ЕВГЕНИЙ АРТЮХОВ
«БЬЁТСЯ В ТЕСНОЙ ПЕЧУРКЕ ОГОНЬ…»
Моему поколению не нужно объяснять, кто такой Алёша, которому Константин Симонов посвятил своё, пожалуй, лучшее стихотворение:
Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слёзы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем вёрстами,
Шёл тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в Бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина –
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти просёлки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на просёлках свела.
Ты помнишь, Алёша: изба под Борисовом,
По мёртвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьём,
Ты помнишь, старуха сказала: — Родимые,
Покуда идите, мы вас подождём.
«Мы вас подождём!»- говорили нам пажити.
«Мы вас подождём!» — говорили леса.
Ты знаешь, Алёша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока ещё милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я всё-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
Для нас было ясно, что этот Алёша – Алексей Александрович Сурков – поэт и, как и сам Симонов, большой литературный начальник. Причём, чем дальше по времени – тем калибр его как поэта стремительно уменьшался, а вот калибр чиновника непомерно возрастал.
К концу жизненного пути А.А. Сурков (1899-1983) стал и Героем социалистического труда, и кавалером четырёх орденов Ленина, ордена Октябрьской революции, и дважды лауреатом Государственной премии, и бессменным депутатом Верховного Совета СССР, и членом Ревизионной комиссии КПСС, кандидатом в члены ЦК…
И хотя, судя по воспоминаниям, человеком он был не злобным, и даже по-тихому помогал обездоленным, попавшим в немилость литераторам, это не мешало ему же организовывать травлю Пастернака, или учить тех, чей талант на голову выше его собственного, как надо писать стихи…
На фронте он был собкором «Красной звезды», а уж какие должности занимал после войны, — начнёшь перечислять, и боишься что-либо забыть или пропустить.
Он возглавлял и журнал «Огонёк», и «Литературную газету», был главным редактором «Краткой литературной энциклопедии», руководил Союзом писателей СССР, а к концу жизни стал ещё и активным борцом за мир и демократию, являясь членом Всемирного совета мира.
В общем – большая советская шишка.
Впрочем, чтобы добиться такого карьерного взлёта, он себя не щадил. Если до войны за многие годы написал и издал одиннадцать поэтических книг, то за четырёхлетнее военное лихолетье – аж девять (!) сборников стихов и книгу очерков «Огни большого Урала. Письма о советском тыле». Да прибавьте сюда песни на его слова.
Вот о песнях и стоит поговорить в первую очередь.
Что дошло до нас из сурковского песенного довоенного актива?
«Терская походная»:
То не тучи — грозовые облака
По-над Тереком на кручах залегли.
Кличут трубы молодого казака.
Пыль седая встала облаком вдали…
И, конечно, «Боевой восемнадцатый год»:
По военной дороге
Шёл в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год.
Были сборы недолги,
От Кубани и Волги
Мы коней поднимали в поход.
Среди зноя и пыли
Мы с Будённым ходили
На рысях на большие дела.
По курганам горбатым,
По речным перекатам
Наша громкая слава прошла.
На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости.
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки.
Если в край наш спокойный
Хлынут новые войны
Проливным пулемётным дождём, —
По дорогам знакомым
За любимым наркомом
Мы коней боевых поведём.
А во время Великой Отечественной к ним прибавились «Марш защитников Москвы» с незабываемым припевом:
Мы не дрогнем в бою
За столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага!
«Песня смелых» с последними крылатыми строками:
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берёт.
Ну и ставшая поистине народной — «Бьётся в тесной печурке огонь…».
Эта песня возникла в конце 1941 года. На стихи Суркова, посвящённые жене – Софье Кревс, написал музыку Константин Листов:
Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега…
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.
Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.
Песня подвергалась цензуре, менялись строки, казавшиеся упадническими. Но бойцы упорно пели сурковский начальный вариант, иногда, правда, подправляя последнюю строку и звучало: «От твоей негасимой любви».
После войны Сурков издал ещё немало книг, но в большинстве своём это уже были однотомники или двухтомники избранного, сборники стихов и песен. Дважды выпустил он и четырехтомное собрание сочинений, прозванное острословами «сурковой массой».
Отчасти это было справедливо, поскольку, к тому немногому лучшему, что написано до войны и в войну, по сути, прибавить нечего. Впрочем, он и сам оценивал всё достаточно трезво:
Трупы в чёрных канавах. Разбитая гать.
Не об этом мечталось когда-то.
А пришлось мне, как видишь, всю жизнь воспевать
Неуютные будни солдата.
Вот эти «неуютные будни» только и напоминают сегодня о фронтовом корреспонденте, батальонном комиссаре, а главное – и поэте Алексее Александровиче Суркове.
Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну,
На четвертой войне, с восемнадцати лет,
Я солдатскую лямку тяну.
Череда лихолетий текла надо мной,
От полночных пожаров красна.
Не видал я, как юность прошла стороной,
Как легла на виски седина.
И от пуль невредим, и жарой не палим,
Прохожу я по кромке огня.
Видно, мать непомерным страданьем своим
Откупила у смерти меня.
Испытало нас время свинцом и огнём,
Стали нервы железу под стать.
Победим. И вернёмся. И радость вернём,
И сумеем за всё наверстать.
Неспроста к нам приходят неясные сны
Про счастливый и солнечный край.
После долгих ненастий недружной весны
Ждёт и нас ослепительный май.
НА РОДИНЕ
В лопухах и крапиве дворик.
За крыльцом трещит стрекоза.
Терпкий корень полыни горек,
Как невыплаканная слеза.
Тополя и берёзы те же,
Та же пыль на кресте дорог,
В подвечерье, как гость заезжий,
Я ступил на родной порог.
В этот тихий канун субботы,
Так знакомы и так близки,
Руки, жёсткие от работы,
Не коснутся моей щеки.
Робкой радостью и тревогой
Не затеплится блеклый взгляд.
Над последней твоей дорогой
Отпылал последний закат.
Жизнью ласковой не пригрета,
Ты не верила, не ждала.
И у самой грани рассвета
Приняла тебя злая мгла.
Всё, о чём ты мечтать не смела,
Всё, что грезилось нам во мгле,
Вешним паводком, без предела,
Разлилось по родной земле.
Встань, изведавшая с избытком
Доли мучениц-матерей,
Выйди в сени, открой калитку,
Тихим словом сердце согрей.
…Не порадует небо синью,
Если дым залепил глаза.
Песня встала в горле полынью,
Как невыплаканная слеза.
***
Человек склонился над водой
И увидел вдруг, что он седой.
Человеку было двадцать лет.
Над лесным ручьём он дал обет:
Беспощадно, яростно казнить
Тех убийц, что рвутся на восток.
Кто его посмеет обвинить.
Если будет он в бою жесток?