Войдя в кабинет начальника уголовного розыска РОВД, Николай обнаружил там постороннего человека. На одном из приставленных к стене стульев сидел добродушный старик, на вид лет шестидесяти пяти, с «цыплячьей» грудью и узкими, косыми плечами, поверх которых нелепым образом торчала небольшая, лысая голова с оттопыренными ушами-лопухами. Непомерно огромный живот покоился на коленях коротеньких ног, безжизненными сосульками свисавшими со стула, и едва касавшимися пола носками изрядно поношенных туфлей. По всей видимости, этот человек переболел в раннем детстве рахитом, оттого и досталась ему на всю оставшуюся жизнь фигура уродца.

Первое, что пришло в голову Николаю от увиденного, – перед ним очередной «терпила», которого обидели местные хулиганы, а, может даже и грабители. Внешний вид этого убогого старика мог запросто спровоцировать их на непотребные делишки. Ну, там, для начала закурить попросить, после чего, нагло вывернув карманы случайного прохожего, дать ему «пенделя», чтобы летел дедуля, не спотыкаясь, хватаясь руками за воздух и радуясь, что это ещё не самый последний день в его жизни.

Строя свои дедуктивные умозаключения, исходя сугубо из внешности посетителя, Николай был несколько обескуражен, когда шеф представил посетителя:

– Алексеич – бывший сотрудник правоохранительных органов, начинавший свою карьеру с органов НКВД. Имеет многочисленные правительственные награды. Сейчас находится на заслуженном отдыхе и в меру своих сил оказывает помощь сыскарям в раскрытии наиболее запутанных преступлений.

Как-то не вязался внешний облик Алексеича с его героическим прошлым, и Николай, с плохо скрываемым недоверием, посмотрел ещё раз на старика, критически оценивая его потенциальные возможности в деле борьбы с преступным элементом.

Старик перехватил наглый взгляд молодого оперативника и, словно подслушав его крамольные мысли, скрипучим голосом произнёс:

– Мно-огие не верят, а зря-я. Ну, да и шут с ними.

В тот момент Николай не придал особого значения этим словам, посчитав, что старик набивает себе цену. А ведь и действительно, чего такого героического мог совершить этот рахитик-переросток в ранние годы своей жизни, когда был молод и полон сил? Он попытался представить старика в облике чекиста, но рахитичный живот и эти худосочные плечи не позволяли отойти от уже сложившегося в его голове стереотипа.

Разговор в кабинете шефа, отнявший у Николая не более пяти минут рабочего времени, закончился фактически ничем. Ему даже показалось, что шеф под благовидным предлогом решил познакомить с Алексеичем, а если быть точнее – представил тому молодого опера. Для чего ему это понадобилось, для Николая было загадкой. Вернувшись в кабинет, он рассказал об этой странной встрече Равилю Коняеву – своему учителю и наставнику. Уж кто-кто, а он в УГРО отпахал добрых полтора десятка лет и был хорошо знаком с подобными оперскими вывертами, под один из которых Николаю довелось только что попасть. Николай высказал свои соображения насчет того, что побывал на неких негласных смотринах, где именно ему была уготована роль осматриваемого, на что Равиль, выразительно подняв вверх указательный палец правой руки, многозначительно произнёс:

– Соображаешь!

Опять какие-то загадки-недомолвки. Вместе с тем, расплывчатый ответ Коняева активизировал в голове Николая некий умственный процесс, и всю оставшуюся часть рабочего дня он лихорадочно вычислял не только причину визита к начальству, но и наиболее вероятные последствия от него.

Ближе к вечеру его дедуктивные размышления прервал заглянувший в кабинет начальник. Не говоря ни слова, он кивнул головой. Данный жест означал одно – Николай должен немедленно следовать за ним.

На этот раз старика в кабинете начальника не было.

Шеф вдруг, ни с того ни с сего, начал расспрашивать Николая о процентах раскрываемости преступлений на обслуживаемой зоне, словно он только вчера объявился в отделе, и эта встреча с подчинённым в его жизни была едва ли не самой первой. Каждое утро все планерки именно с этого и начинались, и всю подноготную оперской работы своих подчинённых начальник знал не хуже их самих. Николай рассеянно слушал задаваемые ему вопросы, механически отвечая на них, а сам ломал голову о причинах «собеседования».

– Сколько в настоящий момент у тебя состоит на связи внутрикамерной агентуры? – прозвучал очередной вопрос шефа.

Николай задумался. Основная оперативная работа им велась «на земле», и именно там он приобретал и внедрял в ряды криминала своих «балбесов», расставляя невидимую человеческому глазу «ловчую» сеть, в которую должны были попадать прохиндеи всех мастей, упорно не желавшие жить по закону. Правда, была в его оперативном активе парочка «наседок», доставшихся в наследство от предшественника. Но толку от них не было практически никакого – один беспробудно пьянствовал, а второй, допившись однажды до зелёных чертиков и едва не угодив в психушку, с ранее не замечавшимся за ним неистовством, ударился в религию. С утра до ночи просиживал он теперь на паперти кладбищенской церкви, клянча милостыню у прихожан.

Обо всём этом Николай и поведал своему шефу, намекнув между делом, что уже в самое ближайшее время намерен раз и навсегда избавиться от «балласта», а их личные и рабочие дела сдать на хранение в архив.

– Ну, зачем же так резко! – заметил шеф. – Кстати, насчёт одного из них сегодня я уже имел разговор. Ты не будешь возражать, если дела этих двоих, как ты выразился, «балластов», мы не в архив сдадим, а передадим для дальнейшей работы в УВД?

Николай не был против такого поворота событий. Тем более, что после очередной проверки, учинённой руководством областного уголовного розыска, в личных делах именно этих двух агентов появились весьма нелестные записи в его адрес. Если там такие умники работают, так пусть забирают это хламьё себе и используют его с наибольшей пользой для общего дела.

Согласившись с доводами шефа, Николай выразил свою готовность хоть завтра передать дела агентов в вышестоящую инстанцию. Но начальник охладил его пыл, резонно заметив, что такие серьёзные вещи с кондачка не делаются, и посоветовал ему самым тщательнейшим образом просмотреть все хранящиеся в делах материалы, вывести необходимые в таких случаях справки, подготовить заключения и сопроводительные письма в ОУР, не забыв при этом направить соответствующие копии в Информационный центр.

Вернувшись в свой рабочий кабинет, Николай пересказал Коняеву содержание разговора с начальником. Тот улыбнулся и загадочно спросил:

– Ну, теперь ты понял, что за пенсионер посетил сегодня нашего начальника?

И, не дождавшись ответа, продолжил:

– Знаю я этого Алексеича. Я ещё под стол пешком ходил, когда он опером в областном уголовном розыске работал. Насколько мне известно, в УГРО он попал из органов госбезопасности после того, как те при Хрущёве подверглись капитальной перетруске. Кем именно он там работал, я не в курсе, но что на службу в Органы он пришёл по комсомольской путевке, ещё когда НКВД возглавлял Генрих Ягода, это я точно знаю. Мужики, работавшие с Алексеичем в уголовном розыске, тоже ничего толком не знают о его энкавэдэшном прошлом, поскольку он ни при каких обстоятельствах не распространялся на эту тему. Но, судя по всему, ему было, что скрывать от коллег по работе. После увольнения из УВД на пенсию он стал подрабатывать «резаком», и сейчас у него на связи состоят самые опытные агенты, используемые для внутрикамерных разработок. Надеюсь, теперь ты понял, в чьи руки попадут твои люди? И уж если Алексеич проявил заинтересованность заполучить этих сексотов, то это означает только одно – он их использует по полной программе. И помяни мои слова – наступит такой момент, когда ты поймёшь, какие скрытые шпионские таланты в них не разглядел!

Последняя фраза Равиля прозвучала не как некий укор в адрес Николая, а скорее как дружеская шутка учителя в адрес ученика, не совсем добросовестно отнёсшегося к выполнению домашнего задания и, по этой причине лишившего себя возможности узнать нечто большее, нежели то, что знал раньше.

Через пару лет супруга Николая надумала рожать, и по её наущению он пошёл по милицейскому начальству, чтобы оно выделило семье хоть какую-нибудь жилплощадь. Его вполне устраивала комната в малосемейной общаге, поскольку мытарства по съёмным квартирам для семьи стали большим испытанием, и рождение первого ребёнка могло усугубить и без того непростые семейные взаимоотношения.

Начальник отдела милиции с пониманием отнёсся к просьбе Николая, и в августе 1978 года его семья вселилась в освобождённую комнату «гостинки» площадью в двенадцать квадратных метров. За предыдущие три года семейной жизни с неоднократными переездами с квартиры на квартиру особого скарба скопить так и не довелось, в связи с чем на свою законную жилплощадь Николай вселился с семьёй буквально за один день, не позабыв отметить это знаменательное событие с коллегами по работе.

А накануне нового 1979 года, возвращаясь поздно вечером домой с работы, он нос к носу столкнулся с… Алексеичем. Оказалось, что в квартире напротив жила его взрослая дочь Наталья, которую он изредка навещал. Случайная встреча с резидентом была скоротечной, и, обменявшись парой дежурных фраз, собеседники любезно распрощались. После этого Николай его в своём доме больше не видел. То ли Алексеич приходил в такие часы, когда опер был на работе, то ли он вообще перестал навещать свою дочь.

Как-то раз Николай поинтересовался у Натальи – куда исчез её отец, на что она ничего определённого не ответила, а он и не стал настаивать на продолжении диалога, полагая, что столкнулся с банальной проблемой отцов и детей.

Летом 1979 года, после успешного раскрытия двойного убийства с расчленением трупов, заслуги Николая на поприще оперативной работы, наконец-то были замечены руководством уголовного розыска УВД, и он получил весьма заманчивое предложение перейти на работу в областной аппарат, в одно из самых закрытых его подразделений. Каково же было его удивление, когда, оказавшись на новом месте работы, Николай вновь встретился с Алексеичем. На этот раз их встреча не была такой скоротечной, как те, что произошли в кабинете начальника УГРО и в коридоре «малосемейки».

В январе 1981 года Николай возглавил вышеуказанное подразделение, и Алексеич перешёл в его непосредственное подчинение. Вот тогда-то Николай и узнал, что в быту Алексеич был человеком весьма общительным. Да и рассказчиком он был интересным – очень много забавных и познавательных историй о работе оперов уголовного розыска было в его «загашнике».

Но, как и прежде, он остался таким же скрытным по всем вопросам, связанным с его энкавэдешным прошлым. Николай неоднократно пытался разговорить его, приводя примеры из жизни, которые в своё время ему рассказывал родственник – отставной полковник органов госбезопасности. Однако все его потуги были тщетны.

Относительно невысокое жалование за работу резидентом уголовного розыска для Алексеича было не таким уж и большим подспорьем к мизерной милицейской пенсии, в связи с чем он вынужден был иметь дополнительный приработок на стороне. Каким-то невероятным образом он смог устроиться на должность начальника первого отдела крупнейшей на Каспии рыбодобывающей организации. Суть его работы на гражданке сводилась к тому, что, просиживая за полставки кресло ответственного работника, он числился самым главным распорядителем секретной документации, спускаемой из вышестоящих инстанций. Добросовестно приходя на работу по утрам, он просматривал подписанные накануне распоряжения руководства о выдаче тому или иному сотруднику секретного документа. Если таких распоряжений не было, Алексеич на весь день был свободен. В случаях, когда документ всё-таки выдавался исполнителю, он договаривался с ним о времени, когда тот принесёт его обратно в секретную часть. Обычно такое происходило в конце рабочего дня, и Алексеич, не утруждая себя угрызениями совести, практически на весь день уходил с работы. О том, что он занимает такую блатную должность, в отделе уголовного розыска никто не знал, даже начальник отдела. Николай, наверно, тоже никогда бы не узнал, если бы не один случай.

Как-то раз поздним июньским вечером, когда в южных широтах день практически сразу переходит в ночь, в квартиру Николая позвонили. Открыв входную дверь, он увидел стоящую в домашнем халате соседку Наталью. Её лицо выражало то ли испуг, то ли смятение.

– Я второй день не могу найти своего отца. По домашнему телефону он не отвечает, а на работе телефон всё время занят. Может быть, трубка неправильно лежит на телефонном аппарате. Всё дело в том, что вчера у его начальника был день рождения, и, как я поняла, изрядно выпив, отец заночевал в своём кабинете. Но это было вчера, а сегодня уже вторые сутки, как я не могу его нигде найти. У него же ведь сердце больное – не дай Бог инфаркт случится, и никого рядом не окажется.

Поначалу Николай не мог сообразить, о каком именно кабинете Наталья ведёт речь. Если о том, где её отец встречался со своей агентурой, то там его в это позднее время однозначно быть не могло. Кстати, последние три дня в отделе он не появлялся, и Николай начал подумывать – уж не заболел ли старик. У руководителя областного УГРО накануне никакого дня рождения не было, равно как и у остальных сотрудников отдела.

Николай осторожно заметил, что не мог её отец застрять на работе, на что Наталья тут же бурно отреагировала.

– Да причём здесь ваша работа! Наверняка, он сейчас вдрызг пьяный спит в своем кабинете в КРХФ, и ему совершенно безразлично, что его родная дочь вынуждена мыкаться по соседям и просить о помощи.

– В таком случае, в чём именно вы видите мою помощь? – поинтересовался Николай.

– Ну, как же, отец много раз рассказывал мне, что вы вместе с ним работаете в УВД. Я понимаю, что отец сейчас это делает на общественных началах, но вы же должны хоть как-то отреагировать на то, что в данный момент он может оказаться в беспомощном состоянии. Я врач, и кому как не мне знать о том, что пьяный может погибнуть, банально захлебнувшись рвотной массой, не окажись рядом с ним человека, который вовремя сможет прийти на помощь. Я убедительно прошу вас – поезжайте к нему на работу, и если с ним всё в порядке, перезвоните мне домой, а ещё лучше – отвезите папу в его квартиру. Я вам денег на такси дам.

– Так, может быть, вам стоит самой съездить к отцу? Вы дочь, и вам решать, как поступать в таких случаях.

– Вы шутите!? Я однажды уже была в подобной ситуации, после чего отец со мной несколько месяцев не общался. После маминой смерти он здорово изменился, причём далеко не в лучшую сторону Я боюсь ему какие-либо замечания делать – сразу на дыбы встаёт, а как подопьёт, так вообще – тушите свет.

Николай слушал Наталью и не знал, как реагировать на её слова. В тот момент она говорила об отце весьма нелицеприятные вещи, которые не состыковывались с обличьем добродушного и почти беспомощного старикана, каким Николай знал всё это время Алексеича. Свои сомнения он тут же высказал Наталье, давая тем самым ей понять, что, возможно, она наговаривает на своего близкого родственника, на что она тут же резко ответила:

– Да что вы вообще знаете о том, кем по жизни был мой отец! А известно ли вам, что это именно он маму до могилы довел, сколько он ей нервов испортил, сколько крови выпил за те тридцать лет, что она с ним жила! Да что там жила – существовала. Мама лишнее слово ему не могла сказать – папаня тут же кулаки в ход пускал. Это с виду он такой тихий паинька, а видели бы вы его в гневе – зверь зверем! Садист он хороший, вот что я вам скажу. Незадолго до своей смерти мама разоткровенничалась со мной, и такие вещи про папу рассказала – не приведи Господи. Но сейчас я не желаю мусолить эту тему. Какой- никакой, он всё-таки мне отец, и дед моему единственному сыну. И я не хочу, чтобы потом все знакомые и друзья, тыкая пальцем вслед, упрекали в том, что я бросила беспомощного отца в трудную для него минуту. А потом, вы знаете, я ведь, наверно, не этого больше всего страшусь. Он мне как-то раз по пьяной лавочке хвастался, что у него на работе в сейфе хранится трофейный пистолет, из которого он когда-нибудь обязательно застрелится. Позора не оберёшься потом на всю оставшуюся жизнь. Да к тому же, если такое действительно произойдёт, другие же люди пострадают – будут потом разбираться, каким образом тот пистолет у него в сейфе оказался, и почему никто об этом ничего не знал. Неужели у него нет начальников рангом повыше, которые по своей должности обязаны знать, что за люди работают в их подчинении? А если он завтра бомбу атомную притащит на работу и будет хранить её в письменном столе?

Николай невольно усмехнулся, представляя, как начальник Алексеича открывает дверцу его письменного стола и находит там всамделишную атомную бомбу. Маленькую такую бомбу, которая в пух и прах разнесёт не только тот письменный стол, но и кабинет, и здание, и всё остальное, что окажется в полукилометре от места взрыва.

Наталья уловила ухмылку на лице Николая и с раздражением в голосе спросила:

– Ну так вы поедете к папе, или мне самой придётся ехать?

– А, может быть, попробовать ещё раз ему позвонить? – вопросом на вопрос парировал Николай.

– Попробуйте, – безучастно ответила Наталья. – Телефон у меня в квартире есть, почему бы не попробовать. Если бы я действительно могла дозвониться отцу, разве стала бы беспокоить вас в столь позднее время? Я пришла к вам за помощью, но, насколько понимаю, вы не горите желанием идти мне навстречу. Поймите правильно, мне сейчас просто больше не к кому обратиться.

«Ну, всё – подумал Николай, – сейчас слёзы начнутся, а я жуть как не люблю женских слез! Придётся соглашаться!»

Денег на такси у неё он брать не стал, а просто позвонил в дежурную часть УВД своему другу – Николаю Шматову, сменившему в прошлом году оперативный простор на непыльную кабинетную работу, и попросил выделить «линейку». Николай машину пообещал подослать, тем более что опергруппа собиралась выехать на осмотр места очередного преступления, и маршрут её движения пролегал мимо учреждения, в котором припозднился Алексеич.

Через полчаса Николай был на месте, а опергруппа на рысях поскакала дальше. Обещали прихватить на обратном пути.

Администрация Каспрыбхолодфлота, в простонародье – «кэрэхафэшки», на ту пору размещалась в неказистом двухэтажном доме, стоящем неподалеку от причала на Золотом Затоне. Рыбодобывающих судов у причальной стенки не было, поскольку все они находились в очередной килечной экспедиции на Каспии.

Несколько минут Николаю пришлось объясняться с вахтёром, стоящим по другую сторону запертой входной двери. Внутрь помещения ночного визитёра он запустил только после того, как через застеклённую дверь внимательно проверил предъявленное служебное удостоверение и убедился, что перед ним стоит не какой-то флотский забулдыга, ищущий напарника для обоюдного распития «Веры Матвеевны», а всамделишный сотрудник милиции.

Окончательно разузнав о цели столь позднего визита, вахтёр подтвердил факт присутствия внутри здания разыскиваемого Алексеича. Судя по всему, пожилой вахтер был старой закалки, из той самой категории людей, которые ничего не утаивали от органов и без особого давления выкладывали всё, что им было известно о том или ином человеке или свершившемся событии. Как бы невзначай, он заглянул в потрёпанную амбарную книгу, испещрённую рабочими записями, и совершенно точно назвал даты, когда начальник «секретки» оставался ночевать в своём кабинете. За неполные полгода таких дней набралось с дюжину.

Обшитая оцинкованной жестью дверь, со встроенной «кормушкой» и лаконичной табличкой поверх неё «Посторонним вход строго запрещен», оказалась закрытой, и Николаю пришлось несколько минут стучать в неё кулаком, прежде чем внутри комнаты послышалась возня.

– Какого лешего надо?! – недовольно спросил Алексеич, спросонья пытаясь разглядеть через «кормушку» человека, в столь поздний час не давшего ему спокойно отдохнуть. – А-а, это ты, ну заходи, заходи. Гостем будешь, а если выпивку принёс – хозяином станешь.

Николай едва успел войти в кабинет, как Алексеич тут же захлопнул за ним дверь, закрыв её на стальную задвижку и какой-то хитроумный запор, подобный тому, что показывали в кинокомедии «Бриллиантовая рука». И, действительно, случись что-либо неладное с человеком, закрывшимся изнутри кабинета на все эти запоры, с такой дверью повозиться придётся весьма основательно. Через единственное в кабинете окно также невозможно было проникнуть с улицы, поскольку оно было защищено довольно мощной стальной решёткой, установленной между двойными рамами.

Пока Алексеич жаловался на то, как у него сильно болит голова, и сколько ему необходимо принять «на грудь», дабы несколько облегчить болезненное состояние, Николай с любопытством разглядывал внутреннее убранство его «берлоги». Стандартный кабинет, размером не более шестнадцати квадратных метров, в котором запросто можно было разместить рабочие места трёх клерков. Именно столько человек сидели вместе с Николаем в аналогичном кабинете УВД. В левом дальнем углу стоял массивный двухтумбовый письменный стол на коротких точёных ножках, с обшитой зеленым сукном столешницей. На столе стояла настольная лампа с абажуром из матового стекла, точь-в-точь такая же, как в популярных фильмах про чекистов. В противоположном углу громоздился огромный засыпной сейф, наверняка изготовленный ещё до революции. Если бы в комнате стоял ещё и кожаный диван, то данное помещение один в один было бы похоже на стилизованный кабинет оперативного сотрудника органов госбезопасности времён Лаврентия Палыча.

Вдоль стены, выстроившись в ряд, стояли четыре современных стула в мягкой велюровой обивке. Ещё один такой стул был приставлен к столу. Николай предположил, что стулья заменяли Алексеичу недостающий кожаный диван, на котором он во времена своей молодости отдыхал в служебном кабинете УНКВД. Неким завершающим мазком чекистского прошлого хозяина кабинета смотрелся висящий над входной дверью портрет «железного» Феликса.

– И чего тебе дома не сидится, чего в такую темень по закоулкам шастаешь? – пробурчал Алексеич.

Николай вкратце рассказал о том, что о его здоровье беспокоится родная дочь, и что столь поздний визит инициировала именно она. Алексеич матерно выругался, после чего добавил:

– Ей не за мной надо следить, а в своё время нужно было за своим муженьком приглядывать, когда он по бабам бегал да дешёвую бормотуху жрал безудержно. И мужа своего про…ла, и сына толком воспитать не может! Парню восемнадцать лет на носу, а он после окончания школы нигде не учится, и работать его не заставишь. Ничего путного из такого оболтуса не выйдет. Однажды я только попытался высказать своё мнение обо всём этом бардаке, так она потом со мной почти месяц не разговаривала. Вспомнила обо мне только тогда, когда денежки в доме кончились. Сразу прибежала: папа, папочка, дай взаймы без отдачи. Можно подумать, что у меня печатный станок под кроватью припрятан, и я эти самые денежки по ночам клепаю! Вот так и живём. Ну, ты чё, действительно водку не привёз?

Вопрос Алексеича застал Николая врасплох, и, несколько растерявшись, он промямлил что-то вроде того, что не за этим ехал к нему в столь поздний час, да и магазины уже закрыты.

– Ну, если Магомед не идёт к горе, то гора идёт к Магомету.

Алексеич достал из ящика стола связку ключей и, выбрав самый большой их них, сунул в замочную скважину сейфа.

Сначала внутри сейфа что-то дренькнуло, потом хрумкнуло, и в довершение всему сильно щёлкнуло. Алексеич повернул хромированную ручку на дверке и с силой потянул на себя. Открывающаяся дверка тихо зашипела, то ли выпуская, то ли всасывая воздух в чрево сейфа, и медленно подалась вперёд. В верхней части толстостенного сейфа имелся ещё один небольшой сейфик, у которого кроме обычного замка было ещё и кодовое устройство, состоящее их четырех небольших колёсиков с цифрами. На двух полках лежали папки с документами и учётные журналы, предназначение которых у Николая не вызвало сомнений. В самой нижней части сейфа лежала обыкновенная обувная коробка, закрытая крышкой с красочной надписью «Саламандра».

Догадки Николая насчёт того, что Алексеич хранит в сейфе туфли, не подтвердились – в коробке лежала початая бутылка коньяка.

– Для особых случаев берегу, – Алексеич торжественно выставил бутылку на стол. – Вот только с закуской у меня совсем швах. Хотя есть продукция подведомственного предприятия, но подойдёт ли она к коньяку, это ты уже сам решай.

Из тумбы стола Алексеич извлёк жестяную банку, не имеющую никаких наклеек и, достав из ящика стола складной нож, ловко вскрыл её. В банке оказалась килька в томатном соусе – известная на всю страну фирменная продукция Астраханского рыбокомбината, вполне приличная, копеечная закуска всех астраханских алкашей. И не только их. В ту пору, спускавшиеся на теплоходах по Волге многочисленные туристы, в буквальном смысле слова, сметали с полок астраханских магазинов эти дешёвые консервы. Знающие люди утверждали, что те же москвичи из них варили вполне приличный борщ. Всё возможно.

На тщетные попытки гостя отказаться от пития благородного напитка хозяин кабинета совершенно не обращал внимания. Он спокойно разлил содержимое бутылки в два гранёных стакана и один из них поставил на край стола, у которого сидел Николай.

– Хочешь, пей всё сразу, а хочешь – частями. Лично я тянуть кота за хвост не собираюсь.

Алексеич за один присест осушил стакан, после чего, зацепив лезвием ножа пару килек, отправил их «в плавание» вдогонку за спиртным.

– Ну, а ты чего сидишь? Или брезгуешь пить со мной? Пей давай!

Николай не привык к подобному хамоватому отношению к своей персоне. А уж если он не горел желанием потреблять спиртное, то никакой, даже самый закадычный друг, не мог заставить его сделать, хотя бы один глоток «огненной воды».

– Ты смотри на него – гордый, твою мать! – Алексеич сказал это с таким видом, словно перед ним был не сослуживец, а, как минимум, доставленный на допрос вражеский лазутчик.

Николай уже начал сожалеть о том, что поддался на уговоры Натальи, и в его голове появилась мыслишка – убраться поскорее восвояси, но, вспомнив про дверные запоры, понял, что тихо смыться из этого кабинета-тюрьмы, ему вряд ли удастся.

Алексеич тем временем начал нести обычную в таких случаях ахинею на тему «Ты меня уважаешь?», но, видя, что гость совершенно безразличен ко всему тому, о чём он говорит, схватил второй стакан с коньяком и в два-три глотка осушил его.

На этот раз закусывать он не стал, а, сев за стол и включив настольную лампу, вперил в Николая свои пьяные зенки. От такого беспардонного поведения со стороны старого чекиста Николаю стало как-то не по себе.

– Пить, значит, со мной не хочешь, трезвенника из себя корчишь. Говорить по душам – тоже не желаешь. Ну, раз так, иди, держать тебя не стану! – угрюмо пробурчал хозяин кабинета. Потом встал из-за стола, одновременно выдвигая ящик и доставая оттуда ключи.

Действия Алексеича Николай расценил как благополучное завершение всего этого бреда и, не дожидаясь, пока тот выйдет из-за стола, направился к двери.

Сколько раз говорил ему Коняев, что поворачиваться спиной к преступнику нельзя ни при каких обстоятельствах! Неоднократно напоминал он Николаю о том, что опер должен ежесекундно контролировать действия противника, не выпуская из поля зрения ни одно малейшее его телодвижение. Но так то – преступник, а находившийся в тот момент за его спиной пьяный Алексеич, был всё-таки коллегой по работе. Так что дальнейший ход событий Николай предугадать никак не мог.

Он успел сделать несколько шагов в сторону двери, как вдруг почувствовал, что в затылок, а, точнее, в то самое место, где находится основание черепа, упёрся холодный металл пистолета.

– Стоять! Не двигаться и не оборачиваться! – последовала резкая команда Алексеича.

Отлично понимая, что пьяный человек непредсказуем, Николай подчинился его требованию, лихорадочно соображая, как вести себя дальше. В принципе, ему ничего не стоило провести молниеносный приём с нырком под руку вооруженного человека и последующим его обезоруживанием. Но он не знал реальных возможностей отставного чекиста, которого в своё время наверняка обучили противодействовать подобным штучкам. Не видел он и того, в каком положении находится его указательный палец на спусковом крючке пистолета. Вероятнее всего, он не смог бы провести свой хитрый приём, а вот пулю в затылок наверняка бы схлопотал. Николай даже представил, как застреливший его отставной энкавэдешник, вторую пулю пускает себе в висок, и как возвратившаяся опергруппа, взломав входную дверь, осматривает место разыгравшейся кровавой драмы. А потом жена и родители будут лить горькие слёзы на его похоронах…

– Ну, чё, ещё не обгадился? – прервал его мысли Алексеич. – А многие в таких случаях и под себя бы пошли, уж поверь мне, старому чекисту. Расслабься, не собирался я в тебя стрелять. Живи!

Николай услышал, как Алексеич шаркающей походкой вернулся к столу и, бросив пистолет в ящик, тяжело плюхнулся на стул.

– Так и будешь стоять истуканом? Иди сюда, разговор имеется.

Поворачивался Николай осторожно, всем телом. От его взгляда не ускользнуло, что ящик стола, куда Алексеич только что положил пистолет, наполовину выдвинут.

«Пьяный, пьяный, а соображает!»

– Вот ты со мной выпить не пожелал, а ведь я догадываюсь почему. – Алексеич небрежно ухватил двумя пальцами пустую бутылку и, убедившись в том, что в ней не осталось ни капли спиртного, сунул в мусорную корзину. – Это тебя моя Наташка настропалила! Мол, папаня алкаш конченый, ожидать от него можно всякое. Ведь правда же, она тебя подогрела?

– Неправ ты, Алексеич, – попытался оправдаться Николай. – Повторяю, Наталья о здоровье твоём печётся.

– Ладно, хватит! – на полуслове оборвал Алексеич. – О чём она печется, и чего от меня хочет, я и сам знаю! Да и не об этом я с тобой хотел поговорить. Ты в органах всего ничего проработал. Что-то из оперской кухни, конечно же, знаешь, иначе бы тебя не поставили начальником отделения. Тем не менее, должен заметить, что о многом из того, чем занимались в своё время люди типа меня, ты даже и не предполагаешь. А порой о таких вещах надо знать. Придёт время, и ты поймёшь, к чему я сейчас затеял весь этот разговор. Если, конечно, захочешь напрягать извилины и не попытаешься забыть обо всём, что я скажу, как только покинешь стены этого кабинета.

Алексеич встал из-за стола и подошёл к сейфу. На этот раз он набрал кодовое число на дверце встроенного сейфика. Открыв её, он выгреб оттуда с дюжину пистолетов и револьверов. Среди этого арсенала был и здоровенный кинжал со свастикой на массивной рукоятке.

– Как ты думаешь, откуда я всё это раздобыл?

– Трофеи с войны?

– А вот и не угадал. Ты, наверно, не знаешь – на войне мне не довелось побывать, хотя и писал рапорта о направлении на фронт. Но начальству, наверно, виднее было, где меня использовать с большей пользой для дела. Все эти «волыны» я экспроприировал у многочисленных врагов народа и бандюков, с которыми довелось встретиться в разные годы. А финяк этот я у одного калмыка забрал, когда вместе с другими сотрудниками в конце сорок третьего года участвовал в операции по выселению этих фашистских пособников. Правда, калмыка того мне застрелить пришлось. А что оставалось делать, если он с этим финяком на меня набросился и едва не зарезал? И не только его пришлось пришить. По законам военного времени уничтожению подлежали все, кто мог знать о человеке, сотрудничавшим с фашистами, но не «цинканувших» об этом в органы.

– А, может быть, тот калмык и не сотрудничал вовсе с немцами, а кинжал нашёл или украл у них? – осторожно предположил Николай.

– Ну да уж, куда там – нашёл! У этих сволочей не только ножи находили, но и кое-что похлеще. У одного такого «коллекционера» при осмотре чабанской точки пушку-«сорокапятку» нашли! Для чего она ему понадобилась – отару охранять? С такими людьми особо не церемонились. «Тройка» на месте составляла соответствующий документ, и владелец «трофея» незамедлительно отправлялся к праотцам. По секрету скажу – самому неоднократно приходилось приводить в исполнение приговоры, и нисколько об этом не сожалею. Нехрен разводить сюсюканья со всей этой вражьей сволотой! Будь моя воля – всех этих мерзавцев поставил бы к стенке!

– Насколько я знаю, – осторожно прервал собеседника Николай, – среди калмыков были и нормальные люди, самоотверженно воевавшие с фашистами.

– Их можно по пальцам пересчитать! – безапеляционно констатировал Алексеич. – Ты, наверно, не знаешь, что ещё до войны калмыки поднимали бузу за свою самостийность, но после того, как им дали по сусалам, притихли немного. А когда началась война, и немцы стали наступать через калмыцкие степи, вот тут-то они и показали своё вражье рыло. Сколько вреда они тогда принесли Красной Армии! И воду в колодцах травили, и в спину бойцам стреляли, и посты вырезали. Видел фильм «Максим не выходит на связь»? Так вот, эти события происходили в Калмыкии. Я лично знал командира той разведгруппы, поскольку ещё до войны работал вместе с ним в органах. Спалили сволочи всю группу – сдали фрицам с потрохами, а посему у меня был свой счёт к этим мразям. Я и сейчас не верю ни одному калмыку, и, если кто-то из них и попадает на работу в милицию, крайне осторожно отношусь к таким людям. Ничего хорошего от них не жди.

– Ну, если в каждом человеке видеть потенциального врага, причём только по причине того, что он является представителем какой-либо нации или народности, то тогда в эти самые враги можно смело записывать едва ли не всё население страны!

– Да-а, крепко вдолбили тебе в голову чушь! А ты у своих родителей поспрошай – как оно было на самом деле, в их молодые годы. Скольких врагов тогда было изобличено, которые повсеместно вредили строительству нашего государства!

Николай вдруг вспомнил учебники, по которым учился в первом классе. В пятьдесят восьмом году купить новые учебники было практически невозможно, и по этой причине первоклашки довольствовались тем, что им выдавали в школьной библиотеке. Тогда-то он и обнаружил, что кое-где книгах вырезаны отдельные страницы, а также заретушированы чёрной тушью отдельные лица на фотографиях и подписи под ними, по которым можно было узнать фамилию закрашенного человека. Больше всего цензуре подвергся учебник «Родная речь», в котором был вырезан даже титульный лист.

Позже он узнает, что на обратной стороне титульного листа был помещён красочный портрет генералиссимуса Сталина, а на заретушированных фотографиях изображены высокие чины СССР. Много позже, учительница истории расскажет своим ученикам о том, как она вместе с другими учителями, по специальному предписанию РОНО, «чекрыжила» в книгах неугодные властям материалы. Дело сие они делали весьма добросовестно, поскольку за некачественное исполнение предписания вышестоящего начальства, директор школы мог запросто лишиться работы, да и им самим не поздоровилось бы.

За то время, пока Николай обучался в школе, а потом и в техникуме, о событиях, происходивших в стране за последние десятилетия, в учебниках была представлена весьма скудная и однобокая информация. До шестого класса в них можно было увидеть массу материалов о Никите Хрущёве, фотография которого мелькала практически во всех исторических периодах становления советского государства. А потом был Октябрьский Пленум, и Хрущёв слетел со всех занимаемых постов. На этот раз, уже его персона подверглось обязательной ретуши и «обрезанию» в школьных учебниках. И не только в них. На свалке, расположившейся на окраине рабочего посёлка, в котором проживала семья Николая, неизвестные личности несколько дней жгли рулоны кинопленки, на которых во всех ракурсах был отснят волюнтарист Хрущёв. Николай с пацанами, использующие территорию свалки для игры в «казаки-разбойники», стащили несколько рулонов киноплёнки из целлулоида и потом использовали её для массового производства «дымовушек». Закончилось это тем, что однажды они едва не подожгли родную школу, и на педсовете вполне серьёзно был поставлен вопрос об отчислении виновников из школы. Обошлось, однако.

Уже работая в милиции, Николай попытался восполнить пробел в знаниях истории собственной страны, но и тут он не смог найти ответа на многие вопросы. В кинофильмах частенько показывали Дзержинского, иногда Менжинского, но практически ничего не говорилось об их последователях, возглавлявших правоохранительные органы СССР в предвоенные и послевоенные годы. В открытой прессе иногда мелькали фамилии Ежова и Берии, которых обвиняли в организации массовых репрессий против собственного народа.

О существовании такой личности, как Генрих Ягода, Николай узнал от своего тестя – отставного офицера пограничных войск. Но и он никогда не заводил разговоров о событиях тех далеких лет, всячески уходя от вопросов зятя.

И вот сейчас Николай получил реальную возможность разговорить Алексеича. Он рассчитывал на то, что находящийся под изрядным подпитием ветеран НКВД, клюнет на его закамуфлированные вопросы, которые будут строиться на фразах типа: «Не может быть!», «Не верю!», «Такого никогда не было!» В таких случаях, доказывая обратное, собеседник вынужден приводить весьма веские аргументы, основанные на собственной практике работы в правоохранительных органах. А коли так, то он обязательно расскажет о том, о чём до этого никогда никому не рассказывал. Обычный оперской приём.

Дабы не спугнуть собеседника не совсем корректным вопросом, разговор надо было построить таким образом, чтобы опытный оперативник, будь он даже пенсионером, ничего не заподозрил, и упустил тот самый момент, когда начатое обсуждение щепетильной темы войдёт в нужное для его собеседника русло.

– А каким образом вам достались остальные трофеи? – Николай кивнул в сторону лежащей на столе кучи оружия.

– О-о, об этом можно долго рассказывать, – многозначительно произнёс Алексеич. – Это мизерная часть из того, что я сохранил на память! Большую часть аналогичных пистолетов и револьверов я в своё время сдал по акту. Это только те стволы, за которые никакой отчёт не требовался. Сам понимаешь, когда без свидетелей находишь бесхозный пистолет, то нет никакой необходимости докладывать об этом факте вышестоящему начальству. А так, глядишь, со временем неучтённая волына могла и пригодиться, хотя бы для того, чтобы надолго засадить неуловимого бандюгана, которого иными способами упрятать в тюрягу не представлялось возможным.

– Неужели вам приходилось прибегать к столь неординарным способам борьбы с преступным элементом за период работы в НКВД?

Николай специально акцентировал внимание на этом грозном ведомстве с тем, чтобы разговор плавно перешёл в нужное русло. Но, судя по всему, Алексеич не проглотил эту «наживку».

– А причём здесь НКВД? – возмутился он. – Ну да, кое-что я экспроприировал ещё в бытность работы в органах. Но так ведь после того, как я оттуда ушёл, без малого четверть века миновало. Ты что же думаешь, работая опером УГРО, у меня не было возможности изымать неучтённые стволы?

Алексеич замолк, размышляя о чём-то своём. Потом он стал перебирать лежащее на столе оружие, почему-то проверяя наличие патронов в каждом из них. Потом достал из ящика стола тот самый пистолет, из которого целился в Николая, и, нежно поглаживая затвор, с некой гордостью в голосе произнёс:

– А вот этот браунинг я действительно экспроприировал в бытность службы в органах. Как сейчас помню, произошло это 23 февраля тридцать восьмого года, на двадцатую годовщину РККА. Брали мы тогда одного отставного военного, который на фронт попал ещё при старом режиме, в пятнадцатом году. После революции он продолжил службу в Красной Армии и даже дослужился до командира кавалерийской части. В тридцать пятом году по состоянию здоровья ушёл в отставку и переехал жить в Астрахань. Здесь он был назначен на руководящую должность на судостроительный завод, который на ту пору имел оборонное значение. В начале февраля тридцать восьмого на том заводе случился сильный пожар, от которого сгорел цех, выпускавший оборонную продукцию.

Особо разбираться не стали, и во всех грехах обвинили «кавалериста». Учли и его военную службу при старом режиме, и то, что, находясь уже на службе в РККА, он неоднократно общался с Тухачевским и даже Троцким. Наверно, именно последний факт и сыграл роковую роль в его судьбе. Всё дело в том, что при обыске в квартире арестованного, в тайнике был обнаружен вот этот самый браунинг. Сам по себе факт хранения огнестрельного оружия по месту жительства не мог являться отягчающим обстоятельством, тем более, что пистолет сей был наградным с соответствующими документами. Но на щёчке пистолета была закреплена латунная пластина с гравировкой следующего содержания: «Красному командиру Сизову А.С. в ознаменование 5-й годовщины РККА. Лев Троцкий».

Этой дарственной бирки было вполне достаточно, чтобы против владельца пистолета выдвинуть обвинение в причастности к деятельности антигосударственной троцкистской организации. Арестованный поначалу не признавал свою вину, но потом под давлением неопровержимых доказательств во всём сознался и «прицепом» потащил за собой ещё несколько человек из числа сослуживцев. Следователя НКВД, который вёл то дело, наградили орденом. Много позже, кажется, в году пятьдесят пятом, этого следователя обвинили совершенно в обратном, лишили всех наград и осудили на десять лет лагерей. В зону он так и не попал – его труп был обнаружен на пересылке. По всей видимости, зэки каким-то образом прознали, с кем они сидят в одной камере, да и придушили его втихаря.

– А как же этот пистолет к вам попал? – поинтересовался Николай.

– Всё очень просто. Когда с занимаемой должности сняли наркома Ежова, вновь пришедший Берия устроил капитальную перетруску личного состава наркомата. Некоторых моих сослуживцев уволили с работы и даже посадили, а остальных перевели на должности, не связанные с оперативной работой. Меня эта участь тоже не миновала, но, тем не менее, я не особо переживал о случившемся, поскольку назначили меня на должность коменданта управления, и на этой должности можно было дослужиться до более высокого звания, нежели на прежней. Да и риска было куда меньше.

Так вот, когда я заступил на новую должность, в мои должностные обязанности входил контроль за уничтожением изъятого холодного и огнестрельного оружия. Стволы вносили в акт об уничтожении, отвозили в литейный цех одного из астраханских заводов, и сваливали их в вагранку. Правда, в этом процессе было одно слабое звено. Сам понимаешь, что моему вышестоящему начальству тоже хотелось иметь левые стволы. Так, на память. Поэтому приходилось мухлевать, и часть уничтожаемого оружия ныкать ещё до того, как оно попадало в переплавку. Риск, конечно же, был огромным, потому как левые стволы могли засветиться в случае ареста их новых владельцев. Тогда такое было вполне возможно. Чтобы избавить себя от лишних проблем, я засверливал номера на оружии, чтобы потом самого не поставили к стенке. Ну, а там где льется сладкая водица, как не напиться? Вот и притырил себе этот браунинг. Хочешь, тебе его подарю? Прямо сейчас. Мне не жалко.

Хитрый, однако, этот Алексеич – наверняка догадывался о предсказуемости ответа собеседника. Кто знает, насколько тёмное прошлое было у данного ствола, и где он мог засветиться с того самого момента, как сошёл с конвейера заграничного оружейного завода! А ну как не только в руках расстрелянного красного командира и ныне здравствующего Алексеича он успел побывать! Словно подслушав мысли Николая, Алексеич сокрушённо изрёк:

– Одно только жаль, нет к этому пистолету боеприпасов. Один- единственный патрон остался. Я его из ствола, почитай, лет десять не извлекал. Так, на всякий случай.

– Ваша дочь мне сказала, что вы как-то грозились застрелиться. Уж не из этого ли пистолета?

– Дура! – резко оборвал собеседника Алексеич. – С её поганым языком недолго и в тюрьму загреметь! Если бы мозгами немного шевелила, а не сплетни разводила, глядишь, и судьба у неё совсем иначе сложилась. А так – пустышка пустышкой. Вся в мать пошла. Та тоже языком лишнее молола. Всё пыталась уличить меня в том, чего я никогда не делал. Сначала к каждой юбке ревновала, а потом, когда меня из органов попёрли, стала обвинять в том, что я участвовал в расстрелах репрессированных. Мол, за это и выгнали. Я ей пытался объяснить, что этим делом занимались совсем другие люди, но она и слушать не хотела. Я решил бросить её, но она пожаловалась в партком УВД, и там мне такой разгон устроили, что мысли о разводе я больше и не вынашивал. Портить свою карьеру из-за этой дуры у меня не было никакого желания. Даже после официального увольнения из милиции, я не смог ни минуты засиживаться в квартире. Ты думаешь, я просто так в «резаки» подался и на вторую работу устроился? Всё это сделал не из-за денег, а только ради того, чтобы её гуммозную рожу не видеть и истеричный голос не слышать. Супруженька моя разлюбезная сама себя до инфаркта довела, а дочь в её преждевременной смерти теперь меня обвиняет.

Алексеич замолк, тупо уставившись на зажатый в руке браунинг. У Николая мелькнула в голове не совсем хорошая мыслишка, и, чтобы отогнать её, он решил перевести разговор в несколько иное русло.

– Вот вы сказали, что приговорённых к смерти расстреливали другие люди. Если не секрет, не расскажете, как всё это происходило? В кино как-то показывали о том, как в войну расстреливали и вешали изменников родины и пособников фашистов. А как это до войны происходило?

Алексеич немигающим взглядом смотрел на Николая и молчал. От этого продолжительного взгляда у него неприятно защемило под ложечкой, и он уже был не рад, что задал свой вопрос.

– А оно тебе надо? – наконец-то изрёк Алексеич. – Будешь ли ты спокойно спать после всего того, что я расскажу тебе о том, что знаю и что видел?

Николай неопределенно пожал плечами.

– Запомни, сынок, если в те годы кого-то и расстреливали, значит, это было нужно. Ты что же думаешь, контры в стране вообще не существовало? Если бы со всеми этими врагами народа, террористами и вредителями не боролись самыми жёсткими методами, ещё неизвестно, что сталось бы со страной сейчас. Сюсюканье с такими людьми свидетельствует о слабости государственного строя, и, как только они это начинают понимать, сразу садятся государству на шею, каждый жируя в меру своих способностей и возможностей. Не отрицаю, были, конечно, и перегибы в работе органов, за что позже все виновные понесли суровое наказание. Но это скорее исключение из правил, нежели система. А теперь на каждом углу трындят, что Сталин и его окружение репрессиями занимались. Если бы не занимались, может быть, и СССР давно рассыпался, как карточный домик!

Алексеич вновь ушёл в себя. По его лицу можно было судить, что он вспоминает о чём-то таком, что требует обязательного выхода наружу. Николай не ошибся в своих догадках.

– Смотрел я все те документальные кадры с расстрелом предателей. Туда им и дорога. Все они отлично знали, на что шли, и винить должны только самих себя. Как и те, что ещё до войны втихаря вредили становлению советского государства. В тридцать шестом году я допрашивал одного кулацкого отпрыска, который вывел из строя три новеньких трактора, закупленных для астраханских колхозников. Так вот, он так нагло себя вёл на допросе, что я едва сдержался, чтобы не застрелить его прямо в своём кабинете. Его потом к «вышке» приговорили, и я специально спускался в расстрельную комнату, когда приговор приводили в исполнение. Совсем иначе запел, скулил, словно пёс шелудивый, о пощаде молил.

– Расстрельная комната, что это такое? – поинтересовался Николай.

Алексеич вновь уставился немигающим взглядом на назойливого собеседника, но на этот раз неуместный вопрос комментировать не стал.

– Расстрельная комната – она и есть расстрельная комната. В нашем управлении она находилась в подвале, где прежним владельцем этого купеческого дома был устроен ледник. До революции холодильников не было, а скоропортящиеся продукты надо было где-то хранить. Для этой цели наиболее зажиточные граждане в подвальных помещениях своих особняков оборудовали специальные комнаты, куда ещё зимой по специальному лотку сбрасывали вырубленные на Волге куски льда. Потом лаз к этому лотку наглухо заделывался до следующей зимы, а в комнату можно было попасть через дверь, выходящую в общий подвал. Изнутри ледник имел деревянную обшивку с засыпкой из опилок. Такая теплоизоляция позволяла до глубокой осени поддерживать холод в леднике. Лёд со временем подтаивал, и талая вода через специальный водовод уходила в канализацию, а оттуда напрямую попадала в Кутум. Окон в леднике не было вообще, а освещение осуществлялось за счёт одной маломощной электрической лампочки, включавшейся по мере надобности. Света от той лампочки было не больше, чем от стеариновой свечи, и прежде, чем что-то можно было разглядеть в леднике, нужно было провести там несколько минут.

Арестантов, приговорённых в высшей мере наказания, из «Белого лебедя» доставляли в «воронках» поздно вечером, и в одном из следственных кабинетов Управления им зачитывался приговор суда. Если до этого была апелляция со стороны осуждённого, то оглашался вердикт вышестоящей судебной инстанции. Как правило, оправдательных постановлений Верховного суда по расстрельным делам никогда не было. Потом приговорённым предлагалось пройти в душ, где они обязаны были хорошенько помыться и сменить одежду, прежде чем вновь вернутся в следственный изолятор, где будут ожидать своей участи.

Обречённые не догадывались, что «душ» и был тем самым местом, где их душа покинет бренное тело. Войдя вместе с охранником в полутёмное помещение, приговорённый практически на ощупь передвигался к стене, на которой поблёскивал хромированный рожок душа. Пока он к нему делал свои последние в жизни шаги, второй охранник, постоянно находившийся в расстрельной комнате, стрелял осуждённому в затылок из заранее заряженного револьвера.

– А если конвоир промахивался? – полюбопытствовал Николай.

– Промахивался? – усмехнулся Алексеич. – Как он мог промахнуться, если стрелял с расстояния в один метр?

– Но если стрелять с такого близкого расстояния, то кровь расстреливаемого наверняка забрызгает самого расстрельщика? – не унимался Николай.

– М-мда, как ты далёк от всего этого.

Алексеич взял со стола первый попавшийся наган и, сунув его в руку Николаю, приказал:

– Целься мне в шею. Не боись, наган не заряжен.

После того, как Николай выполнил это дурацкое приказание, Алексеич, ухмыляясь, изрёк:

– Ну и как, вот ты лично промахнулся бы? Вот то-то и оно. А те ребятишки из расстрельной команды свою руку набили до такой степени, что умели стрелять не только в затылок, а в ту его часть, откуда кровь фонтаном никогда не брызгала. Если ты подзабыл анатомию человека, то я должен напомнить тебе, что есть у человека один такой внутренний орган, который мозжечком называется. Его особенность заключается в том, что кровеносных сосудов в нём минимум, а вот всяких там нервных центров больше, чем предостаточно. Попавшая в него пуля вырубает всю нервную систему в человеческом организме, и смерть наступает практически мгновенно. По этой же причине кровь не пульсирует фонтаном из раны, а сочится тонкой струйкой, поскольку сердце уже не бьётся.

Николай мысленно представил описываемую собеседником жуткую картину расстрела, и ему стало не по себе. А Алексеич, тем временем, продолжал:

– Труп за ноги привязывали к верёвке, опускаемой со двора Управления через люк, и по лотку вытаскивали наружу. За пару-тройку часов непрерывной работы расстрельной команды, трупов набиралось на парочку тентованных грузовиков, и той же ночью их вывозили на полигон, располагавшийся в пригороде Астрахани. Там трупы сваливались в заранее приготовленные ямы, где и закапывались. Полигон был огорожен колючей проволокой и обеспечен круглосуточной охраной. Это было сделано на тот случай, если кто из посторонних попытался бы сунуть туда свой любопытный нос. Рассказывали, что один такой любознательный однажды был задержан на территории полигона, куда он проник, несмотря на запрещающие надписи на колючке. В ближайшую же ночь он составил компанию тем, кого привезли закапывать.

– А не проще ли было расстреливать осуждённых прямо там, на полигоне?

– А кто мог дать гарантию, что они не начнут бузить прямо в машинах, пока их везли на полигон, и не разбудят всю округу? А хуже того, начнут разбегаться в разные стороны? Их что, отстреливать прямо на улицах? Не-е, на такое никто бы не пошел. Ты представляешь себе, что бы началось в стране, если произошла бы утечка информации о массовых расстрелах? Это сейчас я тебе рассказываю, практически не боясь за возможные для себя последствия, а в те времена за утечку подобной информации меня самого поставили бы к стенке. Да и ты, однозначно, составил бы мне компанию. Сейчас всё намного проще, но, тем не менее, я настоятельно рекомендую тебе не болтать никому о том, что я тебе сейчас рассказал. Нас-то-я-тель-но рекомендую! Может быть, когда-нибудь и наступит время, и секретные архивы органов госбезопасности станут доступными широкой общественности. Но только не сейчас. Да и вряд ли люди узнают всю правду о том времени.

Алексеич хотел сказать ещё что-то, но в этот момент за дверью послышались голоса. Он быстро сгрёб со стола весь свой арсенал, и препроводив его в сейф, захлопнул дверцу. Браунинг засунул за пояс брюк, давая тем самым понять Николаю, что с ним он не расстанется ни при каких обстоятельствах.

Потом Алексеич спокойно пошёл к входной двери, в которую снаружи уже стучались.

Алексеич сопроводил Николая до самой машины, где ещё раз заявил о том, что ни за какие коврижки сегодня никуда не поедет, о чём и попросил его передать своей дочери, которая наверняка ещё не спит. Уже садясь в машину, Николай оглянулся. Подошедший к нему практически вплотную Алексеич, дыша коньячным перегаром, тихо произнёс:

– Забудь обо всём, про что я сегодня рассказывал. Тебе же спокойней будет жить.

После откровенного ночного разговора Алексеич ни разу не затрагивал эту, весьма щепетильную тему, а Николай и не пытался даже продолжать тот ночной диалог. Единственное, что его подспудно волновало, так это наличие арсенала у резидента. Кто знает, в чьи руки он мог попасть. Хотя все эти сомнения тут же разбивались о железобетонные доводы, которые Николай сам же и выдвигал – пока владельцем того сейфа был отставной энкавэдешник, его содержимое вряд ли кому могло достаться просто так.

Алексеич, судя по всему, тоже дёргался по поводу того – сдаст его опер или не сдаст. А когда понял, что Николай не из тех людей, кто «стучит» на всех и вся, успокоился.

Как бы сложились дальнейшие события в жизни обоих героев, можно только гадать. Но судьбой было уготовано произойти тому, что в итоге произошло.

Через месяц у Алексеича случился обширный инфаркт, от которого он скончался в собственной квартире, и его тело было обнаружено дочерью несколько дней спустя. Она-то и вызвала сотрудников милиции. А чуть позже руководству КРХФ понадобились ключи от того самого сейфа в кабинете «секретки», чтобы передать находящиеся в нем секретные документы вновь назначенному на эту должность человеку. Ключи от сейфа Наталья обнаружила во внутреннем кармане пиджака своего отца и передала их прибывшему представителю КРХФ. В тот же день из КРХФ поступил вызов в милицию. Причина предсказуема – при комиссионном вскрытии сейфа, в нём был обнаружен арсенал неучтённого нарезного оружия.

Узнав об этом, Николай облегчённо вздохнул – угроза возможного попадания стволов в весьма сомнительные руки миновала. На радостях он даже не поинтересовался, что за оружие было изъято.

А месяц спустя произошло непоправимое.

После смерти отца Наталья изредка посещала его квартиру. Ей всё казалось, что трупный запах никак не может выветриться из помещения. Она уже и все занавески перестирала, и полы с нашатырём вымыла, и все личные вещи отца в мусорку выбросила. Даже кресло, в котором он скончался, не пожалела. А запах как был, так и не уходил никуда. Чтобы окончательно привести квартиру в надлежащее состояние, она затеяла в ней ремонт с заменой обоев и покраской дверей и полов. К этому процессу она даже сына своего подключила, чтобы хоть как-то отвлечь его от праздного времяпрепровождения. После смерти деда тот стал совсем неуправляемым – дерзил в ответ на замечания. На довод матери: «Если не поступишь в этом году в институт, осенью в армию пойдешь служить», отвечал: «Армия не тюрьма, пугать ею меня не надо. А то, что не поступлю в институт, так это на твоей совести будет – мне к экзаменам надо готовиться, а ты меня к этому ремонту пытаешься привязать!»

После этих слов Наталья отстала от сына. Более того, она разрешила ему временно пожить в отцовской квартире и даже оставаться там ночевать, чтобы ему никто не мешал готовиться к экзаменам. Знать бы ей, чем закончатся все эти «педагогические эксперименты».

В первых числах августа Николая вызвал к себе начальник областного отдела уголовного розыска. По его озадаченному лицу было видно: что-то произошло.

– Ты исключил своего умершего резидента?

– Ещё на прошлой неделе.

– А почему так поздно? Что, нельзя было это сделать сразу, как только стало известно о его смерти?

– Ну, так ведь сами понимаете, пока подобрал материалы в его личном деле. Опять же, его дочь свидетельство о смерти не сразу принесла. Пока то, да сё, почти две недели и ушло.

– Медленно работаем, медленно, – недовольно поморщился полковник. – Из-за твоего резидента я сегодня уже получил взбучку от генерала.

– А что случилось?

– А то и случилось! Сначала он припомнил мне об арсенале, что у покойника хранился на второй работе. Вот ты, неужели не знал, что у него было неучтённое оружие?

Начальник пристально посмотрел Николаю в глаза.

Выдержав этот пронзительный взгляд и даже глазом не моргнув, Николай с обидой в голосе нагло соврал:

– Да откуда же мне было знать, что он в каком-то сейфе хранит оружие? Я и про вторую-то его работу совершенно случайно узнал от его дочери. Мне что теперь, обыски устраивать у всех своих «резаков» и «балбесов»?

– Обыски устраивать не надо, но знать, чем все эти люди живут, ты просто обязан! Должность у тебя такая – знать всё обо всех. И не просто знать, а вовремя докладывать мне о любой мало-мальски интересной информации из личной жизни подсобного аппарата.

Знал бы полковник о содержании того ночного разговора, сейчас наверняка совсем по-иному стал разговаривать… Слава богу, что Николай о той истории никому из сослуживцев и словом не обмолвился – наверняка «настучали» бы шефу.

– Ладно. Я тебя чего вызвал. Ты сводку за прошедшие сутки читал?

– Да когда же я мог успеть, если с её содержимым я могу ознакомиться у секретаря только после того, как вы на ней свои резолюции проставите!

– Не умничай! Мою резолюцию ты успеешь ещё прочитать. А пока я ввожу тебя в курс происшедшего. Вчера вечером в квартире твоего бывшего резидента был застрелен его внук. Я не склонен думать, что это умышленное убийство, скорее всего – несчастный случай, фатальное стечение трагических обстоятельств. По подозрению в убийстве задержан бывший одноклассник погибшего. Оба сдавали экзамены в один и тот же институт, вот и зачастил дружок к потерпевшему, пока тот, проживая в квартире деда, фактически остался без родительского присмотра.

Со слов подозреваемого, пистолет, из которого он случайно застрелил своего друга, сам потерпевший нашёл в одном из шкафов в квартире деда. Самое любопытное, что на том пистолете есть табличка с дарственной надписью, а фамилия и инициалы владельца именного оружия полностью совпадают с фамилией и инициалами подозреваемого. Одно только никак не вяжется – из надписи на той табличке следует, что пистолет был подарен командиру Красной Армии, а дарил ему этот пистолет сам Лев Троцкий. Я поначалу подумал, что пистолет принадлежал кому-нибудь из родственников подозреваемого, но выяснилось, что фамилия ему досталась от матери, которая одна воспитывала сына, и в её родне до третьего колена не было военнослужащих. Скорее всего, парень говорит правду, и пистолетик действительно принадлежал твоему резиденту. Наверняка экспроприировал в своё время у какого-нибудь репрессированного вояки, и на свою беду сохранил до сих пор.

Одного только не могу понять – зачем он его домой принёс? Ведь в пистолете том всего один-единственный патрон был, да и тот в стволе находился. Пацаны посчитали, что патронов в пистолете вообще нет. По-крайней мере, их не оказалось в извлечённом ими магазине. Стали разбираться, что к чему, как работает механизм пистолета, как предохранитель в боевое положение переводится. Вот тут-то и произошла трагедия. Подозреваемый машинально надавил на спусковой крючок и пистолет выстрелил. Пуля угодила потерпевшему в шею и серьезно повредила позвоночник. Выстрел услышали соседи, они-то и вызвали милицию. Пока те приехали, пацан скончался. Такие вот события у нас вчера произошли.

– Да-а, бывает же такое совпадение обстоятельств, – многозначительно произнёс Николай.

– Ты это о чём?

– Да о совпадении фамилий! Надо же такому случиться. – Николай понял, что едва не проболтался о том, что ему известна история, произошедшая в своё время с этим пистолетом.

– Да, да, совпадение действительно какое-то роковое, – подтвердил полковник. – Я тоже об этом думал. Кстати, а ты и об этом пистолетике тоже не знал?

На этот раз Николай был настороже и не дал повода начальнику усомниться в искренности своих слов. Конечно же, он ничего не знал о существовании данного пистолета, а если бы и знал, незамедлительно сообщил бы об этом факте своему шефу.

Судя по всему, полковник поверил Николаю. Но, на всякий случай, велел написать подробный рапорт с изложением содержимого неформальных разговоров с Алесеичем за последние месяцы. Особо следовало отметить его душевное состояние, а также поступавшие от него жалобы на жизнь и всё остальное, что могло бы заинтересовать следственные органы. При этом слово «резидент» в том рапорте необходимо было заменить на «внештатный сотрудник милиции», чтобы у следователя прокуратуры не возникло лишних вопросов к сотрудникам уголовного розыска

Отлично понимая, что следователь прокуратуры обязательно доберётся до Натальи, и та наговорит ему много чего лишнего, Николай не стал скрывать факт ночного посещения Алексеича, красочно расписав в своём рапорте, как тот жаловался на свою непутёвую дочь и не менее непутёвого внука. Всё остальное осталось между строк…

Трофейный пистолет сделал своё чёрное дело, последним роковым выстрелом из тёмного прошлого прервав род отставного энкавэдэшника. Может, это и было страшным наказанием, карой небесной, которая может постигнуть любого, кто лишал жизни других людей.

А в том, что Алексеич в своё время приложил руку к расстрелу осуждённых, Николай нисколько не сомневался.

Поделиться: