Константин Михайлович Фофанов – русский поэт-романтик, автор поэмы «Волки», «Весенней поэмы». Предвосхитил в своём творчестве модернизм и символизм. Период с середины 1880-х до середины 1890-х часто называют фофановским: поэзия Фофанова оказалась созвучна настроениям общества. Актуален и его лирический герой – страдающий мечтатель, остро переживающий экзистенциальный трагизм в эпоху, когда прежний жизненный уклад уходит в прошлое, а что будет дальше – непонятно.

Герой Фофанова живёт в мире причудливых грёз и фантазий, мимолетных впечатлений и смутных образов. Мир непостижим и безразличен к человеку:
Но, не щадя на свете никого,
К мольбе людей и к воплям равнодушно,
Оно скользит печально и воздушно…
Но что это – оно? Что (или кто) управляет чувствами людей? Что всегда незримо присутствует в человеческой жизни? Страх смерти? Вечность? Бог? А, может быть, это само стремление понять непостижимое, поэзия?
«Названья нет ему!» – ответа Фофанов не даёт, называет это абстрактно – чудовище.
«Никому из поэтов не обязан я так много за часы восторга и радости, как Вам», – писал Фофанову Валерий Брюсов, который пережил «юношескую влюблённость» в его стихи и навсегда оставил в своей душе «лучшее – любовь, желание вновь и вновь становиться причастным дум и настроений», заключённых в фофановских стихах.
Брюсов считал, что самое ценное в творчестве Фофанова – это «постижение того, что и в ничтожном есть своё величие, и в повседневности свой ужас и своя тайна». По его мнению, «в созданиях этого рода Фофанов достигает неожиданной силы, и уже вдохновение его граничит с теми областями, где творили Достоевский, Э. По, Бодлер, Леконт де Лиль».
В октябре 1893 года Дмитрий Мережковский (1888–1941) прочитал лекцию «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», ставшую манифестом символизма.
Тогда Фофанов и был назван одним из ближайших предшественников нарождающегося течения.
«Если вы ищете здоровья в искусстве, вам не надо и заглядывать в произведения Фофанова. Я не знаю в русской литературе поэта более неровного, болезненного и дисгармонического. Ничего не стоит вышутить и обнаружить его комические стороны… Это – поэзия резких и мучительных диссонансов. Это – поэт городской, порождение тех самых безнадежных петербургских туманов, из которых вышли полубезумные и таинственные герои Достоевского. За каждым его вдохновением вы чувствуете смутный гул никогда не засыпающей столицы, похожий на бред, – в сумраке белых ночей, одиночество бедных меблированных комнат, которое доводит всеми покинутых людей до отчаяния, до самоубийства, декорацию грязных улиц Петербурга, которые вдруг, в известный час вечера, при известном оттенке туманной зари, смешанном с голубоватым отблеском электричества, делаются похожими на фантастический и мрачный сон. Вы начинаете верить, что это – вовсе не шутка, когда поэт говорит вам о страхе безумия, о своей болезни, о нищете, о гибели, что, в самом деле, в руке, писавшей подобные строки, была лихорадочная дрожь, что поэт, говорящий о голоде, знает по опыту, что такое голод. Между рифмами вам слышатся живые стоны живого человека. Вот что всего дороже в поэзии, вот за что можно все простить. За эти капли теплой человеческой крови, прямо из сердца упавшие на страницы книги, можно простить и дикость образов, и неуклюжесть формы, и наивные описания тропической природы, составленные по школьным учебникам географии».
Мережковский в качестве доказательства «урбанизма» Фофанова приводит следующее стихотворение:

Столица бредила в чаду своей тоски,
Гонясь за куплей и продажей.
Общественных карет болтливые звонки
Мешались с лязгом экипажей.

Движенью пёстрому не виделось конца.
Ночные сумерки сползали,
И газовых рожков блестящие сердца
В зеркальных окнах трепетали.

Я шёл рассеянно: аккорды суеты
Мой робкий слух не волновали,
И жадно мчались вдаль заветные мечты
На крыльях сумрачной печали.

Я видел серебро сверкающих озёр,
Серёжки вербы опушённой,
И серых деревень заплаканный простор,
И в бледной дали лес зелёный.

И веяло в лицо мне запахом полей,
Смущало сердце вдохновенье,
И ангел родины незлобивой моей
Мне в душу слал благословенье.

Эрудиты и интеллектуалы Брюсов, Бальмонт, Блок, Белый стали властителями дум следующего поколения читателей, вытеснив с поэтического поля Фофанова.
Константин Фофанов умер 30 мая (по новому стилю) 1911 года в возрасте 49 лет от воспаления легких и общей истощённости организма. В небольшом отзыве на смерть поэта Николай Гумилёв отнёс Фофанова к особому кругу поэтов (кроме Фофанова, включил в него Голенищева-Кутузова, Апухтина, Надсона, Фруга). Гумилёв также отметил глубину мысли и силу выражения некоторых стихотворений Фофанова («Декадентам», «Чудовище», «Северный полюс»).

КОНСТАНТИН ФОФАНОВ

ЧУДОВИЩЕ

Зловещее и смутное есть что-то
И в сумерках осенних и в дожде…
Оно растёт и ширится везде,
Туманное, как тонкая дремота…
Но что оно? Названья нет ему…
Оно черно, но светит в полутьму
Неясными, свинцовыми очами,
И шепчется с вечерними тенями
На языке нам чуждом, потому
Что смысл его загадочен и странен
И, как мечта, как тень, непостоянен.

Оно старей, чем солнце и луна…
И нет ему ровесников и сверстниц,
И в сумраке неосвещённых лестниц,
У тусклого, прозрачного окна
Оно стоит, и вдруг стремится выше,
Услышав шаг иль кашель, точно вор…
Глядит в пролёт, и дышит в тёмной нише
И слушает унылый перебор
Глухих шагов по ступеням отлогим,
Ужасное своим молчаньем строгим!..

Бледней извёстки выбеленных стен,
Под сводами больничных коридоров
Оно блуждает, полное измен…
Отчаянье и страх недвижных взоров
Устремлены с мольбою на него…
Но, не щадя на свете никого,
К мольбе людей и к воплям равнодушно,
Оно скользит печально и воздушно…
То слушает, как прядает струя
Из медных кранов в звучные бассейны
Широких ванн… То сном небытия
Оно лежит, белея, и кисейный
Его покров недвижим… Перед ним
Горит свеча, и жёлтый воск бескровней
Его чела… То веет гробовым
Безмолвием в притворе, над часовней…

Но что оно? Названья нет ему!
Кем вызвано? Когда и почему?
Оно не раз преследовало смутно
И наяву, и в тихом сне меня…
Оно везде, во всём, ежеминутно,
И в сумраке, и в ясном свете дня…
Оно дрожит в лохмотьях, на соломе,
При ночнике… Рыдает в мертвом доме,
И, грустное, за стенами темниц,
Оно поёт о воле невозвратной,
А иногда весною ароматной,
При ласковом мерцании зарниц,
Оно мечтой мгновенною несётся…
Похитив жар двух любящих сердец,
Иронией над клятвами смеётся
И ревностью мстит счастью наконец!

1893 г.

ВСЁ ТО ЖЕ

Ты сказала мне: «Как скучно
Нынче пишут все поэты —
И у этого печалью
Переполнены сонеты.
Те же грёзы, те же рифмы!
Всё сирени да сирени!..»
И, зевая, опустила
Книгу песен на колени.
А над нами в это время
Горячо лазурь сверкала,
На песке узорной сеткой
Тень от веток трепетала.
В клёнах зыбью золотистой
Блеск мигал, играя с тенью.
Пахло липами и медом
И цветущею сиренью.
И сказал тебе я: «Видишь,
Как прекрасны чары лета!
Но стары они, как вечность,
Как фантазия поэта!..»

1889 г.

Поделиться: