МАКСИМ ГОРЬКИЙ (1868 – 1936)

ИЗ ЦИКЛА «РУССКИЕ СКАЗКИ»

А то – жил-был один барин, прожил он с лишком полжизни и вдруг почувствовал, что чего-то ему не хватает, – очень встревожился. Думал-думал и вдруг – нашёл:

«Господи! Да у меня же национального лица нет!»

Бросился к зеркалу – действительно, лицо неясное, вроде слепо и без запятых напечатанной страницы перевода с иностранного языка, причём переводчик был беззаботен и малограмотен, так что совсем нельзя понять, о чём говорит эта страница: не то требует душу свободе народа в дар принести, не то утверждает необходимость полного признания государственности.

«Гм, какая, однако, путаница! – подумал барин и тотчас же решил: – Нет, с таким лицом неудобно жить…»

Начал ежедневно дорогими мылами умываться – не помогает: кожа блестит, а неясность остаётся. Языком стал облизывать лицо – язык у него был длинный и привешен ловко, журналистикой барин занимался, – и язык не приносит ему пользы. Применил японский массаж – шишки вскочили, как после доброй драки, а определённости выражения – нет!

Мучился-мучился, всё без успеха, только весу полтора фунта потерял. И вдруг на счастье своё узнаёт он, что пристав его участка фон Юденфриссер весьма замечательно отличается пониманием национальных задач, – пошёл к нему и говорит:

– Так и так, ваше благородие, не поможете ли в затруднении?

Хохочет пристав и, в радости великой, кричит:

– Да ничего же нет проще, милейший вы мой! Бриллиант вы мой американский, да потритесь вы об инородца, оно сразу же и выявится, истинное-то ваше лицо…

Тут и барин обрадовался – гора с плеч! – лояльно хихикает и сам на себя удивляется:

– А я-то не догадался, а?

– Пустяки всего дела!

Расстались закадычными друзьями, сейчас же барин побежал на улицу, встал за угол и ждёт, а как только увидел мимо идущего еврея, наскочил на него и давай внушать:

– Ежели ты, – говорит, – еврей, то должен быть русским, а ежели не хочешь, то…

А евреи, как известно из всех анекдотов, нация нервозная и пугливая, этот же был притом характера капризного и терпеть не мог погромов, – развернулся он, да и ударь барина по левой щеке, а сам отправился к своему семейству.

Стоит барин, прислоняясь к стенке, потирает щеку и думает:

«Однако выявление национального лица сопряжено с ощущениями не вполне сладостными! Но – пусть! Хотя Некрасов и плохой поэт, всё же он верно сказал:

Недаром ничто не даётся, – судьба

Жертв искупительных просит…»

Вдруг идёт кавказец, человек – как это доказано всеми анекдотами – некультурный и пылкий, идёт и орёт:

– Мицхалэс саклэс мингрулэ-э…

Барин – на него:

– Нет, – говорит, – позвольте! Ежели вы кавказец, то вы – тем самым – русский и должны любить не саклю менгрельца, но то, что вам прикажут, а «кутузку» – даже без приказания…

Оставил его кавказец в горизонтальном положении и пошёл пить кахетинское, а барин лежит и соображает:

«Од-днако же? Там ещё, татары, армяне, башкиры, киргизы, мордва, литовцы – Господи, сколько! И это – не все…Да потом ещё свои, славяне…»

А тут как раз идёт украинец и, конечно, поёт крамольно:

Добро було нашим батькам

На Вкраини жити…

– Нет, – сказал барин, поднимаясь на ноги, – вы уж будьте любезны отныне употреблять еры, ибо, не употребляя оных, вы нарушаете цельность империи…

Долго он ему говорил разное, а тот всё слушал, ибо – как неопровержимо доказывается всеми сборниками малороссийских анекдотов – украинцы народ медлительный и любят дело делать не торопясь, а барин был человек весьма прилипчивый…

…Подняли барина сердобольные люди, спрашивают:

– Где живёте?

– В Великой России…

Ну, они его, конечно, в участок повезли.

Везут, а он, ощупывая лицо, не без гордости, хотя и с болью, чувствует, что оно значительно уширилось,и думает:

«Кажется, приобрёл…»

Представили его фон Юденфриссеру, а тот, будучи ко своим гуманен, послал за полицейским врачом, и, когда пришёл врач, стали они изумлённо шептаться между собою, да всё фыркают, несоответственно событию.

– Первый случай за всю практику, – шепчет врач. – Не знаю, как и понять…

«Что б это значило?» — думает барин, и спросил.

– Старое, – всё стёрлось – ответил Юденфриссер.

– А вообще лицо – изменилось?

– Несомненно, только, знаете…

Доктор же утешительно говорит:

– Теперь у вас, милостивый государь, такое лицо, что хоть брюки на него надеть…

Таким оно и осталось на всю жизнь. Морали тут нет.

А вот тут великий пролетарский писатель ошибся. Мораль у сказки есть, и верна она до сих пор. Как не было у наших «бар» национального лица, так его и нету. Потому и живёт русский народ через пень-колоду, что ведут его в «светлое будущее» люди, потерявшие с ним всякое родство. Только они, в отличие от героя сказки, и не пытаются отыскать утраченное.

Поделиться: