опять высадились интервенты?
На фото стройка на набережной и многоаршинный аншлаг на английском. Это, видать, в честь 100-летия завершения интервенции. Бывшим британским волкам радушие и вэлкам, то бишь, добро пожаловать! А иначе на кого это рассчитано? В соответствие с бизнес-лекалами пытаюсь понять логику. На берега Двины, почти на историческую родину, приезжает отпрыск английского вояки мистера Питкина. Томи-дед, тот ещё проходимец, завалился сюда с винтовкой Ли Энфилд, много пограбил и много пострелял. Правда, вскоре ретировался, получив партизанскую пулю в задницу. Отпрыск приехал с лопатником, как выражаются теперь в российских бизнес-кругах, научившись у компаньонов-подельников ботать по фене. И вот выходит сей бритиш мэн на набережную Северной Двины, видит рекламные зазывалки и начинает потирать руки. Гранд фатер пытался захватить эти места свинцом, а мы возьмём их золотом. Вот они фунты стерВингов! А благостный хозяин с депутатским мандатом стелет ему красную дорожку. Можно обрести флэт с видом на Двину – вот здесь в комплексе RIVER PARK. А можно в следующем – NEXT – оно рядом. А можно подальше – в ISKRA PARK. Собирается перевести, что такое «Искра», но осекается. А ну как мистер-покупатель насторожится. Ведь это в Лондоне проходил съезд РСДРП, и там звучало название подпольной газеты с девизом «Из искры возгорится пламя». Чем подсластить неожиданную пилюлю? Пусть звучит как АЙС-КРИМ, нечто вроде мороженого…
21 мая 2020
Пасторальная картина, или Раскидистая липа
Какую благостную картину представил «Вавилон» на портале ИА «Регион 29» (https://region29.ru/2020/05/18/5ec22e8d764de938914f15..)! Стройка на углу набережной СД и ул. Урицкого (территория бывшего Михаило-Архангельского монастыря) – образец строительного искусства. Всё тут с начала воплощения замыслов непревзойдённого финского зодчего созидается по эталону. Согласования с археологами, как положено на исторических территориях, соответствующие соглашения, дополнительные исследования специально вызванных из Москвы специалистов, обустройство прилегающей территории и т. д. и т. п. Да такой эталонной организации за чистоту помыслов и деяний в пору давать переходящий приз – треух небезызвестного по классике деда Щукаря! Ведь сплошь – ложь. И ложь ложью подгоняет…
Гляжу на фото монастыря с реки. Крайний слева – угловой дом с ротондой, который снесли в конце 70-х годов ХХ века, на его месте сейчас БЦ «Чайка». Через улицу Архиерейскую – два здания: в глубине кирпичное епархиальное, где до недавних пор располагалась школа «Ксения», и белое (ближе к набережной) – архиерейский дом. Вот останки его – весомую часть ИСТОРИЧЕСКОГО КУЛЬТУРНОГО СЛОЯ – год назад и выскребли вслед за большевиками их прямые наследники. А сейчас на высокой патриотической ноте они вещают, что всё хорошо, и явно простирают свои «созидательные» планы на остальную монастырскую территорию. Типичный пример лицемерия, когда дорвавшиеся до власти и денег, не обременённые совестью люди творят беззакония и тем самым дискредитируют и саму власть и государственность!
9 июня 2020
Имя Архангела Михаила
Стройка на месте Михаило-Архангельского монастыря – это прямое изуверство над образом града Архангела Михаила, если не сказать сатанинское святотатство. Посмотрите на панораму города со стороны Двины. Любой не предвзятый глаз увидит, как исказили благолепный вид Двинской набережной чуждые русскому взору новостройки. Это не просто «пятна застройки», это кляксы, это коросты проказы, это раковые метастазы, которые могут поразить весь город. Просвещённые люди утверждают, что в мрачно-средневековой вставке и в стеклянно-ледяных конструкциях заложены кабалистические знаки, направленные на нейтрализацию православной энергетики нового храма Архангела Михаила. Новостройка на месте Михаило-Архангельского монастыря – в той же череде. Это прямой заказ присной памяти – не к ночи будет помянут – создателя ордена иезуитов Игнатия Лойолы.
Безбожники-космополиты, людишки без роду и племени, которые вторглись на территорию Михаило-Архангельского монастыря – истока Архангельска, и обвешали забор стройки иноязычной лексикой, норовят обезличить имя нашего светлого города. Их цель – умертвить народную память. Это антиправославная, антирусская акция.
Когда пошёл ко дну «Титаник» – амбициозное творение тщеславных, но недалёких по натуре людей, поэт Александр Блок записал в дневнике: «Есть ещё Океан!» Это для амбициозных гордецов, которые упиваются своей безнаказанностью: есть ещё Океан. И прежде всего Небесный.
Сейчас, в поры распрей, всеобщего разлада и грядущих грозных времён, как никогда, нужны консолидация и сплочение здоровых сил общества. Наша духовная скрепа и опора – Михаил-Архангел. Манипуляции и ложь вокруг имени Архистратига Михаила чреваты…
20 июля 2020 года
Ложь и обман – фундамент новостройки
Почему пиарщики не выступают под своими именами? Может, им бывает стыдно за свои заведомо лживые опусы? Сребреники сребрениками, а имя-то марать жалко… Так подумалось, когда читал очередную инкогнито-агитку о «вавилонской» стройке.
Но тут же и усмехнулся мимолётной мысли. Ведь те, которые вовсю прославляли помойку на Шиесе (спасибо новому губернатору, что отменил этот варварский проект!), те которые сравнивали «стройку века» на Шиесе с Клондайком, сулившим озолотить Архангельскую область, не покаялись. Они просто переключились на другую «помойку», где за ЛОЖь дают ЛОЖку каши. Такие вот это заЛОЖники ЛЖИ.
Аргументы у них однообразные и штампованные, как те самые сребреники. И такое впечатление, что они – моральные дальтоники: чёрное – для них белое и наоборот. Один из повторяющихся «доводов»: где вы были раньше? Почти по былым анкетам: «Где вы были до октября 1917 года?».
Не стал бы об этом говорить – много чести прикормленным пираньям пера. Но тут увидел комментарии Дмитрия Яскорского. Уважаемый архитектор наотмашь клеймит нас, «протестантов», но… пользуется, по сути, теми же методами:
«Архитектурное архангельское сообщество, в числе которых был и я, боролось с новой застройкой набережной в центре города между Сурским подворьем и улицей Поморской, там должна была остаться зелёная зона. Где были эти общественники, когда тот же застройщик застроил этот участок?»
Да там и были, Дмитрий Станиславович! Надеялись на вас, профессионалов, полагая, что не допустите глумления над обликом Архангельска. А вы и ручки подняли, сдавшись перед оголтелым напором золотишного тельца.
Изуродованная площадь в районе МРВ, изувеченная набережная в районе пригородной пристани… Это всё возникло столь быстро, что народ и очухаться не успел. А когда увидел, ЧТО стряслось, за голову схватился. Вот вид этих архитектурных уродцев и поднял волну протеста по нынешней стройке (а ещё раньше, безусловно, отразился и в гневе Шиеса). Так что не надо, господин Яскорский, валить с больной головы на здоровую! Вы да Ваши коллеги, архитекторы, своей соглашательской политикой, по сути, и породили нынешнюю ситуацию.
Выход из неё один: вернуться к началу, ликвидировав этот очаг вирусной заразы. Ковид– БЕСПРЕДЕЛАКВИЛОН иначе не остановить! О том напоминает и ШИЕС…
1 сентября 2020
Персональный рай на… костях
Из интервью Михаила МИЛЬЧИКА, ведущего научного сотрудника НИИ теории и истории архитектуры и градостроительства:
«Территория Михаило-Архангельского монастыря имеет огромное историко-градостроительное и мемориальное значение. Поэтому с самого начала Инспекцией по охране памятников Архангельской области должен был быть определён особый режим охраны. К сожалению, этого не было сделано. Строительные работы должны были быть незамедлительно приостановлены ещё на начальном этапе на основании того, что были инициированы без положенной в этих случаях по закону государственной историко-культурной экспертизы, без прохождения согласования проекта по сохранению объектов культурного наследия.
Непосредственно на территории, огороженной под строительство, был выявлен фундамент монастырской башни и ещё целый ряд объектов археологического наследия. Само по себе это является серьёзным основанием для остановки работ и отзыва разрешения на строительство. Проведённые охранные раскопки лишь на малой части участка застройки в очередной раз показали, сколь значительная для города часть истории была утрачена в ходе рытья котлована застройщиком.
Охрана памятников – прежде всего дело государства. У тех, кто сегодня говорит нам: «Где вы были раньше, когда на месте Троицкого собора был возведён драмтеатр, а на месте северной башни Гостиных дворов – отель», нужно спросить: «Где были вы, занимавшие руководящие должности, когда беспощадно разрушался архитектурный облик Архангельска?» Гражданское общество в нашей стране только формируется, и то, что в Архангельске есть люди, готовые выступить в защиту истории своей страны, своего города – лучшее тому подтверждение». («Северные новости», 01.09.2020)
Злобой и клеветой переполнены комментарии пиарщиков «Вавилона» после публикации учёного-историка Михаила Мильчика. Верный признак того, что аргументов у них нет, и они переходят на привычный в их кругу лексикон. Да и что путного они, дилетанты, могут возразить против оценки, данной специалистом с громадным профессиональным опытом?! Кишка тонка!
К комментариям учёного добавлю сюжет из недавней истории. Незадолго до захвата монастырской территории «авантюр-прохвостом» здесь случились два пожара. Один деревянный дом по адресу: Урицкого, 2 сгорел частично, а другой на набережной, 7 – целиком. Причём в последнем погибли два человека. История эта огласки не получила, как и все подобные происшествия в Архангельске. «Несчастный случай», «неосторожное обращение с огнём» – традиционные формулировки в соответствующих органах, скорёхонько закрывших дело. Да и что это за дело, по их квалификации, если сгорели два бомжа – велика беда… У нас ведь давно уже не ценится человеческая жизнь, если это не жизнь высокопоставленного чиновника, банкира или бизнесмена. Точно человек, лишившийся крыши над головой, уже и не творение Божие.
А кто, собственно, определил, что это был несчастный случай, а не поджог? Один из погибших, по свидетельству жильцов дома 6/1 на набережной, накануне вечером приходил за водой, был трезвый…
Любопытная закономерность: архангельские пожары, подобные названным, происходят в тех местах, где открывается перспектива просторной площадки, есть подземные коммуникации – там спустя «приличествующее» после ЧП время разворачивается стройка. То же самое с теми местами, где дома сходят со свай… И кто проводит в случае пожара тщательное расследование? И кто после крушения дома обследует те сваи? Нет ответа…
Двадцать лет назад состоялся выездной пленум Союза писателей России в Вологде. Василий Белов, Валентин Распутин, Владимир Крупин… – там собрался цвет российской словесности. После утренних заседаний нас принял губернатор Вологодской области Вячеслав Позгалёв. Во время встречи поступила информация, что в исторической части Вологды сгорел дом ХIХ века. Позгалёв переменился в лице. Это был не первый случай, когда бандиты расчищали площади для своих особняков или доходных домов. И он тут же дал команду запретить в том месте любое строительство, а если случится подобное ещё где-то – и там… Вновь я оказался в Вологде через год. На месте пожарища – специально там побывал – был разбит газон.
И в заключение вот ещё что. В народе говорят, что в строящемся «Ливер-парке» приобрели апартаменты высокооплачиваемые чиновники. Потому, дескать, власть и закрывает глаза на вопиющие беззакония на этой стройке. Но ведь потакая варварству, это я уже обращаюсь к тем чинам, вы тем самым становитесь соучастниками беззакония. И каково вам будет житься в этих еврохоромах, остерегаясь, что рано или поздно сюда постучит Закон?! Души тех, кто покоился на монастырском кладбище, к вам не придут. А души недавно погибших, заживо спалённых? Ответ – у Пушкина:
Как молотком стучит в ушах упрёк,
И всё тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
19 сентября 2020 года
Земля и Небо…
19 сентября христиане вспоминают чудо Архистратига Михаила, спасшего православный монастырь от варваров.
В этот день в областном центре на месте порушенного безбожниками Михаило-Архангельского монастыря состоялась панихида по усопшим и упокоенным на монастырском некрополе. Люди воцерковлённые, крещённые и некрещёные, историки, журналисты помянули поимённо всех упокоенных здесь горожан, могилы которых были стёрты с лица земли и оказались в забвении.
Минуло с тех пор 90 лет. Вёл службу настоятель Ильинского храма, что в Кегострове, иерей о. Сергий (Бычков). Общая молитва и благоговейное пение сопровождались накрапывающим дождём, смиренно соединяющим небо и землю.
…А рядом за забором по распоряжению новых варваров торопливо продолжались работы на стройке новой Вавилонской башни…
4 ноября 2022 года
Итог
И вот билдинг RIVER PARK выстроен. То, что высокопарно объявлялось шедевром чуть ли не мировой архитектуры, у горожан перед глазами. Посмотрите на этого мастодонта с реки. Что напоминает эта каменная туша? Да стульчак. Вон и фекальная труба против него, уходящая в двинскую воду, которую пьём. И сидит на этом стульчаке жирный фантом по имени Капитал, справляя свою нужду, и поплевывает свысока в Двину.
Такие стульчаки есть на Гудзоне в Нью-Йорке, на Темзе в Лондоне, теперь вот «удостоился» Архангельск. И на нём Его Препохабие Капитал, подмявший под себя историческую память, национальные традиции, справедливость, совесть, стыд, здравомыслие, то есть всё, на чём от веку стоял русский мир. Он, разумеется, полагает, что он вечен. Но это заблуждение! На фундаменте богохульства, лжи и обмана ничто долго не стоит. Прах Вавилонской башни тому подтверждение.
Заключение
Российская империя была аграрной страной, которая поставляла миру сельхозпродукцию, притом что крестьянство – основная масса народа – постоянно голодало. Октябрьская революция переменила её вековечную участь. За два десятилетия после революции СССР, ядром которого была Советская Россия, стал мощной индустриальной державой, и эта держава сумела отразить агрессию гитлеровской Германии и всех её европейских сателлитов, перекроив карту Европы и всего мира. Победа Советского Союза не сопоставима ни с одним достижением человечества. Вторая и неоспоримая заслуга СССР: за пять-семь лет после самой опустошительной в мировой истории войны граждане Страны Советов восстановили разрушенное народное хозяйство, приведя индустрию и земледелие к довоенным показателям, и уверенно двинулись вперёд. И всё это уместилось в три десятилетия.
А чего добилась Россия после либеральной контрреволюции 93-го года? Чего достигли либеральные верхогляды за те же тридцать лет? Образование, лучшее в мире, уничтожено. Бесплатное здравоохранение, которому завидовали в мире, изуродовано и превратилось в элитную кормушку. Культура, как и вся буржуазная идеология, сведена до пошло-мещанского потреблятства. Об экономике и говорить нечего. Распроданы за бесценок, а потом разворованы тысячи заводов и фабрик. Уничтожены десятки тысяч колхозов и совхозов, поголовье крупного рогатого скота пущено под нож, а пахотные земли и пастбища заросли травяной дурниной и кустарником. Что ещё поддерживается и развивается, так это нефтянка и газовая отрасль, но и то только потому, что там у руля барышники, заинтересованные в своих сверприбылях. Оправдания, что они отчисляют средства на социальные нужды, не выдерживают никакой критики – это капля в море народных слёз. Расслоение общества достигло невиданных размеров: десятки миллиардеров и миллионы живущих за чертой нищеты, чего не скрывает даже лукавая статистика. А смертность народонаселения давно превышает военные показатели…
Такое государственное уродство рано или поздно должно было разрешиться либо бунтом, либо переворотом. Случилось другое. 24 февраля 2022 года раздался приказ Верховного Главнокомандующего, и Российская держава, как эскадра, получившая команду «Поворот все вдруг!», стала разворачиваться на 180 градусов лицом к врагу. Это застало врасплох и агрессивный Запад, и доморощенную пятую колонну. То-то те и другие заблажили! Как разжиревшие моллюски, как трутни-ракушки, посыпались с бортов державного крейсера «Россия» певунки, лицедеи и прочее отребье буржуазной обслуги. Кто-то из воров и нуворишей, чья икона «святые 90-е», ещё мечется по палубе: «Валить не валить?». Но что там ждёт, в этой западной пучине? Акулы капитализма так и щёлкают зубами, норовя схапать не только саквояж с брюликами, но даже и манишку с банковским ключиком.
Нет, господа буржуи, и не надейтесь: к либеральному прошлому возврата не будет. Неизбежна да уже и идёт национализация. Вашей роскошно-безбожной жизни подходит конец. Сепаратных переговоров не дождётесь – народ не позволит. Приходит время выбора. Кто не с народом, тот против народа! Это голос Русской Истории. Это голос Русской Судьбы. Как и в 41-м, когда раздался призыв: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…». И как в 42-м, когда прозвучал сталинский приказ № 227 «Ни шагу назад!».
Мы не одиноки. На нас с небесной высоты глядят наши деды и отцы-победители, благословляя на битву; в сонме святителей наши дальние пращуры – солдаты Суворова, ратники Дмитрия Донского и Александра Невского. Пишется новая страница Русской Истории. Победа будет за нами!
«Российский писатель»