В Астраханском драматическом театре в рамках фестиваля театральных премьер «KHANFEST» был показан спектакль Игоря Лысова «Пятая печать» – сценическая версия повести Ференца Шанта. Об исходном материале можно судить по хорошо известному фильму Золтана Фабри, в своё время с успехом демонстрировавшего не только в Европе, но и (в несколько урезанном виде) в СССР.Действие происходит в 1944 году в Венгрии, сразу после салашистского переворота, в результате которого была свергнута власть Миклоша Хорти, желавшего заключить сепаратный мир с СССР под натиском наступавшей Красной Армии, и установлена диктатура Ференца Салаши – лидера партии «Скрещённые стрелы», нацистского преступника, прямого ставленника Гитлера.
В небольшом кабачке Будапешта собираются четверо завсегдатаев. Это часовщик Дюрица, книготорговец Кираи, столяр Ковач и собственно сам хозяин заведения Бела. Под рюмочку рассуждают они о том, как лучше приготовить грудинку и о других отвлечённых вещах, пока Дюрица не прерывает всю эту болтовню, предлагая Ковачу (да и всем остальным присутствующим тоже) решить проблемный вопрос: кем он хочет быть, после того, как умрёт, – жестоким тираном, мучителем и убийцей, правящем на некоем вымышленном острове, или невольником Дюдю – человеком честным, но глубоко несчастным, раздавленным и униженным. Тиран Томоцеускакатити подвергает Дюдю жестоким истязаниям: вырывает язык, выкалывает глаза, насилует и убивает дочь и сына. Раб утешает себя тем, что он никому не причиняет зла, и совесть его чиста. Тиран же вовсе не имеет представления о совести и других моральных категориях. Итак, кем стать?
В разговор смущённых и даже взбешённых такой постановкой вопроса приятелей вмешивается случайно зашедший в кабак фотограф Кесаи – нервный и по виду больной человек. Только он даёт чёткий ответ на поставленный вопрос: он выбирает жизнь раба, чтобы остаться в нравственной чистоте. Но Дюрица сразу же обвиняет его во лжи, да и остальные не слишком верят. И это больно ранит душу Кесаи.
На следующий день всех четверых арестовывают и доставляют в тайную полицию. Там мучители, желая подавить волю арестованных и вытравить из них человеческую сущность, подвергают их испытанию. Каждый из четверых должен дважды ударить по лицу замученного до полусмерти человека, которому и жить-то осталось всего несколько часов. И здесь начинается смятение. Все четверо, видя в мученике образ Христа, не решаются выполнить приказ, от которого зависят их жизни. Ковач, не в силах справиться с чувствами, просто падает в обморок у ног пленника. Бела – самый, казалось, прагматичный и расчётливый из четверых, смело идёт на смерть, спасая на время Кираи, у которого также не хватает сил выполнить такой приказ. И лишь Дюрица дважды ударяет распятого в цепях «Иисуса», хотя это даётся ему нелегко.
Его отпускают. И он уходит… к детям арестованных или расстрелянных фашистами, которых приютил у себя дома. Их не двое и не трое, а гораздо больше. И никто, кроме Дюрицы, не сможет позаботиться о них, если самого Дюрицу расстреляют или сгноят в тюрьме. Под маской цинизма и равнодушия у этого человека огромная доброта. И в отличие от своих приятелей, живущих собственными интересами и страстями, он спасает не свою шкуру, а жизни детей. Для Дюрицы чужого горя не бывает.
Когда каждый из четверых в ночь накануне ареста занимался своими делами — шёл к любовнице, чтобы расплатиться говяжьим мясом за женское, подсчитывал доходы и расходы кабачка, или в постели с женой продолжал пытаться оправдать себя в вопросе: тиран или раб? – лишь «циник» Дюрица посвятил эту ночь заботам о других. К ним он и возвращается, чтобы продолжать спасать новых. Но он же совершает и зло, ударяя беззащитного, беспомощного, умирающего человека. И в этом парадоксальность сконструированной ситуации. Дюрица делает выбор в пользу непротивления злу насилием — фактически это выбор в пользу Дюдю. А за то, что ударил распятого, он будет каяться всю оставшуюся жизнь. В этом смысл образа и поступков Дюрицы. В этом смысл произведения, как мне кажется.
Кто виноват, что ему пришлось поступить так, а не иначе? Виновата машина государственного насилия, подавляющая и ломающая личность? Виновата атмосфера страха, которой проникнуто общество, находящееся в фашистских тисках? Виновата война, во время которой не потерять морально-нравственных ориентиров и остаться человеком способен далеко не каждый? И то, и другое, и третье. Одним словом, виновато всё то зло, в которое погружены персонажи «Пятой печати».
А теперь попробуем абстрагироваться от всего вышеизложенного и посмотрим спектакль Игоря Лысова «свежим» взглядом, как будто бы нам не знакомо содержание произведения. Как будто нет ни книги, ни фильма. Ведь сам маэстро утверждает, что спектакль не о прошлом, а о сегодняшнем дне.
В первом акте, к которому претензий практически нет, за исключением разве что полного отсутствия исторического фона, на котором развивается действие, четверо приятелей — Дюрица (Валерий Штепин), Кираи (Игорь Вакулин), Ковач (Александр Ишутин) и трактирщик Бела (Павел Ондрин) — ведут все те разговоры, о которых говорилось выше и в которые вмешался Кесаи (Платон). Заканчивается действие тем, что герои расходятся, а Кесаи вновь появляется и произносит теперь уже монолог, из которого зритель должен понять, почему он намеревается сдать властям своих случайных знакомых. Зная содержание произведения, нетрудно в это поверить. Но в спектакле этот порыв Кесаи выражен как-то невнятно. Впрочем, это можно списать на невнимательность зрителя, автора этих строк. На самом деле, не так уже важно, кто их всех сдал. Важно, как и почему каждый из них поступил в той ситуации именно так, а не иначе. И вот здесь у спектакля большой прокол.
Режиссёр исключил из исходного материала всё, что посчитал лишним, и это его право. Он же заменил изощрённого садиста в тёмных очках на столь же изощрённую в своей жестокости сексапильную девочку лет двадцати, вложив его слова в её уста. Слова о том, что свободный народ в целом опаснее какой-нибудь тысячи террористов, бросающих бомбы и стреляющих в представителей власти. Переделать этот народ, сломить его волю, убить в каждом их них личность – и можно делать с ним всё, что хочешь, не боясь в дальнейшем никакого сопротивления. Актриса Юлия Щеглова играет свою роль так выразительно и откровенно, воплощая «молодое лицо фашизма» (по Лысову), что мурашки по телу бегут. Дьяволица, получающая физическое и моральное наслаждение от издевательства над людьми. Правда, возникает вопросы: «А кто она? Высокопоставленный чин полиции? Или чья-то любовница? Или нечто эфемерное, символ?» И чтобы не задавать следующий вопрос: «Так чего в спектакле больше – символизма или реализма?», остановимся.
Отметим плюсом и присущие всем спектаклям Лысова технические приёмы, вроде залетающего в отрываемое окно и рассыпающегося на сцене «снега» или зловещего света (фонаря), исходящего от раскрытой фотографом двери.
Но вот окровавленное тело (с кровью перебор, хотя она и розовая) фотографа в застенках полиции вызывает удивление и недоумение. Вроде как не должно его тут быть. Ведь именно он и сдал четверых чересчур разговорчивых приятелей, а после, получается, сдался сам. Тогда он не Христос, принявший смерть за людей, а Иуда – запоздало раскаявшийся предатель, повесившийся на осине. Такого и ударить – не грех. Правда, никто из четверых этого не знает.
Сделав во втором акте ставку на шок (и в самом деле повергая в него зрителя), режиссёр не просто подминает смысловое содержание натурализмом, но и смазывает весь финал спектакля.
Ковач падает, Бела падает, Кираи пытается бежать, но звучащий за сценой выстрел даёт понять, чем закончился этот побег. Но Дюрица… Сломленный Дюрица даёт «Иисусу» свои две пощёчины и спасается, убегая со сцены. Более удачно, чем Кираи. И всё! И никаких тебе спасённых и ждущих его детей, никаких других мотивов. Получается, что он просто отрицательный персонаж, цинично вовлекающий приятелей в решение придуманного им философского вопроса о нравственном выборе человека, на поверку оказавшийся обычным трусом, спасающим свою шкуру.
Актёр Игорь Вакулин, играющий Кираи, во время обсуждения спектакля посоветовал додумать мотивацию Дюрицы. Но спектакль не создаёт почвы для каких-то домыслов. Дюрица – ключевой образ произведения. А в спектакле он не раскрыт.
В конце концов, можно сократить диалоги, исключить «лишние» (в формате спектакля) сцены, одних героев заменить другими и т.д., но смысл должен остаться! А он не просто не совпадает с исходным материалом – книгой и фильмом. Он просто теряется. Если смысл спектакля лишь в том, чтобы показать, как система, основанная на страхе и терроре, с помощью физического и морального насилия ломает человека, то этого мало. Важно было показать, как человек действует в этих условиях. Способен ли он сохранить совесть, даже совершив безнравственный поступок? Есть ли у него оправдание и настолько оно сильно? Как сохранить в себе добро, когда зло необъятно?
Не даёт спектакль ответов на эти вопросы, оставляя зрителю возможность самому искать на них ответы. К лучшему ли это? Пусть каждый решает сам.