ТАТЬЯНА БРЫКСИНА
РАСТЁТ В ВОЛГОГРАДЕ БЕРЁЗКА
Из книги «Почётные граждане: Время. Герои. Судьбы» (2020 г.)
В энциклопедии Волгоградской области о Маргарите Агашиной сказано следующее: «Агашина Маргарита Константиновна (29.02.1924, д. Бор Ярославской обл. – 04.08.1999, Волгоград), русская поэтесса. Почётный гражданин города-героя Волгограда. В двенадцать лет опубликовала свои первые стихи в ивановской областной пионерской газете «Всегда готов!» В центральной печати её стихи появились в 1949 году, за год до окончания Литературного института им. М. Горького. С 1951 года связала свою судьбу с Волгоградом, которому посвятила немало стихов, одно из популярных – «Растёт в Волгограде берёзка» – стало песней.
Первый лауреат литературной премии «Сталинград», учреждённой Союзом писателей России, Волгоградской областной администрацией и Волгоградской писательской организацией, автор книг «Моё слово» (1953), «Наша Алёнушка» (1953), «Бабье лето» (1956), «Сорок трав» (1959), «Стихи о моём солдате» (1963), «Непросто женщине живётся» (1968), «Избранная лирика» (1969), «Девичник» (1972), «Платок» (1975), «Избранное» (1986) и др. Большая часть из них увидела свет в Волгограде».
Что ж сухая информация мало о чём рассказывает, но даже названия агашинских книг говорят сами за себя: Родина, Сталинград, женские судьбы, любовь, разлука. Всё это было главным в её творчестве и её судьбе. А личностью она была очень непростой – сильной, гордой, самостоятельной.
Человек формируется в детстве – это общеизвестно. Известный волгоградский учёный Виталий Смирнов в книге «По следам времени» пишет: «Я не знаю, какой девочкой была Рита Агашина, но уверен, что в другой девочке, детдомовке, о которой Маргарита Агашина вспомнила в самолёте, рвущем воздух навстречу рассвету, навстречу залечившей раны Корее, она видела… себя».
А было так. В 1952 году, когда в Корее шла война, а недавняя выпускница Литературного института стала «новосёлом» Сталинграда, на тракторный приехала делегация английских женщин. Посетили детский дом, в котором жили дети, оставшиеся без родителей после самой большой войны века. Женщины осмотрели белые спальни с накрахмаленными занавесками на окнах. Попробовали яблок из детдомовского сада. Послушали пионерские песни. А вечером, когда ребята сели за уроки и в доме наступила тишина, гости вошли в комнату для занятий.
Увидев на стене большую карту мира, одна из англичанок спросила сидящую ближе всех к карте девочку:
– Ты знаешь, где моя родина – Англия?
Девочка встала и чётко ответила:
– Ваша родина находится здесь, – и показала на карте Великобритании Лондон. И звонко продолжила:
– А ещё я знаю, где находится Корея. Сейчас английские лётчики расстреливают с самолётов корейских детей.
Может быть, не очень вежливо говорить гостям в глаза такую страшную правду, но эта сталинградская девочка не могла сказать иначе.
– Она молодец, маленькая сталинградка, моя землячка с тракторного! – скажет много лет спустя, вспомнив об этом эпизоде, в трагической поэме «Я люблю тебя, Корея» (своей любимой книге) Маргарита Агашина.
Впрочем, я знаю, какой девочкой была сама Рита.
– В 1941 году, – вспоминала одна из бывших землячек Маргариты Агашиной из города Тейково Ивановской области, – я работала здесь в госпитале операционной сестрой. К нам часто приходила девочка-подросток с белыми косичками. Раненые очень любили её, называли «сестрёнкой». Она писала за них письма, кормила, помогала при перевязках и – читала свои стихи. Звали девочку Рита Агашина.
А вот как об этом вспоминает сама Маргарита Константиновна: «Принесут из прачечной огромный перепутанный узел выстиранных бинтов, и мы полдня его распутываем. Вытянешь бинт, привяжешь к пожарной лестнице на школьном дворе, отойдёшь чуть ли не в другой конец двора и начинаешь этот бинт скатывать. Скатываешь туго-туго, идёшь потихоньку к лестнице и вспоминаешь: а по этой лестнице зимой забирались на школьную крышу и Генка Рачков, и Витька Калинкин, и все наши мальчишки… Теперь мальчишки на фронте. А мы вот – катаем бинты, встречаем эшелоны с красными крестами, учимся в клубе в три смены… Вот тогда пригодился мне отцовский халат. Только пуговицы переставила, да рукава засучила».
Не приведи бог, конечно, каждому расти в такой атмосфере. Но след той школы – школы высокой нравственности и заинтересованного соучастия в судьбе каждого – остался в творчестве Маргариты Агашиной на всю жизнь.
Первая её стихотворная публикация состоялась ещё в школьные годы. Поэтому путь (хоть и не без колебаний) для неё в Литературный институт был не случаен, а дата окончания его (1950), по собственному признанию в предисловии к «Стихам о моём солдате», как и дата приезда «навсегда» в Волгоград (1951), стали самыми дорогими её сердцу.
А запомнились они, наверное, ещё и потому, что почти совпали с публикацией в журнале «Октябрь» (1951, № 18) поэмы «Моё слово», вызвавшей такую волну откликов, которой, пожалуй, не удостаивалась ни одна другая книга Маргариты Агашиной, и заставившей заговорить о рождении нового поэта, а это была всего-навсего журнальная публикация, всего-навсего дипломная работа студентки литинститута.
Пафос названной поэмы – трепетная защита мира во имя детей, во имя тишины на планете – не утратил своей актуальности и в наши дни, дни локальных, но не менее кровопролитных войн.
Поэтесса взывает к самому сокровенному чувству – чувству любви, которое должно оказаться сильнее солдатской беспрекословности.
Вот как она обращается к жене американского лётчика, пролетевшего в апреле 1950 года над советским городом Либавой:
«Ты тоже мать. Так встань же вместе с нами,
Прижми ребёнка своего к груди.
Ты не одна! Нас много – погляди:
В Москве, в Корее, в Лондоне, Вьетнаме.
Ты не одна! Нас много в этой схватке
За то, чтоб мир – народам всей земли,
Чтоб сын твой тихо спал в своей кроватке
И делал из бумаги корабли.
Чтоб солнце, подымаясь на рассвете,
Росою засверкало на траве,
Чтобы смеялись, пели, жили дети
В Америке, Корее и Москве».
Вспоминая о своём детстве на фактории Стрелка, что на севере Красноярского края, Маргарита Агашина писала: «Отец у меня врач, он кочевал по тайге вместе с эвенками-охотниками: зимой на оленьих нартах, летом – верхом. Мама учила эвенкийских ребят в школе, которую только что открыли. Там на Стрелке, я научилась колупать кору с лиственниц (мы её жевали), разыскивать бурундучьи норы, полные сладкой подснежной брусники, ставить плахи на горностаев. Жили люди на Стрелке просто и дружно, много работали, собирались все вместе в праздники 1 Мая, 7 ноября, в День Красной Армии.
Прошло много лет. Но я всё помню и твёрдо знаю, что там, на Стрелке, я впервые была счастлива оттого, что все были вместе!»
Эта жизненная позиция приносила неизменно успех её творчеству, вызывала чувство сопереживания у читателя, без которого поэзия просто-напросто не может существовать. И ещё было у поэтессы, среди прочих, одно качество, которое тоже настраивает нелицедействующего читателя на одну волну с ней. Его некогда отметил волгоградский писатель, бывший ответственный секретарь организации Николай Мизин. «Что же прежде всего определяет М. Агашину как человека? – спрашивает он. – Можно ответить не задумываясь: искренность, правдолюбие. Более чем за двадцать лет знакомства и дружбы с Маргаритой Константиновной не помню случая, чтобы она покривила душой. В любых обстоятельствах, невзирая на лица, она без обиняков скажет своё мнение о чём бы то ни было, в крайнем случае – красноречиво промолчит».
Вот где истоки жизненной и художественной правды её стихов. Эти «истоки» обеспечили агашинской поэзии долгожительство и широкое признание народа.
Жила Маргарита Агашина на Аллее Героев, недалеко от места, где горит Вечный огонь, где ещё недавно стояли с автоматами на груди мальчишки Волгограда.
Ко многому обязывает это «соседство» с Вечным огнём. И в первую очередь – к тому, чтобы сверять свою жизнь с высокими заветами тех, во имя кого горит Вечный огонь. К тому, чтобы отблеск огня не угасал ни в душе поэта, ни на страницах его произведений. К тому, чтобы и после жизни главным наследством потомкам оставались нетленные идеалы Правды, Добра, Достоинства, Чести.
«Не верьте тем, кто скажет надо мною
Высокие надгробные слова!
Какой была, — а я была иною —
Сама скажу, покуда я жива.
А я — как все: и плакала, и пела,
Стыдилась плакать и любила петь.
А я гораздо больше не успела,
Чем было мне доверено успеть.
Я жизнь люблю. Я и прощаюсь с нею,
Ищу дорог и радуюсь весне!
А жить стараюсь проще и честнее,
Чем после смерти скажут обо мне».
Маргарита Агашина — первый лауреат Всероссийской литературной премии “Сталинград”. И это не случайно! Следом за ней были награждены Юрий Бондарев, Михаил Алексеев. Пётр Селезнёв, Валентин Леднёв, оружейник Михаил Калашников. Но первой была именно она.
В библиографической справке с особым интересом вычитываю, кто же из «больших» и знаменитых писал о нашей именитой землячке в Москве, Ярославле, Иваново, Волгограде и вообще – на всех немереных просторах огромной России? В Волгограде, естественно, все газеты и по много раз. А вот за пределами нашего региона: Юлия Друнина – в «Огоньке», Маргарита Алигер – в «Литературной газете», Владимир Огнев – в журнале «Знамя», Юрий Лукин – в «Новом мире», Вероника Тушнова – в «Крестьянке», Елена Тарасова – в «Советской женщине», Искра Денисова – в журнале «Москва», Борис Куликов – в журнале «Волга», Эдуард Шахназаров – в «Андижанской правде», Инна Гофф – в «Литературном обозрении» и др.
Ну и, конечно, волгоградцы Фёдор Сухов, Василий Макеев, Виталий Смирнов, Николай Мизин, Владимир Васильев, Артур Корнеев, Иосиф Гуммер…
География впечатляет, перечень изданий – тоже.
МАРГАРИТА АГАШИНА
* * *
Ты тоже родился в России –
краю полевом и лесном.
У нас в каждой песне – берёза,
берёза – под каждым окном.
На каждой весенней поляне
их белый живой хоровод.
Но есть в Волгограде берёзка –
увидишь, и сердце замрёт.
Её привезли издалёка
в края, где шумят ковыли.
Как трудно она привыкала
к огню волгоградской земли,
Как долго она тосковала
о светлых лесах на Руси, –
лежат под берёзкой ребята –
об этом у них расспроси.
Трава под берёзкой не смята –
никто из земли не вставал.
Но как это нужно солдату,
чтоб кто-то над ним горевал.
И плакал – светло, как невеста,
и помнил – навеки, как мать!
Ты тоже родился солдатом –
тебе ли того не понять…
Ты тоже родился в России –
берёзовом, милом краю.
Теперь, где ни встретишь берёзу,
ты вспомнишь берёзку мою,
Её молчаливые ветки,
её терпеливую грусть.
Растет в Волгограде берёзка!
Попробуй её позабудь.
РОВЕСНИЦАМ
То ли буря, то ли вьюга
снегу в косы намела…
– Ну, подруга… Что, подруга?
Вся ли молодость ушла?
Вся ли в поле рожь поспела?
Ежевика отцвела?
Все ли песни перепела?
Все ли слёзы пролила?
…То ли просто помолчала,
то ль чего подождала.
Кабы мне начать сначала,
я бы так же начала.
Так же до свету вставала,
те же делала дела,
то же пела, что певала,
тех же деток родила.
Наша песня – наши дети.
Им – и петь, и видеть вновь:
сколько песен есть на свете,
и все песни про любовь!
От неё себя не спрячешь,
не уйдёшь в густую рожь.
…А всех слёз не переплачешь.
И всех песен не споёшь.
* * *
Бывают в жизни глупые обиды:
не спишь из-за какой-то чепухи.
Ко мне пришёл
довольно скромный с виду
парнишка,
сочиняющий стихи.
Он мне сказал,
должно быть, для порядка,
что глубока поэзия моя.
И тут же сразу
вытащил тетрадку –
свои стихи о сути бытия.
Его рука рубила воздух резко,
дрожал басок, срываясь на верхах.
Но, кроме расторопности и треска,
я ничего не видела в стихах.
В ответ парнишка, позабыв при этом,
как «глубока» поэзия моя,
сказал, что много развелось поэтов,
и настоящих, и таких, как я.
Он мне сказал, –
хоть верьте, хоть не верьте, –
что весь мой труд –
артель «Напрасный труд»,
а строчки не дотянут до бессмертья,
на полпути к бессмертию умрут.
Мы все бываем в юности жестоки,
изруганные кем-то в первый раз.
Но пусть неумирающие строки
большое Время выберет без нас.
А для меня гораздо больше значит,
когда, над строчкой голову склоня,
хоть кто-то вздрогнет,
кто-нибудь заплачет
и кто-то скажет:
– Это про меня.
* * *
Но мне бывает в тягость дружба,
когда порой услышу я,
что я жила не так, как нужно, —
мне говорят мои друзья.
Что мало песен написала,
что не боролась, а ждала,
что не жила, а угасала,
что не горела, а жила.
Что я сама себя сгубила,
сама себя не сберегла…
А я жила — тебя любила!
А я — счастливая жила!
Я не хочу начать сначала,
ни изменить, ни повторить!
И разве это так уж мало:
все время ждать,
всю жизнь любить?
* * *
От берёзового колышка,
от далёкого плетня
отвязалась речка воложка,
докатилась до меня.
Вот и гуси сизокрылые,
вот и старая ветла…
Что ж так поздно, речка милая?
Где ж ты раньше-то была?
Вот и горькая припевочка
вниз по реченьке плывет:
«Не тому досталась девочка,
потому и слёзы льёт!»
Замерла ветла корявая:
Всё, как надо, поняла.
Что ж ты поздно, песня правая?
Где ж ты раньше-то была?
* * *
На огромной клумбе у вокзала,
ветром наклонённая к земле,
поздняя ромашка замерзала,
трепеща на высохшем стебле.
Выгибала тоненькое тело
и сопротивлялась, как могла.
Словно до последнего хотела
быть хоть каплей летнего тепла!
…Поезда вдали гудели встречным.
Люди шли, от ветра наклонясь.
И ромашка чем-то бесконечным
показалась каждому из нас.
Чистой веткой молодой берёзки.
Тополиным пухом по весне.
Первым снегом. Брызгами извёстки
на ещё не крашеной стене…
Не одно, наверно, сердце сжалось:
что поделать – каждому своё!
Только в сердце врезалась не жалость –
маленькое мужество её.
На бессмертье я не притязаю.
Но уж коль уйти – не тосковать.
Так уйти, чтоб, даже замерзая,
хоть кому-то душу согревать.
* * *
Кого заботы молодили!
Кого от боли упасли!
Вон сколько ноги исходили,
и сколько руки донесли.
Вон сколько плакала, и пела,
и провожала, и ждала!
И ведь не старая была.
Да, видно, сердце не стерпело.
И мать сдалась.
И мать слегла.
В глазах – не горькое «прости»,
не жаль, не боль – одна тревога:
– Ещё пожить бы. Хоть немного.
Ребят до дела довести.
* * *
В свой срок –
не поздно и не рано –
придёт зима,
замрёт земля.
И ты
к Мамаеву кургану
придёшь
второго февраля.
И там,
у той заиндевелой,
у той священной высоты,
ты на крыло
метели белой
положишь красные цветы.
И словно в первый раз
заметишь,
каким он был,
их ратный путь!
Февраль, февраль,
солдатский месяц –
пурга в лицо,
снега по грудь.
Сто зим пройдёт.
И сто метелиц.
А мы пред ними
всё в долгу.
Февраль, февраль.
Солдатский месяц.
Горят
гвоздики
на снегу.
* * *
Вот и август уже за плечами.
Стынет Волга. Свежеют ветра.
Это тихой и светлой печали,
это наших раздумий пора.
Август. Озими чистые всходы
и садов наливные цвета…
Вдруг впервые почувствуешь годы
и решаешь, что жизнь прожита.
Август. С нами прощаются птицы.
но ведь кто-то придумал не зря,
что за августом в окна стучится
золотая пора сентября.
С ярким празднеством бабьего лета,
с неотступною верой в груди
в то, что лучшая песня не спета
и что жизнь всё равно впереди.
ВАСИЛИЙ МАКЕЕВ:
«КАК У ВСЕХ НА СВЕТЕ…»
Из книги воспоминаний о волгоградских писателях «Небесный ковчег» (2012 г.)
Однажды Маргарита Агашина написала редкие для себя белые стихи, как всегда грустные:
«У меня одной в новогодье
Всё не так,
Как у всех на свете.
У меня –
Сосна вместо ёлки,
У меня –
Туман вместо снега,
У меня –
Вместо полной рюмки
Неполученное письмо.
И оказалось, что эти строки личные, интимные и одинокие стихи близки и понятны до слёз чуть ли не всем женщинам на свете. Даже счастливым в любви и семье! Ибо женская душа чаще всего откликается на чужую печаль и горе.
Да не заподозрят меня поклонники незабвенной Маргариты Константиновны в хамовитости, но в последние десятилетия русской поэзии исконно русской бабой была именно она или, как мы привыкли высокопарно выражаться, её лирическая героиня.
Какие-то издревле крестьянские черты хранила она в душе и облике. Ни в одном практически стихотворении не заметим мы столь присущее различным поэтессам отстранённое женское кокетство и постоянную лукавую готовность к борьбе с героем.
Зато Агашина уж если плакала – так навзрыд, если прощала – так безоглядно и до конца и напрочь выгнать из сердца никогда не могла, подобно любой же нормальной русской бабе.
И другие агашинские женщины – все эти Тони, Вари, мать Юрки, текстильщицы, заводчанки, вдовы – по-своему несчастны и неприхотливы. Они пьют друг с дружкой, покорно встречают изменщиков-мужей, редко хвастают обновами, но при этом остаются со всей обыденностью и простотой истинными женщинами. Недаром замечательные агашинские стихи-песни можно хорошо исполнять только глубоким грудным голосом, как у Зыкиной.
И, конечно же, скорбными бабьими чертами наделена у Агашиной вся природа, будь то осенняя роща Притамбовья, Волга или чайки над ней:
«Зачем кольцуют белых чаек?
Зачем их мучают, когда,
Не приручая – изучая,
Им дарят кольца навсегда?»
Но каждая книжка у Агашиной получалась в первую очередь очень сталинградской, очень солдатской. Понятно её желание отстоять, возродить и напомнить то возвышенное и светлое, что мы впопыхах невзначай охаяли.
И вместе с тем неизменной оставалась в агашинских книжках женская тема – такая прекрасная и трудная во всех перипетиях и загогулинах судьбы, души, дороги. Агашина не умела иначе, коль эта судьба, душа, дорога на её глазах становились всё темней и опасней.
Так будем же всей нашей памятью благодарны Маргарите Константиновне за её редкую способность находить в себе нечто родное и близкое всем на свете!»
Когда в августе 1999 года Маргариты Константиновны Агашиной не стало, заплакал не я один. Думается мне, плакал весь Волгоград. И как иначе? Она была совестью нашей писательской организации, верной подругой всем счастливым и несчастным женщинам Волгограда, высокой, плакучей волгоградской песней, понятной всем людям с чистой душой.
Памяти Маргариты Агашиной у меня написались тогда какие-то захлёбывающиеся, не очень внятные стихи. Сердцу было не до поэтических вывертов.
«Мы осиротели в одночасье…
Вянет август, меркнет белый свет…
Женщины, оплакавшей несчастье
Бабьей доли, с нами больше нет!
Бог не выдаст, ближний не осудит,
А душа прознает наперёд,
Что её берёза не забудет,
Волга её песни напоёт.
И над молодой её могилой
Я услышу в чуткой вышине,
Как о том, что было и не сплыло,
Всё ещё она наплачет мне».
Знаю, чувствую, что за всю агашинскую любовь ко мне обязан я написать точнее и вдумчивее, полновеснее, что ли… Я напишу, Маргарита Константиновна! Хоть и трудно это – добавить самую малую чёрточку к Вашему светлому, горькому, хорошо известному портрету.