Евгений Артюхов. «Как много тьмы, как света мало!» 4 февраля 1907 года родился замечательный русский поэт Дмитрий Кедрин.

С детства не люблю поэм. В подавляющем большинстве они скучны, если не сказать занудны. С возрастом ничего не меняется. Пожалуй, всё больше раздражает чрезмерная «прозаичность» и даже болтливость этого жанра. А вот баллады обожаю с детства, хотя, казалось бы, и эти произведения достаточно крупные и сюжетные. Однако баллада – это сама поэзия, поэзия конкретного яркого факта. Как правило, факта исторического, легендарного, драматичного по сути да ещё зачастую окрашенного мистицизмом, что, конечно же, завораживает человека, пытающегося разобраться в жизненных хитросплетениях. Наверняка и без всякой поэтической обработки иной любопытный случай мог бы жить в народной памяти, но в литературном облике ему, конечно же, легче отложиться и задержаться в людском сознании.

В этой связи вспоминается вопрос, заданный одному известному современному поэту: зачем он «рифмует» исторические анекдоты? Не причиной ли тому творческий кризис? «Напротив, — ответил он. — Огранённый мною «камешек», становится крупным, редкостным бриллиантом. Теперь он не затеряется среди сотен других, ему уготована долгая яркая жизнь».

Именно так я воспринимаю «Песнь о вещем Олеге» А.С. Пушкина, «Тамару» М.Ю. Лермонтова, «Василия Шибанова» А.К. Толстого, «Эндорскую прорицательницу» Л.А. Мея, «Емшан» А.Н. Майкова, «Новгородское предание» К.К. Случевского, «Ивиковых журавлей» Н.А. Заболоцкого, «Сердце» Д.Б. Кедрина…

Итак – «Сердце»:

Дивчину пытает казак у плетня:

«Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?

Я саблей добуду для крали своей

И светлых цехинов и звонких рублей!»!

Дивчина в ответ, заплетая косу:

«Про то мне ворожка гадала в лесу.

Пророчит она: мне полюбится тот,

Кто матери сердце мне в дар принесёт.

Не надо цехинов, не надо рублей,

Дай сердце мне матери старой твоей.

Я пепел его настою на хмелю,

Настоя напьюсь — и тебя полюблю!»

Казак с того дня замолчал, захмурел,

Борща не хлебал, саламаты не ел.

Клинком разрубил он у матери грудь

И с ношей заветной отправился в путь.

Он сердце её на цветном рушнике

Коханой приносит в косматой руке.

В пути у него помутилось в глазах,

Всходя на крылечко, споткнулся казак.

И матери сердце, упав на порог,

Спросило его: «Не ушибся, сынок?»

В подзаголовок своего замечательного стихотворения, созданного в 1935году, Кедрин вписал, что в основу положен бродячий сюжет. Но что это меняет? Поэт использовал легенду и создал свой шедевр. Для меня уточнение говорит только о его человеческой скромности. И, судя по немногочисленным воспоминаниям о нём, — таким он и был.

Дмитрий Борисович Кедрин (1907-1945) родился на Донбассе в Берестово-Богодуховском руднике (Макеевке). Отец был счетоводом Екатеринославской железной дороги, мать – делопроизводителем коммерческого училища. До 1913 года семья жила в Балте, затем переехала в Екатеринослав (Днепропетровск). После коммерческого училища, какое-то время юноша занимался в железнодорожном техникуме, но из-за слабого зрения вынужден был оставить учёбу.

Печатать стихи начал в 1924 году в губернской газете «Грядущая смена», затем – в столичных журналах «Молодая гвардия», «Прожектор». И в 1931-м вслед за своими друзьями Светловым и Голодным перебрался в Москву. Работал в заводской многотиражке мытищинского Метровагонмаша,затем литконсультантом издательства «Молодая гвардия» и внештатным редактором в Гослитиздате, много занимался с молодыми поэтами. У самого же дело с печатаньем шло туго. Одну лишь книгу довелось издать ему до войны, да добиться похвалы Горького за стихотворение «Кукла». А в остальном стихи его мурыжили, книги рубили, выкидывая лучшие произведения, и всё время жестоко критиковали за, якобы, бегство от действительности, поиск прибежища в исторических поэмах и балладах.

Однако, как не раз отмечалось уже в наше время, рассказать о том, что на самом деле происходит в стране, и можно было только иносказательно, как, например, это удалось Кедрину в «Песне про Алёну-старицу»:

Все звери спят.

Все люди спят,

Одни дьяки

Людей казнят.

Да предсказать судьбу и самих «дьяков»:

Да помни, дьяк,

Не ровен час:

Сегодня – нас,

А завтра – вас!

Неизвестно, чем бы всё это кончилось, поскольку в травлю поэта включился генеральный секретарь Союза писателей СССР В. Ставский. Но тут грянула война.

Поскольку две очередные книги зарубили, Дмитрий Борисович занялся переводами антифашистской поэзии, а в мае 1943-го, несмотря на слабое зрение, добился отправки на фронт, стал корреспондентом газеты 6-й воздушной армии «Сокол Родины» и опубликовал в ней около сотни стихотворений. Был отмечен медалью «За боевые заслуги».

Уцелев на войне, 18 сентября 1945 года Кедрин погиб при невыясненных обстоятельствах под колесами электрички по пути в подмосковное Черкизово…

У него есть острая эпиграмма:

У поэтов жребий странен,

Слабый сильного теснит.

Заболоцкий безымянен,

Безыменский – именит.

Вот и сам Дмитрий Борисович долго находился в тени куда более мелких, но пронырливых стихотворцев. Знаю, что многие даже удивлялись, когда в конце сороковых, а потом уже в 1974 году в большой серии Библиотеки поэта появился солидный том его избранных произведений. Это стало настоящим открытием крупного отечественного поэта.

А ещё он написал в 1936 году стихотворение, которое никогда не будет забыто в литературной среде.

КОФЕЙНЯ

…Имеющий в кармане мускус

не кричит об этом на улицах.

Запах мускуса говорит за него.

Саади

У поэтов есть такой обычай —

В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

Магомет, в Омара пальцем тыча,

Лил ушатом на беднягу ругань.

Он в сердцах порвал на нем сорочку

И визжал в лицо, от злобы пьяный:

«Ты украл пятнадцатую строчку,

Низкий вор, из моего «Дивана»!

За твоими подлыми следами

Кто пойдет из думающих здраво?»

Старики кивали бородами,

Молодые говорили: «Браво!»

А Омар плевал в него с порога

И шипел: «Презренная бездарность!

Да минёт тебя любовь пророка

Или падишаха благодарность!

Ты бесплоден! Ты молчишь годами!

Быть певцом ты не имеешь права!»

Старики кивали бородами,

Молодые говорили: «Браво!»

Только некто пил свой кофе молча,

А потом сказал: «Аллаха ради!

Для чего пролито столько желчи?»

Это был блистательный Саади.

И минуло время. Их обоих

Завалил холодный снег забвенья.

Стал Саади золотой трубою,

И Саади слушала кофейня.

Как ароматические травы,

Слово пахло медом и плодами,

Юноши не говорили: «Браво!»

Старцы не кивали бородами.

Он заворожил их песней птичьей,

Песней жаворонка в росах луга…

У поэтов есть такой обычай —

В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

Кедрин мастерски переводил поэтов и древности, и современников из ближнего и дальнего зарубежья. И сам проникался колоритом и мудростью Востока. Лучшее тому подтверждение – его «Приданое», говорящее о доле творца:

В тростниках просохли кочки,

Зацвели каштаны в Тусе,

Плачет розовая дочка

Благородного Фердуси:

«Больше куклы мне не снятся,

Женихи густой толпою

У дверей моих теснятся,

Как бараны к водопою.

Вы, надеюсь, мне дадите

Одного назвать желанным.

Уважаемый родитель!

Как дела с моим приданым?»

Отвечает пылкой дочке

Добродетельный Фердуси:

«На деревьях взбухли почки.

В облаках курлычут гуси.

В вашем сердце полной чашей

Ходит паводок весенний,

Но, увы: к несчастью, ваши

Справедливы опасенья.

В нашей бочке — мерка риса,

Да и то ещё едва ли.

Мы куда бедней, чем крыса,

Что живёт у нас в подвале.

Но уймите, дочь, досаду,

Не горюйте слишком рано:

Завтра утром я засяду

За сказания Ирана,

За богов и за героев,

За сраженья и победы

И, старания утроив,

Их окончу до обеда,

Чтобы вился стих чудесный

Лёгким золотом по черни,

Чтобы шах прекрасной песней

Насладился в час вечерний.

Шах прочтёт и караваном

Круглых войлочных верблюдов

Нам пришлёт цветные ткани

И серебряные блюда,

Шелк и бисерные нити,

И мускат с имбирем пряным,

И тогда, кого хотите,

Назовёте вы желанным».

В тростниках размокли кочки,

Отцвели каштаны в Тусе,

И опять стучится дочка

К благодушному Фердуси:

«Третий месяц вы не спите

За своим занятьем странным.

Уважаемый родитель!

Как дела с моим приданым?

Поглядевши, как пылает

Огонёк у вас ночами,

Все соседи пожимают

Угловатыми плечами».

Отвечает пылкой дочке

Рассудительный Фердуси:

«На деревьях мёрзнут почки,

В облаках умолкли гуси,

Труд — глубокая криница,

Зачерпнул я влаги мало,

И алмазов на страницах

Лишь немного заблистало.

Не волнуйтесь, подождите,

Год я буду неустанным,

И тогда, кого хотите,

Назовете вы желанным».

Через год просохли кочки,

Зацвели каштаны в Тусе,

И опять стучится дочка

К терпеливому Фердуси:

«Где же бисерные нити

И мускат с имбирем пряным?

Уважаемый родитель!

Как дела с моим приданым?

Женихов толпа устала

Ожиданием томиться.

Иль опять алмазов мало

Заблистало на страницах?»

Отвечает гневной дочке

Опечаленный Фердуси:

«Поглядите в эти строчки,

Я за труд взялся не труся,

Но должны ещё чудесней

Быть завязки приключений,

Чтобы шах прекрасной песней

Насладился в час вечерний.

Не волнуйтесь, подождите,

Разве каплет над Ираном?

Будет день, кого хотите,

Назовете вы желанным».

Баня старая закрылась,

И открылся новый рынок.

На макушке засветилась

Тюбетейка из сединок.

Чуть ползёт перо поэта

И поскрипывает тише.

Чередой проходят лета,

Дочка ждёт, Фердуси пишет.

В тростниках размокли кочки,

Отцвели каштаны в Тусе.

Вновь стучится злая дочка

К одряхлелому Фердуси:

«Жизнь прошла, а вы сидите

Над писаньем окаянным.

Уважаемый родитель!

Как дела с моим приданым?

Вы, как заяц, поседели,

Стали злым и жёлтоносым,

Вы над песней просидели

Двадцать зим и двадцать вёсен.

Двадцать раз любили гуси,

Двадцать раз взбухали почки.

Вы оставили, Фердуси,

В старых девах вашу дочку».

«Будут груши, будут фиги,

И халаты, и рубахи.

Я вчера окончил книгу

И с купцом отправил к шаху.

Холм песчаный не остынет

За дорожным поворотом —

Тридцать странников пустыни

Подойдут к моим воротам».

Посреди придворных близких

Шах сидел в своем серале.

С ним лежали одалиски,

И скопцы ему играли.

Шах глядел, как пляшут триста

Юных дев, и бровью двигал

Переписанную чисто

Звездочёт приносит книгу:

«Шаху прислан дар поэтом,

Стихотворцем поседелым…»

Шах сказал: «Но разве это —

Государственное дело?

Я пришёл к моим невестам,

Я сижу в моём гареме.

Тут читать совсем не место

И писать совсем не время.

Я потом прочту записки,

Небольшая в том утрата».

Улыбнулись одалиски,

Захихикали кастраты.

В тростниках просохли кочки,

Зацвели каштаны в Тусе.

Кличет сгорбленную дочку

Добродетельный Фердуси:

«Сослужите службу ныне

Старику, что видит худо:

Не идут ли по долине

Тридцать войлочных верблюдов?»

«Не бегут к дороге дети,

Колокольцы не бренчали,

В поле только легкий ветер

Разметает прах песчаный».

На деревьях мерзнут почки,

В облаках умолкли гуси,

И опять взывает к дочке

Опечаленный Фердуси:

«Я сквозь бельма, старец древний,

Вижу мир, как рыба в тине.

Не стоят ли у деревни

Тридцать странников пустыни?»

«Не бегут к дороге дети,

Колокольцы не бренчали.

В поле только лёгкий ветер

Разметает прах песчаный».

Вот посол, пестро одетый,

Все дворы обходит в Тусе:

«Где живёт звезда поэтов —

Ослепительный Фердуси?

Вьётся стих его чудесный

Лёгким золотом по черни,

Падишах прекрасной песней

Насладился в час вечерний.

Шах в дворце своём — и ныне

Он прислал певцу оттуда

Тридцать странников пустыни,

Тридцать войлочных верблюдов,

Ткани солнечного цвета,

Полосатые бурнусы…

Где живёт звезда поэтов —

Ослепительный Фердуси?»

Стон верблюдов горбоносых

У ворот восточных где-то,

А из западных выносят

Тело старого поэта.

Бормоча и приседая,

Как рассохшаяся бочка,

Караван встречать — седая —

На крыльцо выходит дочка:

«Ах, медлительные люди!

Вы немножко опоздали.

Мой отец носить не будет

Ни халатов, ни сандалий.

Если шитые иголкой

Платья нашивал он прежде,

То теперь он носит только

Деревянные одежды.

Если раньше в жажде горькой

Из ручья черпал рукою,

То теперь он любит только

Воду вечного покоя.

Мой жених крылами чертит

Страшный след на поле бранном.

Джинна близкой-близкой смерти

Я зову моим желанным.

Он просить за мной не будет

Ни халатов, ни сандалий…

Ах, медлительные люди!

Вы немножко опоздали».

Встал над Тусом вечер синий,

И гуськом идут оттуда

Тридцать странников пустыни,

Тридцать войлочных верблюдов.

Кедрин был не только блестящим, но и самобытным поэтом. Немалое удивление может вызвать, к примеру, вот такой подход к раскрытию «любовной темы»:

ДОЛЖНИК

Подгулявший шутник, белозубый, как турок,

Захмелел, прислонился к столбу и поник.

Я окурок мой кинул. Он поднял окурок,

Раскурил и сказал, благодарный должник:

«Приходи в крематорий, спроси Иванова,

Ты добряк, я сожгу тебя даром, браток».

Я запомнил слова обещанья хмельного

И бегущий вдоль потного лба завиток.

Почтальоны приходят, но писем с Урала

Мне в Таганку не носят в суме на боку.

Если ты умерла или ждать перестала,

Разлюбила меня,- я пойду к должнику.

Я приду в крематорий, спущусь в кочегарку,

Где он дырья чинит на коленях штанов,

Подведу его к топке, пылающей жарко,

И шепну ему грустно: «Сожги, Иванов!»

А его интонация в стихотворении, датированном маем 45-го! Сколько раз её копировали и начинающие и зрелые стихотворцы:

Всё мне мерещится поле с гречихою,

В маленьком доме сирень на окне,

Ясное-ясное, тихое-тихое

Летнее утро мерещится мне.

Мне вспоминается кляча чубарая,

Аист на крыше, скирды на гумне,

Тёмная-тёмная, старая-старая

Церковка наша мерещится мне.

Чудится мне, будто песню печальную

Мать надо мною поёт в полусне,

Узкая-узкая, дальняя-дальняя

В поле дорога мерещится мне.

Где ж этот дом с оторвавшейся ставнею,

Комната с пёстрым ковром на стене…

Милое-милое, давнее-давнее

Детство моё вспоминается мне.

Не могу не процитировать и хотя бы одно из стихотворений военной поры – «Ночь в убежище»:

Ложишься спать, когда в четыре

Дадут по радио отбой.

Умрёшь — единственная в мире

Всплакнёт сирена над тобой.

Где звёзды, что тебе знакомы?

Их нет, хотя стоит июль:

В пространствах видят астрономы

Следы трассирующих пуль.

Как много тьмы, как света мало!

Огни померкли, и одна

Вне досяженья трибунала

Мир демаскирует луна.

…Твой голос в этом громе тише,

Чем писк утопленных котят…

Молчи! Опять над нашей крышей

Бомбардировщики летят!

Ну а теперь вернёмся к излюбленной теме Дмитрия Борисовича – к отечественной истории, прекрасно разбираясь в которой он мог рассказать о многом, в том числе и о времени в котором жил, и о его героях, и о его тиранах – о их кровавой щедрости и мерзостях их подручных. Обо всё этом может рассказать внимательному читателю одна из лучших кедринских баллад – «Зодчие»:

Как побил государь

Золотую Орду под Казанью,

Указал на подворье своё

Приходить мастерам.

И велел благодетель, –

Гласит летописца сказанье, –

В память оной победы

Да выстроят каменный храм.

И к нему привели

Флорентийцев, и немцев, и прочих

Иноземных мужей,

Пивших чару вина в один дых.

И пришли к нему двое

Безвестных владимирских зодчих,

Двое русских строителей,

Статных, босых, молодых.

Лился свет в слюдяное оконце,

Дух тяжкий и спёртый.

Изразцовая печка.

Божница.

Угар я жара.

И в посконных рубахах

Перед Иоанном Четвёртым,

Крепко за руки взявшись,

Стояли сии мастера.

«Смерды!

Можете ль церкву сложить

Иноземных пригожей?

Чтоб была благолепней

Заморских церквей, говорю?»

И, тряхнув волосами,

Ответили зодчие:

«Можем!

Прикажи, государь!»

И ударились в ноги царю.

Государь приказал.

И в субботу на Вербной неделе,

Покрестясь на восход,

Ремешками схватив волоса,

Государевы зодчие

Фартуки наспех надели,

На широких плечах

Кирпичи понесли на леса.

Мастера выплетали

Узоры из каменных кружев,

Выводили столбы

И, работой своею горды,

Купол золотом жгли,

Кровли крыли лазурью снаружи

И в свинцовые рамы

Вставляли чешуйки слюды.

И уже потянулись

Стрельчатые башенки кверху.

Переходы, балкончики,

Луковки да купола.

И дивились учёные люди,

Зане эта церковь

Краше вилл италийских

И пагод индийских была.

Был диковинный храм

Богомазами весь размалёван,

В алтаре, и при входах,

И в царском притворе самом.

Живописной артелью

Монаха Андрея Рублёва

Изукрашен зело

Византийским суровым письмом…

А в ногах у постройки

Торговая площадь жужжала,

Торовато кричала купцам:

«Покажи, чем живёшь!»

Ночью подлый народ

До креста пропивался в кружалах,

А утрами истошно вопил,

Становясь на правёж.

Тать, засеченный плетью,

У плахи лежал бездыханно,

Прямо в небо уставя

Очёсок седой бороды,

И в московской неволе

Томились татарские ханы,

Посланцы Золотой,

Перемётчики Чёрной орды.

А над всем этим срамом

Та церковь была –

Как невеста!

И с рогожкой своей,

С бирюзовым колечком во рту, –

Непотребная девка

Стояла у Лобного места

И, дивясь, как на сказку,

Глядела на ту красоту…

А как храм освятили,

То с посохом,

В шапке монашьей,

Обошёл его царь —

От подвалов и служб

До креста.

И, окинувши взором

Его узорчатые башни,

«Лепота!» – молвил царь.

И ответили все: «Лепота!»

И спросил благодетель:

«А можете ль сделать пригожей,

Благолепнее этого храма

Другой, говорю?»

И, тряхнув волосами,

Ответили зодчие:

«Можем!

Прикажи, государь!»

И ударились в ноги царю.

И тогда государь

Повелел ослепить этих зодчих,

Чтоб в земле его

Церковь

Стояла одна такова,

Чтобы в суздальских землях

И в землях рязанских

И прочих

Не поставили лучшего храма,

Чем храм Покрова!

Соколиные очи

Кололи им шилом железным,

Дабы белого света

Увидеть они не могли.

И клеймили клеймом,

Их секли батогами, болезных,

И кидали их, тёмных,

На стылое лоно земли.

И в Обжорном ряду,

Там, где заваль кабацкая пела,

Где сивухой разило,

Где было от пару темно,

Где кричали дьяки:

«Государево слово и дело!» –

Мастера Христа ради

Просили на хлеб и вино.

И стояла их церковь

Такая,

Что словно приснилась.

И звонила она,

Будто их отпевала навзрыд,

И запретную песню

Про страшную царскую милость

Пели в тайных местах

По широкой Руси

Гусляры.

Интересно, что написал бы Дмитрий Борисович, доживи он до 1953, 1956 годов? Впрочем, догадаться не трудно, хотя не всё ещё опубликовано и из его литературного наследия. По крайней мере, многие годы занимаясь неподцензурной эпиграммой и зная, что у Кедрина таковых немало, я могу вас познакомить лишь с ещё одной:

Не в культе дело, дело в роке.

Пусть времена теперь не те –

Есть соучастники в пороке,

Как были братья во Христе.

Поделиться:


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *