Алесь Алешкевич – современный белорусский писатель, член Союза писателей Беларуси, родился в 1958 году в деревне Вечеторево Столбцовского района Минской области. Окончил Лидское музыкальное училище и факультет журналистики Белорусского государственного университета. Работает преподавателем музыки в Новоколосовской школе искусств. Автор нескольких книг прозы на белорусском языке и книги «Золотые апостолы Радзивилловские» (роман, рассказы) в переводе на русский.
АЛЕСЬ АЛЕШКЕВИЧ
СИНЯЯ ПТИЦА
Рассказ
Перевёл с белорусского Сергей Масловский
Бог есть любовь.- Первое послание Иоанна, 4:8; (+4:16 — прим. переводчика)
На том стою.- Мартин Лютер (1525г. Вормсский съезд — прим. переводчика)
Последний урок в школе Йоган сидел как на иголках. Он беспокойно крутился, подскакивал на табуретке, время от времени кидая тревожный взгляд на часы. Беспокоился он не зря. Фрау Энкель явно затягивала урок, диктовала задание, которое они должны будут выполнить на каникулах, расписывая его до самых последних мелочей. (Старые филологи, они все немножко чудаки — как будто кто-то и что-то будет делать на каникулах). А у него уже через несколько часов игра. Да какая! Полуфинал первенства города по теннису. А Йогану ещё надо заглянуть на почту, послать отцу в Африку поздравительную телеграмму — у него сегодня день рождения, а потом пообедать вместе с матерью в кафе — утром обещал. А урок затягивался.
Но вот фрау Энкель закрыла наконец-то журнал и торжественно произнесла: «Урок закончен. Желаю вам приятного отдыха!» Йоган с облегчением вздохнул: он успевал. К тому же завтра начинались каникулы. Не нужно идти в школу, которая за год ему порядком надоела, и выполнять нудные домашние задания. Боже мой, только представить себе: теперь можно целый день играть в теннис. Но, не пора ли ему идти? Сдаётся, фрау Энкель уже скрылась за дверью. Вон и класс весело зашумел, загудел, как будто тут биржа. Быстро сложив тетрадки, Йоган подхватил ранец.
В дверях, неожиданно заслонив собой проход, его остановила пышная, рыжеволосая Хильда
— Подожди, Йоган, задержись, пожалуйста, на минуточку, — почти пропела она тонюсеньким голоском.
— Чего тебе? — возмущённо буркнул Йоган — Видишь же, я спешу.
Он терпеть не мог эту размалёванную во все цвета радуги «фрау фрэйлин», как, впрочем, и всех остальных своих одноклассниц. Им уже всем, почитай, по пятнадцать, а они — всё как дети. Осенью ещё даже
кукол в ранцах в школу приносили. Теперь вот и сами стали как те куклы. Накрахмаленные, напудренные, накрашенные. Даже глядеть противно. Да нет, Йоган вовсе не против того, чтобы женщины прихорашивались, но надо же и вкус иметь…
— Только одно небольшое объявление, — прощебетала Хильда, оттискивая Йогана от дверей.
— Будь добр, присядь.
Она повернулась к классу, распевая всё тем же птичьим голосом, стараясь преодолеть тот шум, что стоял вокруг:
— Внимание! Прошу всех оставаться на местах! Послушайте, пожалуйста, объявление, которое сделает Карл.
Йоган сел на табурет — спорить с Хильдой смысла не было — да и что решали какие-то пару минут? — Он перевёл взгляд на кафедру. Что хочет сказать этот индюк, из-за которого Хильда задержала весь класс?
По правде говоря, Йоган слегка недолюбливал Карла, и не случайно.
Высокомерный, чванливый, он, как говорит Ганс, ещё с коляски был «на белой крови замешан». Причиной тому — отец Карла, родовитый барон, который к тому же ещё был дипломатом. Конечно же, его крутой киндер собирался идти по папочкиным стопам. Со знаниями, правда, у Карла было не всё так гладко, особенно с языками — даже на родном он писал с ошибками. Но разве это так важно для дипломата? На это у него есть целая армия помощников. Главное для него — напыщенный вид, а остальное это их дело. А всего этого Карлу и одалживать-то не надо было. Да и помощник у него сейчас был хороший — Хильда. Той только бы языком молоть.
— Друзья, сегодня мы закончили учёбу — неспешно через зубы процедил Карл, почти не открывая рта, — приглашаю по этому случаю собраться у меня…
— Карл хочет сказать, — тут же перевела Хильда на более простую и понятную речь, — что приглашает всех нас на вечеринку, которая состоится послезавтра в девятнадцать часов.
— Так, приглашаю всех. Можно приходить с друзьями, — подтвердил Карл и слез с кафедры.
Зал зарукоплескал. Ну, это ж понятно: кто будет возражать против дармовой выпивки, музыки и танцев?
Йогана же эта новость не особенно обрадовала, скорее даже озадачила. Во-первых, на вечеринку к Карлу надо будет идти в костюме, а он чувствует себя в нём как в панцире. Во-вторых, у него послезавтра ответная игра и не будет времени, чтобы как следует подготовиться к вечеринке. Да и Хильда опять будет крутиться возле него весь вечер. Как бы от неё отделаться?…
Надо сказать, несколько последних недель Хильда просто не давала Йогану проходу. Он видел её в парке, когда выгуливал своего рыжего бульдога Шпигеля, в кинотеатре, когда глядел фильм, даже на корте, когда вёл игру — Хильда всегда была рядом. Усевшись на трибуне или на лавочке, она смотрела оттуда на него своими маленькими раскосыми глазами. Однажды на вечеринке, кажется, это был день рождения Ганса, — Хильда пригласила его на танец. Сначала Йоган почувствовал некую приятность от того, что танцует с ней, Немного полноватый, но красивый, гибкий девичий стан, пышные кудрявые волосы, которые так приятно щекотали его лицо…Он даже притянул Хильду к себе. Но стоило той открыть рот…
— Ты смотрел последний фильм Сьюзен…Правда, она чудесно сыграла? А ты заметил, какое на ней было платье?! А сколько бриллиантов!…А серьги!…Какие на ней были серьги!…
Всё! Больше слушать эту несусветную ахинею Йоган уже не мог. Он думал только об одном: скорей бы закончилась музыка.
И теперь, от одной только мысли, что ему снова придётся весь вечер выслушивать пустую болтовню Хильды, его охватывал ужас.
Но и не прийти на вечеринку тоже нельзя. Скажут, мол, что чурается, избегает и свой класс, и друзей.
С телеграммой отцу Йоган управился довольно быстро. Потом поехал в кафе. Сделав заказ, несколько минут сидел, ожидая мать и размышляя над тем, почему она вдруг захотела встретиться с ним в этом мрачноватом буро-красном зале?
Мать пришла, как и обещала, в полдень. В красивом голубом летнем костюме; на мгновение задержалась в дверях, оглядела зал, и, заметив Йогана, мягко, плавно, непринуждённо, будто фея, пошла к нему. Йоган глядел на неё восторженными глазами, ощущая гордость за красоту матери. Мало кому так, как ему, повезло с родителями — интеллигентными, рассудительными людьми. Отец его — инженер, строит завод в ЮАР, мать — известный врач.
— Здравствуй, мой мальчик, — наклонившись, мать поцеловала Йогана в щёку, присела на свободный стул и взяла в руки чашечку кофе.
Лицо у неё было немного усталое, а глаза какие-то беспокойные.
— Как дела в школе?… Отцу телеграмму отбил?…Ты, случайно, не опаздываешь на игру? — глянув на часы, засыпала она Йогана вопросами.
— Нет, ещё полчаса есть, — доев бутерброд, ответил тот, — Отца поздравил. А в школе…завтра уже начинаются каникулы.
— Ну, вот и хорошо, сынок, — нежно сказала мать, — извини, что не смогу посмотреть сегодня твою игру — много работы в больнице, поэтому я
только на минуточку. Да, хочу попросить тебя…- Она допила кофе, поставила чашку на стол. — У нас дома несколько дней будет жить одна моя пациентка. Она иностранка, из Белоруссии, жертва Чернобыля. После операции ей очень нужен свежий воздух. Ты не мог бы в эти дни уделить ей чуточку внимания, отнестись к ней по-дружески. Я очень надеюсь на тебя, мой мальчик.
— Хорошо, мам. Я постараюсь, — кивнул головой Йоган.
Отказать матери он, никак не мог, хоть и не представлял себе, как можно подружиться с незнакомкой, да ещё и иностранкой, поселившейся в их доме. Уделить немножко внимания — это, конечно, можно. Правда, на начало каникул у него были совсем другие планы, но они потерпят. Разве он может обидеть мать? Зато у него теперь есть весомая причина не пойти на вечеринку к Карлу…
Через десять минут Йоган был уже на стадионе. Пройдя в раздевалку, поздоровался с тренером. Тот, как обычно, не очень разговорчивый, кивнув в ответ головой, сказал, когда Йоган уже направлялся на корт: «Помни одно: твой козырь скорость и настрой». Про последнее тренер мог бы и не говорить — настрой на игру у Йогана был всегда. Теннис он любил искренне, с одержимостью. На корт его когда-то давно, ещё шестиленим пацаном, привёл отец, сказав: «Вот тут, сынок и покажи свою подвижность». Игра Йогану понравилась сразу. Он зачарованно глядел, как разрезает воздух белая ракетка, как скачет, будто белка, изумительный маленький голубой мячик. С этого дня он не пропустил ни одной тренировки в спортивном клубе.
Было, правда, кроме тенниса у Йогана ещё одно увлечение. О нём, кстати, почти никто не знал, кроме матери, да фрау Шумен, их кухарки.
Дома, в его светлой, уютной комнате, стоял небольшой металлический телескоп — подарок бабули, у которой Йоган вечерами наблюдал звёздное небо. Его манил необъятный небесный океан — сколько там было таинственного и загадочного. Но всё же на первом месте у Йогана был теннис.
Жаль, что мать и отец не видели его сегодняшней игры. Йоган носился по корту как ветер. Бил с задней линии, выходил к сетке, наносил удары с лёту, обводил, подкручивал мячик, держа, как того требовал тренер, своего противника в постоянном напряжении. Правда, тот у него сегодня был не самый сильный — высокий, широкоплечий, но малоподвижный Эрих. Ему было тяжеловато играть против бойкого Йогана. Если первый сет, благодаря мощным подачам, Эрих ещё как-то выдержал, то второй сдал Йогану почти без боя. Полным хозяином на корте Йоган был и в третьем, заключительном
сете. Его настрой не смогла испортить даже Хильда, которая сидела на главной трибуне и оттуда смотрела на него зачарованными глазами.
И Йоган, в очередной раз стремительно выйдя к сетке, блестящим ударом с лёту, завершил матч, а вместе с этим выиграл и путёвку в финал.
Домой он возвращался возбуждённый и вдохновлённый, почти забыв про разговор с матеью о том, что его там ждала иностранная гостья.
Дом, где жил Йоган, стоял на окраине города возле небольшого соснового бора, — двухэтажный, кирпичный, с красивой верандой, садом, с крытыми цветником и купальней. Семья Йогана переехала в него недавно, примерно с полгода назад. А до этого они жили в центре города, в просторной четырёхкомнатной квартире, о которой у Йогана остались самые тёплые воспоминания. Но родители мечтали о собственном доме. И вот их мечты сбылись.
Поставив мотоцикл в гараж, Йоган прошёл в купальню, разделся и встал под душ. Тонкие, тёплые струи воды окутали его молодое, упругое тело, смывая с него и пот и усталость. Душ освежил. Он даже улыбнулся от того приятного блаженства, что исходило от его чистого и согретого тела, когда вытирался мягким махровым полотенцем.
Одевшись в вечерний костюм, Йоган зашёл в дом. Матери ещё не было. Фрау Шуман гремела на кухне посудой, видимо готовила ужин. Он поднялся по лестнице на второй этаж, на минуточку заглянул в гостиную, положил в шкаф спортивную сумку и, закрыв двери, собирался пройти уже в свою комнату, как вдруг почувствовал на своей спине чей-то взгляд. Повернувшись, он невольно затаил дыхание. Из глубины комнаты на него с интересом смотрела девушка. Она сидела у раскрытого окна в мягком вращающемся кресле до груди закутанная в одеяло, и держала в руках раскрытую книжку. Йоган никогда ещё не видел такой красоты — чистой и очаровательной как звезда. Сначала его поразили волосы незнакомки — мягкие, белокурые, блестящие, каких никогда не бывает у тех девчат, что истребляют свою красоту химией. А ещё глаза — большие, выразительные, цвета моря. Белки их были светлые и чистые, как сахар. Улыбающиеся губы девушки открывали беловатую полоску красивых зубов. Йоган даже тряхнул головой — не мираж ли он случайно видит?
— Закройте, пожалуйста, окно, — вдруг попросила на чистейшем немецком языке незнакомка, поправив на себе одеяло, которое съехало от ворвавшегося в комнату ветра.
— Я-я, битте, — встрепенулся Йоган, невольно бросая взгляд на тёмно-зелёный краешек бора и моросящее-облачное небо, виднющееся в окне.
Действительно, на улице было прохладно и ветрено.
Похоже, что в ночь собирался пойти дождик. Он подошёл к окну, закрыл его и опустил портьеру.
— Данке! — сказала девушка и протянула ему свою красивую тонкую руку. — Будем знакомы — Олеся.
От прикосновения к белой коже девушки по телу Йогана пробежали мурашки.
— Йоган, — смущённо вымолвил он.
— Йоган, Йоган…- промолвила девушка, — Это значит по-нашему Ваня. Мне много про тебя говорила фрау Вайс. Ты не обидишься, если мы перейдём на «ты»?
— Найн, битте, — еле слышно пробормотал Йоган.
Мягкий, грудной, нежный голос девушки очаровал его, лишив последней воли, поэтому он облегчённо вздохнул, когда на пороге появилась мать.
— О! Я гляжу, вы уже познакомились, — весело промолвила она, проходя в комнату. — Вот и хорошо. Ну, а как себя чувствует наша гостья?
— Данке, фрау Вайс. Мне уже лучше, — с благодарностью в голосе ответила девушка.
Подойдя к гостье, мать взяла её руку и нащупала пульс.
— Действительно, пульс просто чудесный. Но вставать тебе, моя родная, пока ещё рановато. — Потом, повернувшись к Йогану, она сказала: «Извини, мой мальчик, Олесе пора принимать лекарства»…
Прийдя в свою комнату, Йоган прислогился к стене, перевёл дыхание, и только теперь почувствовал, как сильно бьётся сердце. Такое происходило с ним впервые. Никогда ещё он так не смущался перед девушкой. Опустившись на канапе, он взял книжку, но через несколько минут, полистав, положил её на полку. Он не разбирал слов, не понимал скрытого в них смысла. Только глаза…большие, красивые и выразительные глаза чудесной девушки стояли перед ним, будто бы оконца в таинственный мир.
С утра Йоган поехал на тренировку. Противник в финале у него был очень сильный — прошлогодний чемпион города. Поэтому к игре, которая была назначена на послезавтра, Йоган готовился основательно.
Во-первых, надо усилить подачу. И он почти час с упорством оттачивал её. После поработал со спарринг-партнёром над ударами с задней линии, наладил приём.
Домой вернулся в полдень. Как ни странно, но встречи с иностранной гостьей, что уже второй день жила в его доме, он одновременно и желал и немного побаивался. Никак не не забывалось
вчерашнее возбуждение и взволнованность. Никогда ещё так он не немел перед девичьими глазами, как в этот прохдалный вечер. Неужели и сегодня всё повторится?
Матери дома не было, фрау шуман тоже. Видимо, поехали в город за продуктами. Они всегда делали это по вторникам. Йоган неспеша поднялся на второй этаж. Пошёл к своей комнате, но вдруг услышал красивую мелодичную музыку. Звуки доносились из комнаты матери, играли на её фортепиано. Музыка была необычайно плавная, тихая, печально-очаровательная. Заслушавшись, он приблизился к открытым дверям. На блестящем чёрном фортепиано играла гостья. Девушка сидела немного наискосок. Йоган увидел тонкую поясницу, крутоватый изгиб красивых бёдер, пышные волосы, которые белёсой копной рассыпались по плечам девушки. Так и подмывало к ним прикоснуться. Руки гостьи — лёгкие, тонкие, трепетные — почти незримо касались клавиш.
Почувствовав тёплое дыхание за спиной, девушка прекратила игру и повернула голову. Сосредоточенность на её лице сменилась тенью растерянности.
— Простите, но фрау Вайс разрешила мне немного поиграть, — виновато промолвила она, почему-то обратившись к Йогану на «вы».
— Нет-нет, ты не обращай на меня внимания. Играй, пожалуйста, — быстро выпалил Йоган, — я просто хотел послушать.
— Тебе понравилось? — заинтересованно спросила гостья.
— Очень. Красивая музыка, — искренне ответил ей Йоган
Лицо девушки посветлело
— Это полонез Огинского «Тоска по Родине». Он считается польским композитором, хотя родился у нас, в Белоруссии, — весело вымолвила она, — а играть я научилась в музыкальной школе.
Тонкие руки девушки опустились на чёрно-белое поле клавиш. Поплыла музыка, тихая, очаровательная и грустная. И Йоган, невольно затаив дыхание, закрыл глаза. Открыл, когда услышал на лестнице голос фрау Шуман, которая вернулась из магазина и звала его обедать.
Доиграв заключительный аккорд, Олеся, тряхнув копной волос за плечами, повернулась.
— Тебя, кажется, зовут, — вымолвила она, — Заходи ко мне, если хочешь…после обеда.
— Спасибо, я загляну, — тихо промолвил Йоган и, поблагодарив девушку за чудесную музыку, пошёл.
Но зайти после обеда, как обещал, Йоган не отважился.
Она сама вечером зашла к нему.
Йоган как раз налаживал телескоп, когда в дверь тихонько постучали.
— Кто там? — выдохнул он, — заходите, пожалуйста.
Скрипнули двери. Оторвавшись от зеркальца, Йоган поднял голову и вздрогнул. — В проходе стояла Олеся.
— К тебе можно?
— Я-я, бите, — взволнованно пробормотал Йоган, отведя взгляд в сторону. Не мог он без трепета смотреть в большие девичьи глаза, что глядели на него. Олеся вошла в комнату, остановилась у книжных полок, оглядывая их. Лёгкая розовая майка и светло-синие джинсы плотно облегали её изящную фигурку.
— А мне фрау Вайс, как видишь, уже разрешает ходить, — весело сказала она. — А твою комнату я себе так почти и представляла. — Взгляд её застыл на телескопе. — Это что, телескоп? Ты наблюдаешь за звёздами? А мне можно поглядеть? Я ещё никогда не глядела через него на звёзды.
Йоган встрепенулся:
— Отчего же, пожалуйста.
Он подождал, пока Олеся усядется на стул, дотронулся до телескопа и приблизил к её лицу окуляр. Девушка припала к нему глазами.
— Боже, какая прелесть! — воскликнула она, — Сколько звёзд. И какие же они все яркие!
— Это Млечный Путь, — обрадовался Йоган от того, что девушка подхватила разговор. Присев рядом с ней, он тронул телескоп рукой, нацелив его зоркий глаз на Полярную звезду. — А вот это, видишь ковш?- Малая Медведица, а выше немного погляди — Большая. Кстати, как будет на твоём языке «гештерн» (gestirn — небесное тело, созвездие — нем.)
— Сузорье
— Сузорье, — задумчиво повторил Йоган удивительное иностранное слово.
— А штерн?
— Звезда (зорка — белорусск.)
— А зонне?
— Солнце (сонца — белорусск.) — ответила Олеся
Йоган повернул телескоп на западную часть неба.
— Дас ист абэнд штэрн, — сказал он
— Утренняя и вечерняя звезда! — радостно выдохнула Олеся — Венера!
— Венэра, Венус, — задумчиво повторил Йоган, — Зэрка Венэра
На лице Олеси промелькнула мягкая улыбка
— Надо говорить не «зэрка», а «зорка», — доброжелательно поправила она Йогана. И вдруг начала декламировать на своём языке:
Звезда Венера взошла над землёю,
Светлые тайны свои привела,
Помнишь, когда мы встречались с тобою,
Звезда Венера взошла.
Звезду Венеру искал я, признаюсь,
В небе ночном, где созвездий миры,
Тихой любовью к тебе разгораясь,
С этой прекрасной поры.
Прочитав, Олеся пересказала смысл стиха на немецком языке и добавила:
— Это стихотворение Максима Богдановича, был у нас такой чудесный поэт.
— Хорошее стихотворение, — искренне сказал Йоган, — Максим Богданович, я запомню это имя.
— А какое у тебя на родине небо — высокое, низкое?
— Я почти не гуляю на улице, — выпрямив спину, тихо ответила Олеся. — После Чернобыля у нас нельзя ни на речку, ни в поле, ни в лес. И вообще наш городок скоро исчезнет.
— Как это? — в недоуменни посмотрел на девушку Йоган.
— Отселят. Он в зоне сильного загрязнения. Там мы не ходим на улицу, — негромко сказала Олеся. Сейчас у меня там остались мама и бабушка.
— А отец где?
— Он умер, — прошептала девушка,- он ликвидатором был.
В глазах Олеси отразилась грусть.
Йоган поспешил сменить тему разговора:
— Извини, я не знал. А ты давно в нашей стране?
— Уже два месяца. Только кроме больницы я ещё нигде не была, — встрепенувшись, сказала Олеся. — А язык ваш я в школе учила. А ещё с дедом. Он переводчиком был в войну.
— Мой тоже воевал, ранен был…- «под Минском», — чуть не сказал Йоган, но подумав, что Олесе, возможно, будет неприятно это слышать, поэ тому промолчал.
Олеся подошла к книжной полке и взяла в руки толстую книжку.
— О, Гёте! — радостно воскликнула она. — Это любимый поэт моей мамы.
Она у меня учительница. Всегда цитирует ученикам, когда речь идёт о прекрасном: «Остановись мгновенье — ты прекрасно!». А мне у него вот это нравится:
Как счастлив тот, кому дана отрада —
Надежда выйти из кромешной тьмы.
Что нужно нам, того не знаем мы…
— «Фауст». Первая часть, сцена вторая, — произнёс Йоган
— Да! — улыбнулась Олеся.
И Йогану показалось, что с искренней, очаровательной девичьей улыбкой, оно действительно замерло — это самое чудесное гётевское мгновение.
Утром он прислал через фрау Шуман розы для Олеси.
После завтрака заторопился на корт. Его игра была назначена на четырнадцать часов. Но до этого времени ему ещё надо провести разминку, пройти обследование у врачей, а ещё составить с тренером план игры. Про сам матч Йоган старался не думать. Известно же, что излишние переживания до добра не доводят. Только зря изведёшь нервы. А они нужны для самой игры. Поэтому он спокойно прошёл медицинский осмотр, непринуждённо размялся на корте. Потом пошёл к тренеру. Тот уже ждал его в раздевалке. В тёмно-сером, старательно отутюженном костюме, он был, как всегда, немногословен и чрезвычайно искренен: « Противник у тебя сегодня, сам знаешь, очень сильный, на то он и финал. Но бояться не надо. У него за плечами опыт, а у тебя — талант. Иди и покажи ему, сынок, всё то, чему я тебя научил», —
по-отцовски хлопнул он рукой по плечу Йогана, когда в холле зазвенел звонок, приглашающий теннисистов на игру.
Появление на корте финалистов стадион встретил рукоплесканием. Это была главная игра дня, к тому же по расписанию последняя, и трибуны уже истомились в долгом ожидании интересного поединка.
Пожав сопернику руку, Йоган рассовал теннисные мячики по карманам, кинул взгляд на среднюю трибуну. Хильды на ней видно не было. Наверное, осталась на этот раз дома готовиться к предстоящей, вечеринке у Карла, а может, просто не верила, что он сегодня сумеет выиграть. Переведя взгляд на ложу гостей, Йоган поискал глазами мать и…сердце ёкнуло. Рядом с ней сидела Олеся, и как будто бы просила прощения за то, что пришла поглядеть на его игру.
— «Нет, я просто обязан сегодня выиграть, что бы там ни случилось», — подумал Йоган и взял ракетку. А ещё подумал, что эту свою победу он посвятит Олесе.
Но первый сет, как Йоган ни старался, он всё же проиграл. Противник, темноволосый высокий Гейдрих, был куда сильней, чем думал Йоган. В игре Гейдриха почти не было слабых мест. Он одинаково хорошо играл на задней линии и возле сетки, уверенно принимал подачи, сильно и точно подавал. И, хоть Йогану удалось где-то к середине сета наладить приём и выровнять игру, но всё же на тайм-брэйке он сделал ошибку, безрассудно выйдя к сетке. Поэтому проиграл.
В перерыве, вытерев вспотевшее лицо полотенцем, Йоган потихоньку глянул на Олесю. Он заметил её взволнованность и обеспокоенность. Это придало Йогану сил. Нет, он просто обязан сегодня выиграть, сделать всё, чтобы увидеть улыбку на лице Олеси… А потом…потом он пригласит девушку на вечеринку к Карлу. Нет, он должен сегодня выиграть…
И Йоган выстоял второй сет. Хотя поначалу, как он ни старался, тот был явно не в его пользу. Гейдрих как будто врос в корт — уверенно принимал подачи и точно, раз за разом, подавал. Казалось, что никто и ничто не сможет остановить эту хорошо отлаженную теннисную машину. Но где-то минут через десять Йоган всё-таки отыскал у Гейдриха слабинку, небольшую, едва заметную. Тот играл чисто схематично, как бы хрестоматийно. Заметил это Йоган чисто случайно, когда отбивая подачу противника, послал мячик не в ту сторону, куда казалось бы по логике его надо было отправить — не в свободную часть корта, а прямо в ноги Гейдриху… И тот неожиданно ошибся. Это «открытие» Йоган использовал. И за двадцать минут не только выиграл свою подачу, но взял и чужую. Потом снова был тайм-брэйк. И он в аккуратном прыжке, дотянувшись до мячика, который сильно послал в его сторону Гейдрих, закрыл глаза. Открыл, когда по восторженному шуму трибун понял, что его «свеча», которой он обводил соперника, попала в площадку. Гейдрих выглядел растерянно-обиженным. Видимо, он был совсем не готов к такому повороту игры. И Йоган не дал ему опомниться. Нарастив в третьем сете тэмп, он сильными резкими ударами с задней линии и решительными выходами к сетке вынудил противника капитулировать.
Первыми поздравили Йогана с победой тренер и друзья по клубу. Потом он попал в нежные объятия матери. Олеся же терпеливо стояла в сторонке. Когда, наконец-то, освободившись из дружеского плена,
Йоган взял её за руку, она затрепетала и подняла свои красивые привлекательные глаза.
— С победой тебя, Йоган. Ты просто прекрасно играл.
— Это тебе спасибо, что приехала поддержать меня. Если бы не это, я бы ни за что не выиграл, — сказал Йоган. — И ещё, я приглашаю тебя на нашу дружескую вечеринку, — несмело добавил он и умоляюще посмотрел на мать, которая подошла к ним.
— Мам, ты позволишь сегодня нам с Олесей?…
— Ну почему же нет? Если Олеся не против, идите, — ласково перебила она. — Ну, а теперь я пока заберу девушку. Нам надо принять лекарства. Да и ещё кое-что сделать…
Это «кое-что» Йоган увидел под вечер, когда переоделся в старательно отглаженный костюм и пришёл к машине, которую подогнал к подъезду их домашний шофёр.
Через минуту в дверях появилась мать:
— А вот и мы…
Когда Йоган глянул на Олесю, спускавшуюся по ступенькам, у него перехватило дыхание. Она была в красивом белом бальном платье, в шикарных туфлях, а её белокурые волосы были аккуратно уложены на голове и пристёгнуты серебристой брошью, ну как у сказочной принцессы. Йоган невольно представил себе, как округлятся глаза у Хильды, когда она увидит эту красоту. Открыв дверцу машины, он протянул девушке руку.
До дома Карла они доехали за пятнадцать минут. Большой серый дом стоял почти рядом со знаменитым замком Фридриха Мудрого, высокая круглая башня которого, словно скала возвышалась над пузатыми кирпичными постройками городского центра.
Вечеринку Карл проводил в деревянном двухэтажном флигиле, что примыкал к дому. Небольшая прямоугольная, увешанная цветными гирляндами зала, в которую Йогана проводил швейцар, уже была наполнена гомоном, ароматами духов и цветов. Едва он успел отыскать глазами в толпе, которая потихоньку двигалась под негромкую мелодичную музыку, хозяина вечеринки, чтобы выразить ему свою признательность, как Йогана заметили и зал взорвался аплодисментами.
— Чемпиону города наш сердечный виват! — выкрикнул, что есть мочи Карл, протянувший навстречу Йогану свои руки.
— Виват! — дружно подхватила толпа.
Йоган сжал голову руками, лицо его покраснело. Как хорошо, что ещё в холле он встретил Гретхен и Эльзу и они увели с собой Олесю в
девичью комнату. Йоган не любил вот таких громких поздравлений, как и вообще особого внимания к себе. Но сегодня с этим приходилось мириться.
— Маэстро, музыку! — воскликнул чей-то фальцет.
— Королеву бала сегодня выбирать королю тенниса! — Йоган узнал высокий птичий голос Хильды. Она была рядом с Карлом. Раскрашенная, в коротком приталенном голубом платье, она плотоядно заглядывала Йогану в глаза.
Заиграл оркестр. Взяв в руки небольшую белую цветочную корону, которую ему важно протянул Карл, Йоган с волнением обвёл глазами зал, и когда увидел в дверях Гретхен, Эльзу и Олесю, у него отлегло от сердца.
Когда бы знала Хильда, что он сейчас сделает, то не стала бы говорить она те слова, ибо на корону, конечно же, рассчитывала сама.
Подумав так, Йоган подошёл к Олесе. Он понимал, что королева бала должна будет прочитать или исполнить что-то — так уж повелось на их школьных вечеринках. Но Йогана не смутило это. В конце залы, на небольшом возвышении стояло черное фортепиано Карла, и Олеся сыграет свой чудесный полонез Огинского. А потом…
Потом был танец. Его с Олесей танец. И Йоган забыл, что в этот момент на них глядят все находящиеся в зале — Карл, Гретхен, Эльза, Хильда…
Плыла музыка, колыхалось пламя свечей. Он прижал Олесю к себе, лёгкую почти невесомую в его руках. Мягкие льняные волосы приятно щекотали лицо. Он чувствовал затаённое девичье дыхание, ласковое прикосновение к её плечам…
Посреди танца он перехватил взгляд Хильды встревоженный и обиженный
— Кто это? — спрашивали её глаза
— «Неужели не видишь? — моя гостья», — отвечал ей Йоган, тоже глазами.
И он танцевал с Олесей снова и снова…
Потом к ним подошли Ганс и Гретхен. Ганс — сосед Йогана по парте, высокий, худой, и поэтому костюм на нём висел как на вешалке. Гретхен была чуть пониже его, но ладно скроенная, с красивой тонкой талией и чёрными как смола глазами.
— Не хватит ли танцевать, молодые люди? Есть идея, — сказал Ганс, звеня ключами в кармане…Как вы посмотрите на путешествие в шестнадцатый век?
— Мы принимаем идею, — быстро ответил Йоган.
Он был благодарен друзьям за заботу об Олесе.
Действительно, быть в их городе и не увидеть главной святыни? Как хорошо, что мать Ганса работает гидом в замке, а тот догадался прихватить сегодня ключи с собой.
На дворе начинало смеркаться. С синего неба на западе смотрел багровый глаз солнца. В его густо-розовых лучах высокий шпиль церкви замка, рядом с которой они остановились, выглядел раскалённой саблей, что подобно игле протыкала синюю небесную простыню, которая потихоньку уже накрывала город.
— Вот именно здесь Мартин Лютер в 1517 году прибил свои знаменитые тезисы, — сказал Ганс. Луч его фонаря, пробежав по высоким дверям, остановился на небольшой табличке с надписями
— Вот они.
— «Здесь Бусе» — сотвори покаяние, — тихо прочитала Олеся. Лицо её на мгновение сделалось задумчивым.
— Интересное совпадение, но именно в 1517 году наш Франциск Скорина напечатал в Праге на белорусском языке «Ветхий Завет» — добавила она.
— А правда, Олеся, что про ваш Чернобыль предсказывается в Библии, — спросила Гретхен, тряхнув пышными русыми волосами.
— Только там говорится про чёрную звезду Полынь. А Чернобыль по-украински и есть полынь, — грустно ответила Олеся, — только не хотелось бя верить, что он предвестник апокалипсиса…
Сняв с головы цветочный венок-корону, Олеся, склонившись, положила его у дверей, за которыми уже около пяти веков вместе со своим учеником и другом Меланхотоном, спал вечным, глубоким и спокойным сном великий немецкий профессор.
— Не будем больше о грустном,- попросил Йоган
— Действительно, давайте лучше поглядим на наш красивый город, — предложил Ганс.
Вход в единственную большую круглую башню замка, шапку которой венчали небольшие резные бойницы, находился во дворе. Пропустив вперёд Гретхен, Олесю и Ганса, Йоган ступил на металлическую ступеньку. На мгновение ему показалось, что за спиной у раскрытых настежь толстых железных дверей, мелькнула человеческая тень. Он обернулся. Двор был пуст. И он пошёл по лестнице, котороя, словно уж извиваясь, поднималась вверх.
Пейзаж, который открылся им почти с семидесятиметровой высоты и вправду зачаровывал. Вечерний город чем-то напоминал большой костёр. Чёрные шапки пузатых домов, будто погасшие угли, тонули в ярких лучах неоновых огней, которые бесконечными
потоками разбегались от башни. От фонарей набережной, будто бы зеркала светились воды Эльбы, тонким извилистым шнуром пересекающей город. Были отчётливо видны даже вывески реклам и магазинов — яркие, разноцветные.
— А знаешь, Олеся, когда-то в войну, дед Йогана чуть не утонул, когда раненый переплывал Эльбу, — сказал Ганс, — его спас русский солдат.
— Было такое, — подтвердил Йоган, — правда в самом конце войны…дед тогда пробирался домой. После войны он пытался найти того солдата,
но не сумел. Не хватало сведений. Дед знал только то, что солдата звали Василий.
При последних словах Олеся вздрогнула и отвела взгляд с потемневшего неба.
— Твоего деда звали Гейдрих? У него было ранение в плечо? — послышалось из темноты.
— Да, — ответил Йоган, и вдруг побелел от догадки. — Так это был твой?…
— Не знаю, — пожала плечами Олеся, — просто я однажды слышала от деда похожую историю, — Она тронула голову рукой, — Давайте, пожалуйста, спустимся. Что-то кружится голова. И, вообще, вам не кажется, что немного душно?
Ганс глубоко вдохнул воздух.
— Правда, пахнет плесенью, — произнёс он, — но ведь дверь мы не закрывали. И кто задул фонарь на лестнице?
Они спустились вниз.
Покинув Олесю с Гретхен, Йоган провёл в темноте рукой по металлу. Двери были тщательно закрыты и к тому же защёлкнуты снаружи на задвижку и когда он, навалившись всем телом, попытался их немного приоткрыть, они не поддались. Не приоткрылись даже тогда, когда на помощь пришёл Ганс…
— Кажется нас закрыли? — выдохнул он, вытерев рукой пот со лба, — Только вот зачем?
Тревожная догадка мелькнула в голове Йогана. Та человеческая тень, которую он заметил, когда входил в башню…И, вдруг, Йогана как будто бы опалило. Он же видел ещё синее короткое платье. Но такое синее платье на балу было только на Хильде! Значит это она. Только вот, почему она так сделала? Йоган глянул на Олесю, что сидела рядом с Гретхен на ступеньке. Бледно-розовый свет фонаря Ганса на мгновение выхватил из темноты её лицо, утомлённое, побледневшее. Чувствовалось, что ей нужна помощь врача.
Но как же выбраться отсюда во двор? Закричать? Но кто их тут
услышит? За этими мощными металлическими дверями и толстыми каменными стенами они были как будто бы в подземелье.
«Лестница!» — вдруг пронеслось в голове у Йогана. Там, на самом верху башни, он видел скрученную верёвочную лестницу — выбить стекло, скинуть её…» Сняв пиджак, Йоган укутал им Олесю и попросил у Ганса его фонарь…
Было тяжело и страшно спускаться в полной темноте по лестнице, которая к тому же раскачивалась. Йоган не глядел вниз. Он старался не думать о том, что под ним почти семидесятиметровая бездна. Юношу беспокоило только то, что в башне находилась Олеся, и что ей очень плохо.
Главное быть бдительным и осторожным, не спешить и не суетиться, уверенно переставлять ноги и руки. Ещё одно медленное движение, ещё и ещё…и он почувствовал под ногами землю. Отдышавшись, он через минуту открыл двери и вынес Олесю из башни на руках…
Домой он вернулся поздно вечером, после того как отвёз Олесю в больницу. Ночью он почти не спал, сидел и ждал мать. Она появилась только под утро — уставшая и с покрасневшими глазами. Пройдя в комнату Йогана, тихо сказала:
— Ты уже устал, мой мальчик. Прости, что не позвонила — операция была.
Ты только не переживай — кризис у Олеси уже миновал. Спасибо тебе, что сдал для неё кровь.
— Мам, болезнь Олеси связана с Чернобылем? — тревожно спросил Йоган
Та кивнула головой
— А она будет жить?
Мать вздрогнула, присела рядом с Йоганом на канапе, прижала его к себе:
— Не буду лгать тебе, сынок, болезнь у Олеси очень тяжёлая. Мы сделали всё, что могли. Поэтому будем надеяться…Завтра уже можешь навестить Олесю. А сегодня, пожалуйста, купи ей гостинец…
Йоган поехал в магазин в полдень. Купил ей три фунта апельсинов, пачку конфет, шоколад, соки. Всё это дома упаковал в блестящий целлофан и положил в холодильник. Потом съездил в библиотеку, заказал словарь. Когда вернулся, матери уже дома не было. В прихожей на столе лежала записка: «У меня ночное дежурство. Ужин на кухне. Подогрей. Я сегодня отпустила фрау Шуман. Утром жду тебя в больнице. Мама».
Но на кухню Йоган не пошёл, есть не хотелось. Перед его глазами стояло лицо Олеси — бледное, грустное и усталое. Как она сейчас там чувствует себя, в больнице? Вспоминает ли про него?
Поднявшись в свою комнату, Йоган присел на стул. Раскрыл на столе словарь, нашёл заголовок: «Чернобыльская катастрофа», вдумчиво вчитался в аннотацию. Она была не так многословна, но холодна и ужасна. Там говорилось: «Чернобыльская атомная авария — самая сильная технологическая катастрофа современности. Не имеет аналогов в мировой практике. Случилась 26 апреля 1986 года. В результате взрыва и разрушения реактора ЧАЭС, радиоактивному загрязнению подверглись земли трёх государств…Общая площадь заражённых территорий — 156 тысяч км2. Количество радионуклидов выброшенных в окружающую среду сравнивается с эффектом от взрыва двух десятков атомных бомб. В ликвидации аварии принимали участие около 830 тысяч человек. Основные радиоизотопы выброса: йод-131, цезий-137, плутоний-239, 240. Все они в совокупности образуют опасность для жизни человека…Наиболее пострадала в результате взрыва 4-го энергоблока ЧАЭС республика Беларусь.. Практически, вся эта страна сегодня — зона Глобального экологического национального бедствия, поскольку радионуклидному загрязнению и удару подверглась, по сути, вся её территория и население (80% от общего количества всех выброшенных радионуклидов). По оценке японских учёных аврия нанесла урон этой республике в 200 миллиардов долларов. В республике наблюдается увеличение за послеаварийный период количество онкологических заболеваний — среди взрослых в 2 раза, среди детей — в 50 раз. Прерывется ежегодно до 500 беременностей по генетическим показаниям…
Сегодня на загрязнённых территориях проживает около 10 миллионов человек, в том числе свыше 2 миллионов детей…»
Закрыв словарь, Йоган долго сидел за столом в тревожном раздумье…
А в девять часов утра он уже был в больнице.
Прошёл в белом халате, который ему вручила в холле медсестра, в палату к Олесе. Там Йоган, совершенно неожиданно для себя, увидел своих одноклассников. Пришёл, кроме Хильды, почти весь класс, даже Карл. Обступив со всех сторон Олесю, они с ней о чём-то оживлённо
галдели. Карл, как обычно, горделивый и напыщенный, первым заметил Йогана:
— А вот и наш герой! — сказал он. — Это ж надо — спуститься с такой высоты. Я бы никогда на это не отважился. Помер бы от страха.
Йоган поздоровался с друзьями. Те пропустили его к Олесе.
— Ну, что ребят? — Пойдём! — а то мы, видать, уж наскучили Олесе со своей болтовнёй, — предложил Ганс и, подмигнув, по-дружески хлопнул его по плечу.
Йоган благодарно проводил друзей глазами. Он был искренне благодарен им за то, что они проведали Олесю, а ещё за то, что догадались оставить его один на один с девушкой. После он перевёл взгляд на Олесю, которая лежала на невысоком деревянном ложе, до груди укрытая одеялом. Её лицо было белым и усталым, но глаза смотрели с теплотой и нежностью.
— Привет, Олесь, — негромко произнёс Йоган
— Доброе утро, Йоган, — тихо, еле слышно ответила девушка и показала глазами на стул, стоящий рядом с лежаком.
— Ты садись, пожалуйста. Спасибо тебе, что зашёл, а ещё за помощь и за вечер. Он был просто чудесен. Я впервые так отдыхала. Прости, что подвела тебя немного в конце, невольно заставила рисковать жизнью.
— Ты о чём, Олесь? — взволнованно перебил Йоган девушку. — Какой там риск. Я даже и не заметил, как спустился с башни. Только потом уже, на земле, когда наверх посмотрел, испугался.
Олеся улыбнулась:
— В самом деле? — И тут же добавила искренне и серьёзно: « Я б если знала, куда ты тогда пошёл, ни за что бы не отпустила тебя, слышишь?
Йоган взял руку Олеси — лёгкую, тонкую, и прижал её к своей груди.
— Ну, что ты, Олесь — да для тебя я и на край света пошёл бы…
Рука девушки задрожала в ладонях Йогана.
— Йоган, уменя есть к тебе одна просьба, — тихо промолвила Олеся. — Ты прости, пожалуйста, Хильду. Позвони ей. Скажи, что не обижаешься. Сделаешь это для меня? Обещаешь?
— Хорошо, я позвоню, — ответил Йоган, и тут же воскликнул: «Ой! Чуть не забыл…Я же тебе гостинец принёс!» — поднял он с пола сумку…
Йоган навещал Олесю почти каждый день, пока она находилась в больнице.
А через три дня девушка возвращалась домой…
Она стояла у высокого привокзального фонаря. Дул лёгкий ветерок. Небо затягивали тёмно-серые тучи. Йоган мысленно умолял Небеса, чтобы те сжалились над ними и подождали немного с дождём. Вещи Олеси — сумка и небольшой жёлтый чемодан — были уже погружены в автобус, который негромко фыркал шагах в тридцати от них. До отъезда оставалось минут десять. Йоган держал Олесю за руку. Он хотел сказать ей о многом, очень о многом, но не знал с чего начать. Время же неумолимо бежало. И от мысли, что Олеся скоро уедет, а он останется один на этой серой привокзальной площади, Йоган
ужаснулся.
— Ну вот, через сутки ты уже будешь дома, — взглянув на часы, вымолвил он лишь бы только не молчать.
— Угу, — чуть заметно кивнула головой Олеся. — Спасибо тебе за всё…
— Напиши мне, когда приедешь домой. Я очень буду ждать твоего письма, слышишь? — тихонько попросил Йоган.
— Я напишу, обязательно тебе напишу, — ласково заверила Олеся и, бросив взгляд на часы, сказала: «Ну, всё — пора идти»…
Она уже пошла, но Йоган задержал её
— Олесь!
Нет, не мог он расстаться с ней вот так, не сказав про то, от чего так сильно билось его сердце.
— Олесь, минутку, одну минутку! — Йоган взял девушку за руку — Я хочу, чтобы ты знала, я люблю тебя…
Олеся нежно коснулась его лица
— Я тоже люблю тебя, Йоган…
Йоган вдруг почувствовал как прикоснулись к его щеке горячие девичьи губы…
Через минуту автобус поехал.
Заворожённый Йоган долго провожал его взглядом, приложив ладонь к щеке, где волнующим огнём всё горел и горел нежно-ласковый поцелуй Олеси.
Олеся, как и обещала, написала сразу по приезду домой. Её письмо было скромным и коротким, но сердечным и доброжелательным:
«Привет, любимый! Вот я уже и дома, в своих родных Запольцах. С радостью поговорила с мамой и бабушкой — они, кстати, очень благодарны тебе, фрау Вайс, всем твоим друзьям за ту искреннюю и сердечную заботу, которую вы проявили ко мне в Германии, потом я сходила ненадолго к подругам, а затем села писать тебе это письмо.
Прости, пожалуйста, за несколько путаный стиль моего послания — немного утомила дорога — длинная, душная, нудная. Да и трудно снова привыкать к страшной действительности, которая царит сейчас у нас на улицах. Знаешь, когда я рассказала подругам, что у вас в Германии, можно без всякой боязни и опасности для себя, гулять по улице, срывать цветы, есть фрукты и овощи, мне никто не поверил. Даже когда я угощала их твоими апельсинами, они настороженно смотрели на меня и спрашивали: «А можно ли их есть? Не радиоактивные ли они?» Пришлось сначала один съесть самой.
Ещё ходила сегодня в больницу. Заболел сын нашей соседки Янины Адамовны, пятилетний Петрусёк. Что-то с кровью у него. Занесла ему ваших немецких конфет. Он так обрадовался! К сожалению, тех лекарств, что у вас мне назначали, в нашей больнице нет. Не хватает даже самых простых медицинских материалов: бинтов, одноразовых шприцов. В палатах душно и тесно. Больные люди лежат даже в коридорах. Больно смотреть, как они страдают. Как подумаю, что через неделю — другую мне придётся сюда лечь на послеоперационное обследование, мурашки по спине бегут.
Но не буду больше о грустном. Знаешь, всю дорогу домой в автобусе, я вспоминала ваш чистый красивый городок, твой милый уютный дом, тебя, мой любимый. Прошло всего три дня как мы расстались, а будто бы вечность минула. Иногда мне кажется, что это была красивая сказка-сон. И только твой небольшой цветной фотоснимок на моём столе подтверждает — это было. И ты существуешь, мой любимый. И где-то там, за тысячу километров отсюда, сейчас думаешь обо мне. Как же я хотела бы быть рядом с тобой в эту минутку!
Гляжу в открытое окно — кажется, выпорхнула бы в него и полетела к тебе «альс Блауэс Фегэляйн»*. Но чудес, говорят, не бывает. Поэтому дописываю своё письмо и буду с нетерпением ждать твоего, мой милый.
Прости, что оно получилось коротким, но на улице темнеет и мама зовёт садиться за уроки. Надо догонять те два месяца, что я пропустила в школе. Сердечный привет всем твоим друзьям, низкий поклон фрау Вайс. Досвидания, мой любимый.
Олеся».
* альс Блауэс Фегэляйн — как синяя птица (нем.) (прим. переводчика)
P.S. Пиши мне, пожалуйста, как можно подробней про себя и друзей, про фрау Вайс. Мне так хочется всё про вас знать».
Написав Олесе ответное письмо, Йоган отвёз его на почту. А через полчаса был уже на центральной городской улице. Послание Олеси взбудоражило его. Нет, он не мог сидеть в бездействии, когда там, в далёкой чернобыльской стороне, бедствуют его любимая и её юные друзья.
Местное отделение «Красного Креста» он отыскал довольно быстро — в нём когда-то работала его бабушка. Оно разместилось в высоком красном кирпичном доме. Невысокая, худая, с аккуратно уложенными
седыми волосами, женщина, которую Йоган нашёл в просторной и светлой комнате, вежливо выслушала его. Когда Йоган представился и, волнуясь, объяснил зачем он пришёл сюда, женщина тпоинтересовалась:
— Простите, а фрау Вайс кем вам приходится?
— Это моя мама — торопливо ответил Йоган
— Я кода-то лечилась у фрау Вайс. Она замечательный врач. Вы можете гордиться своей мамой, — доброжелательно подчеркнула женщина и перешла к делу: «Значит, вы хотите помочь жертвам Чернобыля? В вашей семье кто-то из них поправлял своё здоровье?
«Олеся», — чуть не выпалил Йоган, но подумав, что этой приятной седой
женщине, что сидит напротив него, навряд ли что-то скажет незнакомое
имя, тихо ответил: «Да, у нас недолго жила одна мамина пациентка».
— Ну, что же…Мы приветствуем ваше искреннее и светлое желание, — доброжелательно сказала женщина и пригласила Йогана придвинуться ближе к столу.
Через полчаса, получив новенькое блестящее удостоверение «Друга Красного Креста»», а вместе с ним и разрешение на занятие благотворительной деятельностью, Йоган был уже на улице.
Вернувшись домой, он перво-наперво поднялся в свою комнату, взял в руки копилку и разбил её. Собрав деньги, пересчитал их. Было ровно 200 марок. Как хорошо, что полгода назад у него возникла идея купить новый магнитофон. Аккуратно сложив деньги, он опустил их в толстую блестяще-белую денежную коробку, которую получил в отделении «Красного Креста». Это было первое пожертвование для Олеси и её чернобыльских друзей — его, Йогана, пожертвование. Он взглянул на часы — было начало первого, и Йоган заспешил. До обеда оставалось совсем немного.
Именно в это время в городе самый большой наплыв народа. Переодевшись в костюм и подхватив подмышку коробку, Йоган поехал в город. Первый свой рабочий день он решил начать возле кирхи. Там сейчас шла дневная месса, а верующие — люди добрые, сострадательные,
и Йоган рассчитывал на их сочувствие и милосердие. Оставив мотоцикл на стоянке, он поставил свою коробку для пожертвований на небольшой металлический стульчик, прислонив к нему табличку с текстом о назначении пожертвований. Он боялся, что прохожие не заметят, пройдут мимо него, не обратив внимания на его призыв, или
их сердца просто не тронет надпись на табличке. Но те останавливались, внимательно читали текст, преводили взгляд на Йогана и опускали в коробку деньги. Некоторые молчали, другие спрашивали про Чернобыль — где он есть, и что там произошло. В этом случае Йоган протягивал им небольшую справочную брошюрку: «Вот, почитайте, тут всё написано». Он не обижался на людей за их неосведомлённость. Разве же он сам, ещё совсем недавно, не был вот таким же, почти ничего не знающим о Чернобыле, об этой жуткой и неслыханной беде?
Самое приятное удивлении ждало Йогана под вечер, когда вдруг к нему на мотоциклах подрулили Ганс, Грэтхен, Эльза и Карл.
— Мы его по всему городу разыскиваем, а он вон куда зашился, — заглушив мотор и сняв шлем, весело сказал Ганс.
— Даже и не предупредил. А ещё друг называется, — с укором, но без обиды в голосе, вымолвила в такт Гансу Грэтхен. —
— Неужели б не помогли…
— Ну, как же! Он у нас герой-одиночка. — Всю славу только себе, — поддела Эльза. — С башни одному спуститься…Теперь вот, пожертвования собирать…Ну, нет! Так не получится — придётся делиться…
— Ану, где тут твоя коробка? — спросил Карл. — Ты не будешь против, если мы немного постоим возле неё? А то фрау Шуман переволновалась уже, ожидая тебя на обед…
Подойдя к Йогану, друзья полезли в карманы и через минуту, один за другим, опустили в коробку деньги. По мелким купюрам Йоган сразу догадался: это были деньги из личных копилок. В душе он гордился своими друзьями — честными, искренними, доброжелательными.
Вечером дома его ждала ещё одна приятная новость. Вернувшаяся с работы мать, вошла к нему в комнату, наклонилась и поцеловала в щёку:
— Сынок, я случайно узнала…Я горжусь тобой, мой мальчик. Мы сегодня
тоже в больнице собрали кое-что из лекарств, для Олеси. Завтра заедешь,
заберёшь, хорошо?
Она присела возле Йогана на краешек канапе, нежно притянула его к себе:
— Скучаешь по Олесе, сынок? А что если мы пригласим её к себе на осенние каникулы?
Йоган обрадовано поцеловал мать. Нет, она, безусловно, у него самая красивая, добрая и ласковая на свете…
Сбором средств для жертв Чернобыля он занимался почти всё лето.
В конце августа отправил в далёкую Белоруссию первый контейнер с лекарствами, овощами, соками и игрушками. Всё это время он с волнением ждал письма от Олеси. Но оно пришло только в начале сентября. Послание Олеси было и искренним и печальным.
«Дорогой мой Йоган! Вот наконец-то и получила твоё письмо. Прости, что долго не отвечала. Лежала в больнице. Отпустили на выходные, пришла домой, а там бабуля и протягивает мне твоё послание. Глянула на штемпель и ужаснулась. Почти месяц оно путешествовало, пока нашло меня. Вынула из конверта, развернула, пробежала по нему глазами и как будто снова побывала у вас в Германии. Поговорила с тобой, мой милый.
Оно теперь со мной в больнице. На ночь кладу его рядом с собой. И оно согревает меня на холодном и мрачном больничном ложе. Будто бы не твоё письмо, а ты рядом, любимый, оберегаешь мой сон и покой. А вообще у нас в больнице скучно и муторно. В палате нас, аж двенадцать. Из старших только я и Аня. Остальные — маленькие. Сильно скучают по своим мамкам. Плачут. Домой просятся. Мы с Аней взяли как бы шефство над ними. Маленьким читаем сказки и стихи. Вырезаем из картона разных зверей и птиц, выдумываем игры, чтоб хоть как-нибудь унять их боль. К сожалению, это не всегда удаётся. Помнишь, я тебе писала про Петруську, сына нашей соседки? Сейчас он совсем не встаёт с постели. В глазах только боль и тоска. Почти ни с кем не разговаривает, кроме меня. Наша санитарка, тётя Маша, когда убирается в палате, всегда с жалостью глядит на него, выходит в коридор и тихо плачет. А Петрусёк спрашивает у меня: «Я умру, Олеся?» — а я отвечаю: «Что ты Петрусёк, ты скоро поправишься», — а он говорит: «А чего ж тогда тётя Маша плачет? Скажи, пожалуйста, моей маме, когда я умру, чтоб сильно не плакала по мне»…Я еле слёзы сдержала. Теперь каждое утро и вечер ему сказки читаю, чтоб как-нибудь отвлечь мальчонку от грустных мыслей. Вот и сейчас он зовёт меня почитать. Поэтому досвиданья, любимый.
Извини, что письмо моё получилось таким грустным, но у нас, к сожалению, такая вот действительность. С уважением и любовью к тебе,
Олеся».
Не прошло и недели, как Йоган получил очередное письмо
Олеси — теплое, светлое, сердечное.
«Добрый день, мой любимый. Кажется, совсем недавно отвечала на твоё письмо. А тут ещё одна приятная новость от тебя. Пришла посылка с лекарствами, овощами, соками и игрушками. Лекарства, бинты и шприцы я передала врачам. А вот игрушки мы оставили себе. Маленькие от них весь день не отходят, играют и играют. Особенно им понравилась высокая беловолосая кукла с большими голубыми глазами. Говорит, поёт, опускает и подымает веки. Дети смотрят на неё, как на чудо. Даже забыли совсем про грусть и боль. Заводят, слушают, слушают. Даже Петрусёк и тот выучил слова и поёт вместе с куклой:
Юбер ааллен Гипфельн (Над всеми вершинами
Ист ру Тишина
Ин аллен Винфельн И в ночных долинах
Шпэрэст ду…* Лишь она …)
Я им рассказала, что это стихи Гёте, ну и перевела им этот текст.
Даже малыши теперь знают такие ваши слова как «мамми», «паппи», «киндер», «юнгэ», «фройнд», «либэ», «мильх», «цукер», «данке», «биттэ».
А куклу, кстати, они назвали — догадайся как? — фрау Вайс — в честь твоей мамы. Прости, что не сдержалась, рассказала им про Германию, про то, кто прислал им эти чудесные подарки. Петрусёк теперь всегда ложит куклу на ночь рядом с собой и говорит: «Это фрау Вайс. Она меня вылечит».
А я, как только представлю себе это — как ты там, у себя на родине, стоишь с табличкой и собираешь для нас пожертвования, так сразу же чувствую что сердце замирает.
Я горжусь тобой, любимый. Не знаю, что там впереди мне назначено судьбой, но я уже счастлива тем, что в моей жизни был и есть ты, милый.
Спасибо тебе за приглашение к вам в Германию, которое ты прислал с посылкой. Я обязательно приеду.
До встречи, мой любимый. Олеся.
P.S. Я очень рада за фрау Вайс, что у неё на работе всё хорошо. Поцелуй её, пожалуйста, за меня и выскажи ей мою великую благодарность за всё.
И ещё передай самые сердечные приветствия всем твоим друзьям…»
*Эти строки Гёте хорошо известны в переводе М.Ю. Лермонтова — «Горные вершины спят во тьме ночной; тихие долины полны свежей мглой; не пылит дорога, не дрожат листы.. Подожди немного, отдохнёшь и ты». (Прим. переводчика)
Прочитав с волнением несколько раз подряд письмо Олеси, Йоган положил его на стол, подошёл к чёрному фортепиано матери. Откинув крышку, он нежно прикоснулся руками к чёрно-белым клавишам. Это прикосновение всегда приносило ему спокойствие и тепло, потому что на этом фортепиано когда-то играла Олеся. Он как будто прикасался к её пальцам — лёгким, трептным, чувственным. И вот, совсем скоро, приедет его синеокая звёздочка. Опустив крышку, Йоган подошёл к окну. На дворе смеркалось. За толстым стеклом темнели чёрные стволы сосен, а между ними, словно белка, металось жёлтое пламя месяца. Одно только сильно тревожило Йогана — почему в своих письмах, таких хороших и светлых, Олеся почти ничего не пишет о своём здоровье. Может, волновать его не хочет?
Почти месяц Йоган жил в ожидании приезда Олеси. И вот наступили каникулы…
Был тихий и ясный осенний день. С утра Йоган съездил в булочную, заказал торт. Привезя его домой, сходил в цветник, нарезал большой букет роз, отнёс его в гостиную и поставил в цветочную вазу. Потом прибрал канапе и книжные полки. Старательно отутюжив костюм, он присел на стул
И с любовью дотронулся до фотокарточки, которая стояла на столе. Этот небольшой цветной снимок два месяца назад прислала ему Олеся. И вот, теперь, с минуты на минуту, приедет его любимая.
Но почему запаздывает мать? Он бросил взгляд на часы — была половина первого. А мать всё ещё где-то задерживается.
Когда внизу, в прихожей, скрипнула дверь, у Йогана отлегло на сердце — ну вот, наконец-то, она. Переодевшись в костюм и белую рубашку, он спустился по лестнице в холл. Услышав звон посуды, долетавший с кухни, юноша подумал про торт — может, фрау Шуман убрала его в холодильник? Его же, подтаявший, не очень приятно есть.
Матери в холле не было, как и в прихожей. Йоган нашёл её в гостиной. Она стояла в глубине комнаты возле роз, прислонясь к стене,
грустная, похмурневшая, а в глазах у неё стояли слёзы. Йоган невольно насторожился. Видимо что-то случилось.
Заметив Йогана, мать подняла голову, промокнула платочком глаза.
— Прости, мой мальчик, — грустно сказала она, — мы не решились сказать
тебе вчера…Не приедет Олеся. Я знаю — ты у меня мужественный, сынок.
Нет больше её, две недели как нет… Вот её последнее послание, — нерешительно протянула ему лист бумаги. — Его прислала мама Олеси.
Держись, милый, — она прижала Йогана к себе. — Буду в соседней комнате…
Положив лист на стол, она вышла.
Йоган несколько минут не мог двинуться с места. Всё его тело — руки, ноги, туловище, голова — как будто налились невыносимой тяжестью. Он не ощущал ни пространства, ни времени. Только большие выразительные тглаза Олеси, словно мираж, стояли перед ним. Невозможно было поверить в то, что его милой, доброй и любимой уже больше нет. А может он видит дурной сон? Но этот запах роз, этот белый лист на столе…Йоган тяжело опустился на стул.
До последнего послания Олеси он дотронулся только через час. Письмо девушки было искренним и чистым словно вода в Эльбе.
«Дорогой мой, Йоган! Сколько же долгих и скучных дней ждала я твоего письма, и вот наконец-то дождалась его. Спряталась в палату, развернула и…не поверила своим глазам — оно на моём родном белорусском языке! Только представила себе на минутку, как ты сидел и корпел над словарём…Боже мой, будто не письмо, а сердце своё ты прислал мне, милый. Самый сердечный и земной поклон тебе, любимый, за этот чудесный, красивый подарок. Он теперь всегда со мной, словно солнышко
Согревает и придаёт мне сил. А вообще сейчас у нас на улице настоящая осень. Мокрая и ветреная. Небо свинцово-серое. Моросит мелкий холодный дождь, как будто сами Небеса плачут, оплакивая нашу беду. Знаешь, я теперь в другой палате, вместе со взрослыми ( ты только не волнуйся, любимый, мне просто прописали новые лекарства). С друзьями почти не вижусь, потому что ходить по больнице запрещено. Грустно и тоскливо.
Только однажды встретила в перевязочной Петруська. Чуть не расплакалась. Он сказал, что ему будут делать операцию. Поэтому я сильно переживаю за него. Выдержит ли он? — Он же ещё совсем маленький.
Даже и не представляю себе, что бы я делала, если бы не те интересные книжки, которые ты мне недавно прислал. Они для меня сейчас, как тот родник для странника, с утра до вечера читаю и читаю. А ночью вновь перед глазами Петрусёк… Но хватит о грустном.
Знаешь, любимый, я отсчитываю каждый денёк, что приближает
нашу встречу. Прижимаю к сердцу твою фотокарточку и мысленно вижу тебя.
А ещё я живу воспоминаниями. Иногда мне даже снится ваш милый, добрый и уютный дом, ты, милый, фрау Вайс, будто снова мы едем к Карлу на бал, потом танцуем с тобой при свечах вальс, стоим возле святой могилы Мартина Лютера. Боже! — неужели всё это было? Неужели я скоро снова встречусь с вами. Прости, любимый, но временами меня охватывает тревожное предчувствие, что судьба уже больше не подарит нам сладкой минуты свидания. Я стараюсь гнать эти мрачные мысли, ведь что бы ни случилось, я всё равно примчусь к тебе, мой любимый, в тот день.
Прилечу синей птицей или загляну в твоё окно белёсой зарянкой. Ты погляди в свой телескоп и увидишь её — волшебную, чистую, ласковую — знай — это я… Как там у нашего Максима Богдановича:
…Буду скучать я в сторонке далёкой,
В сердце любовь затаивши свою,
И любоваться звездой одинокой
Буду в далёком краю.
Глянь же и ты на неё в расставанье,
Может быть, с нею мы взгляды сольём.
Чтобы любви не затихло дыханье,
Хоть иногда посмотри на неё…
Счастья, тепла, радости тебе. Прощай, мой любимый.
Олеся»
Положив прощальное письмо Олеси на стол, Йоган дотянулся рукой до фотокарточки, которая стояла рядом с жёлтой ажурной лампой. Приблизил к глазам и нежно провёл по ней пальцами, не сдержав слёз. Олеся, удивительная, красивая как лесная фея, и словно живая, улыбалась ему с фотографии своей искренней и волшебной улыбкой…
Тяжело поднявшись со стула, он подошёл к окну. Прижав к сердцу маленький фотоснимок, Йоган сквозь слёзы посмотрел в небесную синь, куда синей зарянкой, упорхнула и растаяла его первая юношеская любовь…