«Зачистки» в Кандагаре случались довольно часто. То «духи» царандоевский блокпост ночью вырежут, и сотрудники царандоя несколько дней подряд перетряхивают закоулки города. То после очередной ночной вылазки «духи» заложников прихватят и уведут их с собой в неизвестном направлении. Хотя, почему в неизвестном? Знамо дело – в «зелёнку» они их уводили, с тем, чтобы потом получить выкуп с их родственников или с самой госвласти. Всякий раз после очередного такого ЧП силовые структуры выворачивали наизнанку сам Кандагар, а не подступающую к нему со всех сторон «зелёнку», откуда моджахеды по ночам незаметно проникали в город. Делалось так потому, что властные структуры провинции «зелёнкой» считали сам Кандагар. Кто знает, может быть, они были и правы в своих суждениях.

До поры до времени, я тоже удивлялся тому, как руководство царандоя организует поиски бандитов. Казалось бы, ну чего проще: блокируй город со всех сторон и, двигаясь сплошной волной с севера на юг или с запада на восток, проверяй всех подряд, кто будет находиться в тот момент в городе. У кого нет при себе документов – в зиндан его. Подозрительных типов, и всякого рода бомжей – туда же. А потом сиди в кабинете и потихоньку просеивай их через фильтрационное «сито», решая, кого, куда в дальнейшем определить.

До чего же я был наивным, коли считал, что именно такими превентивными мерами можно было переловить всех «духов», пока на собственной шкуре не испытал их подлое коварство. А произошло это ранней весной 1987 года, спустя каких-то пару недель после того, как наступил Навруз. Точно уж и не помню, но сдается мне, что по мусульманскому календарю это был 1366 год от рождества Пророка Мухаммеда. А, может быть, 1365-й. Запамятовал, однако. Одним словом, вторая половина четырнадцатого века. А что у нас на Руси происходило во второй половине 14-го века?

Весь казённый люд в Кандагаре в те дни полным ходом готовился к предстоящей девятой годовщине Саурской революции. А праздники в воюющей стране, сами понимаете, предполагают проведение соответствующих профилактических и упреждающих мероприятий, направленных на срыв коварных замыслов моджахедов, намеривающихся досадить госвласти в их самый любимый и почитаемый политический праздник.

В преддверии наступающего праздника удумало кандагарское начальство провести в городе тотальную «зачистку».

В отличие от аналогичных мероприятий, проводимых в Кандагаре ежеквартально, на этот раз решено было обойтись силами афганских силовиков. Наверно, это было связано ещё и с тем, что 70-я Бригада на ту пору почти в полном составе убыла в район Шинарая, где совместно с Лошкарёвской Бригадой спецназа громила многочисленные склады с боеприпасами, искусно запрятанные моджахедами в горных карстовых пещерах.

Не до «зачисток» было тогда советским военнослужащим, поскольку «духи», защищавшие своё добро, оказывали шурави яростное сопротивление. В те дни «Чёрный тюльпан» из Кандагарского аэропорта вылетал чуть ли не каждый день.

План проведения операции разрабатывали ХАДовцы совместно с провинциальным Комитетом НДПА. Такую ахинею насочиняли – читать было тошно! А исполнять этот бредовый план было поручено царандою и Второму армейскому корпусу ДРА.

Дабы не искушать судьбу, командующий Второго армейского корпуса генерал-лейтенант Улюми и командующий царандоя полковник Ушерзой на очередное заседание провинциального Совета обороны пошли не одни. С собой они прихватили своих высокопоставленных советников. А те, в свою очередь, дабы не быть в гордом одиночестве в толпе этой пёстрой азиатской «массовки», потащили за собой советников рангом пониже, непосредственно работающих в оперативных подразделениях царандоя и разведывательных структурах афганской армии. С учетом переводчиков, толпа получилась внушительная.

Совещание проходило в штабе Второго армейского корпуса ДРА. Поскольку присутствующих было предостаточно, Улюми принял решение проводить заседание Совета обороны не у себя в кабинете, а в актовом зале. Пожалуй, громко сказано – актовый зал. По советским меркам, это был обычный красный уголок ротного значения. С большим сдвоенным столом по центру комнаты и четырьмя десятками стульев, расставленных в несколько рядов по всему свободному пространству комнаты.

Совещание ещё толком не началось, а в помещении уже нечем было дышать. На улице начало весны, а солнце шпарит по-летнему. Большие окна комнаты выходили на солнечную сторону, и в помещении стояла неимоверная духотища. Маленькие форточки не успевали пропускать через себя застоявшийся внутри помещения горячий воздух. А тут ещё десятка три мужиков начали выдыхать из себя всякие «ароматы». Мне и ещё нескольким офицерам не повезло больше всех, поскольку места достались у окон, прямо под лучами палящего солнца. Уже через пару минут я не находил себе места. А тут ещё зимние солдатские «дреши», в которые я так некстати удумал облачиться в этот день. Парилка! Пот по спине бежал ручьями.

Выступавшие ответственные лица монотонно бубнили об одном и том же, постоянно перебивая друг друга и доказывая окружающим правоту своих слов. Наши переводчики, сидевшие бок о бок со старшими советниками, не успевали переводить их «захватывающие» речи. Но из того, что они переводили, было совершенно непонятно, чего же хотят разгорячённые полемикой афганцы. То ли жара, то ли эти непонятные моему слуху выступления «рафиков», подействовали словно снотворное, и незаметно для самого себя, я начал потихоньку дремать.

«Подсоветный» Аманулла и переводчик Рахматулло, сидевшие справа и слева от меня, пихали меня локтями всякий раз, когда мой храп начинал превышать предельно допустимые децибелы и мог привлечь внимание окружающих. Пробудившись, я делал вид, что очень внимательно слушаю очередного докладчика и даже что-то пишу в свою рабочую тетрадь. Но буквально в следующее мгновение мои глаза самопроизвольно закрывались, и я вновь погружался в нирвану. Вот так, незаметно для самого себя, я и проспал всё совещание, так и не услышав, о чём на нем говорили присутствующие. Окончательно проснулся от сильного шума. Это «прозаседавшиеся» задвигали стульями, которые они в течение двух часов грели своими задницами.

Уже выйдя на улицу, я поинтересовался у переводчика о чём шла речь на совещании, на что тот лаконично ответил:

– Да я и сам ничего не понял. Делили они между собой, кто, где будет проверки проводить. Почему-то никто не хотел Старый город шерстить. Вот и всучили его, как обычно, царандою, а твоему Аманулле дали задание подготовить список домов, где проживают родственники «духов».

– Ну, чё, Аманулла, готов к труду и обороне? – Я только представил, какую он должен был проделать работу, и мне стало не по себе. Это сколько же времени ему потребуется на подготовку списков. Уму непостижимо.

Но Аманулла стоял передо мной, спокойный, как слон, и невозмутимо улыбался.

Дурачок, чего улыбается? Ведь если он не выполнит указание вышестоящего начальства, то моё вышестоящее начальство, в первую очередь, лично с меня шкуру спустит.

Когда мы втроем приехали в спецотдел, Аманулла достал из шкафа огромную амбарную книгу, которую я до этого у него никогда не видел. Сдув с неё пыль, подсоветный с важным видом раскрыл на первой попавшейся странице. Страницы книги были испещрены столбцами с арабской вязью.

Лично мне было безразлично, как читать эту книгу – сверху вниз, или задом наперёд, поскольку в этом вопросе был полнейшим профаном. Но «фамеди», как любит говорить Рахматулло, когда что-то не понимал при разговоре с афганцами.

Водя пальцем по тексту, Аманулла стал называть имена и адреса, где проживают родственники «духов». Судя по тому, как часто он тыкал пальцем в текст, у меня сложилось впечатление, что родственники «духов» проживают в Старом городе едва ли не в каждом дворе.

М-да! Дурачком-то, выходит, я оказался. У Амануллы учёт моджахедов был поставлен вон на какую широкую ногу! Я что-то съязвил по этому поводу, но подсоветный пропустил мой «комплимент» мимо ушей. А потом, как бы невзначай, заметил:

– В этой книге сделаны записи по последней переписи жителей Кандагара, которую проводили ещё при короле Захир-Шахе. Не знаю, как она попала в царандой, но мне её дал наш предыдущий командующий – генерал Хайдар. Вот, теперь веду свою «перепись». Вычёркиваю из списка погибших моджахедов, дописываю тех, кто ушёл в «зелёнку», воевать на их стороне.

Аманулла оставил книгу двум сотрудникам спецотдела, и те принялись усердно переписывать адреса, где необходимо проводить проверку. Засомневавшись в том, что два человека смогут проделать такой титанический труд за какие-то оставшиеся полдня, я высказал свои доводы Аманулле, на что он, усмехнувшись, заметил:

– То, что они сегодня понапишут, всем царандоем придётся неделю проверять. А там видно будет. Глядишь, и «зачистка» к тому времени закончится.

Мудрый, однако, этот Аманулла…

Операция в Кандагаре шла уже третий день.

Как и предполагал Аманулла, сарбозы не особо-то и шевелились при её проведении. Не спеша, дом за домом, они осматривали каждый двор, каждую подворотню. Если «зачистка» и дальше так будет продолжаться, проверять город придётся до скончания века. Ну какой здравомыслящий «дух» будет ждать, пока в его дом не войдут представители госвласти?

Бегающие по улицам бачата, как те казаки-разбойники, а точнее сказать, – глаза и уши моджахедов, мгновенно разносили по всему городу информацию о сарбозах, только появлявшихся на горизонте. А уж играть в прятки «духи» были большие мастаки! За те несколько дней, пока я лазил с подсоветным по дворам Старого города, столько нагляделся! Каких только схронов я там ни увидел! А подземная система водоснабжения с глубокими кяризами – так это вообще исключительное место для скрытых перемещений «духов» из одного конца города в другой. А мы-то думаем, куда это они исчезают, когда их обложили со всех сторон, и им, вроде бы, и деваться-то некуда.

В один из дней операции удумал Аманулла почаёвничать. День был жаркий, и, набродившись по душным дворам, мы изрядно утомились. Вот и решил он предложить мне заглянуть в чайхану, где мы могли немного передохнуть и утолить жажду. Долго уговаривать меня ему не пришлось. Вся имевшаяся в моём теле влага на тот момент испарилась, пропитав солёным потом сарбозовские дреши, в какие я был облачён исключительно с целью маскировки «под местных».

Чайхана притулилась между дуканом, в котором пожилой индус торговал своими пёстрыми тканями, и небольшой мастерской, где, под гул горящей паяльной лампы, двое шустрых подростков ремонтировали прохудившуюся бытовую утварь.

Внутреннее помещение чайханы по площади было не больше комнаты стандартной советской «хрущёвки». Почти половину этого помещения занимали деревянные полати, поверх которых лежал старенький выцветший ковер. Достархан, стало быть. С трёх сторон достархана вдоль глинобитных стен с плюшевыми ковриками были уложены валики и подушки, облокотившись на которые, полулежали несколько посетителей.

Посреди комнаты, ближе к дверному проёму, напоминающему ворота автомобильного гаража, прямо на земляном полу стоял огромный самовар. Таких самоваров я в своей жизни никогда не видел. Он был похож на двухсотлитровую медную бочку с четырьмя здоровущими ручками по бокам и двумя кранами, размещавшимися на противоположных сторонах самовара и увенчанными фигурными ручками. Самовар был отполирован чьими-то трудолюбивыми руками до такой степени, что в нём, как в выпуклом кривом зеркале, отражались искажённые лица посетителей чайханы и вытянутые фигуры людей, проходящих по улице мимо питейного заведения. Сверху на самоваре была установлена длинная жестяная труба, через дыру в потолке выходившая за пределы помещения.

Тут же, рядом с самоваром, в небольшом металлическом ведре лежали кусочки древесного угля. Какой-то чумазый бача лет двенадцати – тринадцати, постоянно крутился около самовара, то подбегая к нему, то резко отскакивая от него в сторону. Вот он в очередной раз подскочил к самовару и, ловко схватив жестяную трубу за приделанную к ней сбоку ручку, поднял её над самоваром. Заглянув в топочное отделение самовара, бача, видимо убедившись, что угли в самоваре догорают, не выпуская ручку трубы, нагнулся к ведру и, выхватив из общей кучи несколько кусочков угля, ловко забросил их в топку самовара. Установив трубу на прежнее место, бача отбежал к проёму и, подняв с земли латунный «кумган» с длинным носиком, начал усердно разбрызгивать воду перед чайханой. Делал он это того ради того, чтобы дорожная пыль, перемолотая ногами прохожих и колесами многочисленных телег до состояния цемента, не мешала посетителям чайханы спокойно вкушать чай.

Слева от самовара стену чайханы подпирал небольшой буфет, где на полках лежали несколько десятков разнокалиберных пиал, уложенных стопками друг в друга. Там же расположилась дюжина небольших фарфоровых чайников, расписанных пёстрым восточным орнаментом. Один чайник, стоявший особняком на краю буфета, был во много раз больше своих собратьев, вмещая в себя не меньше двух литров жидкости. Рядом с буфетом стоял небольшой, резной столик, заставленный всевозможными стеклянными и металлическими банками и баночками. В этой посудине чайханщик хранил все сорта чая, какие только производились на белом свете. И чем больше была ёмкость, тем дешевле был сорт чая.

На каждой банке, поверх фирменной наклейки на индийском или английском языках, была наклеена красочная картинка с арабской вязью. По всей видимости, чайханщик таким образом обозначал сорта чая, подаваемого в его питейном заведении, чтобы ни у кого из посетителей не было сомнений в том, что именно они пьют из своих пиал.

Чайханщик был весьма преклонного возраста, но, несмотря на это, его голову украшала короткая стрижка «бобрик», а подбородок прикрывала небольшая седая бородка. По всему было видно, что он ревностно следит за своим внешним видом, постоянно пользуясь услугами цирюльника. Одет чайханщик был тоже своеобразно. Поверх длиннополой рубахи и широченных штанов – обязательных атрибутов одежды любого афганца, на нём была суконная блуза, расшитая не только разноцветными нитями, но и всякого рода «причандалами». Здесь были и перламутровые блёстки, в сочетании с разноцветными бусинками бисера образующие не только орнамент, но даже слова. И маленькие зеркальца, в которые любой посетитель мог мельком увидеть свою физиономию, и даже обыкновенные фигурные жестянки, вырезанные из металлических банок из-под чая. Одним словом – ходячая реклама чая.

На его ногах были обуты смешные кожаные штиблеты с сильно загнутыми вверх носами, а голову венчала тюбетейка, похожая на купол мечети. И штиблеты, и тюбетейка, точно также, как и блуза, были расшиты цветными шёлковыми нитками, блёстками и мелким бисером.

«Пугало с бахчи!» – ни с того, ни с сего промелькнуло у меня в голове.

От одной только этой крамольной мысли, посетившей мою непутёвую голову, я едва не рассмеялся, но уже буквально в следующее мгновение осёкся и вынужден был позабыть о моём образном сравнении всеми уважаемого человека с каким-то чучелом огородным. А причиной тому – пристальные взгляды посетителей чайханы, которые я физически ощутил на своей персоне. Один любитель чаепитий, приподнявшись на подушке, и, разинув от удивления рот, немигающими глазами уставился на автомат, висящий на моём правом плече.

Его собеседник, сидевший до этого спиной к входу в чайхану, резко развернул голову в нашу сторону да так и застыл в этой позе, совершенно позабыв, что на ладони его правой руки в этот момент стояла пиала с горячим чаем. Все остальные посетители, словно по мановению волшебной палочки прервав свои досужие разговоры, тоже уставились на меня.

Для афганцев появление живого шурави, пожалуй, было сродни миражу, который они никак не ожидали увидеть в этом забытом Аллахом закоулке Кандагара. Под их пристальными взглядами я даже несколько стушевался, и, первое что пришло в голову, сказал, обращаясь сразу ко всем посетителям:

– Ассалям алейкум!

Афганцы, никак не ожидавшие, что стоявшее перед ними «видение» в образе невесть откуда свалившегося шурави, ко всему прочему, ещё и поздоровается с ними на их родном языке, недружно ответствовали:

– Вуалейкум ассалям.

Приложив левую руку к груди в том месте, где от волнения трепетало сердце, я изобразил общепринятый в этих местах жест доброжелательного приветствия, давая понять всем посетителям чайханы, что у меня по отношению к ним нет никаких дурных помыслов. В свою очередь, те тоже закивали головами и начали что-то негромко бубнить себе под нос, видимо обмениваясь мнениями от всего увиденного. Первый контакт с кандагарскими аборигенами в этой экстравагантной, неформальной обстановке у меня получился. Посмотрим, что будет дальше.

Стараясь казаться эдаким рубахой-парнем, я решил продолжить эксперименты со своими познаниями языка дари. Обратив взор на чайханщика, окаменевшего от неожиданности с заварным чайником в руке, я задал ему обычный в таких случаях дежурный вопрос:

– Четур-асти?

Стало быть, я спросил о том, как у него обстояли дела. В широком смысле этого слова. Чайханщик, словно очнувшись от спячки, закивал головой и быстро затараторил:

– Хуб-асти, хуб-асти.

Значит, всё у него хорошо.

Потом чайханщик с аналогичным вопросом обратился ко мне и я, точно также, как и он, констатировал, что у меня дела идут не хуже, чем у него. Я, наверно, и дальше бы продолжал так обмениваться любезностями с чайханщиком, справляясь у него о его здоровье и интересуясь тем, как обстоят дела в его семье. Все эти «джонат-джурасти», «бахайр-асти» и «хайра-хариаты» уже готовы были сорваться с моего языка. Но на самом ответственном этапе моего дружеского общения с чайханщиком, в разговор вмешался Аманулла. Он перекинулся парой фраз с владельцем питейного заведения и тот, засуетившись на месте, видимо не зная, что ему делать с полным кипятка заварным чайником, жестом пригласил всю нашу доблестную троицу к достархану.

Двое афганцев, сидевших на краю полатей, прихватив с собой пиалы и тарелочки с сушёным урюком, передвинулись вглубь комнаты. Наблюдая за тем, как Аманулла, сняв штиблеты, лихо заскочил на достархан и уселся на него, поджав ноги калачиком, я последовал его примеру.

Ага, разбежался.

Для того, чтобы снять ботинки, ума много не надо, а вот как потом свои ноги заставить занять позу «лотоса» – для меня это было большой проблемой. После недолгих мучений, я их всё-таки кое-как скрючил у себя прямо под носом. Мои, не первой свежести носки, своими «ароматами» сразу напомнили о себе, и я вынужден был сменить позу, поджав ноги под себя. Но и в этом положении я долго не выдержал. Ноги начали затекать, и я вынужден был вновь сменить позу. Афганцы, сидевшие напротив, улыбались и между собой о чём-то говорили. Рахматулло, уловив смысл их разговора, толкнул меня в бок:

– Ты знаешь, о чём они сейчас говорят? Они полагают, что если тебе отрезать ноги по самые колени, то они не будут тебе мешать сидеть.

Я мельком глянул на улыбающихся соседей и в тон их рекомендациям про себя подумал:

«Уж пусть лучше они свои ноги отрежут по самые яйца, чтобы они им не мешали бегать по «зелёнке»!

Мои мысли прервал подошедший чайханщик. На металлическом подносе он держал два заварных чайника, три пиалы и небольшую тарелочку, в которой горкой лежали сушёные плоды инжира и урюка. Расставив всё это перед нами, чайханщик жестом руки поочередно показал на чайники, и о чём-то спросил Амануллу.

– Он спрашивает, какой чай будем пить – грина или индийский.

Сколько уже твержу Аманулле, что зелёный чай – тоже индийский, но он всё никак не уяснит для себя данное обстоятельство. Тем более, знает ведь, что я пью только зелёный чай, мог бы и не спрашивать. Все трое изъявили желание пить «грину». Чайханщик разлил зелёный чай по пиалам. Его в чайнике хватило ровно на столько, чтобы пиалы наполнились наполовину своего объема. Таков здесь обычай. Афганцы объясняют это тем, что чай в пиале быстро остывает, и поэтому целесообразнее чай наливать малыми порциями, и он тогда всегда будет горячим.

Возможно, они и правы, но по мне в этот жаркий день было бы намного лучше, если чай был ледяным. После нескольких глотков кипятка спина под шерстяными сарбозовскими «дрешами» вспотела, и капли пота начали медленно стекать по ней к пояснице. Увлёкшись чаепитием, а, точнее сказать поеданием сушёного инжира, я не заметил, как в чайхану вошёл очередной посетитель. Я обратил на него внимание только тогда, когда он уже усаживался на достархан.

Мужчина моих лет, среднего роста, совершенно безбородый и коротко остриженный, он разительно отличался от сидящих в чайхане афганцев. Ко всему прочему вместо обычного малахая на нём были европейский костюм и светлая рубашка.

«Наверно, какая-нибудь местная канцелярская крыса, – пролетело у меня в голове. – Бухгалтер, из какой-нибудь шарашкиной конторы, коих даже здесь, в Кандагаре, было бесчисленное множество».

Единственное, что никак не вписывалось в облик чиновника, были его руки, здоровенные и грубые.

«Загребущие ручонки-то! – вновь подумалось мне. – Такими «клешнями» только землю грести на нашем огороде. Да и кулачок, видимо, не хилый будет, если все пять костяшек собрать в одну кучу!»

А афганец, тем временем, молча, сидел на достархане, попивая свой чай. Я решил более детально разглядеть внешность этого человека, и, как бы невзначай, стал поглядывать в его сторону. В какой-то момент наши взгляды встретились, и я увидел в глазах незнакомца неподдельный интерес к моей персоне. Афганец поставил пиалу на достархан и правой рукой полез во внутренний карман пиджака. Я весь напрягся.

«А ну как у него там «волына» спрятана? Вытащит сейчас из кармана и перестреляет всех нас троих. И имени даже не спросит!»

На всякий случай я опустил свою левую руку на пояс, туда, где у меня всегда висела эргэдэшка. Видимо, мое напряжённое выражение лица и этот, едва уловимый жест рукой, не ускользнули от глаз незнакомца. Слегка улыбнувшись, он медленно вытащил руку из-под пиджака. Между двумя пальцами была зажата початая пачка ментоловых сигарет.

Достав из пачки одну сигарету, незнакомец препроводил её себе в рот. Услужливый чайханщик тут же подскочил к нему и, чиркнув одноразовой пластмассовой зажигалкой, поднёс огонёк к сигарете. Прикурив, незнакомец глубоко затянулся, словно пытаясь заполнить свои лёгкие ароматным дымом, отдающим ментоловым запахом. Несколько мгновений он сидел словно истукан, но потом, чуть-чуть приоткрыв рот, стал выпускать кольца дыма. В узком луче солнца, пробивавшемся сквозь щель между трубой самовара и отверстием в потолке, эти кольца, изгибаясь и кривясь, медленно поплыли вверх.

Я сидел, боясь шелохнуться, дабы не испортить картину изящно плывущих в пространстве колец дыма. Незнакомец сосредоточенно смотрел на плоды своего «труда», давая тем самым понять всем окружающим, что процесс курения доставляет ему удовольствие. Потом он отвлёкся от своих колец и, продолжая пыхтеть сигаретой, вперил в меня свой пристальный взгляд.

– Шурави?

Проглотив очередную порцию чая, я отставил пиалу в сторону и, приложив руку к груди, коротко ответил:

– Нист, мен мушавер джинаи. (Нет, я советник уголовного розыска).

Сам не знаю, почему я в тот момент соврал и не сказал, что являюсь советником спецотдела. Видимо, сработало чувство некоей осторожности, развитое за семь месяцев пребывания в Афганистане.

«Джинаи» – уголовный розыск, в Афгане он существовал ещё до Саурской революции и для местного криминала, и уж тем более для простых обывателей, был в каком-то роде загадочным ведомством. Политические ветры, веющие в этой стране все последние годы, не вытравили из сознания афганцев уважительного отношения к этому правоохранительному органу, призванному стоять на страже правопорядка в стране и борьбе с уголовной преступностью. А тут, нате вам, аж целый советник «джинаи» пьёт чай вместе с обычными афганцами.

Незнакомец ощерился в улыбке и жестом руки показал, что испытывает уважение ко мне.

– Я в Советском Союзе почти шесть лет прожил, – на чисто русском продолжил незнакомец. – Учился в университете в Ташкенте. Имею диплом инженера-энергетика. При короле работал на гидроузле в провинции Гильменд. Хорошие деньги зарабатывал, и если бы не переворот в Кабуле, наверно, сейчас был бы большим человеком. Но, видимо не судьба.

Незнакомец, неожиданно прервав разговор, повернулся в сторону чайханщика и жестом попросил его налить в пиалу горячего чая. Потом, не спеша сделав пару глотков ароматного «Липтона», продолжил свой рассказ:

– Сам я родом из кишлака Лой-Бала-Карз. – Незнакомец показал рукой, куда-то в сторону светящего солнца. – Это почти рядом с Кандагаром. У нас в кишлаке не было школы, и я каждый день ходил пешком в город. Давно это было, уж и забывать стал.

Меня заинтересовал этот человек. А точнее сказать, заинтересовало то, как он ведёт беседу с неизвестным ему иностранцем. Сидящие рядом с нами афганцы, побросав своё чаепитие, крутили головами то на моего собеседника, то на меня, видимо, пытались понять, о чём это ведёт речь их земляк.

А неизвестный тем временем продолжил своё повествование. Он рассказал, что является выходцем из далеко не бедной семьи. Его отец, хоть и не был собственником земли, арендовал у одного местного землевладельца большой участок земли, на котором развёл виноградники. По советским меркам – кулак, использующий наёмный труд бедных дехкан. Но он никогда не угнетал их непомерным трудом. Они сами были заинтересованы в том, чтобы собранного по осени урожая винограда было как можно больше. От этого зависело и их благополучие.

Переворот в Кабуле, устроенный Даудом, а потом и второй переворот, совершённый военными совместно с партийцами из НДПА, перечеркнули всю судьбу многих нормальных людей в Афганистане. Отца от нервного срыва хватил удар, а все арендованные земли чиновники, пришедшие к власти, раздали его вчерашним батракам. Но они на этой земле не захотели работать, и заросшие бурьяном виноградники за несколько лет полностью погибли. Те же батраки порубили их на дрова и растащили по своим домам. Короче говоря, нет в стране того порядка, какой существовал при Захир Шахе.

Слушая незнакомца, я удивлялся тому, с какой лёгкостью он это говорит совершенно незнакомому ему человеку. Неужели он совсем не боится возможных для себя репрессивных последствий? Ведь тот же Аманулла, сносно говорящий по-русски, наверняка всё отлично понял. Со стороны это выглядело, как скрытая пропаганда против действующей власти. Находись сейчас в чайхане хоть один хадовец, не избежать бы моему собеседнику серьезных неприятностей. Свои сомнения по данному поводу я озвучил ему.

Незнакомец широко улыбнулся, и только сейчас я заметил у него во рту два золотых зуба. Блеснув в пробивавшемся в чайхану узком лучике света, они, как своего рода визитная карточка, давали понять окружающим, что этот человек действительно был не из простых плебеев. В Афгане золотые зубы были редкостью, и их могли себе позволить только зажиточные люди.

– Афганистан – вольная страна. Здесь каждый вправе говорить всё, что он думает о жизни и власти. Только глупец и трус боится говорить правду. А я не считаю себя ни тем, ни другим. Я вольный человек. Я пуштун.

Последние слова незнакомец произнёс с таким пафосом, словно выступал с высокой трибуны перед многотысячной толпой. Я хотел было подковырнуть его по данному поводу, но в этот момент в чайхану вошли двое молодых парней. Оба были с длинными патлами на головах. У одного в руке был автомат, а у второго из-за спины выглядывал гранатомёт.

«Уж не «духи» ли?» – пронеслось у меня в голове.

Пришельцы окинули взглядами посетителей чайханы и, заметив моего собеседника, выкрикивая какие-то нечленораздельные слова, полезли к нему обниматься. Потом один из них, кивнув головой в мою сторону, о чём-то его спросил. Мой собеседник коротко ему ответил, и оба «волосатика», повернувшись ко мне, изобразили приветственные жесты. Я им ответил тем же.

Потом «волосатики» подозвали к себе чайханщика и о чём-то его спросили. Чайханщик утвердительно закивал головой и жестом руки пригласил их пройти в соседнюю комнату. Её я заметил только сейчас, когда чайханщик откинул висящий на стене плюшевый коврик с изображением какой-то мечети, и вновь пришедшие посетители, пригнув головы под низким проемом двери, прошли внутрь этого помещения, больше похожего на кладовку.

– Кто это? – спросил я у своего недавнего собеседника.

– А-а, это малиши Муслима Исмата, – выразительно махнув рукой, ответил он.

– А я-то грешным делом подумал, что это моджахеды, – с иронией в голосе ответствовал я своему собеседнику.

– Так они и есть муджахеддины, только теперь уже бывшие, – встрял в наш разговор Абдулла. – Хотя порой неприятностей от этих анархистов бывает больше, чем от настоящих моджахедов. Знаешь, зачем они сейчас пришли в чайхану? Опий курить. Вот накурятся этой «дури», глаза в разные стороны, и начнут куролесить. Так что, давай-ка пошли отсюда от греха подальше, пока их мозги ещё на своём месте находятся. Неровен час, нарвёмся на неприятности.

Аманулла был прав на все сто процентов. Эти недобитые в свое время «духи», перешедшие пару лет тому назад вместе со своим главарем Муслимом Исматом на сторону госвласти, постоянно создавали ей какие-нибудь проблемы. Вот и сейчас, накурившись «дури», рядовые бойцы этого сумасбродного воинства запросто могут вспомнить старые обиды, нанесённые им в свое время шурави. И тогда – туши свет.

Когда мы уже выходили из чайханы, мой собеседник вдогонку произнёс:

– Меня зовут Ризван. В Дехходже все меня знают. Заходите при случае в чайхану, я тут часто бываю. Поговорим о жизни, о политике.

Обещать я ему ничего не мог, поскольку сам не знал, когда ещё придётся побывать в этих тёмных закоулках древнего Кандагара. А посему только дружески махнул ему рукой…

Под майские праздники довелось мне выехать на один из постов первого пояса обороны Кандагара. Накануне, тёмной безлунной ночью, группа моджахедов численностью до полусотни человек пыталась проникнуть в город, но нарвалась на засаду хадовцев. Отступая вглубь города, они были встречены плотным огнем царандоевцев, с того самого поста обороны, и бой длился почти два часа. Потери были с обеих сторон.

«Духи», словно тараканы, разбежались по щелям, растворившись в узких улочках и подворотнях Старого города. А поутру трупы убитых «духов» стащили на внутреннюю территорию того самого поста, где предъявили для опознания местным жителям. Мы приехали в тот самый момент, когда над одним из трупов в истерике билась женщина. По всей видимости, она была женой, а, может быть, сестрой убитого «духа». Завидев нас, сбросившая с себя чадру моложавая афганка, вскочила с земли и попыталась вцепиться мне в лицо. Но двое сарбозов не позволили ей этого сделать. Они оттащили её в сторону, и уже оттуда она продолжила посылать проклятья в мой адрес. Мне стало как-то не по себе, и я начал было уже подумывать о том, что зря сюда приехал. Но в этот момент мой взгляд остановился на лежавшем на земле очередном трупе «духа». От остальных убитых он отличался тем, что вместо обычного малахая, на нём был вполне цивильный костюм.

Где-то я уже видел этот костюм. Или, быть может, мне это только показалось? Я обошёл труп с другой стороны, пытаясь разглядеть лицо «духа». Но оно всё было залито кровью, продолжавшей сочиться из огромной, зияющей на левом виске раны.

Аманулла ногой пихнул голову «духа», и она, безжизненно перевалившись на другую сторону, подставила моему взору правую часть лица. При этом челюсть немного отвисла, и в приоткрытой полости рта блеснули два золотых зуба.

Я стоял, как вкопанный, глядя на эти золотые зубы. Сомнений быть не могло – это Ризван. Лёгкий озноб пробежал по моей спине и ушёл куда-то в ступни ног. В этот день, впервые за всё время нахождения в Афганистане, я так отчётливо ощутил на себе коварство и вероломность афганцев.

А до дембеля мне оставалось 487 дней. Сколько ещё таких «ризванов» уготовила мне Госпожа Судьба встретить на чужбине…

Поделиться: