Мабас, это вовсе не Магас – новая столица Ингушетии. Мабас — Кандагарская тюрьма и ничего более.

Немногие из бывших советских граждан, живущих сейчас в России и за её пределами, могут похвастаться тем, что имели возможность побывать в этой средневековой цитадели страха и смерти в качестве туристов или хотя бы сторонних наблюдателей. А уж находиться в ней в качестве узника – такое я не то, чтобы припомнить, но даже и предполагать не хочу, поскольку о таких фактах мне вообще ничего не известно.

За почти девятилетнее присутствие шурави в Афганистане, лишь несколько советников силовых структур СССР, выполнявших специальную миссию в этой стране, имели возможность перешагнуть за кованые ворота Мабаса.

Я был одним из таких «счастливчиков». О том, как это произошло, я и хочу поведать любезному читателю…

Произошло это «знаменательное» событие осенью 1987 года, сразу же после нашенских ноябрьских праздников. На работу к своим подсоветным в те предпраздничные и праздничные дни советники силовых ведомств не выезжали. Временно приостановилось и передвижение по провинции советских военных автоколонн.

Ну, во-первых, как-никак праздник, а раз так, положен законный передых даже на войне. А во-вторых, по всем оперативным каналам пошла информация о том, что «духи» затевают что-то серьёзное, и никому не хотелось лишний раз рисковать своей головой.

И действительно, воспользовавшись благоприятным стечением обстоятельств, «духи» проникли в город и устроили в нём полнейший погром. По всей видимости, у них было очень жгучее желание показать неверным, кто на самом деле в этом городе хозяин.

За те несколько дней, пока по всему Афганистану торжественно отмечалась семидесятилетняя годовщина Октябрьской революции, «духи» начисто уничтожили несколько постов первого пояса обороны Кандагара, вырезав или захватив в плен находящихся там военнослужащих. В те тревожные дни погибли или пропали без вести более ста военнослужащих ДРА.

Повоевав немного на постах, «духи» перекинули всю свою злобу и мощь оружия на стратегически важные объекты в городе. Одним из таких объектов они избрали местную тюрьму. На тот период в ней скопилось много «духов», осуждённых на длительные сроки лишения свободы за бандитизм, убийства и прочие зверские преступления. О том, что бандиты планировали эту акцию, оперативным сотрудникам Царандоя и ХАДа было известно заранее. Соответственно были приняты все необходимые в таких случаях меры.

В ночь с седьмого на восьмое ноября, разношёрстная группа «духов», общей численностью не менее двухсот человек, напролом попёрла на Мабас. Жаркий бой длился практически до рассвета. И хотя нападения «духов» ожидали, сделав всё, чтобы свести потери личного состава до минимума, несколько защитников тюрьмы всё-таки погибли, и ещё около трех десятков оборонявшихся получили ранения различной степени тяжести.

Со стороны «духов» потери тоже были значительными. Нападающие находились в более невыгодном положении, чем обороняющиеся. На открытой местности перед тюрьмой им негде было укрыться. Элемент неожиданности, на который они так рассчитывали, оказался не на их стороне, а попытка таранить тюремные ворота начинённой взрывчаткой «бурубухайкой», закончилась ничем. Сидевший за рулем шахид, метким выстрелом снайпера был убит наповал, и машина, съехав по инерции с дороги, уткнулась своим тупым «рылом» в полуразрушенный дувал.

Рано утром бой затих, и «духи», унося с собой тела убитых и раненых, откатились от стен Мабаса. В последующие сутки они даже не пытались повторить свою ночную вылазку. По всей видимости, защитники тюрьмы их здорово «пощипали» за одно место.

А после праздников из Кабула пришла срочная депеша, в которой руководитель Представительства МВД СССР потребовал детального доклада обстоятельств нападения на городскую тюрьму. Стало быть, информация о ночной вылазке моджахедов дошла до самых высоких афганских инстанций. Иначе, чего это нашему начальству так упорно интересоваться обстоятельствами рядового, по кандагарским меркам, боя с душманами.

Советник по безопасности царандоя Саша Васильев, по завершению своей загранкомандировки, буквально на днях убыл в Союз, и руководитель нашего контракта полковник Денисов возложил на меня подготовку необходимых материалов по данному происшествию. Для того, чтобы готовить подобные документы и делать объективные выводы, одного ознакомления с материалами служебного расследования подсоветной стороны было недостаточно. Необходимо было встретиться и побеседовать с участниками боя в ту роковую ночь, побывать на месте боя, прочувствовать всю остроту ситуации.

И хотя кандагарское начальство не горело желанием допускать лишние «глаза» на тщательно охраняемый объект – кладезь секретов их политических, военных и амбициозных устремлений, я настоял на обязательном посещении тюрьмы. В противном случае, пригрозил решить этот вопрос через министра внутренних дел ДРА Гулябзоя. Хотя, если честно сказать, таких полномочий у меня не было, так же, как не было и особого желания наведываться в Мабас. Одно то, что тюрьма располагалась на печально известной «Чёрной площади», подсознательно отталкивало от возможного визита в её чрево.

Но деваться некуда. Решение принято и поздно отступать. Ко всему прочему, подспудное любопытство увидеть ранее неведомое, подталкивало на подобный шаг – побывать на войне и не увидеть плодов своей «работы». А ещё интересно было посмотреть, как себя чувствуют «духи», находящиеся в застенках Мабаса.

Не знаю, в связи с чем, но сопровождающим по тюремным казематам ко мне был приставлен, заместитель командующего Царандоя по безопасности майор Сардар. Хотя, чему удивляться, тюрьма была вотчиной возглавляемой им службы общественной безопасности.

Серо-чёрная цитадель, эмблема печально известной «Чёрной площади» в Кандагаре, тюрьма, наверно, во все века была исчадием ада для её посетителей. Никто из афганцев толком не мог мне ответить на вопрос – когда же она всё-таки была построена? Сохранившиеся афганские архивы об этом умалчивали, поскольку Мабас существовал ещё задолго до того, как появились эти самые архивы. Оставалось исходить из того, что в далёком прошлом во всех азиатских странах тюрьмы возводились почти одновременно с мечетями и другими гражданскими постройками. Ну, а если припомнить, что Кандагар существовал ещё при Пророке, то выходило, что тюрьма стоит никак не меньше четырнадцати веков. Кто знает, но вполне может быть, что она существовала ещё во времена Александра Македонского.

Крепостные стены высотой метров около десяти и толщиной не менее пяти, опоясывающие по периметру участок земли, площадью в несколько гектаров, были весьма серьёзным инженерным сооружением. При строительстве стен были использованы бутовые камни тёмно-серого и чёрного цветов. Вес каждого такого камня составлял не одну сотню килограммов, и мне, современному человеку, имевшему диплом техника-строителя, не совсем было понятно, как средневековые строители умудрялись затаскивать эти камни на высоту современного четырехэтажного дома. Видимо, нашлись среди них смекалистые мастеровые, использующие при строительстве одним им известные подъёмные механизмы. Ну, чем не строители пирамид?

При возведении крепостных стен Мабаса, древние строители предусмотрели, казалось бы, всё. Зубчатый верх стен и почти двухметровая полоса верхней части стены, по которой перемещались охранники тюрьмы, в определённой мере создавали им условия безопасного несения службы. Но это в том случае, если рассматривать этот вопрос применительно к средневековью, когда потенциальный противник имел на своем вооружении луки со стрелами, или в лучшем случае, – пищали. От современных видов вооружения, с их беспощадными осколками, крепостные стены уже не спасали. Наверно, поэтому в архитектуре возведённых в древности крепостных стен, во второй половине восьмидесятых годов появились элементы современного военно-фортификационного «зодчества». По углам крепостных стен были сооружены сторожевые вышки, эдакие ДЗОТы. Аналогичные огневые точки были оборудованы не только по углам крепости, но и на всём протяжении длинных стен.

На территорию тюремного двора можно было пройти через единственные ворота, установленные под большой сводчатой аркой. Ворота были сделаны из кованых листов железа, соединённых между собой большими заклепками и дополнительно прошитых полосками металла. В древности такие ворота возможно и могли стать непреодолимым препятствием для нападающих. Но для современного гранатомёта они не были серьезной преградой, и «духам» не составляло особого труда разворотить их в считанные минуты. Тюремное начальство, видимо, осознавая их реальные оборонительные возможности, соорудило под аркой ещё одни ворота из толстой стальной арматуры, сваренной электросваркой в крупную ячею. Между двумя воротами стоял часовой, единственным оружием которого была связка ключей, коими он открывал запоры ворот и врезанных в них дверей.

Сами же ворота настежь открывались только в тех случаях, когда на территорию тюрьмы въезжали автомашины с арестантами. В остальных же случаях проход внутрь тюремного двора осуществлялся через небольшие двери в обоих воротах.

Скрипнув плохо смазанными петлями, дверь тюремных ворот захлопнулась за нашими спинами. Щелкнул ригель замка. Вот и всё. Теперь мы полностью изолированы от внешнего мира. Повседневная суета и хлопоты остались там, за невидимой чертой, отделяемой от нас тюремными воротами. Впереди был совершенно иной мир, о котором я практически ничего не знал. У себя в Союзе мне неоднократно приходилось бывать в астраханском СИЗО-1, так называемом «Белом лебеде», в котором содержались подследственные и осуждённые. Но то было там – дома. А здесь совсем другая страна, другие законы, обычаи и нравы. Что я увижу здесь?

Сразу же за тюремными воротами сопровождавший нас охранник предложил мне и Сардару пройти в небольшой кирпичный домик с плоской крышей. Как я понял, это было караульное помещение. Дежурный офицер, окинув нас с ног до головы, попросил полностью «разоружиться», сдав всё находящееся при нас оружие в специальное помещение. Мой ПМ и автомат он уложил в отдельный металлический ящик, а вместо них выдал клочок картонки с арабским номером и оттиском печати. Офицер поинтересовался, нет ли при мне каких-либо документов или просто бумаги и письменных принадлежностей. У меня действительно ничего с собой не было. Подсоветный Аманулла заранее предупредил, чтобы я не брал с собой в Мабас ничего лишнего. Помня об этих рекомендациях, я оставил свой «талмуд» в машине, на которой только что приехал с Сардаром. Ничего особенного в моей рабочей тетради записано не было, и опасаться, что кто-то из афганцев прочтёт эти каракули, не было никакого основания.

Дежурный офицер, выяснив цель нашего визита в тюрьму, порекомендовал, с кем из персонала Мабаса необходимо пообщаться. Также, он поинтересовался у меня, бывал ли я в Мабасе раньше. Узнав, что эта «экскурсия» для меня первая, офицер охотно согласился быть «гидом». Ну, если уж так хочется человеку сделать услугу мушаверу, так и флаг ему в руки. Обзорная экскурсия по Мабасу началась.

От ворот крепостной стены до центрального здания тюрьмы было не более восьмидесяти метров. Всё это пространство было засажено невысокими гранатовыми деревьями, на многих из которых еще висели небольшие и слегка подсохшие плоды. По обеим сторонам дороги, вымощенной плоскими камнями неправильной формы, росли кусты роз. Я заметил, что цветы росли не только вдоль дороги, но и в стороне от неё, в аккуратно разбитых грядках, соединённых между собой узким водогоном.

Офицер быстро затараторил на пушту, при этом отчаянно жестикулируя руками. Он перебегал от одного куста роз к другому и двумя пальцами правой руки изображал нечто вроде ножниц, срезающих стебли цветов.

– Эти цветы заключенные Мабаса выращивают специально для того, чтобы заработать себе на пропитание, – пояснил Сардар.

– Но ведь сейчас не сезон для цветения роз, да и нет их уже на кустах. Неужели зэки только за счет продажи цветов питаются? – усомнился я.

– Нет, конечно, – Сардар жестом руки показал на правую сторону двора.

Под сенью деревьев с желтеющей на ветвях листвой я увидел какие-то странные деревянные конструкции. Подойдя ближе, разглядел, что они из себя представляют. Это были примитивные ткацкие станки, на которых афганцы ткут ковры. Несколько заключенных, одетых в национальную афганскую одежду, усердно двигали рамки с нитями и били небольшими деревянными киянками по разноцветным шерстяным нитям, завязанным на ковровой основе хитроумными узелками. На моих глазах рождался очередной шедевр «тюремно-прикладного» творчества.

– И сколько нужно времени, чтобы соткать такой ковер? – спросил я у Сардара.

– Это смотря какой ковер, и какой сложности орнамент. Но в среднем, один заключённый за месяц делает один ковёр. Денег от его продажи, с учётом разных издержек, хватает на то, чтобы арестант мог кормиться за счёт тюрьмы два месяца.

– Получается, что ваши зеки зарабатывают себе на будущее, и после освобождения могут какое-то время безбедно существовать?

Своими «экономическими» доводами я здорово рассмешил Сардара. Потом он объяснил мне, что после освобождения из Мабаса, узник не получает ни афгани. Если он что-то и заработает с избытком, обязательно найдут причину, к чему придраться, припомнят даже то, чего никогда не было. Да и кто будет предъявлять какие-то претензии по поводу невыплаченных «кровных». Лишь бы скорее на волю выйти! Ведь выращивают розы и ткут ковры только уголовники. Политические заключенные к «хозрасчёту» не имеют никакого отношения. Почему именно так, Сардар пообещал рассказать мне в конце «экскурсии». Это при условии, если я сам не докумекаю, что к чему.

Мрачноватое одноэтажное здание тюрьмы было возведено точно из таких же бутовых глыб, что и крепостная стена. Если смотреть на это здание сверху, оно было похоже на огромную букву «Ш». Вместо окон, на высоте не менее трёх метров от земли, в стенах здания располагались небольшие оконца, с замурованными в них коваными решётками. Толщина внешних стен здания была не менее полутора метра. В моей голове, ни с того, ни с сего, промелькнула мыслишка: «Ну, чем не Бастилия».

Когда втроём подошли к огромной металлической двери, выполненной в том же стиле, что и ворота в крепостной стене, сопровождавший нас офицер ухватился двумя руками за металлическую серьгу, игравшую роль дверной ручки и несколько раз ударил ею по двери. Металлическая дверь издала утробный гулкий звук, и буквально через мгновенье в центральной части двери открылся небольшой «глазок». Из темноты помещения на нас глянул немигающий человечий глаз. Глаз двигался из стороны в сторону, поочередно осматривая стоявших у двери людей. Дежурный офицер рявкнул что-то его владельцу, и дверной «глазок» закрылся. Заскрипели пружины замка, задвигались какие-то засовы, и дверь наконец-то распахнулась. В проёме двери, щурясь от яркого солнечного света, стоял низкорослый афганец, держащий в правой руке связку здоровенных ключей. Одного глаза у афганца не было, и это обстоятельство меня почему-то здорово развеселило.

«Доподглядывался, – подумалось мне, – вот, наверно, кто-нибудь и сунул ему пальцем в глаз». Я даже мысленно представил, как стоящему «раком» у камерной двери сарбозу, неизвестный хулиган тычет пальцем с длиннющим, грязным ногтем прямо в глаз.

Сарбоз, выпятив вперёд живот, перебросил связку ключей из правой руки в левую, и, приложил руку к голове, отдавая честь вошедшим офицерам.

– Мудак, кто же к пустой голове руку прикладывает! – чуть было не вырвалось у меня. Но сарбоз, словно уловив моё мысленное возмущение, выхватил из-за пояса форменную кепку и нахлобучил её себе на голову, продолжая отдавать честь до тех пор, пока мы не прошли мимо него внутрь здания.

В первый момент, как только за нами закрылась дверь, я не смог разглядеть помещение, в котором мы оказались. Было темно, сыро и прохладно. Потребовалось не меньше минуты, пока глаза привыкли к полумраку тюремного коридора. То ли в целях экономии электроэнергии, то ли из-за отсутствия таковой вообще, висящие под потолком лампочки не горели. Луч солнечного света, пробивающийся через небольшое отверстие в сводчатом потолке коридора, был единственными источником освещения тюремных казематов.

Пройдя небольшой коридор, мы уперлись в кованую решетку. Охранник одним движением пальцев руки извлёк из общей связки нужный ключ и, не глядя, сунул его в замочную скважину. После того, как мы прошли в следующий коридор, охранник тут же закрыл за нами дверь, оставаясь стоять в коридоре, где мы только что были. Я так и не понял, зачем ему нужно было таскать с собой столько ключей, если он пользуется всего двумя. Афганцы вообще все с причудами, и этот, судя по всему, тоже не был исключением. По всей видимости, именно этой огромной связкой ключей он подчёркивает свою значимость, давая понять окружающим, что в этой тюрьме он далеко не последний человек. Чудо с перьями.

Коридор, в котором мы очутились на этот раз, был очень длинным и уходил в оба конца от того места, где мы стояли. Прямо перпендикулярно к нему примыкал ещё один коридор, но уже размером намного короче. В самом его начале была установлена металлическая решётка, аналогичная той, через которую мы только что прошли. За ней, буквально в двух шагах, была установлена ещё одна решетка, аналогичная первой. Между двумя решётками, словно в клетке, стоял здоровенный детина с погонами царандоевского сержанта на плечах. Он внимательно наблюдал за каждым нашим движением, пытаясь понять – с какой целью мы появились в Мабасе. В какое-то мгновение наши взгляды пересеклись, и я увидел в глазах сержанта что-то такое, отчего у меня по спине пробежал лёгкий озноб. Сержант криво усмехнулся, но глаза его продолжали излучать смертельный холод. Я первым не выдержал этих «переглядок» и отвел свой взгляд в сторону.

Сардар в этот момент о чём-то громко разговаривал с нашим «гидом». Потом он повернулся в мою сторону и спросил:

– С кого начнём смотреть, с уголовников или с политических?

Уголовники, были для меня намного ближе «к телу». Как-никак вся моя прежняя работа в уголовном розыске была напрямую связана с постоянным общением с бывшими «урками». Так Сардару об этом и сказал. Сардар только усмехнулся моей «уголовной» ориентации, но ничего не ответил, и мы все трое пошли по правому крылу коридора. Странно, но на дверях я не увидел ни «кормушек», ни «глазков». Как же они следят за тем, что творится в камерах, и как кормят зэков? Свои сомнения я высказал Сардару, на что он с ехидцей в голосе ответил:

– А где ты здесь увидел заключенных? Мы до них ещё не дошли. За этими дверями располагаются кабинеты администрации Мабаса, следственные комнаты и служебные помещения охраны.

Я понял, что поторопился со своими выводами. Не настолько уж и глупы эти афганцы, чтобы не знать элементарных вещей. В самом конце коридор под прямым углом сворачивал влево, и на самом повороте мы вновь упёрлись в металлическую решетку. За решёткой стояли два охранника, у одного из которых в руках была связка ключей, намного больше, чем у того, что встречал нас у входа.

Охранник впустил нас за решетку, и мы пошли вдоль камер. Ну, вот! Совсем другое дело. И «кормушки», и «глазки», как и положено, – на своих местах. Сардар дал распоряжение открыть одну из камер, и мы вошли вовнутрь. «Гид» гаркнул, что есть мочи, и сидящие на каменном полу узники вскочили с насиженных мест.

Кого я только ни увидел в этой камере. И совсем молодой бача, почему-то без единой волосинки на голове, и скрюченный годами старый бобо, и ещё какие-то тёмные личности. Вся эта разношёрстная публика, выстроившись в один ряд, вперила свои очи не в кого-нибудь, а именно в меня. У пацанёнка от удивления аж рот открылся. Наверно, никогда в жизни не видели вот так вот близко живого шурави, потому и стал я центром их всеобщего внимания. Мне даже как-то неловко стало.

Мама родная! Кого я вижу! На левом краю импровизированной шеренги стоял улыбающийся афганец лет тридцати. Да это же тот самый «дух», которого за неделю до этого пленили ребята с разведроты!

История вообще занятная. Тёмной ночью он прошёл через всё минное поле, опоясывающее подразделения 70-й Бригады, и прямиком вышел в подразделение разведчиков. Тогда все удивлялись, каким образом ему это удалось. Наверно, в рубашке родился. Разведчики пытались его допросить, но он тараторил только на пушту, и они не смогли от него ничего добиться.

Начальник разведки Миша Лазарев тогда созвонился со мной и попросил привезти в Бригаду кого-нибудь из местных, который бы «шпрехал» на пушту и по-русски. Выбор пал на инженера Саида, нашего афганского переводчика. Вдвоём мы приехали к разведчикам и увидели следующую картину. Посреди огромной палатки, прикопанной немного в землю и обложенной снаружи ящиками из-под снарядов, прямо на полу сидит бородатый «дух» и смотрит по телевизору шуравийскую телепередачу. В руках «дух» держал алюминиевую миску с гречневой кашей и за обе щеки её наворачивал. Когда мы вошли в палатку, он отставил в сторону почти пустую миску и, встав с земли, поклонился всем чуть ли не в пояс. Для меня это было настолько необычно – повстречать такого воспитанного «духа».

Мы отвели его на ЦБУ, где допросили по всей форме. Сначала он от всего отнекивался, а потом выяснилось, что и переводчика ему вовсе не надо. По-русски говорил не хуже наших переводчиков.

Когда началась Саурская революция, он учился в политехническом институте в Кабуле. Волею случая оказался на службе в царандое. В 1983 году был направлен на учёбу в СССР и полгода учился в Новочеркасске. Там-то и научился русскому языку. Потом опять служил в царандое. На службе не по его вине произошло ЧП, но из-за страха быть осуждённым, дезертировал. Прибился к «духам». Те тоже решили повысить уровень его знаний, отослав в учебный центр, располагавшийся около пакистанского города Кветта. По окончанию учёбы получил квалификацию оператора ПЗРК «Стингер». После двух неудачных пусков ракет по шуравийским самолётам месяц сидел в «зиндане». А когда произвёл третий неудачный пуск, понял, что «духи» его прикончат. Бежал. Вот так и оказался в Бригаде. Сейчас ему терять нечего, поскольку к «духам» возврата нет. За нанесение огромного экономического ущерба они однозначно его прирежут.

Допрос завершился тем, что мы всей гурьбой сфотографировались вместе с этим бородачом, предварительно повесив ему на шею АКМ, а ему сказали, что если и дальше будет бегать от нас, расклеим эту фотографию по всему Кандагару и напишем, что он добровольно перешёл на службу к шурави. У бородача от испуга глаза на лоб полезли. Боится, стало быть, он своих «духов». Значит, ещё не всё потеряно…

И вот теперь я вижу этого бородача, живого, невредимого и совсем даже без бороды, в камере с уголовниками. Когда я с ним обнимался, все присутствующие, в том числе, и Сардар с «гидом», с недоумением смотрели на нас двоих, как на законченных придурков. Ну, надо же такому произойти, шурави повстречал в Мабасе своего закадычного знакомого. Уму непостижимо.

– Сколько лет-то влепили? – спросил я у «крестника».

Тот растопырил пальцы обеих рук.

– Ни фига себе, – удивился я, – это за что же тебе червонец впаяли?

– За дезертирство со службы.

– А за то, что в моджахедах ходил, ничего не дали?

– Ну, я ведь никого не убил, и с оружием меня не задержали. Поэтому меня и судили как уголовника, а не как политического.

– Однако, быстро у вас судят, и недели не прошло! – посочувствовал я.

Зэк только пожал плечами. Да-а! Страна чудес, этот Афганистан. Чего только здесь не насмотришься. За то время, пока я мирно беседовал с этим несостоявшимся душманом, его сокамерники с любопытством разглядывали нас обоих, перебрасывая взгляды то на одного, то на другого, пытаясь понять, о чём же это мы всё-таки беседуем.

– Они тебя потом не придушат в камере? – я показал в сторону остальных зэков

Зэк рассмеялся:

– Да они теперь будут думать, как для себя извлечь пользу из того, что один из сокамерников знаком с мушавером. Теперь у меня появится дополнительная статья дохода. Так что за меня не беспокойтесь. Лучше скажите, скоро ли война кончится? Если она закончится, обязательно будет амнистия, и меня выпустят на волю.

Интересный вопрос. И что на него можно ответить? Немного подумав, ляпнул наугад:

– Думаю, что совсем скоро эта война закончится, но с годик тебе ещё придётся посидеть. Так что, уж не обессудь. Зэк понимающе закивал головой. Больше от него вопросов не поступало. А мы пошли дальше. Посетили ещё несколько камер. Везде одно и то же. Обшарпанные стены, голые каменные полы, прикрытые драными ватными матрацами. Серость и убогость. Ничего лишнего. Ни в одной камере я не увидел хотя бы одну толстую морду. Да-а! Несладкая жизнь в Мабасе у кандагарских уголовничков. Совсем даже не сладкая.

Покончив с осмотром камер с уголовниками, решили перенести свою «экскурсию» к политическим заключенным. Их камеры размещались в противоположном – левом крыле Мабаса. Опять пришлось идти по длиннющему коридору, проходить мимо того сержанта со страшным взглядом. На этот раз я сделал всё, чтобы не смотреть на эту «гориллу» в обезьяньей клетке. Но все равно, спиной почувствовал его взгляд, и озноб в очередной раз пробежал по всему телу. Да что же это со мной такое происходит? Почему я интуитивно ощущаю этот уничтожающий взгляд? Словно сама старуха смерть заглядывает мне в душу. Бр-р-р. Чур, меня!

Коридор, в котором располагались камеры с политическими, был зеркальным отражением того, в котором мы только что побывали. И двери в камерах были точно такими. Но когда мы вошли в первую камеру с политическими узниками, я опешил. Все стены камеры были увешаны красочными плакатами с изображением каких-то мечетей и хазар. Чаще всего попадалось изображение мусульманской святыни – Каабы и окружающего её комплекса мечетей, посещаемых мусульманскими паломниками всего мира во время ежегодного Хаджа.

Многие плакаты были исписаны арабской вязью и изрисованы замысловатым восточным орнаментом. Насколько я понял, то были отдельные суры Корана. На нескольких плакатах были изображены пять циферблатов часов, стрелки которых указывали на время вознесения молитв Всевышнему. В отличие от камер уголовников, на полу лежали довольно добротные матрацы и даже цивильные тюфяки. Более того, вдоль стен камеры стояло несколько деревянных кушеток. Фактически у каждого узника был свой молитвенный коврик, свёрнутый в рулон и лежащий в изголовье спальных мест.

В камере было человек пятнадцать заключенных разного возраста. Самому младшему было лет шестнадцать, а самому старому – далеко за шестьдесят. Основная же масса зэков была возраста Христа. Их, весьма не изнеможённые долгой отсидкой лица, с аккуратно постриженными бородками, излучали умиротворение и всеобщее любопытство. Один «дух», завидев вошедшего в камеру шурави, едва не свалился с топчана, на котором он только что дремал. Показывая жестами в мою сторону, «духи» дружно загалдели. Сардар отреагировал незамедлительно. Он рявкнул что-то такое, отчего постояльцы камеры мгновенно притихли, продолжая с любопытством разглядывать чужеземца. Вперед сгрудившейся толпы пробрался низкорослый мужичишка с редкой, можно даже сказать – козлиной бородкой. Хихикая и похлопывая себя руками по ляжкам, он затараторил:

– Шурави, шурави!

Потом он повернулся ко мне свой задницей и, хлопая по ней руками, стал выкрикивать какие-то фразы. Его намёка я не понял, но на всякий случай, повернувшись к Сардару, нарочито громко спросил, показывая жестом в его сторону:

– Дивана?

Услышав, что его обозвали придурком, мужичишка мгновенно прекратил своё «представление» и, резко развернувшись всем телом на сто восемьдесят градусов, вперился в меня своими злющими глазами. И в этот момент, положив мне на плечо свою правую руку, Сардар произнёс небольшую речь. Я ничего не понял из того, что он такого сказал, но после того, как он завершил свое пламенное выступление, у всех присутствующих «духов» отвисли челюсти. Мужичишка с козлиной бородкой, споткнувшись о чью-то ногу, потерял равновесие и, упав на четвереньки, так и застыл в этой позе.

Взяв меня под руку, Сардар спокойно произнес:

– Пошли отсюда.

Уже когда мы были в коридоре, не выдержав, я спросил у Сардара, что он такого сказал зэкам, что ввёл их в такой глубочайший ступор. Рассмеявшись, Сардар объяснил, что представил меня моджахедам, как нового начальника Мабаса. А ещё он им сказал, что в связи с плохой обстановкой в стране и участившимися случаями нападения их собратьев на Мабас, по обоюдной договорённости советского и афганского правительств, с завтрашнего дня охрану тюрьмы будут осуществлять шуравийские десантники, и всех тех, кто будет нарушать внутренний распорядок, они сделают бачами.

Я только на секунду представив, какой кисель сейчас творится в головах «духов» от сказанного Сардаром, заржал, как жеребец. Да-а, есть теперь о чём посудачить этим бородатым мальчикам. Можно только догадываться, какие перед их глазами строятся картины насчёт перспектив своего дальнейшего пребывания в Мабасе!

«Экспериментировать» с остальными политзаключенными не стали, пожалев их неустойчивую психику. Какой смысл смотреть на эту свору безобидных овечек в волчьих шкурах. Достаточно было взглянуть на них в одной камере. Это сейчас, в тюрьме, они такие тихие и забитые. Попадись я им на воле, порвали бы в клочья, и как звать, не спросили бы!

Сардар предложил посетить заднюю часть тюремного двора, где в ту ночь происходили основные события. Я согласился. Уже подходя к выходу, машинально глянул туда, где стояла «горилла». Мне почудилось, что за то время, пока мы блуждали по камерам Мабаса, он не сдвинулся ни на миллиметр. Вновь стало не по себе. Я не мог объяснить самому себе, отчего так страшусь этого человека. Внутри всё вдруг сворачивалось, съёживалось и уходило куда-то вниз, в становившиеся ватными ноги. Действительно, мистика какая-то. Уже когда покинули казематы и, щурясь от яркого солнечного света, вышли во двор, я не выдержал:

– Скажи Сардар, кто тот сержант, что стоял там в клетке? У него такой взгляд, будто он меня хотел съесть живьём!

Оглянувшись на сопровождавшего нас «гида», Сардар негромко произнес:

– Я потом тебе всё объясню.

Таинственность в голосе Сардара меня заинтриговала ещё больше.

Задняя часть тюремного двора представляла собой огромный пустырь, на котором не росло ни единой травинки. Вся земля была изрыта и больше всего напоминала местность, на которой ведутся археологические раскопки. Наш «гид», заметив, что я с любопытством рассматриваю все эти неровности земли, начал что-то рассказывать. Я попросил Сардара перевести его слова. Сардар с явной неохотой сказал пару фраз:

– Здесь находится тюремное кладбище, где хоронят умерших зэков.

– И часто в Мабасе случаются эпидемии? – съязвил я в ответ.

Сардар, видимо, не понял подвоха в моём вопросе и простодушно ответил:

– Очень редко. По-крайней мере, на моей памяти их не было. А почему ты подумал, что в Мабасе могут быть эпидемии?

– По количеству нарытых могил. Ведь все эти бугры и бугорочки не что иное, как могилы, не так ли? – спросил я, показывая на «пейзаж» тюремных задворков.

Сардар окинул меня с ног до головы уничтожающим взглядом, покачав при этом головой, тем самым давая понять, что уже начинает сожалеть о том, что привёл меня сюда. Медленно, с расстановкой произнес:

– Мы пришли сюда, чтобы посмотреть на то, как героически сражались защитники Мабаса. Я правильно понял мушавера?

Я только кивнул в ответ.

– А коли так, – не обращая никакого внимания на меня, Сардар продолжил, – в первую очередь нас должно интересовать то, что здесь было несколько дней тому назад. Вот мы и будем смотреть на то, как погибали героические защитники Мабаса. А мёртвыми узниками пускай занимается Аллах. Они теперь его подопечные, и ему с ними разбираться!

Да-а! Видимо, на больной мозоль я наступил Сардару. Не хочется ему быть откровенным со мной. Прав был начальник уголовного розыска Асад, когда по секрету рассказывал мне, что во дворе тюрьмы похоронены несколько десятков тысяч узников, казнённых после Саурской революции. Причем большинство из них сами были членами НДПА, ставшими жертвами политических репрессий и внутрипартийной междоусобицы. Я почему-то вспомнил, что Сардар являлся ярым «халькистом», а коли так, то он тоже мог иметь прямое отношение к тому, что творилось во времена правления Амина. Поразмыслив над всем этим, решил к этой теме больше не возвращаться.

Мы осмотрели оборонительные сооружения на тюремной стене. Ящики для снарядов, набитые доверху камнями и песком, крупные камни, крышки бронированных люков от сгоревшей военной техники. Чего только не было на этих импровизированных огневых точках! Всё, что могло защитить живую плоть от пуль и осколков, было затащено на стену. То тут, то там виднелись следы запёкшейся на солнце крови. Её даже не удосужились смыть или хотя бы присыпать песком.

После слов Сардара, сказанных им у захоронений узников Мабаса, я находился, словно в прострации, и все его последующие комментарии по поводу увиденного на стене пропускал мимо ушей. У меня никак не выходил из головы образ той «гориллы» в клетке. Что за наваждение такое?

По завершении «экскурсии», забрали своё оружие и, напоследок глянув на мрачное здание Мабаса, вышли за тюремные ворота.

Словно какой-то огромный мешок с тяжёлым грузом свалился с моих плеч. На душе стало намного легче. Видимо там, в Мабасе, на меня очень здорово подействовала отрицательная аура, навсегда зависшая над этой «кузницей» смерти. Не успел я об этом подумать, как перед глазами опять встал образ «гориллы». Я не стал откладывать в долгий ящик и обратился к Сардару:

– Ты обещал мне рассказать о сержанте, что стоит в клетке.

Сардар глянул на меня как-то так, словно перед ним стоял совсем глупый человек, так ничего и не понявший из только что увиденного, но потом, посмотрев мне в глаза, коротко изрёк:

– Это палач.

Потом, немного подумав о чём-то своём, добавил:

– Этот человек – единственный, кто имеет право заходить за вторую решётку в той клетке. В коридоре, что за ней находится, размещаются камеры для приговорённых к смерти.

Я сразу всё понял. Мне стал понятен тот животный страх, который я испытал, глядя на звероподобного сержанта. Глядя мне в глаза, он наверняка оценивал меня, как своего потенциального клиента.

Не знаю почему, но после этого дал себе зарок: никогда больше не совершать «экскурсий» по Мабасу. Хотя бы только потому, чтобы не видеть взгляда кандагарского палача.

Поделиться: