Все мы родом из детства. Из того, далёкого, теперь уже почти неуловимого, но накрепко засевшего в памяти разными эпизодами. Чаще – это бездонное голубое небо в степи, куда мы пацанами бегали ловить сусликов, слушать жаворонков, копать растики, собирать гильзы по старым окопам. А ещё – берег Волги на рассвете, блики восходящего солнца в глаза, первая поклёвка и нетерпеливый голос деда: «Тащи!» Вспоминаются фотографии на стене – знакомые лица и среди них красноармеец в будёновке со звездой, серьёзный такой, но со смеющимися глазами.

– Кто это, мам?

– Это дядя Вася, младший брат отца, пропал без вести.

«Дядя и брат» понятно, а что такое «пропал без вести», детскому разуму было невдомёк.

Вспоминается добрый и молчаливый наш сосед через грейдер Данишевский Владислав Адамович. Все на нашей улице, от моего деда Пономарёва Григория Васильевича до маленького Петеньки Дьякова, «отставшего от деда» на 72 года, звали его просто Адамычем. Нам нравилось кататься с ним на милицейских санях или бричке (там он работал конюхом). Он никогда нас не ругал и не гонял. А вот откуда такие странные для Чёрного Яра той поры имя, отчество и фамилия, и почему по вечерам они с бабкой тихо и одиноко сидели на лавочке, когда из каждой калитки вываливалась шумная ватага ребятишек, было непонятно.

Помню, что в детстве у меня было две сестры Вали. Но у одной из них, что постарше, была своя родная сестра Тамара, которая жила у тёти. С годами, взрослея, стал больше понимать и узнавать. В основном из рассказов матери. Оказывается, старшая Валя – сестра не родная нам, а двоюродная. До войны были у них с сестрой и мать и отец. Отец – Шапошников Иван – моряк, гармонист, красавец, весельчак и балагур, душа любой кампании. Работал, любил крепко жену и дочек, любил жизнь. А тут война, фронт, флот и похоронка о его гибели на мине при штурме морской пехотой одного из причерноморских городов. Осталась семья без кормильца. Работала мать от зари до зари в колхозе за «палочки» – трудодни, на которые почти ничего не выдавали, денег не платили. А дети малые, есть просят. Не утерпела мать, принесла тайком с колхозного тока, где работала, немного зерна в фартуке для затирухи. Узнали, настучали. Её и ещё пятерых «подельниц» увозили на пароходе под конвоем на суд в Сталинград. Шёл он по Волге вдоль яра, в пятидесяти метрах от берега. Девчонки – одной десять, другой четыре года – бежали следом по яру и кричали матери, уплывавшей навсегда:

– Не уезжай, мамка! На кого ж ты нас бросаешь?

А матери не разрешали говорить, она молча махала дочерям белым платком и заливалась слезами, сердцем предчувствуя, что видит их в последний раз. Родной сталинский режим за желание спасти своих кровиночек от голодной смерти «впаял» вдове моряка тринадцать лет лагерей. Там и умерла. Девчонки воспитывались у дяди и тёти отдельно. Выросли. Да вот беда – где могила отца, где матери – неизвестно. Да что могилы, фотографий не осталось. Одни смутные детские воспоминания. Только с открытием мемориала на берегу Волги появилась одна строчка на обелиске: «Шапошников И.В.» Маловато для живых людей – детей, внуков, правнуков! Когда умер мой отец, а их дядя, обе сестры в голос рыдали: «Куда ж ты уходишь, дядя Андрюша, ты за мать у нас и за отца».

А у Адамыча, оказывается, был сын Стасик. Скромный такой, худенький, в курточке, отороченной каракулем, он мог часами стоять у калитки. Отец с матерью очень любили его, единственного. Для отца, поляка по национальности, вихрем гражданской войны заброшенного в Чёрный Яр, он был единственной надеждой. Может, лелеял он мечту, что когда-нибудь повзрослевший сын уедет в Польшу, на родину предков. Человек живёт надеждами. А тут война. И эта молодая жизнь оборвалась, как подрубленный жестокой рукой хрупкий тополёк. Осиротели дед с бабкой.

Я вспоминаю 9 мая 1985 года, открытие мемориала. После митинга все подошли с цветами к «своим». Адамыч тихонько гладил дрожащими пальцами родную фамилию «Данишевский С.В.», плакал и что-то шептал. То ли по-польски, то ли по-русски. Где сын, где похоронен, за что убили, для чего жил сам? А, может, что-то другое. Теперь уже не узнаешь. Нет Адамыча, нет его бабки. И приносит ли кто-то цветы их сыну?

А дядя Вася с фотографии на стене родительского дома до войны был трактористом в колхозе. Уезжали в поле на целую неделю – пахать, сеять, убирать, снова пахать. Приезжали в воскресенье – чумазые, обросшие – и сразу в баню. Говорят, жизнь до войны была весёлая. Весёлая, да, видно, не для всех. Вечером приходили друзья, стучали в окошко:

– Василий, пойдём на вечорку, девчата ждут тебя с баяном.

А Василий зарывался с головой под лоскутное одеяло и плакал. Трусы, майку, рубашку, штаны постирали после бани, а переодеться было не во что… Двадцатилетним призвали в армию. Тут Финская война. Отвоевался, пришли на ремонт под Сталинград. Написал родным домой, чтобы приехали навестить. Пока дошло письмо, пока собирались да плыли на пароходе, артиллерийский полк, где Василий служил механиком-водителем, уже двинулся на запад. А тут и большая война. И жестокие бои на Украине. И жестокие строчки: «Пропал без вести». Где, когда и как, похоронен или нет, было для семьи загадкой целых семьдесят два года.

Был он молодым и красивым. Наверное, была у него зазноба, была любовь. И если бы не война, была бы у него семья, были бы дети и внуки, наши двоюродные братья и сёстры и племянники. Были бы, да нет никого! Одна строчка на холодном бетоне: «Верблюдов В.Н.», Василий Николаевич, дядя Вася, мой родной дядя, которого я никогда не видел, и уже давно стал старше его.

… Все мы родом из детства. И очень хочется, чтобы детство наших детей и внуков было светлым, и его не опалили отголоски любой войны. А для этого не должны мы забывать тех, кто в далёком вчера отдал за нас своё самое дорогое.

Поделиться: