Это было начало девяностых. Непонятное время. Впрочем, такого времени, которое понятно всем и в котором понятно всё, вообще не бывает. Вот и это: ваучеры, бартер… Эра великой мены. Меняли всё на всё. Я не могла устроиться по специальности, пошла работать хоть куда-то. Да тогда все приспосабливались как могли. Мой начальник был в прошлом врачом, а теперь возглавлял склад стройматериалов. И мы с ним приехали на птицефабрику, чтобы обменять доски и сетку-рабицу на кур и яйца. Договорились очень удачно.
Директор склада прикидывал в уме, что часть этих дивных синюшных кур потом сможет обменять на муку на мелькомбинате и пустить её на премию голодному коллективу. Директор птицефабрики, в прошлом моряк, тоже был доволен: повышенная яйценоскость давала возможность создать не только условия для пернатых, но и обустроить его личную дачу. Тогда не знали ещё слова менеджмент, хотя оно всё настойчивее заявляло о себе. То есть всё, о чём договаривались между собой деловые люди, и в том числе то, что они обменивали, предполагало повышение эффективности работы на предприятии. Потом я убедилась, что директор птицефабрики и впрямь был хорошим менеджером, судя по другим предпринимаемым им шагам во славу производства.
Пока в наш фургончик загружали коробки с фабричной продукцией, мы прошлись по территории птичника. Она ещё не была запущена, какой стала впоследствии. Она ещё напоминала идиллическую картинку из детской книжки: с зелёной травкой, пробивающейся тут и там, белёной стеной кудахтающей фабрики, ярким весенним солнышком, добавляющим красок в тусклую бартерную действительность. Диссонансом выглядели только мужики, сидящие рядком на длинной скамейке. Хмурые, сердитые, озабоченные. Все курили. Только курили тоже как-то хмуро, не получая от этого ни малейшего удовольствия, когда за сигаретой ведутся неторопливые мужские разговоры, хозяйственные или житейские. Они курили как перед прыжком. Перед последним прыжком.
Вдруг рядом со скамейкой вырос директор птицефабрики и нарочито весело и громко пересчитал мужиков. Их было числом семь.
— Все! – весело сказал директор. – Молодцы! Готовы? А? Не слышу!
— Готовы, — вразнобой ответили мужики.
— Ну и чудненько! – сказал директор. – Сейчас автобус подойдёт, и тронемся.
— Куда это вы? – поинтересовался мой начальник, директор склада стройматериалов.
— Кодироваться! – горько выдохнул один из мужиков.
Подошёл автобус, мужики стали загружаться.
А тот, кто ответил, куда они едут, всё медлил, медлил. Потом махнул рукой и с ещё более горькой горечью сказал:
— Ради семей согласились. Жрать-то надо!
Этот пернатый менеджер пообещал их уволить, если они не поедут кодироваться от пьянства. Другой работы в селе не было. Он всё продумал: как убедить, на что надавить, как обставить их решение. Он всё понимал. Даже настроение своих работников, для которых отказ от выпивки был, пожалуй, сродни подвигу, не меньше.
И, скрывая волнение, директор махнул кому-то, мелькнувшему в окне. Это было окно радиорубки. Там поняли его команду — грянули «Прощание славянки».
Директор пожал нам руки и заторопился в автобус: «Вы уж извините, у нас мероприятие в 12, надо спешить, пока не передумали. Народ такой…» Он называл это мероприятием и было ясно, что, сострадая мужикам, он от своего не отступит.
Автобус взял курс на город, а вдогонку гремело:
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай, милый взгляд,
Прости — прощай, прости — прощай…
— Да-а, — задумчиво сказал мой начальник, директор склада стройматериалов. – Я раньше думал, что так провожают только теплоходы.
В чём-то он был прав.
Мужики отправились в неизведанное плаванье, и никто не знал, как потом сложится их трезвая жизнь.