Александр Бедаев. «Феномен Святой Руси». Представляем новую книгу.

Монография кандидата исторических наук, доцента Астраханского государственного университета Александра Бедаева представляет интерес не только для историков, но и для широкого круга читателей, которых волнует зарождение и становление русского национального начала. Идея «Святой Руси», как форма русского культурного самосознания, культурной идентичности русского народа, волнует многих в современной России. Думается, они с интересом прочтут книгу, написанную хорошим литературным языком. Александр Бедаев является участником литературной студии «Тамариск», известным по подборкам стихотворений, публиковавшихся в коллективных сборниках и периодической печати. Вниманию читателей «Родного слова» предлагается статья «Идеи «Святой Руси» и «Третьего Рима» в истории русской культурно-исторической и философской мысли» из новой монографии.

Время возникновения идей «Святой Руси» и «Третьего Рима», а также то содержание, которым наполняются эти известные формулы, вызывали в отечественной науке и философии разного рода сомнения и споры. Так, исследователями отмечаются русский национализм и претензии Руси-России на роль центра православного мира, а также претензии России к захвату Константинополя (Стамбула) и проливов в Средиземное море. Важно также отметить разницу во взглядах учёных относительно происхождения идей «Святой Руси» и «Третьего Рима». Если к вопросу о времени происхождения идеи «Москва-Третий Рим» подойти с позиции историка, то можно достаточно определённо назвать годы и имена, с этой идеей связанные. С мыслью о «Святой Руси» дело обстоит несколько иначе: например, В. В. Зеньковский связывает появление идеи «Святой Руси» с мыслью «Москва-Третий Рим», Н. С. Трубецкой называет иной период истории и иные обстоятельства, вызвавшие к жизни эту идею. Если же рассуждать с позиции философской, можно утверждать, что идея «Святой Руси» и идея «Третьего Рима» – по сути, одна мысль, как бы двумя крыльями обнимающая русскую средневековую историю от начала её и до конца. Мысль эта изучалась в работах С. М. Соловьёва, Н. Ф. Каптерева, В. В. Зеньковского, А. Н. Бердяева, Г. П. Федотова, Н. С. Трубецкого, Б. А. Успенского, И. Н. Данилевского, М. Б. Плюхановой, Н. В. Синицыной и др.

Н. А. Бердяев пишет: Россия… страна, почитающая себя единственной призванной и отвергающая всю Европу как гниль и исчадие дьявола, обречённое на гибель… «Русское» и есть праведное, доброе, истинное, божественное. Россия – “святая Русь”». Н. А. Бердяев смеётся над национализмом русского человека, называя в этом смысле Россию «страной национального бахвальства». Однако, как видно из исследований А. Я. Гуревича, Б. А. Успенского, И. Н. Данилевского и М. Н. Виролайнен подобное отношение «своего» определялось не каким-то особым националистическим духом, а вполне понятным отношением «свой-чужой», к тому же характерным не только для Древней Руси, но и для средневековой Западной Европы. Быть может только сила звучания этого мотива здесь ярче и выразительнее, чем это было на Западе. Нельзя забывать и то, откуда Русь приняла христианскую веру, и разделение церквей на западную и восточную, которое наметилось уже в VII в., и частые столкновения со своими западными соседями. В свете сказанного мысль о «Святой Руси» не может представляться нелогичной или какой-то слишком особенной. Скорее особенным здесь было другое.

Н. С. Трубецкой возводит появление понятия «Святая Русь» ко времени монголо-татарского ига. Им справедливо указывается на тот мощный религиозный подъём, которым были охвачены все слои русского общества. Этот подъём во многом был связан с религиозной составляющей духовной жизни, но не только. Можно сказать, религиозное и национальное слились здесь в едином звучании. Говоря словами Н. С. Трубецкого: «Началась идеализация русского прошлого, не того недавнего удельного прошлого, теневые стороны которого, приведшие к поражению при Калке, были слишком очевидны, а прошлого более далекого».

Анализируя русские духовные стихи, Г. П. Федотов пришёл к выводу: «Нет… христианской страны, которая не была бы для него (певца духовных стихов – прим. И. Н. Данилевского) “русской землей”». К той же мысли пришёл и Н. Трубецкой: «Не отделяя быта и культуры от веры, а воспринимая и то, и другое, и третье как единое целое, бытовое исповедничество, именуемое православной верой, русские люди того времени ставили между понятиями “русский” и “православный” знак равенства. Языковые и физические признаки русской расы рассматривались ими как несущественные. Существенно для русского было только его православие…» Таким образом, по мысли Н. С. Трубецкого, под православием следует понимать особый жизненный уклад, который исследователь называет «бытовым исповедничеством» и, читая между строк, Русь, по самой принадлежности к этому укладу может называться святою.

И. Н. Данилевский обращает внимание на «описание событий 6653/1145 г. в новгородском и южнорусском летописании. В Новгородской первой летописи старшего извода указывалось: “Томь же лет ходиша вся Русска земля на Галиць…” Подробнее этот поход описан в Ипатьевской летописи: “Всеволод съвкоупи братью свою Игоря, и Святослава же остави в Киеве, а со Игоремъ иде к Галичю и съ Давыдовичема и съ Володимиромъ, съ Вячеславомъ Володимеричемъ, Изяславъ и Ростиславъ Мьстиславича, сыновчя его, и Святослава поя, сына своего, и Болеслава Лядьскаго князя, зятя своего, и Половци дикии вси, и бысть многое множество вои, идоша к Галичю на Володимирка”. По справедливому замечанию В. А. Кучкина, «если новгородский летописец имел в виду всех участников похода, тогда под его Русской землёй нужно разуметь ещё поляков и половцев» [3, 211]. Также исследователь отмечает, что в «Слове о погибели Земли Русской» и в «Списке городов» к «Земле Русской» следует присовокупить земли Болгарского царства, Литвы, Валахии…

Подводя итог сказанному, можно сказать, что выражение «Святая Русь», скорее всего, понималось как «Православная Русь» без всякой примеси какого-то особого национализма.

И. Н. Данилевский доказывает, что в домонгольской Руси отношение к Иерусалиму как к священному городу было совершенно необычным. Прекрасно известна тяга людей средневековья к паломничествам по святым местам. Исследователь обращает внимание на именование летописцем Чёрного моря Русским и противопоставляет ему эпизод Повести временных лет, где дружина Игоря отвечает князю: «Егда кто весть, кто одолееть: мы ли, оне ли? Ли с моремъ кто светенъ? — Се бо не по земли ходимъ, но по глубине морьстеи: обьча смерть всемъ».

Далее автор задаёт риторический вопрос: мог ли летописец назвать море Русским, если в летописи прямо сказано, что море для киевской дружины было неведомо и враждебно? Не логичнее ли предположить, что подобное название было дано летописцем потому, что оно было «освящено» посещением Андрея Первозванного? – «”по немуже училъ” апостол Андрей». Таким образом, Русская земля – святая земля. Не случайно поэтому на вопрос Кирика (XII в.) правильно ли он поступает, запрещая своей пастве идти в паломничество в Иерусалим, новгородский епископ Нифонт отвечает: «Велми… добро твориши».

Ответ вполне верный, если понимать Русь как Святую землю, а Киев – как Иерусалим. Отмечает автор и градостроительные особенности домонгольской Руси: строительство храма Святой Софии, монастырей свв. Георгия и Ирины, что повторяет географию Константинополя. Эти и другие данные, приводимые автором, позволяют ему выдвинуть мысль о существовании в домонгольской Руси тезиса: Иерусалим – Константинополь – Киев. Данный тезис, как видно, очень напоминает другую известную концепцию – «Москва – Третий Рим».

Концепция «Москва – Третий Рим» получила широкую разработку в отечественной истории и философии. Первое упоминание мыслей, созвучных этой концепции, мы находим у В. С. Соловьёва, давшего ей суровую отповедь. Судьба этой концепции в русской исторической и философской мысли была в общем печальна. Дело в том, что эта формула стала широко известной в связи с событиями во второй половине XIX в. на Балканах и понималась как претензия России к захвату Константинополя (Стамбула) и проливов. Таким образом, изначально, формуле «Москва – Третий Рим» был придан политический оттенок. Впоследствии научная мысль колебалась от данной позиции к пониманию этой идеи как претензии на повышение престижа Москвы во вселенском православии, т. е. в принципе, работала в уже заданном – политическом русле.

Согласно распространённому взгляду, идея «Третьего Рима» предполагает наследование Русью роли центра вселенского православия. Такой точки зрения придерживались В. С. Соловьёв, Н. Ф. Каптерев, Н. А. Бердяев и др.

По мысли В. С. Соловьёва, «Россия, принявшая православное христианство из Византии, получила его в том виде, который оно имело там в X и XI веке; вместе с православием она получила и византизм, т. е. смешение вечных и существенных форм Церкви с временными и случайными, вселенского предания с местным». По мнению В. С. Соловьёва, Русь унаследовала от Византии вместе с «вселенским» «местное» и восприняла это последнее как «вселенское» в христианстве. Поэтому концепция «Москва – Третий Рим» для Руси по Соловьёву – это скорлупа, в которую заключила себя Русь, закрывшись от остального мира. Пётр I разбил эту скорлупу и явил Россию миру. В этой мысли воплотились враждебность России Западу и «исключительный национализм». Россия наследует от Византии не столько величие, сколько идею абсолютного государства, в том числе и идею подчинения Церкви светской власти. Важной была мысль В. С. Соловьёва о понимании падения Византии в смысле нравственном, а не политическом.

Г. Флоровский, рассматривал концепцию «Москва – Третий Рим» в рамках изучения «путей русского богословия», понимал её как пробуждение национально-политического самосознания с потребностью в свободе от Константинополя.

В. В. Зеньковский подчёркивал, что концепция «Москва – Третий Рим» была вызвана, помимо подписания Флорентийской унии, ещё и иными – внутренними причинами, точнее, одной причиной. Исследователь говорит, что в России «теократическая тема христианства развивается… в сторону усвоения государственной власти священной миссии». И далее: «точкой приложения Промысла Божия в истории является государственная власть – в этом вся “тайна” власти, её связь с мистической сферой». Учёный отмечает, что всё это учение связывалось с пророчеством пророка Даниила о четырёх царствах, где говорится о царстве, воздвигнутом Богом, «которое во веки не разрушится, оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно». Таким образом, это уже последнее царство. Когда-то эта мысль о последнем царстве связывалась церковными авторами с Византийским царством, в XVI в. русские церковные писатели связали её с царством Российским. Таким образом, на развитие идеи «Москва – Третий Рим» оказало прямое усвоение русской церковной мыслью идеи священной миссии царской власти.

Любопытны по этому поводу замечания Н. С. Трубецкого. Даже если не касаться особой миссии царской власти в плане эсхатологическом, как говорит Н. С. Трубецкой, отношение к государственной власти на Руси было особенным, опять же, религиозно окрашенным. Н. С. Трубецкой пишет: «…идеальный царь представлялся, с одной стороны, как ответчик за народ, как народный представитель пред Богом, с другой – как орудие проведения божественных велений в жизни нации, как помазанник Божий пред народом». Логично предположить, поэтому, что учение пророка Даниила о четырёх царствах, о которых упоминает В. В. Зеньковский, легло на, соответствующую тому, почву.

Касаясь идеи «Третьего Рима», Н. А. Бердяев писал: «Под символикой мессианской идеи Москвы – Третьего Рима» произошла острая национализация Церкви… Вселенское сознание было ослаблено в русской Церкви настолько, что на греческую церковь, от которой русский народ получил своё православие, перестали смотреть как на истинно православную Церковь, в ней начали видеть повреждение истинной веры».

Ф. И. Успенский усматривал в концепции «Москва – Третий Рим» значение государственно-правовое, полагая её фундаментом для притязаний на имперскость и исключительность власти московских государей. Примечательно, что учёный проводил здесь параллель между рассматриваемой концепцией и притязанием на имперскость государства Карла Великого, называя это притязание «фикцией», разработанной Алкуином и Эйнгардом.

Имеется в отечественной науке и иное отношение к рассматриваемой теме. Так, в «Православном собеседнике» в 1861 – 1863 гг. публикация текстов о «Третьем Риме» сопровождалось комментарием как идеи эсхатологической и историософской. Н.Ульянов усматривал в идее «Третьего Рима» религиозное содержание. П.Ниче отмечает преувеличение в отечественной историографии византийского влияния на Руси в XV в. и настаивает на отсутствии политического контекста в идее «Третьего Рима».

Н.В.Синицына в своей монографии «Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции. (XV – XVI вв.)» (1998) поднимает несколько вопросов, обнаруживающих ряд противоречий в привычном понимании рассматриваемой концепции. Так, исследователь отмечает, что согласно устоявшимся представлениям Россия сразу после крушения Византии в 1453 г. начинает претендовать на её место. Таким образом, появление этой идеи должно относиться к 1453 г. Однако, наукой установлено, что послание Филофея к Мисюрю Мунехину (основное произведение «Филофеева цикла») относится к 1523 – 1524 гг. Кроме того, апеллирование к павшей Византии и претензия на её роль помимо славы Византии должно было быть и апелляцией к её греховности, что не соответствовало общей концепции.

Ведь назови Россия себя наследницей Византии, сразу вставал вопрос о том, что было нечто, что привело последнюю к падению. Стало быть если сама Византия не вечна, то и Россия, наследующая ей, не могла претендовать на нерушимость и вечность. Речь поэтому должна была идти о понимании России не как царства, н а с л е д у ю щ е г о Византии, а царства, с л е д у ю щ е г о п о с л е Византии. Следует также отметить, что в послании Филофея мы не находим упоминаний собственно Византии или Константинополя. Речь здесь идёт о Риме. Это обстоятельство должно вывести нас за границы византиноцентристского образа мира. Русь претендует на строительство другой Византии – Ромейского царства, сама Русь – названа в Послании Ромейским царством, а не Русским, что подчёркивает принадлежность этой идеи («Москва – Третий Рим») к религиозному пониманию, а не политическому. Такому пониманию идеи «Третьего Рима» отвечает, по мнению автора, и выражение «два убо Рима падоша…», что означает падение в вере, а не что-либо другое. В связи с этим исследователь особо отмечает 90 лет, которые называет Филофей, касаясь времени разорения «Греческой земли»: «Девятьдесять лет, како Гречьское царство разорися и не созиждется, сиа вся случися грехъ ради наших, понеже они предаша православную греческую веру в латынство». Отмеченные 90 лет важны для того, чтобы определить какой год должен считаться временем «разорения» Византии. При незначительном округлении, исходя из времени, когда было написано Послание, мы получаем 1439 г. (год подписания Флорентийской унии), а не захвата Константинополя турками.

Если относительно падения Византии ещё можно как-то опереться на суждение о подчинении туркам, то относительно падения Рима следует сказать тем более особо, что Рим в XV в. был всё-таки христианским. Н. В. Синицына показывает, что для автора Послания сам факт «латынства», связанного с ересью, понимался как нечто греховное и потому не христианское.

Таким образом, «падение» у Филофея, как говорит учёный, следует понимать исключительно как падение в вере, а идея «Москва – Третий Рим» – расширенно, как идея единственного православного царства. Как видим, идея «Святой Руси» и «Третьего Рима» – в сущности, одна и та же идея.

В дополнение к сказанному, следует сказать об изысканиях, проведённых М.Б.Плюхановой. В монографии «Сюжеты и символы Московского царства» (1995) учёный отмечает мотив движения святыни, как характерный для средневековой русской литературы. Движение осуществляется святыней в соответствии с благочестием, пребывающим в том месте где находится святыня. Так, Владимирская икона из Палестины перемещается в Царьград, затем – в Киев. Оттуда она движется во Владимир и затем – в Москву. Пока молитвами святых она удерживается в Москве, но готова её покинуть. Аналогичный пример – путешествие Лиддской (Тихвинской) иконы Божией Матери: Византия – Рим – Византия – Русь. Неудивительно поэтому, что идея преемства роли центра вселенского православия родилась на Руси.

В монографии проводятся интересные параллели между Василием Блаженным и Андреем Юродивым (согласно церковному преданию сподобился видения Пресвятой Богородицы во Влахернах, что связано с праздником Покрова) и Покровским собором в Москве. Причём исследователь отмечает, что «Степенная книга», которая «соединяет все легенды о происхождении русских святынь в единые повествования», последней датой называет год освящения Покровского собора. Покровский собор строился как девятипрестольный, где соединялось несколько церквей. Главный престол был освящён в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Вскоре рядом с ним была основана ещё одна церковь – в честь Василия Блаженного. От этой церкви Покровский собор получил новое название. Автор пишет: «Покровский собор и “Степенная книга” – идеальные изображения Московского царства как царства-града-Иерусалима, скопления святости, святых и святынь. Над градом, созерцаемая блаженным юродивым, простирает свой покров Богородица».

Трудно не согласиться с автором, когда она пишет, что «как таковая, формула Филофея стоит в ряду других подобных формул – “Москва – Новый Иерусалим“, “Москва – Новый Царьград”, “Новый Киев” и пр. и должна рассматриваться вместе с ними».

По мнению аксиолога Л.В.Баевой, формирование ценностей-символов средневековой Руси начинается ещё с митрополита Илариона, который в «Слове о Законе и Благодати» впервые выразил идею уникальной духовно-нравственной специфики Руси. Именно эта традиция во многом была продолжена в дальнейшем в становлении идеи «Святой Руси» и концепции «Москва – Третий Рим», оказав влияние на последующую культурно-философскую мысль и складывание идей-символов древнерусской ментальности: «Троицы как триединства Истины, Добра и Красоты («Моления Даниила Заточника», Епифаний Премудрый, А. Рублев), Софии Премудрости (Дионисий Ареопагит), Святой Руси (Иларион, Филофей)».

Таким образом, исходя из всего сказанного, можно сделать следующие выводы:

— в идее «Святой Руси» нельзя усматривать какой-то особенный национализм: возможно, выражение «Святая Русь» понималось как «Православная Русь», а православие на Руси, возможно, понималось как бытовое исповедничество;

— формула «Иерусалим – Константинополь – Киев» – формула, предшествующая концепции «Москва – Третий Рим»;

— время зарождения идеи «Святой Руси» в отечественных исследованиях чётко не установлено, однако, в современных исследованиях имеется мысль о том, что Русь приняла эту идею ещё в домонгольский период;

— в свете современных исследований концепция «Москва – Третий Рим» понимается как исключительно религиозная идея, лишённая каких-либо политических или иных притязаний.

Поделиться:


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *