В жизни отношения с родными, близкими людьми складываются по-разному. У меня родных братьев и сестёр, шуринов и своячениц нет и не было. Отношения с родителями, как у каждого ребёнка, с возрастом менялись. Было время детской беспомощности, привязанности, благодарности, но в основном все воспринималось как данное. Был возраст, лет десять, когда тайно, в душе я их ненавидел. Это случилось, когда сначала долго подозревал, а потом точно узнал, что с трёх лет живу в приёмной семье. Конечно, с годами всё прошло, чувства выровнялись, отношения стали понятными, простыми, как и должны быть между родителями и сыном, которого они вырастили, воспитали, выучили и выпустили в эту нелёгкую жизнь.

С высоты прожитых теперь уже мною лет вспоминаю один давний случай, который заставил меня проникнуться к маме такими чувствами, что до сих пор, даже когда пишу эти строки, боюсь, что не смогу их описать на бумаге точно.

Зима 1964-го на исходе, 18 лет, не мальчик уже. Зрелость подтверждает аттестат об окончании школы, квалификацию – диплом техникума, опыт – справка о работе в колхозе, перспективы – поступить и учиться в институте, а ещё есть интерес к жизни, молодость, энергия, силы. После окончания техникума в соседнем городе я вернулся к родителям и собирался устроиться на работу.

Вскоре убедился, что само слово «трудоустройство» предполагает: это дело устроить трудно. С неделю походил–поездил по городу, бесполезно. Объявления «Требуются» попадаются, но кузнецом, электриком не умею. Фрезеровщиком, токарем – страшновато, дворником, грузчиком – стыдно, трактористом – не городская работа. Везде проходные, вахтёры, кабинеты, грозные вывески: «Директор», «Управляющий», «Начальник». Или «Техотдел», «Снабженцы», «Отдел кадров». Куда ни зайдёшь, сразу:

– Вы к кому? Тебе, хлопче, кто нужен? Ты, парень, от кого?

Кто мне нужен, к кому я и от кого, не знал.

– Вы кто? Вам что нужно?

Уже легче. На эти вопросы ответы примерно знаю:

– Я… такой-то. Мне бы…, как бы…, чтобы… на работу устроиться.

Наконец, стало ясно, что аттестат и диплом, заработанные в колхозе трудодни кадровикам не нужны, им подавай трудовую книжку. А откуда в колхозе, где я во время практики работал трактористом, трудовые книжки? Тогда даже паспорта колхозникам не выдавали. Но я-то – житель городской, вот паспорт, но и он никому не нужен. Мало того, были намёки на то, что без знакомства, без блата, без подарков новичков на работу не берут. Что делать? На семейном совете решили: нужно сыну помочь.

Мама, сколько себя помню, никогда не была сентиментально нежной, слишком ласковой к сыну. Наоборот, она в меру строга, довольно требовательна, но справедлива, приучала к самостоятельности, но в трудную минуту всегда была готова помочь. И с трудоустройством помочь сыну взялась мать. Она, как-никак, учительница, сможет решить проблему.

Назавтра потеплело, снег стал таять быстрее, временами дождик моросил. Не грязь, но кое-где ручейки, местами даже на асфальте лужицы, рядом подсохшая дорожка, шли «гуськом» и «змейкой». Мама, наверное, знала, а я узнал от неё, что обычно возле рынков, железнодорожного вокзала, автостанции объявления расклеивают на специальных стендах. Так мы оказались на улице Гоголя, на окраине центрального городского рынка, крупно написано: «Доска объявлений». Тут всё вперемежку. На чуть промокших от непогоды разнокалиберных листках объявлялись людские надежды найти пропавшую собаку, продать ненужные вещи, обменять квартиру, найти жильё. Есть тут и приглашения на работу. Несколько человек стоят с противоположной стороны «Доски», там тоже объявления.

Мама выписала несколько адресов, телефонов и хотела посмотреть объявления на другой стороне, перейти и обогнуть лужу. Одно неловкое движение, и тут же прямо у меня на глазах бедняжка поскользнулась, чуть не упала и ударилась виском в угол стенда. От удара «Доска» затряслась, у мамы на щеке появилась струйка крови. Мне кажется, ещё за мгновение до удара я мысленно рванулся к ней, но не успел, не удержал, не подхватил, не смог вовремя помочь ей. Её боль передалась и мне. Чувство жалости, беспомощности или что-то другое, непередаваемое подступило к горлу и вырвалось наружу:

– Мамуля, родная, – я крепко схватил её под руку и отвёл к соседней скамейке.

– Ничего, сынок, – сдерживая боль и проявляя волю, которую ей не занимать, твёрдо сказала мама, – и хуже бывало.

Что она имела в виду, я не стал уточнять. Это могли быть личные воспоминания и трагедии военных лет, которые она прошла медсестрой, машинисткой. Может быть что-то, связанное с погибшим в самом начале войны первым её мужем, военным лётчиком. Или умершим в раннем возрасте сыном, про которого я знал из её давних отрывочных воспоминаний. Или обиды, порою сильнее физической боли, которые я причинял ей в детском и подростковом возрасте.

Платочком вытерты следы крови, боль отступала. Во мне слабость и растерянность прошли, появилось что-то сильное, мужское, я твёрдо сказал:

– Мамуля, поехали домой, всё образуется, – я приблизился к маминому лицу, подул на ранку и поцеловал её.

Ответом был нежный, материнский взгляд усталой, для меня всегда сильной женщины, которой иногда тоже требуется поддержка, помощь и защита.

Трудоустройство закончилось тем, что вскоре на монтажно-заготовительном заводе я получил трудовую книжку. Слесарем-монтажником первого разряда меня через маминых знакомых устроила работница бухгалтерии завода.

Поделиться: