Это поговорка моей матери. Говорила она её редко, но всегда к месту и при этом смеялась. Мы тоже хохотали, детским умом не понимая второго смысла, который в ней, наверное, присутствовал. В нашей семье всегда любили шутку. И шло это в том числе от нашего дедушки – Григория Васильевича Пономарёва — материного отца. Жизнь его длинная разделилась так, что одна треть её — 31 год — прошла при царе, а две трети – при советской власти. В первой трети он женился, родились трое детей из четверых, тогда же и сознание сложилось довольно определённое. Так что сравнивать, анализировать, а тем более, выражать своё отношение к происходящему дед мог довольно-таки профессионально и чётко. Тем более, человек он был грамотный, обладал великолепным каллиграфическим почерком. Жил всегда «своим умом». Давал людям и событиям меткие определения. От деда мы, его внуки, были людьми «третьего» поколения, и не всё, произносимое им, адекватно доходило до нашего сознания. Над чем-то, не понимая сути, откровенно смеялись. А зря!
Надо было переспросить да выяснить, но куда там! Мы же грамотные! Не то, что какой-то седой старикан! Хотя очень родной и по-своему очень любивший нас. По прошествии лет многое из дедова лексикона стёрлось из памяти, но что-то врезалось чётко. Мы часто делимся с братьями и сестрой дедовыми выражениями, смысл многих из которых поняли, лишь повзрослев.
Дед при всём своём неспокойном характере никогда не ругался матом и не выражался грубо. Но мы, любимые внуки, всё же выводили его из равновесия своим непослушанием и озорством. Для нас у него было заготовлено «клеймо»: «Лодыри советские, студенты с обжорки». Первое понятно, тем более, дед скептически относился к возможности добросовестного труда на добровольной основе. А уж мы по малолетству в детстве ничего не хотели делать. Студенты – тоже ясно. А обжорка? Много позже на Чёрном море, в Архипо-Осиповке, к своему удивлению, увидел столовую под таким названием. Дешёвая очень! Оказывается, в этом её суть – до революции специально для неимущих студентов и вообще неимущих работали очень дешёвые точки общепита, где копеечные блюда готовились из субпродуктов. Всё просто!
Глядя на одного из своих малолетних внуков, не способного внятно выражать свои мысли, дед с сожалением изрекал: «Шолтык – кошомный язык!» Тогда – смешно и непонятно, сейчас – всё просто – язык у него, как из шерстяной кошмы, трудно во рту ворочается. А вот шолтык – это первое слово из ненашенской поговорки «Шолтык волтык» — ни то, ни сё. Кстати, этот внук к совершеннолетию стал очень даже разговорчивым – не остановить. А, может, дедова критика помогла? Другого внука, страдающего плохим аппетитом и, соответственно, худого и бледного, окрестил: «Задохлец яишный!» Ну да, цыплёнок такой, недоразвитый.
С некоторой ностальгией дед вспоминал дореволюционное мироустройство, и это проскальзывало у него во фразах: «В старо время, бывало…», «Хозяина на вас нет!» Последнее было сказано, в том числе по поводу стоявшей под открытым небом зимой колхозной техники у деда во дворе. Её поставили туда из-за неимения ничего другого по настоянию моего отца – бригадира тракторной бригады.
По натуре дед был оптимист, но рассчитывал только на свои силы, а были они у него немаленькие – он и сено косил, и дрова заготавливал, и скотину водил, и рыбу ловил. Это составляло основу существования и пропитания семьи. Работал много, до изнеможения. Никогда не говорил об усталости. Наоборот – работа ему была в удовольствие. Вернее, результат этой работы. В ответ на попрёк в неугомонности, отвечал: «Охоту те́шить – не беду платить!» И верно! Разве нас, современных, не затягивает наша работа или увлечение, когда они в радость? Забываем о времени, еде и отдыхе. В то же время дед реально рассчитывал свои силы и осторожно подходил к новому или большому делу и, в ответ на призыв рискнуть, предупреждал: «Это тебе не фунт изюму!» Дедовым жизнелюбием, наверное, объяснялось его невосприятие болячек и болезней. В больницу первый раз он попал после восьмидесяти лет, когда на заготовке дров упало дерево ему на ногу. Приверженцам лекарств и средством от всех болезней был совет: «Возьми в аптеке сулемы на три копейки!»
Человеком он был уважительным, но и сам не терпел в свой адрес нелестного обращения либо намёка. Как-то мимо идущая женщина бросила поучительную, на её взгляд, фразу. Дождавшись, пока она прошла, дед обронил: «Ловка девка – ж…й гвозди дёргать!» Для другой, опять же прошедшей мимо дедовой лавочки и неприлично на его взгляд облачённой, тут же последовала своеобразная оценка: «Не сучка, не кобель, не гонча собака».
Деду нравилось «быть на коне» — при возвращении с удачной рыбалки он довольно жмурился: «Ута́ полна!» (ута́ – кошель, садок); при «обломе» хмурился: «Пумал — два белых, третий как снег. Это вам не на серебряну удочку в мага́зине». Ссылка на более удачливых рыбаков, дедом отвергалась, как необоснованная: «У них ильменьки – фыркнул да полетел». И верно! Дед активно рыбачил до восьмидесяти пяти, управляясь с огромной деревянной лодкой на вёслах, на обратном пути поднимаясь в гору с берега Волги с солидным уловом.
Чью-либо неудачную затею, либо просчёт дед оценивал по-своему: «Ловко девки плясали!» Здесь и стремление не обидеть, и в то же время иносказательно осудить непродуманное действо. Я долго искал источник этого афоризма. К удивлению своему, нашёл. Похожий. Не менее замечательный: «Интересно девки пляшут – по четыре штуки в ряд!» У этого было объяснение и ссылка на кордебалет. Хороший! Но не дедов!
Дед любил вспоминать, рассказывать, давать оценки людям. О хороших, близких по духу, говорил: «Наш брат, лавошник». Определение — из той, первой трети дедовой жизни. Хотя никаким лавочником он не был, скорее всего, это было сравнение с существовавшим когда-то давно сообществом близких по роду занятий и духу людей. Соседа своего называл «шабёр». Много позже появился в Белоруссии вокально-инструментальный ансамбль «Сябры» (соседи). Вот тебе и объяснение!
Было бы грешно, рассказывая о деде, не вспомнить бабушку Анну Ивановну. Конечно, в их семье главным был дед, но… шли-то мы всем многочисленным «гуртом» именно к бабушке! Всего внуков у них было пятнадцать, а рядом жили только мы, шестеро, – дети их дочери. Соответственно, бо́льшая часть тепла доставалась нам. Она нас встречала, привечала, кормила и поила. Да ещё от дедовых нападок защищала. После тяжёлой болезни осталась без зубов и слуха. Но нас понимала по губам. И если громче крикнуть. Гладила всех по голове и, угощая пирожками с картошкой, показывала рукой на печку: «Деда лихоманка забирает (простыл, значит). Лежит под шубой, трясётся — зуб на зуб не попадает. Да как же попадёт, если два снизу и один сверху остались». Видя нашу постоянную ненасытность в глазах, предлагала «Похлёбку будете?» Мы всё будем! У неё всё было вкусно! Бабушке не довелось учиться совсем, тем не менее, это никак не сказывалось на её жизненной мудрости. Взяв в руки газету, говорила: «Читать умею» и тыкала пальцем в буквы названия «Пы, Ры, А, Вы, Ды, А – ПРАВДА». Показывая на соседского мальчишку, определяла: «Башка толкачиком (продолговатая), енералом будет!»
…Со временем любой язык меняется. В доме дедушки и бабушки (бабоки и дедоки, как я их называл) с нами говорили на очень простом, понятном и вечном языке – языке любви, тепла и доброты. Время не властно над этим языком. Он не меняется и не совершенствуется, к счастью. Прошло много лет. Нет бабушки с дедушкой. Но осталась добрая память, которая не только в воспоминаниях, но и в нашей повседневной жизни, делах, поступках, отношении к жизни и людям. Мы не можем изменить своему доброму прошлому, иначе, что они ТАМ подумают о нас …