Однажды дядя Миша молча достал газету, клей, приволок «дранку» — тонкие длинные полоски реечек или слоя фанеры, прибиваемые к стене или потолку, чтобы на них держалась штукатурка, и начал её клеить к краям газеты, а в центре крестом, обматывая соединения ниткой. Дал просохнуть на солнышке, проверил на прочность, выгнул дугой узкий край и закрепил толстой бечёвкой. Из двух загнутых кверху углов и центра пропустил длинные концы, связав их вместе, к этому узлу привязал длинную верёвку, смотанную клубком. Из двух других концов полотна ещё верёвку, валявшуюся тряпку от старого халата порвал на узкие полоски и связал в длинную ленту, одним концом привязав к верёвке. Мы, сопя, не понимая, не отрываясь, следили за дрожащими пальцами дяди Миши.

– Так и не поняли, что я сделал? Пошли на улицу! Это воздушный змей! Теперь ты крепко держи клубок верёвки и постепенно распускай, а ты — держи полотно над головой, на ленту не наступай, это хвост змея, лови направление ветра, поднимай полотно, чтобы оно взлетело. Бегите вместе на ветер!
Змей хотел было взлететь и повис в воздухе на короткое мгновение, но зацепившись хвостом, не удержался и упал.
— Хвост тяжёлый, — подошёл дядя Миша и безжалостно оторвал половину хвоста. — Давайте ещё раз!
Мы рванули, но змеюка слушаться не хотела, завертелась юлой и рухнула оземь. Думали всё, новый придётся клеить. Ничего, обошлось!
— Теперь хвост лёгкий, — подошёл дядя Миша и привязал оторванный хвост на место, потом примерился и половину привязанного опять оторвал.
— Пошли! Как раз должен быть.

Погрозил змею, и он угомонился! Взлетел, как миленький, набирая высоту.
Клубок разматывался, змей улетал в небо и уменьшался в размере, дух перехватило от восторга. Мы скакали от переполняющей радости, дядя Миша улыбался. Редкое зрелище при том, что человеком был добродушным и весёлым, но избегающим смотреть прямо в глаза, стеснялся тремора, полученного от излишнего увлечения зелёным змием.
Мы менялись местами, каждому хотелось подержаться за нитку, «поуправлять» непослушной змеюкой. Кстати, узлы на хвосте придавали ему большее сходство с настоящим собратом.
— Можно послать письмо змею, принеси листок бумаги.
Неохотно сбегал, принёс, грубо оторвали кусок, в центре прорвали отверстие, просунули основную верёвку и бумажка сначала неохотно, потом всё быстрее и быстрее сама побежала вверх по «корду» (это я умничаю), по верёвке, значит, к змею.
На несколько дней мы выпали из реальности. Сколько мы изничтожили дранки и газет, верёвок и ниток, акварели и чернил на страшные рожи, запутали телеграфных проводов и повесили на них змеев! Ромбовидные и шестиугольные, квадратные и даже три небольших, соединённых вместе, – откуда только брались знания о форме и конструкциях! Вся улица, включая девочек, носилась, путаясь в верёвках, ругаясь со всеми мешающими, отдаляясь и вновь кружа хороводом.
Теперь наверх поднимались бомбочки и парашютисты, улетающие в неизвестность, и приходилось опять искать тряпочки, ниточки, палочки, чтобы делать новых.
Рыбалка на судака — заветная мечта любого рыболова. Мы довольно часто ездили на обычную рыбалку, на воблу или чехонь, а крупная рыба оставалась только мечтой.
Дядя Миша с Виктором собирались на рыбалку с ночевой, о чём тут же стало известно мне. Долго упрашивал родителей отпустить меня, и только обещание дяди Миши не снимать с нас спасательных жилетов даже ночью, успокоило, и меня отпустили.
Рано утром, отцепив лодку, которая хранилась у реки во дворе знакомого, отправились на рыбалку, набродив малька. В каждой лодке был бредень — трёхметровая мелкая сетка, крепившаяся на концах к шестам или вёслам с лодки, кольям из огорода или срезанным веткам ивы на любом берегу реки. Им ловили мелкую рыбёшку или мальков, бредя вдоль берега, отсюда и название. Мальков покрупнее пересыпали в ведро с водой, где они и плавали. Приезжая на место лова, бросали якоря, фиксировали лодку, закидывали удочки с червячком на воблу, с мальком на судака. И терпеливо ждали.
Рыба идёт своим чередом на нерест: сначала вобла, потом селёдка, позже судак, затем осётр. Сомы под корягами, жерех в ямах. Знай, выбирай нужный период, место, и лови!
Воблу ловили с берега все, и мы, в том числе, а вот судака с берега поймать нереально трудно. Но все надеялись на удачу и ждали с нетерпением. Кем-то заведено, что в одной лодке всем сразу везти не может, или одному всё, или всем шиш с маслом. Так и у нас сложилось, дядя Миша ловил, а мы довольствовались частиком для ухи. Счастливец поймал несколько судаков, на зависть нам, а через час и наши крючки приглядели судаки. Леска ходила из стороны в сторону, напрягалась, ослабевала, словно рыба сорвалась с крючка, опять водила круги под лодкой, вырывая леску из рук, и, наконец, уставшая подплывала к борту, и какое удовольствие, подцепив сачком — чувствовать её холодную шершавую чешую, вес, упругость, силу. А потом трепещущую положить в садок — закрывающийся мешок из сетки, находящийся в реке, где рыба продолжает плавать живой.
День, занятый интересной рыбалкой, пролетает мгновенно, забываешь про обед, попить воды, погрызть сушёной воблы или сухарик, смоченный в реке. Нехотя сматываешь удочки, медлишь – а вдруг схватит ещё одна – последняя! А якоря вытаскиваешь побыстрее, чтобы не наткнуться на соседей, не вытащить чужой якорь и удочки.
Едем на ближайший остров, привязываем покрепче лодку, чтобы ночью не уплыла, прихваченная волной от проходящего мимо парохода, ставим два полога, собираем ветки для костра на всю ночь. Моем миски и кружки, черпаем подальше от берега чистой воды, чистим и потрошим рыбу для ухи, бросаем в котелок сразу всё: рыбу, картошку, помидоры, лук, соль, ложкой собираем накипь, выплёскиваем в костёр и ждём.
Смотрим на раскалённый закат, погружающийся в холодную реку, огненные искры, бьющие в дно котелка и закипающего чайника, улетающие с дымом высоко в небо, вдыхаем запах костра и варёной рыбы, бросаем лаврушку и укропчик, уголёк для большего привкуса костра. Выгребаем шумовкой на поднос готовую рыбу и большие куски картошки. Наливаем ухи, разминаем мелкую картошку и растворяемся в свежем воздухе реки, запахе горячей ухи, хрусте чуть поджаренного над углями хлеба, нахлынувшей усталости, воспоминаниях о рыбалке и доме. Самое лучшее время подумать и откровенно поговорить.
Дядя Миша, успев причаститься перед готовкой и первой тарелкой супа, опять колдует над костром, нанизывая на заострённые прутики рыбу и втыкая их над углями, редко поворачивая и щедро соля. Несколько минут – и запечённые окуньки готовы, обжигаясь, съедаем и их. Ешь сколько хочешь, мало — бери палку, нанизывай рыбку и жарь ещё и ещё. Костёр почти прогорел — время запечённой картошки. Разгребаем угли, кладём картошку, засыпаем угли на место. Сытые, можно и подождать. Пока есть время помыть посуду в реке, потереть песочком котёл от сажи, положить в лодку сушиться.
— Пойдёте назад, соберите ракушек, — слышим наказ дяди Миши. Не спорим, сегодня его день, слушаемся.

— Покрупнее, и помыть их не забудьте!
Свет на реке и не нужен, ракушек так много, что достаточно нащупать ногой покрупнее, нагнуться и подобрать, помыть, и принести к костру.
Вокруг беспросветная пустота непроглядной ночи и тишина, только сверчки попадают в такт перемигивающимся огонькам костра, и весь мир существует вокруг его светлого пятна. Разгребаем угли, достаём дымящуюся горячую картошку, разламываем, запах перебивает сытость, и опять хочется есть! Подсоленная картошка слаще любого пряника!
— Не спешите, пусть немного остынет.

Угольки прогорели, источая последний жар, изредка, то тут, то там вспыхивая внутренним светом, из последних сил подзадоривая друг друга.

— А пока, где ракушки? Бросайте в костёр!
Мокрые ракушки начинают недовольно шипеть, вытекает вода изнутри, шипение ещё больше, лопаются, открываясь, что-то чавкает и, булькая, утихает. Мясо подсушилось, пора его вытаскивать и ковырять вилкой. Подсаливаешь – и деликатес готов! Как и печёная картошечка!
— Это вам вместо десерта, а мне ещё одну и спать, не забудьте спасательные жилеты! — смеётся дядя Миша. — Лежать на них теплее. И фуфайки возьмите, под утро замёрзнете. И когда закончите, залейте костёр.
Уходит в свой полог, а мы, словно голодные, доедаем новое блюдо древних волжских дикарей. В глубине души всё это настолько живо и знакомо: я много раз сидел бок о бок с предками у этого костра, готовил, угощал — нужно было только хорошо вспомнить давно забытое!
Костёр совсем погас, и остров начинает принимать знакомые очертания леса, лодки, пологов, вместо стреляющих искр костра разлетаются искры горящих светлячков, взлетая, вспыхивая и растворяясь маленькими фонариками.
Только сейчас замечаем выступившие на небе звёзды, словно земной костёр перевернулся вверх дном невообразимого котелка, рассыпавшись над нами переливающейся иллюминацией, до краёв окружающей нас чёрной реки. Вода, согревшаяся упавшим солнцем, тёплая и тихая, ласково плещется о ноги. Снимаем трусы и, как первые и единственные на земле люди, идём по звёздам, черпаем их ладонями, окунаемся с головой в ласковый, отражающийся костёр небосвода…
Михаил Петрович первым стал строить самодельные лодки из современных материалов. Во дворе поставил крошечную мастерскую для инструмента и целыми днями пилил шпангоуты, точил рашпилем, потом напильником, затем шкуркой. Киль лодки из трёх слоёв бакфанеры. Чем обычная фанера отличается от бакфанеры, не знаю до сих пор, но её так называли. Соединял каркас, прикручивал шурупами тонкую фанеру и, когда основа была готова, сверху наклеивал в три слоя стекловолокно на эпоксидную смолу. Где он её брал в таких количествах и по какой цене — загадка. Каждый слой шлифовал шкуркой и наклеивал новый, потом несколько слоёв вонючей нитрокраски. Лодка становилась эмалированной, как кастрюля, и значительно легче деревянной, мы спокойно поднимали её руками. Не требовала ежегодного смоления. Зарегистрировал её, и я ежегодно писал номера на боках. Испытания прошли успешно, с ними пришёл и опыт, он приступил к изготовлению второй — для Витьки.
— Витьке-титьке тридцать лет, а у Витьки титек нет! — любимый его прикол, чтобы вывести меня из себя. И ведь получалось!
В то время меня доставал сон: длиннющая и толстая змея со всеми мельчайшими подробностями, встающая передо мной, неотрывно следящая за моими движениями и шевелящая жалОм, как говорила моя мама, имея в виду язык. Долго и пристально, не мигая, смотрела в глаза, пока я не понимал, что она сейчас кинется на меня, и, как только это доходило до сознания, она резко кидалась. От того пролетит мимо или укусит меня, зависел наступающий день и … Пролетит мимо — проснёшься очень быстро, мокрым от пота, с бешено колотящимся сердцем, укусит — кто-то умрёт. Проверено неоднократно!
Скажете «экстрасенсорика», можно обрадоваться и стать Кашпировским, но я никогда не знал: кто и когда умрёт, не мог помочь и предупредить.
В этот раз она укусила и, ещё не открыв глаза, я знал, что кто-то умер. Следом за осознанием раздался холодящий душу крик Ольги, его я тоже узнал сразу:
— Не-е́-ет, не может быть, папочка!
Внутри словно всё сжалось: «Дядя Миша!»
Отец с дядей Колей Кузиным, на его грузовике, ездили на опознание в Икряное, где стоял икорный плавзавод. В каюте его и нашли, когда не явился на вахту. Через день привезли уже в гробу. Всю дорогу на кладбище катафалк — маленький автобус с носом и открывающейся задней дверцей, подпрыгивал на каждой маленькой кочке, и его голова тряслась, как бы удивляясь: «Что это я натворил? Не может быть! Ну надо же!»

В эти годы в Астрахани шёл громкий процесс «икорной мафии», милиция и прокуратура «выявляли и наказывали» причастных «стрелочников», обходя стороной высшие пирамиды власти, чтобы упав, она не пришибла и самого следователя, впрочем, как и заведено было всегда. Кто скажет? Может, одним из «стрелочников» и был Михаил Петрович, потому как Серафиму Михайловну после похорон вызывали и допытывались о причинах и мотивах поступка, бо́льшую часть допроса, как бы вскользь поминая о достатке, связях и полученных прибылях.
В народе говорили просто: «Допился!» Разумеется, потребление водочки могло повлиять на его психику, но тогда и сейчас продолжаю думать, что, может быть, и была вовлечённость его в сеть и, как следствие, возможная конфискация имущества, со всеми вытекающими последствиями… Всё может быть! Но скорее всего — Ольга «была на выданьи» и, чтобы процесс унижения отца не повлиял на её судьбу, он принял такое решение, обожая ласковую, нежную, любимую дочку.
Или это решили за него?
Некто приезжал к нему накануне и долго беседовал! Тайны! Бог весть и судия! Лично я никогда не считал доведённого до черты человека — самоубийцей.
Ольга быстро выскочила замуж за ударника. Нет, не коммунистического труда, а барабанщика! Бесконечные походы на танцы, где он поражал девчонок своим вколачивающим темпераментом и мастерством, свободным поведением и разудалым нравом, не прошли мимо такой же красивой, беспечной и коммуникабельной егозы.
И начались весёлые денёчки у соседей! Пустой зал их дома, заставленный «установкой» — так, по-моему, называлась куча барабанищ и барабанчиков, маракасов и бубнов, палочек и щёточек, тарелок и ещё бог весть чего — звенящего, трещащего, усиливающего, когда маэстро всё это оживлял, старый дом просыпался, шевелясь в такт музыке, чем приводил в восторг даже чашки в нашем доме, не говоря о весело дребезжащих окнах, стенах и прыгающих внутренних органах.
Проснувшись к полудню и откушав тёщину стряпню, зять начинал самосовершенствование до вечера, когда он с «установкой» кочевал в клуб на выступление. Ближе к полуночи всё это громыхание возвращалось домой вместе с подвыпившими и спотыкающимися друзьями, хохочущей Ольгой, выпадающими барабанами и звенящими тарелками, затихая до утра. Если, конечно, не продолжался дружеский кутёж…

Поделиться: