Имена и даты. 13 февраля родился знаменитый русский баснописец Иван Крылов (1769 – 1844). Евгений Артюхов. «К несчастью, то ж бывает у людей…»

Кого из отечественных поэтов первой трети ХIХ столетия современники считали лучшим? Вопрос казался настолько пустяковым, что я тут же выпалил: «Пушкина». И оказался неправ.
— Тогда Жуковского, — произнёс не так уверенно.
И опять был посрамлён.
— Так кого же? – на этот раз спросил сам. И услышал довольно неожиданное:
— Ивана Андреевича Крылова.

А впрочем, чего ж тут неожиданного? Большинства пушкинских стихов современники не знали: они стали попадать в печать после его смерти где-то в 60-е годы. Жуковский больше был известен как переводчик. А Крылов, хоть и сам зачастую использовал для своих басен «импортные» сюжеты, но делал это так ловко, так окунал в родник родного языка, что Федр, Эзоп или Лафонтен становились не только понятными, но и душевно близкими любому русскому человеку.
Более того, как подметил один известный поэт, уже наш с вами современник, хоть иную отечественную классику мы с удовольствием цитируем, однако бывает, не можем вспомнить имени автора, путаемся, гадаем. Тогда как цитаты Крылова мало того, что помним наизусть чуть ли не с раннего детства, сразу называем не только чьи они, но и откуда. И если подсчитать, то крылатых выражений, оставленных нам этим баснописцем, окажется больше, чем у кого либо.
А теперь давайте попируем на дорогом душе застолье человеческой мудрости. И начнём с общежитейского.

ЛЕБЕДЬ, ЩУКА И РАК

Когда в товарищах согласья нет,
На лад их дело не пойдёт,
И выйдет из него не дело, только мука.
Однажды Лебедь, Рак да Щука
Везти с поклажей воз взялись
И вместе трое все в него впряглись;
Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу!
Поклажа бы для них казалась и легка:
Да Лебедь рвётся в облака,
Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.
Кто виноват из них, кто прав —
судить не нам;
Да только воз и ныне там.

СЛОН И МОСЬКА

По улицам Слона водили,
Как видно напоказ —
Известно, что Слоны в диковинку у нас —
Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись,
навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну на него метаться,
И лаять, и визжать, и рваться,
Ну, так и лезет в драку с ним.
«Соседка, перестань срамиться, —
Ей шавка говорит,
— тебе ль с Слоном возиться?
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идёт
Вперёд
И лаю твоего совсем не примечает». —
«Эх, эх! — ей Моська отвечает, —
Вот то-то мне и духу придаёт,
Что я, совсем без драки,
Могу попасть в большие забияки.
Пускай же говорят собаки:
«Ай, Моська! знать она сильна,
Что лает на Слона!»

ВОЛК И ЯГНЁНОК

У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
Но мы Истории не пишем;
А вот о том как в Баснях говорят.

Ягнёнок в жаркий день
зашёл к ручью напиться;
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягнёнка видит он, на добычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец,
нечистым рылом
Здесь чистое мутить питьё
Моё
С песком и с илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву».

— «Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу». —
«Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!» —
«Помилуй, мне ещё и отроду нет году», —
Ягнёнок говорит. «Так это был твой брат». —
«Нет братьев у меня». —
«Так это кум иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите
И, если можете, то мне всегда вредите,
Но я с тобой за их разведаюсь грехи». —
«Ах, я чём виноват?» —
«Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». —
Сказал и в тёмный лес Ягнёнка поволок.

ВОРОНА И ЛИСИЦА

Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна;
но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсем уж собралась,
Да призадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близёхонько бежала;
Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие пёрышки! какой носок!
И, верно, ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,
При красоте такой и петь ты мастерица, —
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье спёрло, —
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во всё воронье горло:
Сыр выпал — с ним была плутовка такова.

КОТ И ПОВАР

Какой-то Повар, грамотей,
С поварни побежал своей
В кабак (он набожных был правил
И в этот день по куме тризну правил),
А дома стеречи съестное от мышей
Кота оставил.
Но что́ же, возвратясь, он видит? На полу
Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,
Припав за уксусным бочонком,
Мурлыча и ворча, трудится над курчонком.
«Ах, ты, обжора! ах, злодей!»
Тут Ваську Повар укоряет:
«Не стыдно ль стен тебе, не только что людей?
(А Васька всё-таки курчонка убирает.)
Как! Быв честным Котом до этих пор,
Бывало, за пример тебя смиренства кажут,—
А ты… ахти, какой позор!
Теперя все соседи скажут:
«Кот-Васька плут! Кот-Васька вор!
И Ваську-де, не только что в поварню,
Пускать не надо и на двор,
Как волка жадного в овчарню:
Он порча, он чума, он язва здешних мест!»
(А Васька слушает, да ест.)
Тут ритор мой, дав волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью.
Но что ж? Пока его он пел,
Кот-Васька всё жаркое съел.

А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить по пустому,
Где нужно власть употребить.

МАРТЫШКА И ОЧКИ

Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло ещё не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала;
Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмет,
то их на хвост нанижет,
То их понюхает, то их полижет;
Очки не действуют никак.
«Тьфу пропасть! — говорит она, —
и тот дурак,
Кто слушает людских всех врак:
Всё про Очки лишь мне налгали;
А проку на-волос нет в них».
Мартышка тут с досады и с печали
О камень так хватила их,
Что только брызги засверкали.

К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь, — цены не зная ей,
Невежда про неё свой толк всё к худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он её ещё и гонит.

СВИНЬЯ ПОД ДУБОМ

Свинья под Дубом вековым
Наелась желудей досыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
«Ведь это дереву вредит, —
Ей с Дубу Ворон говорит, —
Коль корни обнажишь,
оно засохнуть может».
«Пусть сохнет, — говорит Свинья, —
Ничуть меня то не тревожит,
В нём проку мало вижу я;
Хоть век его не будь, ничуть не пожалею;
Лишь были б желуди: ведь я от них жирею».
«Неблагодарная! — примолвил Дуб ей тут, —
Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
Тебе бы видно было,
Что эти желуди на мне растут».

Невежда так же в ослепленье
Бранит науку и ученье
И все учёные труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

ЧИЖ И ГОЛУБЬ

Чижа захлопнула злодейка-западня:
Бедняжка в ней и рвался и метался,
А Голубь молодой над ним же издевался.
«Не стыдно ль, — говорит, — средь бела дня
Попался!
Не провели бы так меня:
За это я ручаюсь смело».
Ан, смотришь, тут же сам запутался в силок.
И дело!
Вперёд чужой беде не смейся, Голубок.

И ведь чувствую, что увлёкся, а остановиться не могу. С трудом удерживаю себя, чтобы не процитировать про Петуха и Жемчужное зерно, Синицу, пытавшуюся поджечь море, Зеркало и Обезьяну… Но, думаю, вы эти славные творения Ивана Андреевича и сами припомните. А я тем временем процитирую две басни, обращённые к творческому процессу:

ОСЁЛ И СОЛОВЕЙ

Осёл увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище.
Хотел бы очень я
Сам посудить, твоё услышав пенье,
Велико ль подлинно твоё уменье?»
Тут Соловей являть своё искусство стал:
Защёлкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью
вдруг по роще рассыпался.
Внимало всё тогда
Любимцу и певцу Авроры:
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец.
Осёл, уставясь в землю лбом;
«Изрядно, — говорит, — сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим Петухом;
Ещё б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.
Избави, Бог, и нас от этаких судей.

КУКУШКА И ПЕТУХ

«Как, милый Петушок, поёшь, ты громко,
важно!» —
«А ты, Кукушечка, мой свет,
Как тянешь плавно и протяжно:
Во всём лесу у нас такой певицы нет!» —
«Тебя, мой куманек, век слушать я готова».—
«А ты, красавица, божусь,
Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,
Чтоб начала ты снова…
Отколь такой берётся голосок?
И чист, и нежен, и высок!..
Да вы уж родом так: собою невелички,
А песни, что твой соловей!» —
«Спасибо, кум; зато, по совести моей,
Поёшь ты лучше райской птички,
На всех ссылаюсь в этом я».
Тут Воробей, случась, примолвил им:
«Друзья!
Хоть вы охрипните, хваля друг дружку,—
Все ваша музыка плоха!..»

За что же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За то, что хвалит он Кукушку.

А теперь несколько слов о самом Иване Андреевиче Крылове. Он родился в Москве в семье армейского офицера, выслужившегося из низов до чина капитана. Вскоре после рождения первенца он вышел в отставку и поселился с семьёй в Твери, где «поступил на место асессора палаты Уголовного суда Тверского наместничества». В 1778 году Андрей Прохорович умер, и его вдова с двумя сыновьями оказалась в очень стеснённых материальных условиях, в результате чего Иван, с 8 лет «записанный» на мелкую чиновничью должность, становится «подканцеляристом» в Тверском магистрате.
Тут, наверное, следует сделать паузу и вспомнить, что не так давно в Твери был открыт первый в стране Дом поэзии. Вокруг него ходило немало всякого рода разговоров, в том числе и о присвоении ему имени… Андрея Дементьева. Имени, которое не выдерживает никакого сравнения рядом с именем великого отечественного баснописца. А вот поди ж ты…
Но вернёмся к Ивану Андреевичу.
Сызмала он занимался самообразованием. Более того — «самоуком» выучил главные европейские языки, а в пятьдесят лет овладел древнегреческим, что привело в восторг А.С. Пушкина.
С 14 лет пробовал себя в драматургии. Писал прозу и сатиры. Что же касается басен, то подлинная слава баснописца пришла к нему после выхода книги басен в 1809 году.
«…Крылов возвёл русскую басню в оригинально-классическое достоинство. Невозможно дать большего простодушия рассказу, большей народности языку, большей осязаемости нравоучению. В каждом его стихе виден русский здравый ум», — писал А.А. Бестужев-Марлинский в статье «Взгляд на старую и новую словесность в России».
А вот, что подчёркивал Ф.В. Булгарин в своих «Замечаниях на «Известие о жизни и стихотворениях И.И. Дмитриева»: «И.А. Крылова мы должны только благодарить за то, что он дерзнул бороться с И.И. Дмитриевым и осмелился подражать ему? – Но где это подражание? Слог И.А. Крылова совершенно различный, рассказ нимало не сходствует; план басен Крылова оригинальный, а язык его есть, так сказать, возвышенное простонародное наречие, неподражаемое в своём роде и столь же понятное и милое для русского вельможи, как и для крестьянина. Прибавим к тому вымысел, печать гения, и мы решительно можем сказать, что И.А. Крылов есть первый оригинальный русский баснописец по изобретению, языку и слогу».
Ну и наконец, вот как блестяще подвёл итог суждениям о Крылове и его сочинениях А.С. Пушкин: «Конечно, ни один француз не осмелится кого бы то ни было поставить выше Лафонтена, но мы, кажется, можем предпочитать ему Крылова». («О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова», 1825 г.).

Хотел процитировать ещё кое-что из речей, произнесённых русскими писателями (теперь уже классиками) в 1838 году во время празднования полувековой литературной деятельности баснописца, но думаю, цитат и так достаточно. А я лучше обращусь к эпиграммам Крылова, которые менее известны, но от того не менее замечательны.

Напрасно человек
В науках тратит век:
Сколь в них премудрости сыскати ни желает,
Родится глупым он и глупым умирает.

***

Под камнем сим лежит прегнусный корсиканец,
Враг человечества, враг Бога, самозванец,
Который кровию полсвета обагрил,
Все состояния расстроил, разорил,
А, наконец, и сам для смертных всех в отраду
Открыл себе он путь через Россию к аду.

***

Французский маршал Ней
В Можайске принцем возвеличен.
И прежде был Можайск отличен
Породою свиней.

***

Федул твердит, что Фока плут
Его позорит и ругает;
Но я не вижу толку тут:
Кто уголь сажею марает?

***

Ест Федька с водкой редьку,
Ест водка с редькой Федьку.

***

Напрасно говорят, что критика легка.
Я критику читал «Руслана и Людмилы»,
Хоть у меня довольно силы,
Но для меня она ужасно как тяжка!

***

Как Карабанов взял «Альзиру» перевесть,
И в аде слух о том промчался,
Тогда Вольтер, вздохнув, признался,
Что точно грешникам по смерти мука есть!

Поделиться:


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *