Владимир Осипенко. Уникум с позывным «Бес». Роман.

С Владимиром Осипенко я впервые виртуально познакомился на литературном сайте ветеранов последних войн в ноябре 2007 года, а личная встреча произошла в октябре 2011 года в Переделкино, на Конференции молодых прозаиков и поэтов. Хотя, среди тех, кто там присутствовал из числа авторов пишущих о войне, молодых людей практически не было. Спасибо за это Николаю Иванову, нынешнему руководителю Союза писателей России, который сам прошёл через Афган и Чечню.

И вот уже который год Володя приезжает в нашу область по весне и осени на рыбалку. Вместе с ним – и его боевые друзья, старшие офицеры ВДВ, ныне находящиеся в отставке. Среди них Алексей Васькин, чья сестра была замужем за Вячеславом Деревенским, однокурсником по Рязанскому военному училищу ВДВ. Вячеслав погиб в Афганистане в конце 1982 года, и на СОШ №51, где он учился, по инициативе ветеранов афганской войны несколько лет тому назад, открыта мемориальная доска. 25 ноября нынешнего года возле неё состоялся митинг, приуроченный 65-летию со дня рождения героя, после чего ветераны-«афганцы» провели в школе Урок мужества.

Роман Осипенко «Уникум с позывным «Бес», который я представляю астраханским читателям, по новому трактует многие вещи, связанные с Великой Отечественной войной. Полагаю, что он будет интересен читателям всех возрастов.

АНАТОЛИЙ ВОРОНИН, член Союза писателей России.

ОБ АВТОРЕ:

Осипенко Владимир Васильевич. Родился в городе Житомире. Закончил Киевское Суворовское военное училище, Рязанское воздушно-десантное и Академию Фрунзе. Службу проходил в полковой разведроте в городе Алитусе (7вдд). В феврале 1984 года в должности НШ батальона убыл в Афганистан в 357 пдп 103 вдд. Через полтора года был назначен комбатом в 317 пдп. Командовал гарнизоном в Шахджое. Заменился в июне 1986 года. После академии вернулся в 103 вдд, где был сначала НШ 317 пдп, а потом командиром 357 пдп. В период пребывания дивизии в составе погранвойск КГБ СССР участвовал в закрытии брешей на границе с Ираном и Румынией. После развала Союза отказался принимать белорусскую присягу и был назначен командиром 36 овдбр (посёлок Гарболово под Санкт-Петербургом). В 1996 году назначен заместителем командира 98 вдд( Иваново). На полтора года слетал в Югославию, где участвовал в миротворческой миссии ООН в Восточной Славонии. В 1999 году уволился в запас. Автор многих произведений об Афганской войне и не только. Член Союза писателей России.

ВЛАДИМИР ОСИПЕНКО

УНИКУМ С ПОЗЫВНЫМ «БЕС»

Роман

НАЙДЁНЫШ

  Дед неподвижно сидел прямо на земле, приткнувшись спиной к плетню. За его спиной тянулись кошары, в которых уже неделю не было ни одной овцы. Ворота настежь, лёгкий ветер гонял пыль, сухую траву и невесть как сохранившиеся клочья овечьей шерсти. Судя по внешнему виду, старику тяжело далась прошедшая ночь. Дед с наслаждением вытянул намученные ноги и подставил лицо набиравшему силу весеннему солнцу. Непокрытая голова, рваные штаны, такой же потрёпанный явно с чужого плеча пиджак на голое худое тело. Седые волосы припорошены дорожной пылью. На лице свежие кровоподтёки, вокруг шеи — синяк.

  Поток беженцев иссяк и мимо тянулась только военная тыловая колона. Причём не к фронту, а в тыл. В замыкании груженые всяческим барахлом ЗИСы с прицепленными полевыми кухнями и бочками. Впереди у разбитого моста через небольшую речушку вышла заминка. Колонна остановилась. Ищут брод, подумал дед. Из кабины последнего грузовика выскочила невысокая дивчина в гимнастёрке, юбке и аккуратных сапожках, тонкую талию подчёркивал армейский ремень. Потянулась, увидела деда, подошла, огромными чёрными глазищами осмотрела сверху вниз:

  — Живой?

  — Живой, красавица, — отозвался тот неожиданно сочным баритоном.

  — Чего расселся?

  — Устал… да и идти особо некуда.

  — Кто это тебя так, — женщина достала платок, облизала и протянула руку, чтобы стереть сгусток запекшейся крови. Она почувствовала запах овчины и удивилась глубине его голубых, совсем не стариковских глаз. Потом, словно спохватившись, — Есть хочешь?

  — Благодарю, сударыня, — не без усилия дед поднялся и в знак благодарности поклонился головой. Он оказался на голову выше девушки. — Правду сказать, не помню, когда ел до сыти.

  — Сейчас, — девушка рванула к машине и ловко запрыгнула в кузов и стала рыться в каких-то ящиках. Впереди стоящая машина тронула с места, а водитель её ЗИСа несколько раз нетерпеливо посигналил.

  — На, держи, — девушка протянула деду буханку хлеба и банку тушёнки.

   Произошло то, чего повариха-официантка столовой авиаполка озорная Шурка ждала меньше всего. Вместо того, чтобы жадно схватить драгоценный дар дед взял её руки себе в ладони, пристально посмотрел в глаза и попросил:

  — Возьмите меня с собой. Буду делать всё, что скажете. Я многое умею… Прошу вас…, — столько мольбы было в его словах и во взгляде, что девичье сердце не выдержало.

  — Полезай в кузов… Только никому не говори, что я разрешила.

  ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР

  О такой удаче, дед, а по документам Бессонов Павел Григорьевич, 1897 года, уроженец Смоленской губернии даже не мечтал. Про документ очень сильное преувеличение. Выпросил справку в сельсовете, когда первый раз его обокрали в станице Петровская. На самом деле украли мешок с харчами и кое-какими пожитками, но в сельсовете поверили, что там были и документы. А то ведь куда ни сунься — «Покажите документы!» и волокут в комендатуру. Насиделся и натерпелся, не рассказать словами… Научился прикидываться дурачком. Честно говоря, по внешнему виду на большее и не тянул.

  Первые три дня, пока ждали прилёта полка и вгрызались в землю, дед не выпускал из рук лопату. Копал так, что молодые не выдерживали и просили о перекуре. Не то, что загорел, почернел на солнце. Мужики оценили его рукастость и готовность к любой работе, а бабы отметили его обходительность. Ни грубого слова, ни, боже сохрани, мата. Особо молодые обратили внимание на худое, но красивое мускулистое тело. Похихикивали над Шуркой, мол, губа не дура.

   Так и остался при кухне — «дед, принеси, наколи, подай». Всё беспрекословно, вежливо, достойно. Слова от него вообще дождаться сложно. Немного отъелся. Зажили язвы на ногах и теле. Нашли ему латаную почти белую ХэБэшку и вполне приличные кирзачи, чтобы не отсвечивал своим пиджаком на аэродроме. Ремень и пилотку сам где-то добыл. Издали солдат как солдат, только без оружия. Удивительно, но занимая такое бесправное положение, дед не позволял собой помыкать, умел словом, иногда только взглядом, поставить на место какого-нибудь любителя покомандовать. Единственным неоспоримым авторитетом для него была Александра Васильевна — так и только так он обращался к Шурке. Она же гордилась «найдёнышем», опекала, как могла и зорко следила, чтобы и остальные относились к нему с уважением. На кухне официантки и поварихи давно рассмотрели, что «никакой он не дед» и у Шурки светятся глаза, когда с ним заговаривает. Тут ошибки быть не может.

   Когда у деда была свободная минутка, тянулся к технарям. Сначала тоже «подай», «подержи». Обратили внимание на жадность, с которой он интересовался даже не деталями, а малейшими нюансами устройства двигателя, вооружения, планера. Ещё заметили, как он в свободную минуту подходил к самолёту, гладил рукой плоскость, фюзеляж, открывал-закрывал лючки, смотрел в небо. Часовые привыкли и, когда рядом не было начальства, не прогоняли. Иногда он сам уходил с глаз долой, делал гимнастические упражнения, вертелся волчком вокруг пальца, воткнутого в землю. Технари вертели пальцем у виска, а лётчики понимали, но недоумевали — тренирует вестибулярный аппарат, зачем?

   Не всегда Бессонов был молчалив. Когда речь заходила о самолёте его прорывало. Некоторые его вопросы ставили в тупик даже старшину Хренова, сбежавшего из-под брони слесаря 6-го разряда из сборочного цеха Саратовского авиазавода, где клепали их Яки. Технарь от бога. Человека лютого до работы, крайне нетерпимого к бестолковости и лени, жёсткого, но справедливого. Понятно, что над кличкой его долго не думали. Даже командир полка, с чьим самолётом нянчился старшина не раз в запарке орал: «Куда этот Хрен делся?!»

  Как-то незаметно попал Бессонов под крыло старшины. Хотя почему незаметно. Копается стармех в двигателе, стоя на стремянке, а дед ключи подаёт.

  -Торцовый на 17… Отвертку…

  Потом не успел Хренов подумать, а помощник уже тянет ему выколотку, пассатижи или рожковый на 14…

  «Он что, понимает, что я делаю и в какой последовательности?» удивлялся поначалу старшина.

  Потом копался Хренов с технарями как-то в двигателе командира. Тупит в воздухе, чуть дать оборотов, греется. Сам помпотех полка капитан Руденко присутствовал и давал мудрые советы. Долго и мучительно пытались засунуть под обтекатель дополнительный радиатор. Не лезет, зараза. Чего только не перепробовали. Сидят самокрутки садят, плюнь — зашипят. Бессонов в ведре с керосином по заданию старшины рядом детали промывал. Неожиданно встал, стряхнул руки, достал из кармана железку, протянул капитану.

  — Что это? — удивился капитан.

  — Мне кажется причина перегрева — критически малое сечение патрубка нагнетателя. Я предлагаю заменить стандартный на этот.

  — Хренов, а ведь он прав! Увеличим поток, не надо дополнительный радиатор. У самого вертелось в мозгу… Заборник красивый вышел… Сам сделал?

  — А что здесь сложного?

  — Ты, вообще, кто, — продолжил допрос помпотех, вставая и внимательно глядя на неожиданного рационализатора.

  — Человек… С вашего позволения Бессонов Павел Григорьевич…

  — Я тебя, Бес, фамилию не спрашиваю. Что здесь делаешь?

  На защиту Бессонова встал старшина:

  — Да местный он, на кухню прибился. Пришёл — кожа да кости. Сейчас хоть на человека становится похожим. В технике фору из нас любому даст, да и руки не из жопы растут. Разрешите я себе его возьму.

  — Я не против, что Мыртов скажет. Да и на довольствии он не стоит…

  — Мыртов пусть диверсантов и шпионов ловит, а мне каждая пара рук на вес золота. Тем более такая. Старшина с удовольствием пожал руку «деду», потом притянул к себе и обнял. Возраста и роста они были одного, разве что Хренов носил усы и по весу превосходил раза в полтора.

   С того времени они стали почти неразлучны. Вместе работали, вместе ели, в одной землянке спали. Старшина даже попробовал поставить в строй за собой, но Бес (с лёгкой руки помпотеха эта кличка прилипла к «деду» намертво) твёрдо сказал, что «не достоин». Хотя старшина и был категорически не согласен, спорить не стал. От греха подальше. А не согласен Хренов был по той причине, что лучшего спеца по выверке и пристрелке вооружения в полку не было. Делал он это настолько грамотно и виртуозно, что лично комэски, не говоря о рядовых лётчиках, находили и благодарили Бессонова за работу пулемётов.

  Теперь деда можно было видеть не только рядом с самолётами, но и сидящим в кабине.

  — В самолётики Бес играет, — зубоскалили технари, глядя, как ходуном ходят закрылки и элероны.

  — Цыц, криворукие, — тут же вступался Хренов, — человек головой работает!

   И это было правдой. Добился Бессонов внедрения своей идеи… Хотели официально, но Руденко встал на дыбы «Не сметь!» Вот они вдвоём втихаря и заменили заборник на командирском Яшке. Одна проблема — на земле не проверить. Бой не самое подходящее место для экспериментов. Где взять рискового аса?

  — Я бы сам мог, — заикнулся однажды Бессонов, когда они по случаю нелётной погоды решили приговорить старшинские запасы «наркомовской».

  -Ты-ы-ы-ы? — удивился старшина, занюхивая корочкой очередные 100 грамм.

  — Не уверен, но попробовать можно, — ковыряя ложкой тушёнку, проговорил новоиспечённый летчик.

  — Забудь, а то Мыртов нам обоим голову откусит.

  — Алексей Михайлович, дорогой! Фашист на Волгу прёт, Сталинград с землёй ровняет, каждый день кого-то из истребителей хороним, а мы Мыртова боимся. Знаю, мы победим. Русь не такое видела! Но спросят меня… Нет, я сам себя спрошу: «Что ты сделал для победы?» Смело и мужественно гайки крутил? Так?

  — А что ты имеешь против гаек? — У Хреновы от возмущения вздыбились усы. — Без них ничего не шевельнётся. На конях сегодня не больно навоюешь.

  — Алексей Михайлович, я тихонько, разгоню, утюжком проверю на виражах и сяду. Обкатаем «единицу» и с чистой совестью доложишь командиру о готовности.

  — Слушай, Бес, вижу, ты мужик нормальный, но не договариваешь. Где родился, крестился не помнишь, а по самолётам любого из нас за пояс заткнёшь. Так разве бывает?

  — Ещё как бывает, Алексей Михайлович…

  — Во-во, я про это и говорю. Мы все тут по фамилии или, того хуже, по кличкам и позывным а ты, мля, по имя отчеству. В пажеском корпусе воспитывались, ваш благородь?

  — ОВШ, товарищ старшина.

  — Это — что?

  — Офицерская воздухоплавательная школа, Гатчина, 1914 год. Фарман, Капрони — мои кони! Их движки и сегодня с закрытыми глазами разберу-соберу.

  — …и звание имеешь?

  — Штабс-капитан.

   Воцарилась пауза. Нехорошая.

  — Чего примолк, товарищ старшина? Это я на той войне был штабс-капитаном. На этой ещё до рядового не дослужился. Угостишь ещё?

   Хренов молча разлил по кружкам остатки водки. Бессонов встал, хотел вытянуться, но упёрся затылком в потолок землянки. Прокашлялся и заговорил сиплым голосом.

  — Фашист напал на мою Родину… Я мог отсидеться в тепле и сытости… Через неделю взвыл… Готов зубами грызть… Считай на пузе сюда приполз… Делаю, что позволяют обстоятельства, но могу гораздо больше, поверь. Поможешь, спасибо. Отдашь Мыртову — пойму. Но выбирая свой вариант, помни, кому ты сделаешь лучше. За победу!

   Бессонов выпил. Положил в рот маленький кусочек хлеба. Боднул седой головой так, что на обратном пути всё же стукнулся головой о перекрытие. Хотел выйти.

  — Куда, ваш благородь? Постой, я ещё своего слова не сказал.

   Бессонов сел и внимательно уставился на старшину.

  — Ты закусывай, Павел Григорьевич. На войне не доесть и не доспать всегда успеем. Теперь так. Вижу, водка сильно тебе в голову дала. Про «ваш благородь» — забудь. И про наш разговор. Не было ничего. Технику изучил и практику получил ты в ОСОВИАХИМЕ, хотя бы в Балашихе. Не, лучше в Кишинёве, где и травмировался на всю голову. Понял, загорелый ты наш?

  — Понял, чего не понять…

  — Ты мне не понякай! Понял, говорю?

  — Так точно, товарищ старшина.

  — Другое дело! Завтра посмотрим на твой «утюжок»…

  — Спасибо! Клянусь честью…

  — Пустое!

  — Для вас, Алексей Михайлович, понятие чести пустое!?

  — Я не про это… Да сядь ты! — Старшина достал кисет, скрутил не торопясь самокрутку, затянулся и на выдохе заговорил. — Я на белом свете давно. Внуку пятый год… Ты мог мне ничего не говорить, в людях разбираюсь, подлость за версту чую. И твою офицерскую косточку рассмотрел давно, хоть под дурачка работаешь.

  — Где я прокололся, Алексей Михайлович? — Бессонов не поверил.

  — Это и осанка, и форма, пусть старая, но сидит, как влитая, не то, что у моих охламонов… И ещё как ты подрываешься, когда кто-то из укладчиц заходит в хату. Но это цветочки, а вот когда ты, увлекшись начинал говорить о двигателе и планере, то у тебя на лбу было написано — инженер! Причём ещё имперского разлива. Это у доходяги со справкой сельсовета?! А что не стал врать — молодец. — Хренов поплевал на окурок и растёр его о каблук. Задумался. Не торопясь, продолжил, — я сам здесь потому, что не хотел отсиживаться в тылу, а рвался лично засвидетельствовать своё присутствие Гитлеру на фронте…

  — Слушай, Алексей Михайлович, я сейчас себя поймал на мысли, что у тебя на лбу тоже не «слесарь» написано.

  — Цыц, Бес. Считай, что я книжки неглупых людей читал.

  — А быть у колодца и не попить, это как, — спросил Бессонов.

  — Ты про фрицев? С винтовкой в окопе от меня толку много не будет. Кто-то должен криворуких уму разуму учить. А тебе, Бес, самому-то не страшно на незнакомом самолёте?

  — Ещё как! Только почему «незнакомом»? Я тебе с закрытыми глазами любой тумблер, любой флажок и рычажок найду, не думая. Можешь любой вопрос про устройство задать…

  Хренов, казалось, не слушал, а принимал очень непростое для себя решение. Потом решительно подытожил.

  — Разобьёшь, ты диверсант, я пособник. Расстреляют и, как звать, не спросят.

  — Алексей Михалыч, взлечу, а ты сразу на КП, мол, без спросу, собака!

  — Чтобы тебя на земле уже конвой ждал?

  — Сяду, скажу, движок проверял, чтоб командира не подвести. Прорвёмся, Михалыч.

  — На этом и постановим. А сейчас спать.

  МЫРТОВ БДИТ.

  Утром к вертящемуся у самолёта Бессонову подошёл Мыртов.

  — Красноармеец, ко мне!

  — Вы меня, товарищ командир?

  — Ты ещё кого-то рядом видишь? Иди сюда!

  Бес подошёл, вытер ветошью испачканные маслом руки и уставился на невысокого, широкого в животе чекиста.

  — Доложите по форме! — практически взвизгнул Мыртов.

  — Извините, товарищ оперуполномоченный, я — вольнонаёмный. Премудростям устава не обучен.

  — Чего у самолёта командира полка делаешь?

  — Он выполняет мои указания по обслуживанию борта номер один, — вынырнул как из-под земли стармех Хренов. — Могу объяснить конкретно, тогда для этого понадобятся технические знания, они у вас есть? Слышал у вас восьмилетка и ускоренные курсы по поимке шпионов.

  — Ты, старшина, не забывайся! А Цыгана твоего чтобы я у самолётов не видел!

  — Может, вы мне поможете движки ремонтировать и пулемёты пристреливать? Вон роба лежит, переодевайтесь, для начала можно пулемёт почистить.

  Лицо оперуполномоченного побагровело.

  — Старшина Хренов — смииииирно!!! Прекратить пререкания! У меня полковники на допросе плакали, как дети малые, а таких врагов народа я лично к стенке ставил.

  — Видел я таких, знаю, гад, твои способности, — буквально зашипел старшина, сжимая кулаки и нависая, как скала над старшим лейтенантом. Только запомни, сегодня не 37ой и мы не на Лубянке…

  Тут уже Бессонов просунул плечо, загораживая стармеха:

  — Не стоит, Алексей Михайлович. — И словно спохватившись, выпалил скороговоркой, — Товарищ старшина, ваше приказание выполнено.

  Мыртов, почувствовал себя лишним, развернулся и, бурча под нос «я на вас, гадов, управу найду», важным видом покинул техзону.

  — Вот придурок, — проводил его Хренов. И обернувшись к Бессонову, добавил, — держись от таких подальше. И не стой, как истукан, надевай парашют, пока он тревогу не поднял.

  «УТЮЖОК»

  Взлетел. Ветер гнал рваные облака и кое-где стало проглядывать солнце. Нервы оголены. Сердце поколотилось и успокоилось, и Бес через все органы чувств стал впитывать в себя самолёт. Плавно опустил нос, пошёл в горизонт и убрал шасси. Добавил оборотов. Скорость Яка росла так, спинка ощутимо давила на спину. Ого, уже 450… 500… 530… отметил Бес, убавил обороты и тронул ручку вправо — влево. Самолёт послушно выполнил змейку. Вот это да. Восторг переполнял… Крутанул бочку. Попробовал горку. Эх!!! Машина была фантастически чувствительна и отзывчива на любые команды!

   Бессонов запел любимый романс, поднял голову и на фоне солнца чётко рассмотрел силуэты двух мессеров. Судя по закладываемому ими виражу, фрицы заходили на него. «Едрид мадрид!! Утюжка не будет»! Садиться поздно. Неизбежность схватки очевидна. Бежать бесполезно, у них преимущество в высоте и в скорости. Да и не привык штабс-капитан Бессонов бегать. Ручка на себя, полный газ и вперёд заре на встречу! Пошёл в лобовую. Палец на спуске глаза впились в прицел. Посмотрим, кто из нас стрелять умеет! От ведущего в его сторону потянулись зловещие трассы. Ответ был короткий и пришёлся прямо в его фонарь. Разошлись плоскостями метрах в трёх. Мессер, не выходя из пике и даже не задымившись, врезался в землю. Ведомый вынырнул, буквально чиркнув плоскостями по верхушкам деревьев.

  Теперь преимущество в высоте у Беса. Крутой разворот… Подожди, родимый, не убегай… Фриц крутит башкой, потерял из виду… Вот он… Сейчас, родной, увидишь, не дёргайся… Полный газ и вышел мессеру в хвост. Резанул короткую очередь… Тот задымил и пошёл вниз… Пилот вывалился… Раскрылся… Добивать и не думал… Надо запомнить, куда отнесёт…

  Засмотрелся, блин, не заметил ещё двоих жёлтоносых. Смотри, как разрисованы! Разбежались грамотно… Один заходит, второй с высоты страхует. Правильно, не на параде… Пожалуй, опасней тот, что сверху. От этого откручусь. Бьёт издали, но, зараза, достаточно близко. Так я тебе и подставлюсь. Закладывая виражи так, что голова готова была оторваться, старался не терять из виду второго. Ждал, когда представится момент, выйти на него. Догадался, что он не столько следит за боем напарника, сколько контролирует нашу взлётку. Бить на взлёте, себя не уважать, но у фрицев свои законы чести. Погоди, сейчас сброшу этот банный лист и поговорим.

  Бес крутился как блоха на кончике шила. Казалось, он знал, когда немец откроет огонь, и за долю секунды до этого бросал свой Як в крутой вираж. Двигатель пел и подхватывал моментально. Потоки свинца проносились в нескольких метрах от его самолёта. В четвёртой атаке пулемёты мессера заткнулись на полуслове. «Неужели до железки?» подумал Бес и не увидел, а почувствовал кожей, что фриц отвалил. Он сделал вид, что пошёл за ним, но, уйдя в облака и набрав высоту, резко свалил в сторону второго. Тот, видно, что-то рассматривал внизу, поэтому маневр Беса заметил не сразу. Резко бросил свой 109ый в крутое пике. «Не догнать… Может на выходе удастся зацепить. Не люблю поливать, как из лейки, но это, кажется, как раз тот случай… Бес нажал на кнопку электроспуска и трассы его очереди пересеклись с самолётом врага в одной точке. Полетели осколки фонаря и обшивки фюзеляжа. От двигателя повалил шлейф дыма. «ПКБэСНБэ!» — заорал Бес и закрутил головой выискивая прилипалу. Тот отходил в сторону фронта, а за ним, о чудо, устремилась пара Яков. Как успели взлететь? Вряд ли догонят, но проверят нет ли тут кого ещё. Бес вздохнул с облегчением, куда спокойней, когда рядом кто-то из своих.

  Вдруг неожиданно ожила рация:

  — Первый, я Сокол, домой!

  — Первый понял, — автоматически ответил Бес и тут до него дошло, что ответил то на позывной командира полка. Станция была же на запасной частоте! И ещё понимание, с одной стороны — гора с плеч — выкрутился и самолёт сберёг! С другой, кажется, тихая вылазка «утюжком» блестяще провалилась и может вылезти боком ему и Михалычу. Сразу почувствовал, как взопрела гимнастёрка на спине, вытер рукавом пот со лба. Огляделся. Сориентировался. Аэродром в километрах восьми. Сбросил обороты, постарался успокоить сердце.

  Сел. Порулил не на стоянку, а в капонир к технарям. Увидел, как со стороны стоянки самолётов и от штаба уже выдвигается толпа. Выскочил на крыло, стал расстёгивать парашют. Внизу стоял Михалыч, остальные няньки стали рассматривать самолёт.

   Спрыгнул и сразу попал в объятия стармеха.

  — Ну ты, штабс, даёшь! Такого в жизни не видел! Вали всё на меня, мол, велел и всё такое, — зашептал он в ухо.

   Подошли остальные механики.

  — Ни единой пробоины… Ты что, Бес, заговорённый? Мы же видели, как тебя мессер поливал… Когда ушли в облака, а потом взрыв, думали, больше не увидим…

  — Так я знаю, чей аппарат. Не мог же я оставить командира полка безлошадным, — неуклюже пытался отшутиться Бессонов, боковым зрением наблюдая как к ним приближается дюжина лётчиков и штабных.

  Те подошли, уставились на технарей и замерли в недоумении. Они ожидали увидеть кого-то из своих, а тут стоят два деда, один в грязном, замасленном комбинезоне, другой в мокрой, хоть выкручивай гимнастёрке. Раздвигая остальных, вперёд выдвинулся командир полка, недавно назначенный из комэсков 28-летний майор Павлов. За его спиной маячили замполит и Мыртов. Куда без них?

  — Так, идите сюда, голуби, — в глазах командира недоумение, но сдерживается.

  Подошли. Бессонов, опустил взлохмаченную седую голову, Хренов сиял, как надраенная бляха молодого солдата.

  — Это — что было? Почему без разрешения? Чего ты лыбишься, Хренов?

   Стармех выдвинулся вперёд, загораживая собой Бессонова и заговорил:

  — Так мы с вашего разрешения обкатали аппарат после небольшой доработки. Вы сами сказали, возьми кого-нибудь, пусть облетают. А вы всех лётчиков на политзанятия. Вот я и разрешил Бессонову — он в Кишинёве в ОСОВИАХИМе летал… Без связи вначале… Так мы на запасной, хотели тихонечко над аэродромом, чего эфир засорять…

  — Трёх мессеров, это, по-твоему, тихонечко!!!

  — Кто же их, собак, звал! Свалились из-за облаков… Пришлось выкручиваться…

  В толпе послышался смех. Нам бы так уметь выкручиваться, — шумели лётчики. Совсем другими глазами рассматривали деда.

  — Ты чего прячешься, как тебя, Бессонов? Выходи, докладывай.

  Деваться некуда.

  — Совершал облёт самолёта. Был атакован. Троих сбил, один ушёл. За ним погналась наша дежурная пара. Один из сбитых приземлился на парашюте в районе Мартыновки. Самолёт исправен. Отказов в работе двигателя и вооружения не установлено. За самовольство готов понести наказание…

   Командир полка, на счету которого было 14 сбитых фашистов оглянулся на лётчиков:

  — Вот все бы так самовольничали! Качай его, мужики!

  Словно прорвало плотину, Бессонова подхватили на руки и раз десять подбросили вверх. Тот не сопротивлялся, но не на шутку переживал, как бы не забыли поймать. Потом поставили и почти все без исключения, начиная с командира полка, подошли, отдали честь и пожали руку. Механики чувствовали себя именинниками сияли, как новые пятаки. Их тоже поздравляли, в отличие об Бессонова, хлопали по плечам, обнимали и твердили, ну вы, няньки даёте! Обходили и рассматривали самолёт.

   Командир отвёл Бессонова в сторонку и заговорил:

  — Ты хоть знаешь, с кем имел дело?

  — Мессершмитд 109…,- начал было докладывать провинившийся, но командир прервал

  — Я не про машину. Это стервятники из личной эскадрильи Геринга. У всех железные кресты за сбитые. Уже неделю на нашем участке. Сегодня пришла шифровка. Делают засады у аэродромов и долбят на взлёте или при возвращении. У соседей вчера практически дома сбили четверых. Приказано усилить наблюдение, маскировку и продумать контрмеры. Я как раз лётчиков и собирал для этого и полёты прикрыл. Получается, пока мы думали, ты на практике показал… Всё бы ничего, только, как в дивизию прикажешь докладывать?

  — Так и доложите, мол, обкатывали свой самолёт… Кстати — двигатель ожил, никакого перегрева!

  — Тебя механики, слышал, Бесом нарекли. За кого ж ты, Бес, меня держишь?

  Бессонов понял, что гроза прошла мимо и решил ковать железо, покуда горячо.

  — Вы для меня — товарищ командир. Лётчики и механики вас уважают не за должность и звание. Я тоже. И прошу, как лётчик лётчика, разрешите летать. Поверьте, в воздухе от меня пользы будет больше, чем в техзоне.

  — Не знаю. Что «лётчик» вижу, мне такие до зарезу… Но полк, сам знаешь, получает новые самолёты. Мыртов мне уже нудил на тему, что непонятно кто у самолётов ошивается, а ты, оказывается, ещё летать умеешь. Боюсь не одному мне он по ушам ездит. Спасибо, комэски хвалят за подготовку и пристрелку вооружения. Хором просили его заткнуться.

  — Возьмите меня ведомым. Проверьте в бою. Клянусь честью, не подведу.

  — Я бы не против, но хоть какой-то документ у тебя есть? А то «всё сгорело, контузило и ничего не помню»

  — Документов нет. Есть справка из сельсовета.

  — Вот и повесь её на гвоздик, сам знаешь где. Твой сельсовет уже под немцем, поди? Решение такое: пока — нет, а дальше видно будет.

   Увидел, как изменился в лице и погрустнел Бессонов, добавил:

  — На ужине в лётной столовой обмоем твои мессеры, как положено.

  Неожиданно в голосе седого солдата из униженно-просительных прорезались нотки металла:

  — Прошу уволить. Рядовому составу как раз не положено в лётной столовой. Мне, с вашего разрешения, было бы сподручней со старшиной Хреновым и другими механиками отметить.

  — Приказ командира не обсуждается!

  — Нет, товарищ командир. Воспользуюсь своим правом вольнонаёмного. По доброй воле не пойду.

  — Не понял. Может, обидел кто?

  — На обиженных воду возят… А мне в кустики надо, — Бессонов срочно сменил тему разговора. — Мне приспичило, когда первого фрица увидел, всё никак не добегу…

  Он действительно рванул в сторону ближайших деревьев, за которыми вскоре и скрылся.

  Павлов закурил, но прибежал дежурный:

  — Вас «Коршун» к аппарату…

  Командир оглянулся, всё ещё надеясь захватить Бессонова с собой. И с мыслью «во как бедолагу проняло» запрыгнул на подножку машины, поехал на КП.

— Павлов, твою мать, я же приказал — никаких вылетов! — устремил поток красноречия комдив на КэПа, — ты знаешь кого сбил?! Самого Хартинга! Густава Хартинга! Только привезли… Говорит 104 победы в воздухе! Он, сука, целую дивизию сбил! Врёт, наверное, собака! Он поражён и восхищён. Называет фамилии ещё двух сбитых, но я их не знаю. Хочет, видите ли, с русским асом познакомиться, который их расстрелял в воздухе! Обойдётся! Много чести! Ну, чертяка, у тебя же одного сбитого до героя не хватало, а ты сразу троих! Сегодня же отправлю представление… У меня командующий армией на проводе, потом договорим…

   Когда в телефоне послышался отбой, майор Павлов положит трубку и задумался. Крепко задумался.

  — Я всё слышал, — сказал неизвестно откуда взявшийся замполит. — Одно дело — ты вылетел обкатать свой борт, совсем другое, когда механик угнал. Даже не механик… Тут и политико-моральное состояние, и служба войск, и организация полётов — всё в полной жопе. Под трибунал не отдадут, а с должности слетишь. Подумай, командир.

  — Что ты предлагаешь?

  — Сам знаешь. Бессонова заткну, не пикнет, не переживай. С ним сейчас Мыртов работает.

  — Вот за Беса я как раз меньше всего переживаю. Он первый предложил мне именно такой выход.

  — Ну и прекрасно. А с комэсками я поговорю, пусть молодёжи языки укоротят.

  — Заодно и мою совесть укороти, — зло бросил Павлов. — Мы с тобой — офицеры, поговаривают скоро погоны вернут, не знаешь для чего? Я думаю, чтобы гордились, помнили и продолжали лучшие традиции русского офицерства. А те за потерянную честь пулю в лоб себе пускали. Неужели не читал? Бес летать мечтает… Таких стервятников приземлил… Ты хоть понимаешь, что это за лётчик! — потом, словно очнувшись, — Чего Мыртову от него надо?

  — Так самолёт угнал…

  — Где они?

  — Мыртов поспрошает и отпустит. Заодно холоду в штаны напустит, чтобы не лез, куда не надо и пасть заткнул.

  — Андрей Семёнович, ты же сам лётчик. Недавно «душой солдата» стал. Неужели ты его не понимаешь?

  — Командир, эНШа вчера доводил приказ о повышении бдительности и всё такое… А тут, как ни крути налицо самоуправство.

  — Ладно. Лично разберусь. Вы с Мыртовом Беса не трогайте. А потом, поверь на слово, мы ещё будем гордиться, что служили с ним в одном полку.

  Вбежал дежурный и доложил:

  — Комдив запрашивает разрешения на посадку.

  Командир полка с замполитом пошли встречать.

  ***

  — Как не ты? — комдив удивлённо уставился на Павлова. — Тогда, кто? Лукин, Мелешко?

  — Есть у меня один уникум. Он даже не лётчик по штату. Механик. Умоляет разрешить летать, а у него ни одного документа.

  — Умеешь ты, Павлов, праздник испортить. Я ему Героя и заначенный под особый случай «Арарат», а он мне «не я»! Вспомни, когда ты мне про три сбитых «мессера» докладывал? Не про три потерянных, а три сбитых твоим полком? Не помнишь? И я не помню… Покажешь?

  — Что?

  — Не что, а кого. Я про уникум.

  — Андрей Семёнович, — повернулся командир полка к замполиту, — приведи сюда Бессонова.

  — Не, я тебя понимаю, потери большие, молодняк — зелёный, но не механиков же сажать в истребители. Хотя, если у тебя все механики такие…

  — Не все. Врать не буду…

  Командир не успел закончить фразу в дверь постучали. В проёме показался старшина Хренов в своём замызганом комбезе и белыми от пыли сапожищах.

  — Разрешите войти, товарищ полковник?

  — О Хренов, здорово.

  Комдив встал навстречу и протянул руку своему бывшему механику.

  — Проходи, рад видеть. Чего грустный такой, хата сгорела?

  — Я виноват. Судите меня за самоуправство, а Бессонова отпустите, — казалось ещё чуть-чуть и здоровенный мужик заплачет.

  — Так, Михалыч, успокойся, присядь. Говори, что случилось.

  — Мыртов разбил Бессонову нос и посадил в подпол, типа гауптвахту, охрану выставил. Ждёт, когда за ним опергруппа приедет. Уже настучал… Нельзя Беса в особый отдел. Не за что. Я виноват и спрашивайте с меня.

  — Будет за что, спросим… Где эта гауптвахта? Пошли…

  ***

   Близоруко щурясь после тёмного подвала, Бессонов разглядел командира полка и незнакомого полковника рядом. Вид у него был, мягко говоря, не очень. Разбитые губы, гематома под глазом и распухший нос без лишних слов показали, как прошёл первый допрос. Одёрнул гимнастёрку, на которой запеклась каплями кровь, и застегнул верхнюю пуговицу. За их спинами мялся Мыртов, в углу за столом, опустив голову, сидел Хренов. Ничего хорошего для себя от этой встречи не ждал. Замялся в нерешительности. Полковник первый нарушил неловкую тишину:

  — Что молчишь, уникум?

  — С вашего позволения, Бессонов Павел Григорьевич. Извините, что в таком виде…

  — С вашим видом разберёмся позже, — полковник оглянулся на оперуполномоченного и неожиданно перешёл на вы, — Скажите, как вам удалось сбить трёх фрицев за один вылет.

  — Боялся, что больше не дадут, поэтому оторвался от души.

  — Нормальный ход! Он ещё и юморит!

  — Простите, я вас не знаю… В смысле рассказывать, как лётчику или прокурору?

  — Перед тобой, Бессонов, комдив. Выключай дурака и говори по-человечески, — вмешался командир полка.

  — Простите, товарищ комдив,- Бессонов щёлкнул каблуками боднул головой. — Виноват, но…

  — Что ещё, — начал терять терпение майор Павлов.

  — Наш разговор был бы гораздо продуктивней, если бы товарищ оперуполномоченный подождал за дверью.

  Комдив повернулся к Мыртову.

  — Иди, доложи подполковнику Васильеву, что выезд опергруппы отменяется… Ну, присаживайтесь товарищ Бессонов.

  Бес сел поближе к Хренову, тот шепнул:

  — Говори, как на духу. Им можно…

  — Тогда так. Очень хотел показать старшине, что умею не только гайки крутить. Уговорил. У меня лётный стаж больше, чем многим нашим пилотам лет. И боевой опыт тоже. Первая мировая, Испания, Китай… 16 освоенных самолётов. Боевые вылеты не считал, а сбитых лично на сегодня 43. Первый на Фармане в октябре 14 года из нагана прострелил голову наглому Фрицу, последние сегодня. Не скажу, что легко, вернулся весь в мыле, но ЯК-1Б — это сказка, а не самолёт! Не бить на нём немцев — грешно! Детали не спрашивайте, чтобы зря не попасть под раздачу, но знайте — никогда и ничего я не делал во вред своей родине.

  — Офицер?

  — Да.

  — Почему не в Красной Армии?

  — Когда наши бывшие дворовые убили отца и пошли на маму и сестру с вилами, пришлось двоих пристрелить. Потом долго бегали по пылающему югу. Сумел вывезти их в Париж. Эмиграция, будь она проклята.

  — А как здесь оказался?

  -Коротко? Я с фашистами познакомился в Испании. Оккупацию Франции застал в Марселе. Когда Гитлер попёр на Россию, я на пароход и в Турцию, потом Тегеран. Уговаривал наших, взять с собой, но нарвался на брата Мыртова. В смысле такого же. Арестовали, подопрашивали и выпустили ещё краше, чем сегодня. Нашёл контрабандистов, обещали переправить, но ограбили и продали, …плен, …зиндан. Полгода ломали, чтоб веру сменил. Когда уже колени опухли и ходить не мог, отпустили, чтобы отполз и сдох где-нибудь в канаве. А я пополз к границе. Без документов и денег. Только здесь узнал, что Фриц уже на Дону. Остальное вы знаете…

  — Звания? Награды?

  — Французские, испанские и китайские не считаю. От Родины получил три Георгия и звание штабс-капитана.

  — Почему сразу не рассказал?

  — Кому? Мыртову? Хватит насиделся в яме, летать хочу. Фашистов бить хочу. Сегодня я глубоко удовлетворён, если завтра расстреляют, умру спокойно — что успел, сделал. Извините за пафос.

  Воцарилась неловкая пауза. Свалившаяся информация требовала анализа. Только Хренов приободрился и под столом показал Бессонову большой палец. Тишину нарушил комдив:

  — Павел Григорьевич, я правильно назвал? Вы сами как видите своё место в полку?

  — Я уже просил командира взять ведомым… Хоть рядовым, хоть без звания. Буду летать куда и когда угодно. Личный счёт, награды, звания по боку. Только доверьте. Выгоните, пойду к штурмовикам проситься в стрелки. Я самолёт и оружие чувствую на уровне рефлексов. Не знаю как, но это есть.

  — Густав Хартинг сегодня подтвердил…

  — А вы его откуда знаете?

  — Интересно девки пляшут! Ты же сам его сегодня завалил!

  — Хартинга!?

  — Вы что, знакомы?

  — Третий раз пересеклись и всё для него неудачно. А так, я знаю, он лётчик неплохой. В десятке лучших асов люфтваффе. Железный крест с дубовыми листьями — это наш дважды Герой!

  — Кстати о наградах. КэПа я уже представил. Он и без этого заслужил. Не сегодня-завтра норму выполнит. А вас, отважные голуби мои, награжу лично. Где мой порученец?

   В комнату зашёл ладный сержант с рюкзаком и ППШ.

  — Я здесь, товарищ комдив.

  — Доставай медали «За отвагу». Иди сюда Хренов. Держи. Заслужил. Завтра командир перед строем повторит процедуру.

  — Служу трудовому народу, — отчеканил Хренов.

  — И вам, Пал Григорьевич, медаль «За отвагу». Думаю, не последняя…

  — Не надо медали, разрешите летать. Хотя бы ещё один раз.

  — Повторяю: рядовой Бессонов награждён медалью «За отвагу». Потрудитесь получить…

  — Служу России.

  — Не по уставу, но хрен с тобой! Я не про тебя Михалыч, успокойся.

  Полковник вздохнул с облегчением и повернулся к порученцу:

  — Сидоренко, у тебя в рюкзаке больше ничего нет?

  — Обижаете, товарищ комдив.

  Сержант споро достал и поставил на стол бутылку «Арарата», шмат сала, луковицу и буханку хлеба. Моментально выхватил финку и с мастерством повара ресторана «Эрмитаж» нашинковал закуску. Как из воздуха на столе материализовались четыре кружки.

  — Чего уставились? Не знаете, как награды обмывать? Павлов, помоги.

  КэП вынул из коробок медали и положил на дно кружек. Открыл бутылку и налил по полкружки каждому. Комдив поднял свою и уставился на старшину:

  — Начинай, Михалыч.

  — Что?

  — Всё-то вас учить надо, пиджаки.

  — Позвольте мне, — подал голос Бессонов. На него с интересом уставились все присутствующие.

  — Валяй, — позволил полковник.

  Бессонов встал, грудь колесом, плечи развёрнуты, двумя пальцами взял кружку, локоть на уровне плеча:

  — Господа…, простите, товарищи офицеры и старшины, рядовой Бессонов, представляюсь по случаю награждения медалью «За отвагу», — опрокинул кружку и тремя большими глотками выпил содержимое. Медаль осталась в зубах. Стряхнул её и отдал старшине. Тот вначале не понял, но комдив глазами показал, что нужно делать, и Хренов застегнул медаль на гимнастёрке Бессонова.

  Старшине не требовалось показывать дважды и вот уже командир полка пристегнул медаль прямо на робу, после чего сказал:

  — Мне пока рано представляться, но я горд, что в полку имею таких бойцов. За вас!

  — Я тоже рад и горд, что у тебя, Павлов, появился такой лётчик! За тебя, моя нянька, за тебя Пал Григорьевич, и смотри, чтобы взлётов и посадок и тебя было ровно одинаково. Лично проверю!

  ***

  Ночь уже полностью вошла свои права, когда два выпивших военных вышли из хаты опер уполномоченного полка. Молча дошли до техзоны. Вдруг Хренов, как гончая на охоте, почуяв птицу, замер и поднял указательный палец вверх:

  — Стой, кто идёт! Стой, стрелять буду!!

  — Я и так стою, чего пугаешь, товарищ старшина? — отозвался женский голос.

  — Шурка, ты? — удивился Хренов. — Что надо в такую пору?

  — Ничего мне не надо. Пирожки вам принесла.

  — Вот, Бес, — женщина! Если бы не внуки, я бы за неё любого порвал. Большое тебе, Шура, рабоче-крестьянское, спасибо. Только скажи, за что нам — убогим — такая честь выпала?

  — Так лётчики в столовый праздновали три сбитых, а сбили, говорят, — вы. Девочки ко мне: отнеси… Ну я, вот…

  — Добрый вечер, Александра Васильевна, — впервые подал голос Бессонов. — Извините за вид. Очень мило с вашей стороны…

  Хренов довольно бесцеремонно забрал из рук поварихи платок с пирожками, толкнул плечом дверь и пробурчал:

  — Сама бы ты не догадалась…

  — Искренне благодарю вас за внимание, заговорил, Бессонов, но женщина не дала договорить:

  — Я не знала, что это вы. Никто не знал. Но после наркомовских за столом лётчики «Бес да Бес», потом стоя опять за него. Как узнала, что это ваш позывной, так стало приятно, как будто это меня хвалят. Схватила, что под руку попало и сюда, — одним духом проговорила Шура. — Хотела убедиться, что цел, здоров… А что это у вас с губой?

  — Поскользнулся, Александра Васильевна.

  Она протянула руку и коснулась щеки. Бессонов неуклюже отстранился.

  — Не бойся, Бес, не укушу, — рассмеялась Шурка. — Только знай, что я пирожки в землянку ещё никому не носила.

  С этими словами она сорвалась с места и растворилась в темноте.

  — Ну и придурок ты, штабс, — проговорил Хренов с набитым ртом, когда Бессонов зашёл в палатку. — За Шуркой кто только не бегал, а она лишь посмеивалась. Сегодня к тебе сама пришла, а ты даже не удосужился проводить. Не нравится или ты не мужик?

  — Не заводись, Алексей Михайлович. В том-то и дело, что нравится. Не могу своим необдуманным поступком скомпрометировать девушку…

  — Я же говорю — дурак, ваш благородь… Да она мечтает, чтобы ты её, как говоришь, ском-про-мен-ти-ро-вал.

  Хренов завалился на кровать и как бы сам с собой заговорил, глядя в потолок:

  — Вот женщина на фронте… Конечно, лучше бы сидели дома, но как без них… Молодые, не целованные лезут в самое пекло… Опять же дело молодое… Иная только заговори и за руку возьми… Иная из жалости приласкает… Шурка — нет! Такие как она пока не полюбят, к руке прикоснуться не дадут… Эти настоящие…

  Старшина замолк, но вскоре его раскатистый храп вновь наполнил землянку.

  ***

   На следующий день у Бессонова появилась лётная книжка и удостоверение личности. Просил наган, выдали ТТ. Его занесли в полковую книгу и поставили на все виды довольствия. Но жил и питался он по-прежнему со старшиной и другими техниками. Лётчики звали к себе, но он был непреклонен. Полковые всезнайки разделились пополам: одни намекали на белую кость, другие на неразделённую любовь, мол Шурка — официантка, красавица и хохотушка, уж больно донимала Бессонова ещё в бытность помощника при кухне. Он её боится. А всем известно, если боится, значит любит. Это поварихи и укладчицы парашютов приговорили окончательно и бесповоротно.

  Из техзоны Бессонов вышел только на постановку задачи. На прикрытие переправ выходила первая эскадрилья в составе 6 ЯК-1Б. Одного заболевшего лётчика и подменил Бес.

  — Пойдёшь с Лукиным. Смотри, не потеряйся…

  — Есть, товарищ командир, не потеряться, — ответил Бессонов, но по глазам было видно, что хотел сказать совершенно другое.

  «По самолётам!!» «От винта!!!» Взлетели, ушли. До завязки боя в эфире тишина. Прошло полчаса. Майор Павлов мерил КаПэ по диагонали и смолил одну папиросу за другой. Вдруг эфир ожил.

  — На подходе «лаптёжники»! Работаем по головному, заходим от солнца! Делай как я… Внимание! Слева выше 500 8 «худых»… Расходятся… Муха, Слива — продолжайте по лаптям! Бес, атакуем худых…

  А дальше радиообмен боя с криком, матом, звуком очередей… Командир полка не выдержал:

  — Вторая, по самолётам. Взлёт по ракете!

  Комэск-2 Мелешко выскочил с КаПэ.

  — В какофонии боя чётко послышались слова Лукина: «Горит желтоносый»! Уходи, Бес! Слева! Слева!!

  — Вижу, пусть попробует… Мазила… Проскочил… Он перед тобой, работай, командир! А теперь я подправлю… ПКБэСНБэ!!!

   И опять Лукин:

  — Отвернули «Лаптёжники»! В круг! Хлопцы в круг! Где Мухамедов? Муха отзовись! Муха!!!

  — Муха здэс… Бак пробил… Попробую дотянуть…

  Опять Лукин:

  — Куда, Бес?! Ах ты, сука!

  Короткая очередь… И опять:

  — ПКБэСНБэ!!!

  Эфир затих. Это вышел комдив:

  — Я «Коршун», спасибо, от пехоты. Молодцы, соколики! Домой!

  — Есть домой! — ответил Лукин. Бес, ты где?

  — Я с Мухой, командир. Прикрою…

  — Давай. Остальные, за мной.

  Эфир замолк. КэП вздохнул, дал отбой второй и свалился на стул. Вскоре послышались звуки моторов, вернулась первая. Пока четыре. На КаПэ вбежал Мыртов:

  — Беса нет!

  — Знаю, — ответил командир, — он Мухамедова сопровождает, не волнуйся скоро будет!

  Зашёл красный и мокрый Лукин, приложил руку к фуражке:

  — Товарищ майор…

   Однако командир махнул рукой и показал на стул рядом.

  — Садись, Вить. Давай, закуривай. Помолчи…

  Наконец послышался ещё звук моторов, села ещё одна пара. Командир посмотрел на руководителя полётов, тот показал большой палец.

  — А вот теперь докладывай, горячий ты мой!

  — Один лапоть, три худых!!! Главное и сами и переправа целы! «Коршун» спасибо сказал.

  — Я слышал. Как Бес?

  — Я про него и хотел. Но у меня нет слов. Я мазал, а он у меня практически между ушами добивал. Очереди короткие и прямо в фонарь. Не вру. Ни один не выпрыгнул, а я чуть не обосрался. Да это что? Как он увидел Фрица, который Муху хотел добить? Я своих считаю, а он срывается в вертикаль и загасил его метрах в 300 от Мухи… Реально, Бес!

  — Пойдём, послушаем, что твои орлы скажут.

  Окружённые другими пилотами вернувшиеся из боя эмоционально что-то рассказывали, резали воздух ладонями, мелкими шажками крутились вокруг собственной оси. Увидев командира полка, изобразили что-то приблизительно похожее на строй, замолкли. На левом фланге занял своё место Бессонов.

  — Ну, орёлики, докладывайте.

  — Комдив сказал, что мы «соколики», — подал голос самый молодой лётчик эскадрильи младший лейтенант Давлетшин, чернявый крепыш с чёрными как смоль вьющимися волосами. Позывной — Гамлет.

  — Так кто завалил лаптёжника, соколики?

  — Лэйтэнант Мухамэдов, товарыш командыр. На выходе сам попал под очеред сосэда. Бак пробил шакал…

  — А ты Гамлет?

  — Я тоже попал, …наверное. Думаю, упадёт… потом. Я бы добил, но они сразу отвернули и домой. Приказа догонять не было.

   По строю покатился смех.

  — Ты бы дал, если бы он тебя догнал…

  — А вы что скажете, Бессонов?

  — Прикрывал комэска. Наблюдал, как он сбил двух «мессеров». Потом с разрешения командира прикрыл лейтенанта Мухамедова. Не потерялся. Благодарю за доверие.

  — Зачэм молчыш. Нэхорошо. Я Фрыца замэтил, когда он уже задымыл… Спасыбо, вэк не забуду…

  — Я же сказал — прикрыл!

  Командир полка внимательно вглядывался в лицо Беса. Тот был чем-то недоволен, но спокоен, словно вышел из столовой, а не вернулся из кровавой мясорубки.

  — Тут мне комэск немного по-другому доложил. Говорит, ты завалил и два других.

  — Нет. Сбивал командир… Я только для верности — контрольный по кабине…

  — А что ты там орал НКБэ…

  — Извините… Дурная привычка. Пустое.

  — А недоволен чем?

  — Чему радоваться?

  — Задачу выполнили, все целы. Что ещё для счастья надо?

  — Извините, но я не понимаю, почему мы их отпустили. Из 12 Юнкерсов 11 вернулось на базу… Сейчас заправятся, кофе попьют опять понесут свои бомбы на голову пехоте, а мы будем радоваться, что целы?

  В строю и вокруг прекратились смешки, все внимательно слушали Беса.

  — Мы истребительный полк? — продолжил негромко Бессонов. — Если так, то должны истреблять! Увидел — уничтожь! Любой ценой. Хоть ценой жизни. Ни один не должен уйти!

  — А как же прикрытие, — не мог угомониться Гамлет.

  — Не более, чем отвлекающий фактор. Собака лает, караван идёт! Бомбёров приземлили, тогда и с «худыми» можно в догонялки поиграть. А так — увидел — уничтожь! И никак по-другому! Извините за резкость.

  — Легко сказать… «отвлекающий фактор» срежет, не успеешь «мяу» сказать, — засмеялся кто-то из молодых лётчиков.

  — А ты не подставляйся и не мажь, истребитель…

  Вмешался КэП:

  — Брэк! Всем отдыхать. Няньки, через полчаса — готовность номер раз. Бессонов ко мне. Разойдись, — повернулся к Бесу, — Я смотрю, в тебе агитатор умер. Во загнул, — сказал командир, закуривая папиросу.

  — Я не загибал, товарищ командир. Будь моя воля, ни один бы не ушёл…

  — Не горячись, Пал Григорьевич. Ты по себе орёликов не суди. Вернулись и на том спасибо. Надеюсь и с твоей помощью окрепнут, станут на крыло и обязательно всю эту нечисть приземлим.

  — В этом-то я не сомневаюсь. Вопрос: когда и какой ценой. — Бессонов вдруг сменил тему. — Товарищ командир, есть предложение.

  — Нет возражений! Только вечером…

  — Я не об этом. А вы не хотите отбить охоту у фрицев делать засаду у нашего аэродрома?

  — Думал, но как?

  — Контрзасада!

  — Не понял.

  — Вы поле за Курделёвкой видели? Сажаем там дежурную пару. Там лесок, можно спрятаться. Вокруг аэродрома наблюдателей с биноклями. Заметят кого, сигнал в Курделёвку. Фрицы за нашей полосой наблюдают, а тут — сюрприз! И не сухие и без боеприпасов, а очень даже жаждущие потанцевать…

  — А что? Вариант… Надо обмозговать…

  — Я сам готов. Дайте мне Гамлета. Заодно и обкатаю.

  — Пал Григорьевич, ты прямо на ходу подмётки режешь… Не будет большой задачи от комдива, сделаем. Завтра. А сегодня вечером не забудь в столовую, — командир потушил папиросу и внимательно посмотрел в лицо Бессонова. — Или ты действительно Шурку боишься?

  — Товарищ командир, прошу…

  — И слушать не хочу! А то у меня возникает ощущение, что вы, штабс-капитан, нами брезгуете.

  — Не логично. С технарями не брезгую, а с лётчиками — да? И про Александру Васильевну вы напрасно…

  — Ну так скажи!

  — Вы сами мне напомнили моё звание. Оно для меня не только гордость, но и обязанность. Честь дворянина и офицера меня обязывает получить сатисфакцию с человека прежде, чем сесть с ним за один стол. Поэтому, извините.

  — Ну что ты будешь делать? Морду набить — не вариант. Плюнь ему в харю и всех делов! — Командир глянул на опустившего голову Беса. — Давай так. Я гарантирую, что Мыртова за столом не будет. Придёшь?

  — Приду. Только пригласите, пожалуйста, и Хренова.

  — С удовольствием.

  Бессонов пожал протянутую руку командира и, обходя группу всё ещё толпящихся лётчиков, поспешил в сторону тех зоны. Когда он подходил к своему самолёту, там крутилось несколько механиков и Хренов. Тот дурным голосом прокричал «Смирно!» и грозно топая сапожищами пошёл навстречу. Бес прервал концерт неожиданно обняв старшину и прошептав на ухо:

  — Спасибо, дорогой, Алексей Михайлович.

  Когда тот отстранился, то увидел у всегда выдержанного и сухого друга в глазах слёзы.

  — Ты чего, Пал Григорьевич?

  — Извини… Накатило… Просто я сегодня счастлив…

***

  Эту картину наблюдали издали лётчики. Курили, смеялись. Радовались хорошей погоде, удачному боевому вылету, молодости, наконец. Век бы так! Диалог у них был свой.

  — Хлопцы, а чего Бес нас сторонится?

  — Я бы тоже таких стрелков, как ты обходил за километр, — высказал свою гипотезу комэск. — Ты сколько выпустил по лаптёжнику? Весь боезапас? А попал?

  Лётчики вокруг засмеялись.

  — А он — три короткие очереди и три мессера! Я не то, что такого не видел, я не слышал о таком. А почему? Мы с вами стоим, готовимся к обеду, а он, гляди, уже к пулемётам с ключом полез…

  — И то правда, айда, хлопцы, с няньками побалакаем.

  — Камандыр, а кто Бесу глаз подбыл? — поинтересовался вдруг Мухамедов у Лукина.

  — А тебе-то что?

  — Нэ скажи. Тэпэр это очень моё дэло, — многозначительно протянул горячий кавказец.

  ***

  Ещё один не менее интересный диалог происходил в столовой.

  — Девочки, у нас вечером праздник. Отмечаем четыре сбитых. Командир наказал приготовить ещё два прибора, — заявила зав лётной столовой пышнотелая Любовь Яковлевна, вернувшись с КП, куда её вызывал командир.

  — Это для кого, — поинтересовалась бойкая на язык Шурка.

  — Для твоего… для твоего… Говорят, он три из четырёх завалил. Вот тебе и доходяга! Вот тебе и дед!

  — Какой он доходяга? — загорелась щеками кареглазая красавица, которая одним взглядом могла отшить любого ухажёра.

  — Откормить — дело нехитрое. А как насчёт деда?

  — Люба, Дедом его никто, кроме тебя не зовёт.

  — А как же?

  — По позывному. Бес!

  — Ну тебе виднее, дед он или бес…

  Дружно захихикали поварихи и официантки. Потому как диалог вёлся на всю кухню и столовую, где каждый занимался своим делом, но за новостями следил строго.

  — Да я не против посмотреть, только он от меня как черт от ладана…

  — На то и бес!

  Хи-хи-хи-хи…

  — Да ну вас, девочки…

  ***

  — Ты до сих пор считаешь его диверсантом, — спросил командир полка обращаясь к Мыртову.

  На КП, кроме них был только дежурный, да и тот изображал, что сильно занят заполнением каких-то журналов.

  — Помещик, белогвардеец, белоэмигрант. С каких пор он стал для нас своим?

  — Мухамедов так не считает. И Хренов. И Лукин. И другие лётчики, кто видел его в деле. По-моему, он всё и всем доказал.

  — А я не верю. У соседей такой же мутный новейший МИГ угнал. Командир с оперуполномоченным пошли под трибунал. Так что я не за себя одного переживаю.

  — За себя я сам отвечу. А тебе бы я посоветовал… извиниться. Просто по-человечески.

  — С чего бы? Он врал мне, собака, а я ещё извиняться должен!

  — Ну что ты закусил удила!? Предателей полно даже из партийных, не говоря о простых рабочих и крестьянах. Воюют не анкеты, а конкретные люди. Бес повидал такого, что не дай бог. 46, а он седой как лунь. Помнишь, каким к нам попал?

  — Ты оперсводки внимательней посмотри, командир. Абвер такие комбинации разыгрывает, что нам и не снилось. И вообще я считаю, лучше перебдеть…

  — Ну бди… Только сегодня поужинай у себя в хате. Лётчики хотят поздравить Бессонова. А о наших разговорах тебе стукачи потом доложат.

  — Не дальновидно себя ведёте, товарищ командир, — многообещающе процедил оперуполномоченный и вышел с КП.

  У двери столкнулся с замполитом.

  — Чего это Мыртов такой злой?

  — Орден хочет, а я не даю.

  — Из-за Бессонова?

  — Из-за кого ещё?

  — Я тут Лукина послушал, удивительно. В дивизии подтвердили четыре сбитых, ждут наградные. Предлагаю Лукина на Знамя, а Мухамедова — на Звезду. Бес позавчера получил.

  — Ладно Бес первых два на Луку валит, но третьего он точно сам завалил. Не по совести.

  — Во-первых, я думаю, ещё не вечер. Это только второй вылет. Во-вторых, давай не будем гусей дразнить. Пока мы с тобой награды обсуждаем, Мыртов опер донесение строчит.

  — …давай так, мухи отдельно, котлеты отдельно. Что будет завтра, не знаешь ни ты, ни я. Сегодня он совершил подвиг, должен получить по заслугам. Отечественную войну…

  — А в наградном так и напишем: красноармеец Бессонов в одном бою сбил три мессера?

  — Да, так и пиши. И не забывай, что накануне было ещё три! Ладно, давай на Луку два, а один на него. Бес сегодня за Носачева летал. На его яшке. Завтра он выздоровеет, на что посадим? Вот о чем надо подумать.

  ***

  Опергруппа прибыла как раз под вечер. Начальник контрразведки армии подполковник Васильев уединился с Мыртовым на скамейке под берёзой. Два дюжих бойца с ППШ мялись неподалёку, исключая, чтобы кто-то мог их побеспокоить.

  — Интересная деталь с допроса Хартинга — он дал понять, что знает, кто его сбил. Ему про Павлова, он нет. Мол, подчерк аса знакомый, встречались в воздухе Испании и во Франции и называл его фамилию — Оболенский. Граф. Отсюда вопрос: тянет твой Бес на графа? Что не договаривает?

  — Про дворянство он сам заикался. Не мне, но комдиву сознался. Штабс-капитан… Может быть и граф. Только фамилия!

  — И я про это. Сказал А, говори и Б. Молчит. Либо есть, что скрывать, либо не он. Ты с ним по-человечески или опять по своей дурной привычке сразу в морду?

  Мыртов смутился. Уже получал от Васильева по шее за неоправданную жестокость на допросах.

  — Так он первый меня держимордой обозвал.

  — Понятно… Это скорее граф мог сказать, чем диверсант. У Канариса методичка про поведение на допросах такие слова исключает, не думал?

  — Виноват.

  — Зови его сюда. Не сам, пошли посыльного и пусть скажет, что «приглашаю»…

   Вскоре один из автоматчиков подвёл к скамейке Беса. Тот поднёс руку к виску, но незнакомый подполковник жестом прервал доклад и, подвинувшись на скамейке, пригласил присесть.

  — Курите, — спросил он, протягивая пачку «Герцоговины Флор».

  — Благодарю, нет.

  Васильев прикурил, затянулся, не торопясь убрал пачку в карман. При этом использовал паузу, чтобы получше рассмотреть собеседника. «Спокоен, уверен, осанка-выправка при нём. Чёрен, мозолистые замасленные руки, но без грязи под ногтями. Тут всё логично. А вот взгляд человека привыкшего больше выслушивать, чем самому докладывать…»

  — Меня зовут Николай Ульянович. Фамилия Васильев. Хотел задать несколько вопросов.

  — Мне представляться смысла нет, судя по вашим петлицам. А на вопросы по мере сил постараюсь ответить, — сказал Бессонов, стараясь сдержать волнение.

  — Почему «по мере сил», Пал Григорьевич?

  — Последствия контузии, наверное, сказываются. Что-то помню чётко, до мелочей и деталей, а что-то хоть убей.

  — Тогда расскажите, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Хартингом?

  — Два дня тому над нашим аэродромом…

  — Он говорит о более раннем знакомстве и упоминает какого-то графа Оболенского.

  Бессонов задумался. Было дело. В апреле 41 в Париже немцы праздновали день рождения Гитлера. Устроили воздушное шоу с участием французских лётчиков. По замыслу организаторов их позвали как мальчиков для битья, чтобы лишний раз продемонстрировать превосходство немецкого оружия. Знакомый лётчик француз уговорил его тогда выступить за их команду. Он-то немцам праздник и испортил. Мало того, что выиграл стрельбу из пулемёта по наземной цели так и в воздушных боях «завалил» из фотопулемётов Хартинга и компанию. Асы настоящие. На фуршете французы, чувствуя себя именинниками, представили его как русского графа Оболенского. Немцы восхищались и всё допытывались, как он с использованием одного и того же маневра умудрился обхитрить всех. Потом Хартинг подвёл к какому-то бонзу из Берлина, важному и высокомерному до неприличия. Тот, как милость, предложил послужить великому делу в рядах личной эскадрильи Геринга. Отказ воспринял с удивлением, дал время подумать и пообещал или пригрозил, что разговор не окончен. Не думал тогда, что эта встреча может закончиться для матери и сестры арестом и заточением в гестапо. Про что угодно, но то, что граф Оболенский сражается на восточном фронте, там знать не должны…

  — Сомневаюсь, что Хартинг сумел рассмотреть сбившего его лётчика.

  — Он твердит про подчерк аса. Типа уже встречался с ним.

  — Ему виднее.

  — Очная ставка вас, Пал Григорьевич не смущает?

  — Зачем? Допустим он меня узнает, а я его нет. Для нормального суда — мало. Для трибунала, наверное, хватит, но зачем? Я и так в вашей полной власти, прикажите своим орлам и они моментально исполнят любой приговор.

  — Эти исполнят, не сомневайтесь. Я хочу знать, кто вы, Павел Григорьевич.

  — Я — русский, Николай Ульянович. Не только по крови, а по мировоззрению. По духу, если вам так ближе. Как могу защищаю свою страну от захватчиков. Дворянин я или пролетарий, православный или атеист в данной ситуации большой роли не играет. Или вы думаете по-другому?

  — А я в Киеве вырос, — резко сменил тему разговора Васильев. — В Святошино. У нас был огромный зелёный двор со множеством сокровенных уголков. Мы — шпана — делились по возрастам и разбредались по своим углам. Мелочь в песочнице, девчонки на качелях и скакалках, пацаны играли, в том числе и на деньги, лазали по пригородным огородам и садам, курили и выпивали втихаря от взрослых, дрались между собой и другими дворами и почему-то всем двором дружно травили одного барчонка, забирали деньги и еду, мазали в грязи, дразнили. Почему, хоть убей не знаю. Так все делали, и я в том числе. Уже постарше, когда учился в ремесленном встретил первую любовь. Вот проводил её до дома, а назад поздним вечером через пол Подола домой возвращаться. Местные окружили и вшестером хотели объяснить, как нехорошо по их району с их девчонками гулять. Откуда этот барчонок взялся, не знаю, но влез в круг стал ко мне спиной к спине. Бились недолго. Я остался на ногах, хотя расквасили нос и выбили зуб, а Серёга остался лежать в луже крови. Кто пустил в ход финку не нашли, ни милиция, ни святошинские воры. А мне до сих пор стыдно перед этим парнем… Так я очень лично и доходчиво получил урок, что происхождение не определяет качества человека. Поэтому родословная для меня не награда и не приговор. — И снова резкий возврат к прерванному разговору, — Вы, Павел Григорьевич, сказали, что вы — русский, но войну ведут не русские и немцы, не Россия с Германией, а Советский Союз против фашистской Европы. Понимаете разницу?

  — Россия никогда не была только русской или только для русских. Я могу быть русским, а по крови хохлом, мордвином, татарином, чукчей или евреем. Да кем угодно. Хоть немцем. Что определяет? Очень просто — любовь и готовность умереть за неё. Я готов. И мне всё равно, как называется сегодня моя страна и кто сидит в Кремле, но, если враг пытается её захватить, я против.

  — А идеи, цели, которые всех объединяют? Это по-вашему ничего не стоит? Советский человек сознательно идёт в бой…

  — Простите перебью. Меня два советских человека в кошаре едва не задушили. Скорее всего дезертиры, здоровые кабаны. С виду и по говору толи казахи, толи калмыки.

  — Просто так?

  — У одного бумажка выпала, я поднял. А там гитлеровская листовка «бей жидов и комиссаров, встречай освободителей…» И шли они в сторону противоположную фронту. Эти уже готовы встречать. Были… Так что на любую идею можно придумать другую, гораздо более соблазнительную и привлекательную. Как добропорядочных немецких рабочих и бюргеров за десять лет превратили в фанатичных фашистов? Завтра будут новые цели, под них придумают новые идеи. Умирать за них? Может и красиво, но глупо.

  — А за что не глупо?

  — За друга, женщину и родину. И то первые два под вопросом, могут предать.

  — Доходчиво. Спасибо. К нам, кажется, командир идёт.

  Подошёл командир полка.

  — Не помешал? Приглашаю, Николай Ульянович, на ужин. У нас сегодня…

  — Знаю, знаю, но… Моего представителя, командир, за стол не зовёшь, ну и мне тогда там не место.

  — Уже настучал… Бес, отойди! Исчезни!

  — Не горячись, Павлов, знаю, что скажешь, — сказал Васильев, неспеша закуривая новую папиросу. — Ну нет у меня другого опера для тебя. И не будет другого. Грубоват, конечно, но пусть роет, глядишь и что стоящее выроет.

  — С таким рвением можно и на кулак нарваться, хлопцы у меня молодые, горячие, вот я от греха и попросил сегодня не отсвечивать.

  — За приглашение спасибо, но я поеду, а вы забирайте своего Беса. Не знаю какой он лётчик, но собеседник очень интересный. Подвоха от него не жду, хотя темнила ещё тот! Кстати, где он?

  Беса рядом не было. «Отойди» не значит «пошёл вон!» Странно…

  — Вы с ним поделикатней что ли. В его кругу разве что с кучерами или лакеями так обращались. — Васильев снисходительно смотрел на растерянного командира. Потом как бы про себя добавил, — А похож… Реально граф. Как там товарищ Иисус сказывал: «По делам его суди его…»

  ***

  Так Беса в тот вечер и не нашли. Ни посыльные от командира, ни старшина Хренов, ни его механики. Зато нашла Шурка. На берегу пруда тот безмятежно лежал на спине, закинув руки за голову, и, казалось, изучал звездное небо. Она беззвучно скользнула по траве, присела рядом и стала молча развязывать узелок. Разложенные на платке вкусности начали распространять аромат и достигли носа Бессонова. Тот повернул голову, увидел девушку и вскочил на ноги:

  — Александра Васильевна?

  — Я, Павел Григорьевич. В столовой вовсю празднуют, а меня попросили вас угостить.

  — Дорогая, Александра Васильевна, как мило с вашей стороны. Вы мой ангел-спаситель… Я только почувствовав запах вашей чудесной стряпни, понял, насколько голоден… А кто «попросил»?

   Только густые сумерки помогли скрыть вспыхнувший румянец на щеках девушки. Никто её не просил. Она сама не могла найти себе место, когда не увидела Беса в столовой. Обычно место пустует, когда кого-то из наших сбили, а сегодня — нет! Мы не скорбим, мы празднуем, а его — по словам лётчиков — главного героя боя и нет! На кухне девочки рассказали про допрос, про возможный арест и, наконец, про то, что кто-то видел, как он пошёл к пруду. Проигнорировав вопрос, Шурка пошуршала обрывком газеты и с грацией факира поставила перед Бессоновым стакан, наполовину наполненный прозрачной жидкостью.

  — Что же вы не едите, Павел Григорьевич?

  — Один не буду. Вы будете любезны разделить со мной этот великолепный ужин?

  — Буду! И наркомовские готова разделить тоже, потому что хочу сказать, — она взяла стакан и постаралась сквозь тьму заглянуть собеседнику в глаза. — Два дня тому, когда вы сбили троих фашистов над аэродромом, все восхищались и удивлялись, а я готова была на куски порвать.

  — За что, Александра Васильевна?

  — За обман. Как дурочку набитую меня развели. Несчастный, голодный… А потом на кухне… Сказали бы честно, я сама пошла бы к командиру и добилась, чтобы вас проверили в воздухе.

  — Простите меня…

  — Да простила уже! Иначе не пришла бы… А сегодня, что ни тост Бес да Бес! Как сбивал, как Муху спас. Казалось, а мне какое дело, а у меня сердце останавливается от гордости и счастья, — неожиданно для самой себя Шурка вновь перешла на ты, — За тебя мой ас. И не вздумай мне погибнуть!

   Она сделала глоток водки, взяла бутерброд с салом и былкой зелёного лука быстро зажевала. Бессонов принял из рук Александры стакан, прокашлялся.

  — Я поднимаю этот тост за самую прекрасную из женщин, которых я встречал, за мою очаровательную спасительницу, за вас Александра Васильевна.

  Бессонов допил остаток водки, тоже взял бутерброд. Шура протянула ему очищенное яйцо и редиску. Тот пожевал, проглотил и неожиданно проговорил:

  — Всё это — неправильно…

  — Что неправильно, — забеспокоилась девушка.

  — Что мы с вами сейчас сделали, Александра Васильевна?

  — Ничего…

  — Нет! Мы выпили на брудершафт, но только из одного стакана.

  — Ну, — Шура никак не могла понять, к чему клонит Бес.

  — А раз на брудершафт, тогда мы переходим на «ты» и должны…

  — Что должны?

  — …поцеловаться!

  Оба встали. Бес комплексовал и не знал куда деть руки, когда Шурка обвила своими вокруг шеи и впилась горячими устами в его губы. Каждой клеточкой своей кожи он ощутил её горячее, упругое тело, пахнущие хозяйственным мылом волосы, невероятную мягкость и бархатистость кожи. Для ритуала этого было более чем достаточно, но они уже не могли оторваться друг от друга. Наконец Шурка отстранилась, стряхнула с юбки невидимую пыль, присела:

  — На брудершафт говоришь? Чего стоишь? Садись, кому я всё это принесла?

  — У меня нет слов…

  — И не надо, Паша. Ничего не говори, но помни я второй раз это не переживу. — Встала и, уходя, повторила, — Только попробуй мне погибнуть!!!

  ***

  Три дня просидел Бессонов с Давлетшиным в засаде. Ничего и никого. Когда тишина в эфире, ещё терпимо, но, когда разгорался где-то вдалеке бой, сидеть без дела становилось невыносимо. Полк по несколько раз в сутки вылетал и возвращался с заданий, а они сидели без дела. Но что поделать? Сам предложил.

   Казалось, о них забыли. Не знал и не мог знать Бес, что о нём очень даже помнили. И не кто-нибудь, а командующий 4 флотом люфтваффе генерал-полковник Александер Лёр, на совещании разнёс за потерю самых результативных лётчиков свою разведку. Почему они не доложила о появлении на фронте супер подготовленных асов? Что планируют? Когда доложат о результате?

  Заработала отлаженная машина Абвера, полетели вниз команды, и пошли шифровки действующим группам…

  Наконец по радио поступила команда: «Бес, домой!»

  Командир не стал вызывать на командный пункт, сам подъехал к капониру. Видно, сильно пригорело.

  — Пал Григорьевич, личная просьба комдива. Достала нашу пехоту на переправах «Рама» в районе Пролетарска. Ходили соседи дважды. Потеряли истребитель, а этой суке хоть бы хны.

  — Сейчас там?

  — Да. Позывной наводчика «Берег 3». Гамлет нужен?

  — Могу сам, но вдвоём веселее. От винта!!!

  Взлетели. Гамлет прилип слева-сзади. За три дня проникся Бес к этому отчаянному парню. Знания — поверхностны, опыта — ноль, но жажды сражаться — на троих с лихвой! Этот попрёт в лоб, только дай! Как хорошо, что только вчера обсудили, как действовать против такого противника. У него нижняя и верхняя полусферы прикрыты пулемётами от и до. Тихоход-тихоход, но планирует великолепно и на диво живуч. И ходит на высотах для многих недоступных, поэтому забирать вверх стали сразу. Вышли в район.

  — Бес, я «Берег 3». Клиент на два часа. Как понял?

  — Наблюдаю, — ответил Бессонов. Гамлет, отстань, смотри за худыми.

  Неожиданно «Рама» приподняла одно крыло и стала скользить на другое, заворачивая огромную спираль. Такой манёвр сложно выполнить на истребителе и перекрестить траектории, не попав в смертельные зоны огня. Бес оценил мастерство пилота «Рамы» и не стал форсировать события. Пусть заворачивает в сторону фронта, с такой потерей высоты не дотянет. Лишь бы худых не было. Хотя уверен, он их уже вызвал.

  — Я «Берег 3», уходит!

  — Наблюдаю.

  Наконец закончилась спираль, и «Рама» легла в горизонт. Строго по его высоте Бес вышел в хвост, как раз в мёртвую зону и дал непривычно длинную для него очередь. Рама клюнула носом и пошла к земле.

  — ПэКаБэ эСэНБэ, — выдал в эфир Бес. — Гамлет, контрольный!!! Молодец! Теперь за мной!

  — Бес, я попал!!!

  — Берег, Бес работу закончил!

  — Бес, спасибо от пехоты!

  — Обращайтесь!!! Гамлет, домой!!!

   Слишком просто, подумал Бессонов. Почему нет истребителей? По времени должны подойти. На всякий случай набрал высоту, но горизонт был чист.

  На земле подбежал возбуждённый ведомый.

  — Пал Григорьевич, я попал!

  — Молодец, Гамлет. Поздравляю с первым сбитым. Сработал на отлично. Горжусь…

  — Так вы первый приложили! От фонаря только брызги полетели и по мне уже никто не стрелял…

  — Ты запомнил, как выходить на атаку? Ни метра ни вверх, ни вниз. Строго за килями. Тогда они просто не могут вывернуть пулемёты на турели. И по двигателям бить бесполезно, на одном дотянут…

  — Спасибо! С ума сойти, я приложил «Раму»!!!

  ***

  Налёт был страшный. Пикирующие бомбардировщики появились, когда полк готовился к отбою.

  Сигнал «Воздух!!!» прозвучал, когда самолёты врага уже вышли на боевой курс. Первый удар пришёлся по зенитной батарее и стоянке дежурных самолётов. Два лётчика третьей эскадрильи погибли, не успев вырулить на взлётку. Потом, запылал склад ГСМ. Его начальник лейтенант Бурда сгорел заживо, пытаясь выгнать со склада заправщик.

  — Куда!? Пропадёшь, дура, — старшина Хренов всей массой навалился на Бессонова, когда он пытался выскочить из укрытия.

   Остальные лётчики чуть не плакали от бессилия, когда эскадрилья Юнкерсов делала с их аэродромом, что хотела. Дым пожаров стелился по земле и выедал глаза, вой пикировщиков сменялся более тонким воем, летящих на головы бомб. Казалось, земля стонала от их разрывов. Горечь и пыль забивала нос и горло.

   Налёт прекратился также неожиданно, как и начался… Тут и там начинала шевелиться земля и из-под неё стали подниматься люди. Оглушенные близкими разрывами бомб бойцы сначала ощупывали себя, потом отряхивали головы, широко открывали рот, выплёвывали землю и не верили, что выжили в таком аду. Повезло не всем. Некоторые так и остались лежать неподвижно. Сначала робко послышались отдельные голоса, потом громче и вскоре стали раздаваться команды:

  — Кто-нибудь, принесите воды!

  — Позовите сестру, здесь тяжёлый…

  — Механики, ко мне. Так, няньки, быстро проверить самолёты!

  — Куда убитых?!

  — Лётчики, на КаПэ!!!

   Из пыли и дыма вынырнула Шурка. Увидела Бессонова, подошла:

  — Я так испугалась… Думала, ты взлетал…

  — Я хотел, он не дал…, — Бессонов кивнул на старшину.

  — Спасибо, Михалыч. — Шурка обняла и поцеловала обалдевшего от неожиданности Хренова, — Магарыч с меня… И тут же растворилась в дыму и пыли.

  — Что это было? — спросил старшина.

  — Нервы, Алексей Михайлович, — неопределённо изрёк Бессонов и поспешил за остальными лётчиками.

  — Прибегала она тебя живым увидеть…, — крикнул в спину Хренов, расправил усы и направился в капонир с командирским самолётом.

   Кровавое солнце, едва различимое из-за дыма и пыли, коснулось горизонта. Полк получил самый страшный с начала войны удар. Тяжёлый, но не смертельный. Без суеты, стонов и слёз истребители зализывали раны…

  ***

  Через неделю прибыла первая партия усовершенствованных Яков. Более скоростные и маневренные, но как бы помягче сказать — сырые. Бесу поручили облетать их всех у аэродрома. В целом положительные отзывы сочетались с рядом замечаний, которые заводчане, прибывшие в полк, оперативно устраняли. Вместе с ними иногда трудились полковые технари, во главе с Руденко. К нему-то и подошёл заводской военпред подполковник Струбцина.

  — А кто это у вас самолёты облётывал? Говорят, рядовой, а замечания как у инженера-конструктора.

  — Бессонов, лётчик настоящий. Ваш самолёт разберёт и соберёт с закрытыми глазами. Кстати, это он предложил способ, как избежать перегрева двигателя.

  — А я о чём? У меня испытатель погиб. Отдашь его?

  — Исключено.

  — Командир не допустит? — попытался угадать военпред. — Я договорюсь в Армии. Через полгода будет у нас капитаном.

  — Сам не пойдёт, даже не заикайтесь… Он новой партией занимается, а душой с теми, кто на боевых. Думает, его за что-то наказали. А у командира строжайший приказ… Вон, кстати, идёт…

  — Пал Григорьевич, вас тут на завод испытателем приглашают, — Руденко показал подбородком на военпреда.

  — Шутить изволите, товарищ майор? У «Тройки» дроссель заедает… Вы видели, на каких оборотах сел? Кто педали регулировал? Чуть не перевернулся на полосе…

  — Сейчас поправим, — военпред принял всё на свой счёт. — А всё-таки, Павел Григорьевич, у нас паёк, оклад и условия…

  — Благодарю. Увольте. У меня другое представление о моём месте на войне. Надеюсь на «Пятёрке» успели устранить неисправности?

   Развернулся и пошёл к другому самолёту. Бес тихо надеялся, сейчас быстро облетает новую партию и будет со всеми летать на боевые задания, поэтому не жалел ни себя, ни своих технарей, тем более не прикомандированных заводчан.

  ***

   Стоял душный вечер. На небе ни облачка. Степняк гнал воздух, словно разогретый в печи, наполненный множеством запахов, в котором преобладали керосин и полынь. К привычному фону аэродромных звуков и далёкому гулу фронтовых разрывов примешивался стрекот цикад, кваканье лягушек и ржание лошадей.

  Первая эскадрилья вернулась в полном составе. Механики крутились у самолётов, вымотанные лётчики ушли на командный пункт. Бессонов проводил их взглядом. Его опять не взяли…

  — Сегодня ночуете в капонире, — без «здрасте» и «как дела» заявил Мыртов, подойдя к самолёту, где Бессонов с Хреновым грузили боеприпасы. — И постарайтесь не отсвечивать на аэродроме…

  — С чего это вдруг, — всё-таки решил возразить старшина.

  — Не вдруг, Хренов, поверь на слово. Потом объясню, — сказал Мыртов и направился в сторону столовой.

  — Вот же, холера. Как тихо подкрался! И вообще какой-то странный сегодня, — сказал Бессонов, глядя вслед удаляющемуся оперативнику.

  После ужина, когда стемнело, хотели сходить за постелью, но невесть откуда взявшийся часовой из подручных Мыртова не пустил. Пришлось послать механика и тот принёс пару матрасов, раскинув которые прямо под крылом командирского Яка, уставшие за день, как собаки, два приятеля забылись беспокойным сном.

  Разбудили два глухих разрыва и беспорядочная стрельба. Выскочили из капонира. Кругом механики, бойцы из батальона обеспечения. Все бегут к их землянке. «Часового зарезали» послышалось в толпе. Подбежали к своей заимке, из дверного проёма которой валил густой дым. Дверь, вывороченная с мясом, валялась в метрах трёх. На земле лежали два незнакомца, на спине одного сидел боец и вязал ему руки за спиной. Второй, в неестественной позе лежал неподвижно. Похоже готов. Над ним колдовал Мыртов. Перевернул на спину, снял ремень и стал выворачивать карманы. Стянул сапоги. Всё содержимое выкладывал на расстеленную рядом плащ-палатку. Бессонов остановил взгляд на финке. Хороша. В умелых руках — грозное оружие, особенно против спящих. Невольно передёрнул плечами. Боец из комендантского взвода принёс и положил две перемётные сумки. Двух красавцев жеребцов под сёдлами держал в поводу другой боец. На таких конях уйдут и ищи ветра в поле.

  — Пал Григорьевич, как ни крути, но получается Мыртов нас спас, — тихо проговорил старшина, заглядывая через дверной проём в землянку.

  — Похоже… Тут живого места не осталось…

   Мыртов оглянулся:

  — Всем отойти! Ничего руками не трогать! А вам, — он взглянул на Бессонова, — из капонира ни на шаг. Потом поговорим.

   И без разговора через пять минут стало известно. Эти двое вчера пригнали стадо баранов. «Безвозмездная помощь фронту» от местного колхоза. Сами разделали несколько туш. Ножами работали — залюбуешься. Всё весело с шутками прибаутками. Поварихам подарили искусно выполненные зеркальца и гребешки. Те, естественно пригласили за стол. У гостей и выпивка нашлась. Выпили, разговорились. Незаметно от пошлых комплиментов и скабрезных анекдотов перешли на тему полка. «А хорошо ли ваши лётчики бьют фрицев?» Ну, баб и понесло…

  Одна Шурка почувствовала какую-то фальшь. Почему такие здоровые мужики не на фронте? А когда один без обиняков спросил: «А не покажете нам этого героя — Беса?», у неё словно пелена с глаз упала. Незаметно вышла из-за стола и быстро к Мыртову. Тот послушал и приказал строго настрого держать «язык за зубами!»

  Когда рвануло, её будто в спину кто толкнул. Летела к землянке, как на крыльях. Господи, какое облегчение, вот он стоит рядом с Хреновым живой и невредимый. Еле удержалась, чтобы не броситься на шею, но на глазах у полполка не решилась. Он увидел, как-то неловко кивнул и отвернулся.

   Через пару часов прибыла опергруппа во главе с Васильевым. Ещё через полчаса он сам пришёл в техзону. Сел чуть поодаль, закурил. Бессонов с Хреновым подошли, поздоровались.

  — Я смотрю вы только во время вылетов расстаётесь.

  — Ещё в сортир ходим по одному…

  — Не стоит язвить, Алексей Михайлович, хотя бодрость духа — это хорошо. Присаживайтесь. Что скажете?

  — Мы думали, вы нам расскажете, что за херня творится, — высказался за двоих Хренов.

  — Судя по всему, на вас, Павел Григорьевич, открыта охота. Очень возбудились в штабе воздушного флота да и в Берлине по поводу гибели трёх самых результативных асов. Вы объявлены личным врагом Геринга.

  — Для меня — это честь…

  — А для меня лишняя головная боль. Предполагал, что готовят вам засаду в воздухе, поэтому и прикрыл вылеты. Пока. Но они, судя по всему, решили подключить Абвер. А эти хлопцы упорные и изобретательные.

  — Как удалось этих обезвредить, если не секрет, конечно, — спросил Бессонов.

  — Скажите спасибо Андроновой. Женщины чувствуют опасность на инстинктивном уровне. Особенно, если дело касается близких. Не поверила она нарочито пьяному любопытству гостей.

  — Ай да, Шурка, — с восхищением воскликнул Хренов. — Мы ей обязаны жизнью?

  — Я уже дважды, — тихо добавил Бессонов.

  — Она лишь подтвердила догадки Мыртова. Он уже установил наблюдение за вашими снабженцами. Засада в землянке — его идея и исполнение.

  — И что нам теперь делать, — спросил Хренов, хотя его эта тема напрямую не касалась.

  — Гордиться и завидовать, Алексей Михайлович.

  — Не понял, — искренне удивился старшина.

   Выдержав паузу на пару затяжек, Васильев с удовольствием продолжил:

  — Гордиться, что у вас в полку появился — по определению немцев — такой супер ас.

  — А завидовать чему?

  — Что к нему неравнодушна такая женщина. Александра Васильевна в полку со дня образования. Её муж, командир эскадрильи, погиб на испытаниях нового самолёта. Она, как может, продолжает служить его делу. Уважаю. Великой души и ума эта красавица…, — Васильев глянул на потупившегося Бессонова и снова резко поменял тему, — А вам, братцы, быть начеку. Немцы обхаживают местных казаков, калмыков, чеченцев, ингушей, мол, придём, дадим автономию, мы только против большевиков и евреев, а вас, значит, очень ценим и уважаем. Знаете, сколько поверило и бежит с фронта или сдаётся там с оружием? Сколько обучилось или обучается в развед школах Абвера? Уверен эти двое тоже прошли обучение. Сумеет ли Мыртов вычислить третьего?

  — Какого третьего?

  — Стандартный состав разведывательно-диверсионной группы немцев 3-4 человека. Обязательно — радист. Он, как правило, непосредственно в диверсиях не участвует. Его берегут и очень грамотно используют в радио игре. Целые полки снимают с передовой, давая ложные команды якобы из штаба дивизии… На дорогах ложные комендантские группы останавливают и расстреливают командирские машины. Сеют панику и распространяют лживые слухи… Так, что хотел сказать, Пал Григорьевич, осторожней в воздухе. Вычислят, завлекут в засаду…

  — Как вычислят, когда каждый вылет на другом самолёте.

  — Зато позывной и твоё «ПэКаБэ…» всегда с тобой.

  — Виноват. Дурная привычка…

  Васильев глянул на часы.

  — Пойду. Мыртов уже должен подготовить клиента для разговора со мной. Кстати, о нём. Вы оба — белые и пушистые — держите его за держиморду и морального урода, которому хлеба не надо, дай только поиздеваться над людьми, а сами ни разу не дали повод для подозрений, действуете всегда строго по уставу и инструкциям… Ведь так?

  — Ну, — неопределённо промычал Хренов.

  — Снизойдите до того, чтобы понять — он делает своё дело. Не всегда элегантно и тактично, но как может. Сегодня из-за вас рисковал жизнью. И завтра будет…. Так, что там товарищ Иисус говорил, — не судите и не судимы будете.

   Васильев бросил окурок и тяжёлой поступью побрёл в сторону КаПэ.

Допрос диверсанта ещё не закончился, но в полку уже знали — охотились на Беса. Командование в лице командира, политрука и начальника штаба решало, что с ним делать.

  — Перевести в Оренбург, пусть молодняк готовит, — первый высказался НШ.

  — Учить взлёту-посадке не его уровень. Учить летать и учить сбивать — это не одно и то же. У нас полполка мечтают у него ведомыми слетать. На Гамлета посмотри. После «рамы» заматерел… А как он «мессера» позавчера приложил!

  — Вижу, командир, не хочешь ты Беса отпускать

  — Конечно, не хочу. Ты не представляешь, что значит услышать во время собачьей свары «Ахтунг! Ахтунг! В небе Бес!» и, имея численный перевес, фрицы растворяются в тумане… Его знают, уважают и боятся — это по-твоему ничего не стоит!?

  — Назначь его тогда комэском…

  — Ну, у тебя, комиссар, и повороты. Кто ж допустит вчерашнего вольнонаёмного комэском?

  — А мы его за штатным. Пусть молодняк натаскивает. Сам говоришь у него здорово выходит.

  — Слушай, завтра-послезавтра ждём пополнение, не брать же их в бой. Выбьют, как курей.

  — Ты слышал, у немцев есть элитная эксадра «Зелёное сердце».

  — Ну…

  — А нашу назовём позаковыристей, например, «Зелёный хрен»!

  Политрук схватился за живот и буквально покатился от хохота. Командир подождал пока истерика закончится и спросил:

  — Ты чего?

  — Просто представил, как ты «Зелёный хер» нарисуешь на фюзеляже…

  — Не «хер», а «хрен»…

  — Да какая разница. «Где служил, боец?» «Да в херовой эскадрилье!» представляешь, помполит опять схватился за живот.

  — Да ну тебя… Хотя мысль дельная. Не комэском, конечно, а пилотом-инструктором, почему бы нет.

  ***

   Через неделю, одетый в чёрную робу Бессонов вышагивал перед строем лейтенантов. Юных и бестолковых, красивых до невозможности в своей ещё не примятой новенькой форме.

  — Забудьте, чему вас учили в авио школе, — начал свою вступительную речь Бессонов.

  — Я это уже слышал на заводе после ремесленного училища, — прокомментировал один из лейтенантов и по строю покатился смешок.

  — Самый умный? — Бессонов подошёл вплотную. — Ваша фамилия?

  -Лейтенант Смыслов, товарищ рядовой, — очень вальяжно, делая ударение на последнем слове ответил лейтенант.

  — Свободен, лейтенант Смыслов. Идите доложите командиру полка, что готовы валить желтоносых без всякой доподготовки.

  Лейтенант такого оборота не ждал и, явно стушевавшись добавил:

  — Я, конечно, извиняюсь, но забыть, чему учили, это, по-моему, слишком.

  — Вас, лейтенант Смыслов, учили взлетать и садиться, и ещё мужественно умереть за Родину. Я буду учить летать, побеждать и жить за Родину. Разницу улавливаете. Кто не согласен, свободен.

  Никто не тронулся с места.

  — И ещё. Без протокола и лишних реверансов. Кто допустит вольности в небе, пойдёт на кухню чистить картошку. А кто не выполнит приказ, получит по рёбрам, — Бессонов достал из-за голенища сапога плётку, которая досталась ему на память от абверовцев, — А кто позволит ещё раз ткнуть мне своим офицерством, пойдёт чистить сортир. Уловили? Я доходчиво объяснил?

  — Куда доходчивей… А ещё говорили «из графьёв»…

  — Когда победим и вам понадобятся курсы, как вести себя в благородном обществе, подходите, научу. А теперь слушай мою команду: даю час, и эти пулемёты, — Бессонов показал на выложенные в ряд ШКАСы, — чтоб блестели как у мартовского кота яйца. Не забудьте надеть чёрные робы. Время пошло!

   Командир полка с политруком наблюдали эту сцену издалека, но расслышали каждое слово.

  — «Давай представим, давай представим»… Обошёлся без нашего представления. По-моему очень доходчиво объяснил.

  — Да уж, — подтвердил душа солдата. — У Беса, похоже, не забалуешь…

   И начались у новоиспечённых лейтенантов чёрные дни и ночи. Они перестали ходить, только бегали. Остальные лётчики, наблюдая со стороны, посмеивались — «Смотри, как Бес чертей гоняет»… К лейтенантам вернулись первобытные инстинкты и базовые желания — только спать и есть.

  — Закончится это издевательство, я ему морду набью…

  — А я на гауптвахте сгною… Офицера сортир чистить… Дорвался до власти, солдафон…

   Такие разговоры шли в кубрике, где новоиспечённые сталинские соколы выплёскивали свои эмоции за день. Недолго… Минуты три… Потом храпели без задних ног, чтобы утром сорваться с постели и носиться целый день, как молодые солдаты в карантине.

  Однако на третий день к ним заглянули «старики».

  — Что, замучил вас Бес? — спросил Гамлет.

  — Больно много на себя берёт, — тут же отозвался Смыслов.

  — Придурок, ты даже не представляешь, как вам повезло.

  — У нас в училище такой старшина был… После выпуска получил…

  — Не мог твой старшина быть таким. Поверь, салага. Вас учит летяга от бога. Половина лётчиков полка хотела быть на вашем месте.

  — Да, блин, что в нём особенного? Всё равно получит…

  — Бэс в бою эскадрильи стоит. Он мнэ брат… жизнь спас… ты эта панимаэш, — взорвался Мухамиджанов.

  — Три «мессера» за один бой… Да у каждого больше сотни сбитых, — это, по-твоему, ничего особенного? Запомните, желторотые, гавкните на Беса, не командир полка, а мы вам морды набьём, — подытожил Давлетшин и они с приятелем удалились из кубрика.

  Лейтенанты вняли, но не сразу. Для начала Бес заставил вспомнить, что знали и чего не знали о своём самолёте и всех немцах, которых могли встретить в воздухе. Особенности вооружения ЯК-1Б. Расхождение трасс пушки и пулемётов, точка схождения, как беречь боезапас и когда его беречь не стоит. Потом пошли полёты «пеше по-самолётному». Полёт парой, этажерка, выход на атаку, уход от атаки, разбег, сбор…

   Наконец, взлетели реально. Молодые лётчики безуспешно пытались удержаться в хвосте у Беса и вынуждены были потом бегать по аэродрому друг за другом, держась за талию одной рукой, а другой, изображая крыло. Потом выпускали «утку» по одному и парой ловили её в прицел. Когда «уткой» работал кто-то из обучаемых, и пару вёл Бес, получалось легко и непринуждённо. Когда ведущий был свой, через раз, но получалось. Когда же цель изображал сам инструктор, даже близко никто не мог прицелиться. И буквально через десяток секунд Бес уже был в хвосте атакующих.

   Потом гуру разнёс вдребезги мишень, помещённую на земле, а отличники боевой и политической подготовки ни разу не смогли попасть даже в гораздо большую. Лейтенанты уже не уважали своего учителя, они реально его боготворили и допытывались — «как»? Тот был неутомим и взлетал по 12 раз на дню, а утром, выбритый и бодрый встречал их на подъёме. Неутомимо объяснял, показывал и тренировал . Раз за разом, две недели напролёт. Чего это стоит, знает тот, кто хоть раз пытался научить, чему бы то ни было, хотя бы пять человек. Поэтому Бессонов был буквально счастлив, когда Смыслов первым сумел удержаться за ним, а потом поймать в прицел.

  — Молодец. Уважаю, — это были первые добрые слова, которые услышали молодые от своего наставника. И ничего удивительного, что, приняв строевую стойку лейтенант отчеканил:

  — Служу трудовому народу!

   Ещё через неделю Бессонов доложил командиру о готовности молодого пополнения к выполнению боевых задач. И договорился, что в первый вылет поведёт их лично. И сводил. Не всех, вначале троих. Его птенцы не только выполнили задачу, разнесли строй Юнкерсов, завалили три бомбовоза, но и вернулись без потерь. Надо было видеть, как они после приземления подбежали к нему и доложили о выполнении боевой задачи. Какой огонь горел в их глазах. Это уже были не щенки, но ещё и не волкодавы, скорее гончие, почуявшие страх волков и вкус их крови. Да и «старики» смотрели на них уже не с жалостью, как три недели назад, а с искренним уважением. Бес пожал руку и обнял каждого. Только после этого молодые лётчики заняли своё место в строю.

  — Не понял, кто работал? — допытывался комдив.

  — Молодые. Бес устроил что-то вроде выпускного экзамена. Сдали на отлично.

  — Это, те, которые последнего выпуска? Молодцы, черти!

  Командир положил трубку и повернулся к политруку:

  — Черти! Вот так их назовём. Во главе с Бесом! А то «зелёный хрен — зелёный хрен»…

  ***

  Не успел Бессонов слетать со всеми молодыми. Точнее только с тремя не успел. Последняя тройка стояла у КаПэ в надежде на задачу, но вышел расстроенный Бес и дал команду «Отбой!»

  — Не только для вас, успокойтесь. Из дивизии ждут нарочного. До ознакомления с приказами никаких вылетов.

   Отошли лейтенанты, к своим друзьям, закурили. К ним подсел Давлетшин.

  — Ну что, салаги, есть желающие Бесу морду бить?

  — Дурак, ты, Гамлет, если думаешь… Мы теперь сами за него любому кадык вырвем, — ответил лейтенант Попов.

  — Ничего так не боялся, как опозориться с ним в боевом вылете, — заговорил уже слетавший Смыслов. — Вышли на восьмёрку мессеров, у меня холодный пот по спине, а он: «Ну что, мальчики потанцуем? Вон девочки худые стоят, приглашайте! Только чур я первый!» И такой вираж заложил! Еле удержались. Глазом не моргнули, а он уже вывел и атакует! От фрица только брызги полетели! Потом второй… третий… Остальные врассыпную, а он «Куда же вы, девочки!?» И ещё своё ПэКаБээСэНБэ! Что это, кстати?

  — Хрен его знает. Так это он троих положил? — спросил Давлетшин.

  — А то, кто же? Мы, правда тоже стреляли, но только, как Бес говорит, — «контрольный». Может, что и попали…

  — А доложил и записал он всё на вас. По одному на каждого…

  — Я этот аванс Беса отработаю, увидите! — Слыслов только в грудь себя не ударил.

  Вдруг Попов поднялся, что-то рассматривая вдалеке:

  — О, мужики, на мотоцикле это не наш нарочный?

  ***

  Командир полка вскрыл пакет, в нём ещё три.

   Первый пакет под грифом секретно был с приказом Ставки верховного главнокомандования. Очень честный и жестокий. «Ни шагу назад!» Там было и про дезертирство, и про предательство, и про бегство с передовой целых частей, и про оставление огромных территорий. В конце — «довести до всего личного состава в части касающейся.» На экстренном построении командир полка довёл.

  — И то, правда, прокомментировал приказ Хренов. Считай до Волги фашист дошёл…Пора бы упереться…

  — Упрёмся, — ответил Бессонов. — Лично я так упрусь, что у них позвонки треснут!

   Заодно командир довёл приказ комдива на передислокацию полка. Фашисты взяли Ростов-на-Дону, прорвали фронт и танковые клинья Паулюса и Гота устремились на Сталинград и Кавказ.

   Смена района базирования задача не из простых. Перегнать самолёты на другой аэродром — дело одного дня. И то, если все борты исправны. Только что толку сидеть в чистом поле без топлива, боеприпасов, обслуги, прикрытия и ещё очень многого, что составляет большой армейский организм и называется полевой аэродром истребительного полка. Поэтому первыми ушли колонны с передовым отрядом. Приблизительно такой, какой встретил Бессонов два месяца назад. И вновь с ним ушла Шурка. Бессонову стало необъяснимо пусто. Когда она была здесь, они могли по несколько суток не видеться, но ему хватало услышать её голос или издали заметить её фигуру, как становилось тепло и спокойно. А сейчас он не находил себе места. «Дошли, не дошли… Как они там?»

  Выручил, как всегда Хренов. Сходил к дежурному, узнал, что и как…

  — Прибыли. Окапываются. Местные здорово помогают. Так что успокойся, через неделю увидитесь.

  — А я и не волнуюсь, с чего вы взяли, Алексей Михайлович?

  — Мне-то не темни. Как дети малые, что один, что вторая, — хмыкнул в усы старшина и пошёл укладывать пожитки. Потом вспомнил, — тебя командир к себе вызывал.

  Тем временем канонада подступала всё ближе…

  ***

  На столе перед командиром лежал пакет. Тот третий.

  — Садись, Пал Григорьевич, — командир указал на стул рядом. — Извини, сразу не довёл, пытался отбрехаться, но получил по башке, мало не показалось. Читай, — и подвинул к Бессонову пакет.

  Тот достал из него листок с приказом командующего авиацией фронта «Об откомандировании рядового Бессонова в распоряжение директора завода ?223»

  — Ни на какой завод я не пойду.

  Бессонов встал и принял строевую стойку. Мол, расстреливайте сразу.

  — Сам не хочу, но говорю тебе, я уже огрёб. Вышел на командующего твоими словами «никуда не пойдёт»… Лучше тебе не знать, что я услышал. Самое мягкое — увезут под конвоем… И меня, кстати, тоже. Только в разные стороны — тебя на завод. А меня в штрафбат…

  Бессонов сел, опустил голову. Командир продолжил:

  — Как лётчик лётчику… Я перед тобой мальчишка. Про остальных молчу. Но… Есть лётчики, есть асы, а есть испытатели! Первое дано не каждому, второе — один на сотню, а испытатели — это мечта и доверие…

  Бес не стал ждать развитие мысли Павлова. Глухо спросил:

  — Когда?

  — В приказе срок указан. Завтра. Ночью за тобой прилетит ПО-2.

  — Разрешите идти?

  — Нет, Павел Григорьевич, так не пойдёт. С этой минуты я тебе не командир и ты не мой подчинённый, приказать не могу, прошу, пойдём со мной.

  После сумрака блиндажа, солнце невыносимо слепило глаза. Полк стоял в строю. На правом фланге знамённая группа. Начальник штаба подал команду и доложил командиру полка. Лётчики, технари и обслуга во все глаза смотрели не на командира, а на следовавшего за ним Бессонова. Он что делает в трёх шагах от КэПа?

   Когда НШ довёл приказ, по строю прокатился ропот. У кого удивление, у кого нескрываемая горечь и досада.

   Командир заговорил глухо, словно, ком в горле застрял.

  — Мы сегодня провожаем не просто солдата или лётчика, ас от бога уходит на более ответственную и не менее опасную должность лётчика-испытателя. От него теперь будет зависеть, какие самолёты мы теперь будем получать с завода. Хочу выразить от имени полка благодарность за его служение, за искусство пилотирования, за науку побеждать. Пал Григорьевич, спасибо тебе дорогой.

  Командир пожал руку, а потом неожиданно притянул и крепко обнял Бессонова.

  Последовала команда «Знамя на средину! Полк, смирно!» Штабс-капитану не надо было объяснять, что делать в такой ситуации. Подошёл, отдал честь, снял пилотку, преклонил колено, свободной рукой взял полотнище и приложил к губам. Встал, одел пилотку, отдал честь, развернулся и вернулся к командиру.

  Похоже его горло тоже душили спазмы.

  — Для меня служба в нашем полку была большой честью. Невыносимо тяжело покидать вас в такой cложный час. Горжусь, буду помнить и, надеюсь, увидимся. Бейте фашиста и за меня, пожалуйста…

   Команды разойдись никто не давал. Толпа лётчиков и технарей окружила Бессонова. Каждый хотел пожать руку, что-то сказать на прощание. Буквально расталкивая остальных Бес прорвался к Хренову. Тот обижено спросил:

  — Сказать не мог?

  — Сам узнал пять минут назад.

  — Это всё — Струбцина. Я его давно знаю. Без мыла пролезет, куда угодно.

  — Пролез до командующего авиацией фронта.

  — Будь осторожен. Там за безопасность отвечает не чета Мыртову. Собственно, из-за него я на фронте оказался. А главному инженеру Мирошниченко Николаю Трофимычу от меня низкий поклон. Можешь верить. — Хренов запнулся, полез в карман за папиросами. — Такое ощущение, что кого-то близкого хороню. Не пропадай, Пал Григорьевич…, — и, словно, спохватившись, — А как же Шурка?

  — Не рви мне сердце, Алексей Михайлович.

  — Поговори с командиром, узнай место новой дислокации… Уговори лётчика…

  У Бессонова загорелись глаза. Он обнял Хренова.

  — Спасибо, Михалыч…

Продолжение следует…

Поделиться:


Владимир Осипенко. Уникум с позывным «Бес». Роман.: 1 комментарий

  1. Великолепный роман, позволящий пересмотреть заново многие вещи связанные с Великой Отечественной войной и не только.
    В несколько ином ракурсе раскрыта личность Сталина, дающая возможность читателю самому определиться с тем, как относиться к этому человеку.
    Рекомендую астраханским читателям авторскую работу Осипенко. Гарантирую, не пожалеете потраченного времени на прочтении романа.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *