Это грустная и страшная сказка. Её не следует читать детям даже днём, тем более на ночь, перед сном. И не говори потом, дорогой читатель, что я тебя не предупреждал. Это сказка о Джинне по имени Маврик. Джинне, который просидел в своей бутылке, а он сидел именно в бутылке, столько лет, что потерял всяческую надежду на освобождение. Маврик почти смирился с тем, что он никогда не увидит солнца и неба с плывущими по нему облаками, но однажды ощутил, что его взяли и куда-то понесли. От ликующего предчувствия сердце Маврика едва не выпрыгивало из враз ослабевшей груди. «Свобода! Свобода!» – пело всё его маленькое существо. И предчувствие не обмануло.
Но джинну Маврику крупно не повезло, – он был извлечён на свет Божий бывшим младенцем, мальчиком, мужем, и наконец бывшим слесарем-инструментальщиком 5-го разряда, а ныне пенсионером и запойным алкоголиком в одном лице – Петром Ивановичем Паловым. Бывший октябрёнок и пионер промышлял тем, (это был его побочный доход, бизнес, современным языком говоря) что ранним утречком, прихватив потрёпанный рюкзак, обходил два-три близлежащих квартала в поисках «пушнины». В своём районе он не работал – стеснялся.
Дело осложнялось не тем, что Маврик угодил в вечно трясущиеся, заскорузлые пальцы Петра Ивановича, а тем, что он, Маврик, был джинном, потерявшим квалификацию. Из всех данных от рождения способностей у Маврика осталась одна единственная – он мог уменьшаться до размера таракана, что оставляло возможность не только покинуть свою темницу, но и, самое главное – причислять себя к славному цеху джиннов. Об этой своей способности он сразу и доложил, ничуть не удивлённому его появлением, новому хозяину. Надо сказать, что Пётр Иванович в тот момент был под очень крепкой мухой, мухой высокого полёта.
– И всё?!.. – сразу посуровел почтенный пенсионер.
– Всё, – пролепетал Маврик и потупился.
«Во, облом…» – пронеслось в замутнённой голове П. И., мгновенно было представившего все ликёро-водочные перспективы сотрудничества с джинном.
– Импотент ты, а не джинн, – рявкнул он и нервно забарабанил пальцами по столу.
Маврик молчал.
– То-то тебя в помойный контейнер выбросили вместе с посудиной и сдать погнушались! – подытожил Пётр Иванович.
Надо сказать, что бывший младенец был человеком не только очень сообразительным во всех смыслах, но и очень грубым.
– Что же мне с тобой делать, тля ты этакая? – вслух подумал бывший юноша бледный со взором горящим. – Не в пузырь же тебя обратно заталкивать?
Маврик похолодел и затрясся мелкой дрожью.
– Да я много не съем, – заканючил он, преданно, по-собачьи заглядывая в глаза хозяина, – во мне росту то всего 14 сантиметров.
Петр Иванович тем временем принял очередную дозу и как-то заметно подобрел.
– Ладно, не дрейфь. Не сорок первый. Что-нибудь придумаем.
Пётр Иванович воссоздал позу роденовского мыслителя и замер.
– Эврика! – провозгласил он через некоторое время (выше я уже отмечал, что П. И. был человеком сообразительным) – бутылки будешь мыть! А я их утречком того, а затем в магазин того, а потом их опять того! – скороговоркой сыпал он, щёлкнув пальцем по горлу, издавшему жуткий бездонный звук.
После всего сказанного, героический слесарь принял на грудь и, закосев окончательно, принялся приставать к Маврику с разнообразными вопросами по поводу столь долгого проживания в бутылке, с маниакальной настойчивостью возвращаясь к вопросу о сексуальной жизни Маврика в этот период.
Маврик краснел и отмалчивался.
Потом бывший муж неожиданно заснул, уронив тяжёлую голову на стол, скажем так, не без стука.
…Больше всего Маврик ненавидел дешёвый портвейн. Даже после одной вымытой бутылки из-под этой гнуси бедного джинна мутило так, что он едва держался на ногах. А Пётр Иванович выпивал их за вечер две, а то и три…
Хорошо ещё, что Палов был алкашом-одиночкой, то есть пьющим сугубо один на один с тренером-бутыльком, как он нежно говаривал…
Водку Пётр Иванович также употреблял в невообразимом количестве. После помывки свежевыпитой и принесённый с помоек тары Маврик становился пьян, как животное. С трудом протиснувшись из последнего сосуда наружу, он грузно падал рядом с бутылкой и сразу же начинал завывать тонким голосом любимую песню хозяина, которую быстро перенял со всеми вставками и акцентами:
«А ещё скажи, пусть она, б…., не печалится.
Пусть она с другим, б…., обвенчается…»
Маврик стремительно спивался. По утрам у него трещала голова, тошнило. Начали трястись руки. Просыпаться джинн стал всё раньше, спеша поскорее в бутылку – опохмелиться.
Очень доставали Маврика мухи, эти наглые существа, также склонные к пьянству, как и люди. Хорошо если мухи, попав в бутылку, напивались до бесчувствия и валялись в самых безобразных позах на дне. Их можно было легко выбросить. Но зачастую вожделенного нектара не хватало, и полупьяный истребитель бился о стенки посудины, ломая фюзеляж и закрылки, в поисках выхода. Маврику приходилось сбивать и добивать их кочергой, заботливо изготовленной слесарем-умельцем из канцелярской скрепки. А это, что не говори – смертоубийство, которое само по себе не может нравиться ни одному здравомыслящему джинну, тем более такому нежному, как Маврик. Он страдал и пил. Пил и страдал.
Шли дни, месяцы…
Пётр Иванович привык к Маврику и, можно сказать, полюбил. В минуты наивысшей благостности (когда ещё оставалось много выпивки) он ласково, в меру сожжённого спиртным горла, сипло напевал:
«Мавр сделал свое дело,
Мавр может похмелиться…»
Но я предупреждал тебя, читатель, что это грустная, очень грустная сказка? Приготовься!
Дело было так… Нет! Не пойдёт! Здесь уместен более возвышенный стиль.
Всё произошло после многодневного запоя Петра Ивановича (в дальнейшем мы будем именовать его только так, ибо грядёт трагедия). Денег, естественно, не было ни копья, последние бутылки сданы накануне, одеколон, которым пользовались в пожарных случаях, – выпит.
Пётр Иванович Палов скорбно лежал на продавленном диване, тихонько постанывая и крупно вздрагивая всем телом. Он лихорадочно бормотал: «Где-то у меня было. Где-то у меня было…»
Маврик болел не меньше, но не стонал, так как джиннам, даже пьющим, подобное строго воспрещалось.
– Был у меня, понимаешь, Мавр, один подозрительный спиртец. Был! И есть. В ванной. Пойду – вмажу.
Пётр Иванович, кряхтя и охая, поднялся и двинулся в ванную комнату, раскачиваясь и ударяясь о все встречные дверные косяки. Маврик поплёлся за ним. В ванной П.И. Палов с трудом встал на четвереньки и принялся шуровать веником под самой ванной. Скоро он выкатил грязную поллитровку, замотанную по горлышку изолентой.
– Вот она, стерва! – хищно обрадовался он.
Вместе они вернулись на кухню. Пётр Иванович тяжело опустился на табурет, посадил Маврика на стол и стал судорожно сматывать ссохшуюся изоленту с бутылки.
– Ну, Мавр, если что – не поминай как звали, то есть лихом. Хе-хе…
Сказал и выпил залпом полную стопку. Задохнулся, вдруг дёрнулся и повалился на пол, едва успев прохрипеть:
– Стопку не тро..
Чего «не тро…» Маврик не понял. Мозги его едва шевелились.
«Вот это садануло! Качественный напиток!» – слабо восхитился он и, уменьшившись до своего любимого размера таракана, плюхнулся в рюмку…
И не стало джинна по имени Маврик, не говоря уже о Петре Ивановиче Палове.
Вот и всё, мой читатель. Я, как и обещал, рассказал тебе грустную сказку. А, может, быль? Не суди меня строго.