Среди многочисленных воспоминаний о нашем Василии Сурикове заметно выделяются те, которые оставил Максимилиан Волошин. Кто их читал, помнит, что они написаны от лица самого «героя», то есть в форме монолога великого художника, притом с бережным сохранением особенностей его речи. А речь Василия Ивановича была весьма оригинальной: немногословной, почти «телеграфной», однако образной и колоритной. Хочется сказать, по-сибирски колоритной, как и сама тогдашняя сибирская действительность, во многом сформировавшая будущего исторического живописца мирового масштаба.
Ведь подумать только, Суриков, родившийся в середине 19 века, успел «захватить» времена публичных казней, бытовавших у нас в Красноярске. Он вспоминает, к примеру, как при большом стечении любопытствующих обывателей казнили некоего ссыльно-каторжного поляка Флерковского за то, что «он во время переклички ножом офицера пырнул». «Мы, мальчишки, – подробно запомнил впечатлительный казачонок Вася, – за телегой бежали. Его далеко за город везли. Он бледный вышел. Всё кричал: «Делайте то же, что я сделал!» Рубашку поправил. Ему умирать, а он рубашку поправляет. У меня прямо земля под ногами поплыла, как залп дали»…
Так вот, когда я впервые читал эти воспоминания, у меня «земля под ногами поплыла» ещё прежде того, «как залп дали», а именно – на словах рассказчика: «Ему умирать, а он рубашку поправляет». Настолько это по-человечески горько, по-художнически наглядно и глубоко, многозначно подмечено и сказано Суриковым, что вот уже более полувека преследует меня эта фраза! Всякий раз непроизвольно всплывает в памяти при мыслях о суете сует, в которых мы живём, забывая, что смертны и временны на сей земле. Приходит на ум в минуты озарения, когда вдруг осознаёшь, что все мы то и дело, подобно тому несчастному ссыльному, «рубашки поправляем». То есть совершаем бездумные поступки, творим абсолютно ненужные и пустые дела с таким видом, будто мы вечны и бесконечны в этом мире, и все ничтожные по сути занятия, стремления и условности, принятые «здесь», должны иметь для нас какое-то значение.
Хотя, пожалуй, правы те, кто утверждает, что далеко не все думают и поступают так. К примеру, Иван Бунин писал, что людей вообще можно разделить на две категории: на тех, кто живёт, не думая о смерти, как трава, деревья, как «братья наши меньшие», с чувством вечности своей (а таких большинство), и на тех, кто словно бы рождён «под знаком смерти», кто часто думает о ней и ясно осознаёт свою неизбежную «конечность». Известное латинское выражение «memento mori» (помни о смерти!) для них не просто крылатая фраза, а глубинное внутреннее ощущение. Оно им, разумеется, в немалой степени отравляет, так называемые, «радости жизни», но в то же время и спасает их от множества соблазнов, удерживает от дурных поступков, смиряет страсти и таким образом помогает оставаться людьми и даёт силы двигаться к единственно стоящей цели жизни – к спасению души, к «освобождению» от смерти.
О, если бы все люди рождались под «знаком смерти» и постоянно держали в уме эту древнюю заповедь! Они были бы совершенно другими, да и вся жизнь наша на этом свете была бы совершенно другой. Более справедливой и светлой, очищенной как от мелочных раздоров между индивидами из-за какого-нибудь косого взгляда или неосторожного слова, так и от тяжких общественных распрей, рождаемых массовыми пороками, вроде любостяжания и гордыни.
К месту будет напомнить, что выражение memento mori, ставшее крылатым, пришло из Древнего Рима. Оно произносилось во время триумфального шествия полководцев, возвращавшихся с победой. За спиною триумфатора специально ставили раба, который постоянно напоминал ему, что он, несмотря на нынешние торжества и почести, остаётся смертным человеком. Со всеми вытекающими, как говорится. А позднее, в 17 веке, «напоминание» древних стало даже приветствием, которым при встрече обменивались монахи ордена траппистов, дабы не впадать в соблазны мира сего.
Хотя, понятное дело, «в миру» такое «пожелание» трудновыполнимо для большинства людей, и они продолжают «поправлять рубашки», остаются в плену самых нелепых обычаев и привычек. Наподобие подмеченной зорким глазом юного Сурикова: «Ему умирать, а он рубашку…» По крайней мере, мне это бросается в глаза постоянно.
Положим, включаю утром компьютер, чтоб взглянуть на новости, и читаю, что очередной чинуша попался на взятках, нахапал их, пользуясь властью, аж под миллиард. Накупил гектары земли, полдюжины квартир, дворцов, целый парк дорогущих машин … Зачем, когда самому за 60 и помирать скоро? Для наследников? Так ведь и они не бессмертны…
Или захожу в книжный магазин, и с ближних полок бьют в глаза «лидеры продаж» в ядовито-ярких обложках: «Убийство по заказу», «Дура с двумя высшими желает познакомиться», «Секс в большой политике» и т.д. в том же духе. Первая мысль: и не стыдятся же их «крутые» авторы выставлять свои имена над такими заголовками! Хотя наверняка осознают, что выпустили в свет не просто пошлые, но зловредные «изделия». Зачем, если эти авторы, как и все люди, – смертны? Поневоле снова вспомнишь умного отрока Васю: «Им помирать, а они…» Да и о читателях подобных книг подумаешь то же…
Или просто шагаю по городской улице, на которой всегда полно народу, в основном – молодого и, кажется, праздного. К такому заключению склоняют не столько сами эти прогулочные шатания среди бела дня (при военных-то отголосках!), сколько обрывки разговоров, долетающих до моих ушей. Острое всего, конечно, режут слух те же пошлости и похабщина, изобилующие в них, но не менее удручает и явное «мелкотемье». Похоже, сии «хомо сапиенсы» никогда не задумывались о «бренности земного бытия», не переживали своего «арзамасского ужаса» или хотя бы подобия его, очнувшись вдруг «от сна жизни»…
Да-да, казалось бы, мимолётное замечание зоркого Сурикова о неуместно поправляемой рубашке обречённым на смерть бедолагой, по-моему, вполне сопоставимо с пронзительным определением Львом Толстым того ужасного чувства, однажды пережитого им, которое перевернуло его душу и всю последующую жизнь.
Напомню, что Лев Николаевич в сентябре 1869 года (ему чуть за сорок, он в расцвете сил, богат, счастливо женат, окружён детьми, только что закончил «Войну и мир», стяжав широкую писательскую славу и выручив солидные деньги) надумал купить поместье в Пензенской губернии по выгодной цене и поехал туда со своим слугой Сергеем Арбузовым. До Нижнего Новгорода они добрались поездом, а далее поколесили в повозке. Ехали весело, много шутили. Прибыв за полночь в Арзамас, решили переночевать в тамошней гостинице. Гостиничный служитель со «зловещим» родимым пятном на щеке отвёл Толстому квадратную комнатку с белыми стенами и тёмной дверью «цвета запёкшейся крови». Помещение показалась ему тёсным, душным, неприятным, но он всё же заснул, устав с дороги. Однако вскоре проснулся. Резко, внезапно. С острым чувством тоски и ужаса. «Беспричинный, животный, глубинный» страх, объявший его, усугублялся ощущением тесноты, темнотой вокруг и запахом погашенных свечей, вызывая мрачные ассоциации. Толстой упал на колени, стал горячо молиться, но ужас и тоска не отступали. Чтоб освободиться, «убежать» от них, он растолкал слугу и велел (ночью!) закладывать лошадей. Позднее о пережитом написал так: «Да что это за глупость? – сказал я себе. – Чего я тоскую, чего боюсь?». – «Меня, – неслышно отвечал голос смерти. – Я тут». Мороз подрал меня по коже. Да, смерти. Она придёт, она вот она, а её не должно быть…»
В те минуты Толстому, по его словам, показались бессмысленными и ничтожными все его заботы – покупка имения, семья, писательство: «Зачем я сюда заехал? Куда везу себя?… Ни пензенское, ни какое имение ничего не прибавит и не убавит мне»…
Как известно, того «выгодного» имения Лев Николаевич не купил и домой вернулся совершенно другим человеком. Он отказался от гонораров за свои новые произведения, от «роскоши» в быту, в одежде, «опростился», стал больше прежнего трудиться руками, «обслуживая сам себя» и помогая другим, открыл школу для крестьянских ребятишек…
Вот если бы наши нынешние «графья»-олигархи, чиновные и думные «дьяки», наши художники слова, кисти и сцены были способны внезапно проснуться однажды и пережить личный «арзамасский ужас»! Или хотя бы удивиться, как чуткий душою Вася Суриков: «Ему умирать, а он рубашку поправляет». Разве стали бы они жадно присваивать общественные богатства, набивать карманы «зеленью» за счёт миллионов доверчивых собратьев, живущих впроголодь; принимать законы и устанавливать порядки, обирающие и унижающие трудовой народ, создавать книги, полотна, фильмы, спектакли, духовно оскопляющие его? Но в том-то и дело, что в большинстве своём они, похоже, рождены под другим «знаком». Они искренне убеждены, что навсегда пришли на этот «шарик» и будут вечно пребывать на нём, теша свою утробу и холя обожаемую плоть… Впрочем, многие из них скорее всё же догадываются о мирской «суете сует и томлении духа», но продолжают делать вид непосвящённых. Я даже когда-то написал об этом строки, которыми и закончу размышления на столь печальную тему:
Живёшь, испытывая страх,
Томясь тревогой в «зоне риска»…
Она придёт. Она уж близко.
Как говорится, при дверях.
Вам всё на свете трын-трава?
Но, гражданин, снимите маску!
Мне виден «ужас арзамасский»
Сквозь ваши жесты и слова.
Виден, как бы вы ни «поправляли рубашки», маскируя его. А на истинный путь спасения от «ужаса арзамасского» указывает нам Господь, призывая брать крест свой и следовать за Ним. То есть искоренять пороки и грехи, начиная со смертных – гордыни, алчности, лени, уныния.