ПАВЕЛ РАДОЧИНСКИЙ

* * *

А я косоньку свою отобью,

Оселком её спрямлю, наточу.

Приналажусь половчее к цевью,

По траве пройдусь-ка вдоль по ручью.

Ты запой, моя коса, да на все голоса.

Я ли, я ли не мужик? «Вжик, вжик».

А я Сивушку свою распрягу,

Длинну гривушку её расчешу,

Да стреножу на цветочном лугу,

Да на славушку я с нею поржу.

Ржанье слышно далеко. Так на сердце легко!

Гам табуна, а Сивка одна!

Красота в селе: живи-поживай.

Сам себе ты и хозяин, и гость.

Что посеешь, то и знай, пожинай.

Не посеешь – не получишь и кость.

Только это не про нас: есть и жито, и квас.

Да и живность вся – не без овса.

* * *

Отлётных птиц прощальные круги

Над только что прокошенной отавой,

Над ядовито-жёлтою отравой

Заполонившей озеро куги.

Из-под руки мне виден птичий круг

И солнца круг мне видится с крылечка.

Вот-вот оно закатится колечком,

Сдержать ни у кого не хватит рук.

Да и к чему? Всему своя пора.

Всегда заката утро мудренее.

Не спорьте даже: лишь рассвет зареет –

Мы не узнаем своего двора.

Отбеленные инеем кусты

Увидим мы сквозь плачущие окна.

И туч колючих снежные волокна

Нам пригрозят остудой с высоты.

Но станет вдруг спокойно на душе,

Ведь нас не раз пугали эти виды.

Кто на природу затаит обиды?

Найдутся ненавистники ужель?

* * *

Широченный галстук, вышедший из моды,

Ты мне подарила много лет назад.

На лиловом поле жёлтые разводы,

Узелок завязан на французский лад.

«Вот тебе бы пончо, или же сомбреро, –

Ты мне говорила, вовсе не шутя. –

Мне б шанель Диора и конфет «Ферреро».

Я тогда подумал: малое дитя!

Но к вещам с годами не ослабла тяга.

На уме крутились вещи и бабло.

Можно ли представить, женщина-стиляга

При советской власти – это не слабо.

Как я ни старался вызволить из плена

Дорогую сердцу девушку свою,

Ты не унималась, Леди от кримплена,

Понял я в неравном для себя бою.

Ни бескрайней страсти, ни вселенской грусти

Вещи не прибавят сердцу и уму.

Что ж тебе хотелось жизни не по-русски?

Сколько лет пытаюсь, так и не пойму.

* * *

Не по нраву нам штиблеты.

Лапотки с онучами

Носим мы зимой и летом

В ясный день и с тучами.

У кого-то лапти гнуты,

А у нас калачиком,

Нет свободной ни минуты,

Скачем в поле мячиком.

При кобыле не забыли,

Что такое сошенька.

Пашем, сеем, пока в силе,

Для еды и грошика.

И хоть всё у нас в достатке,

Не едим с половою,

Что штиблеты? Для лошадки

Купим сбрую новую.

* * *

Нам долго обещали

Всех благ, неси лишь флаг.

Мы духом обнищали

В борьбе за фетиш благ.

Теперь гудит планета

От благ иных идей.

Но тот же тост: за это

Ты жизни не жалей.

Имеем мы права ли

У множества могил

Сказать, что оправдали

Перестановку сил?

* * *

Я предстоял пред небесами,

И вопрошал под хоры лир,

Зачем небесным ладить с нами,

Когда земной и наг, и сир?

Нет в жизни логики и смысла,

Казалось бы, а есть хаос.

Но кто же продолжает присно

Раскачивать Земную ось?

Мы сами… Лезем в Божьи сферы,

Хотя нас вечно давит быт.

И нет поганее аферы

С вопросом: быть или не быть?

Светила церкви и науки

Не объяснят ни рай, ни ад.

Но если мы такие буки,

То в том Господь не виноват.

* * *

Рано утречком мама прошла

Мимо нашего дома к дороге

И промолвила голосом строгим:

«Нехорошая ваша вода».

Что ты, мама, вода как вода,

Да и как ты из воздуха вышла?

«Я заметила это по вишне –

Ну, какая с неё пастила!»

Я её приглашаю за стол,

Только мама всё тает и тает.

Лишь сказала: «Как рано светает», –

И пропала, пройдя сквозь плетень.

Затевает синичка: тень-тень,

Но далёко-далече, чуть слышно.

А рассвет колыхается пышно,

Словно мамин широкий подол.

ПОД ХУЛХУТОЙ

Ковыль бежит до горизонта

И переходит в облака.

Здесь был рубеж последний фронта,

И крови пролилась река.

Она кипит в могиле братской,

И ею монумент залит,

Как будто кровь души солдатской

Смешалась с кровью всей земли

И проступила на граните,

И даже в перьях ковыля.

И связаны незримой нитью

С землёю этой ты и я!

Особый дух над нами кружит.

И кажется, всего верней,

Не ветры, а погибших души

Ласкают море ковылей.

* * *

Ласточки защебетали,

Солнышко нежно слепит,

Стали прозрачнее дали

Милой ковыльной степи.

Настежь распахнуты сени,

Где тишина и уют.

Ласточки с песней весенней

Здесь свои гнёзда совьют.

Ласточек слушая щебет,

Вновь я душою согрет,

Будто бы вновь не в ущербе,

Будто бы не было бед.

РАЙСКАЯ КЛЮЧНИЦА

Подавилась кукушка колосом,

А хвалилась, что Райская ключница.

Что ей делать у нас без голоса?

Ни вещать, ни гадать не получится.

Сладко пела вчера без умолку,

А сегодня во что всё вылилось:

Лишь дыру напророчив к бублику,

Со стыдобы на юг намылилась.

Ну, а где ж предречённый суженый,

Ожидаемый девой юною?

Да и клады не обнаружены,

Что обещаны ночью лунною.

Получается, что пророчица

Не вольна совладать с прорухою.

И с чего ворожба упрочится,

Когда в спину ей филин ухает?

Уступай, мол, немедля, поприще,

И лечись в своей южной здравнице.

Он, и впрямь, предсказатель тот ещё,

За двоих с этим делом справится.

Что лихому сказать соседушке?

И сама мастерица в пакостях:

Растеряла по свету детушек,

Даже некому всласть поплакаться.

Улетает от нас ложбинами,

Каждой птицей взашей гонимая.

Как там, ключница, за чужбинами

Обитать безголосой примою?

СОБАЧЬЯ ПЕРЕПРАВА

Внуку Богдану

Мой дедушка был скуп на слово

И в спорах завсегда плошал,

Но у него была основа,

Что называется душа.

И в зимний день, и в день весенний,

Да в день любой – ко всем с душой!

Как что, бегут соседи: «Сеня,

Помог бы, а!» – и Сеня шёл.

Умел класть печи, править пилы,

Он мог неделю промолчать,

Но справить сруб, к нему стропила

И сапоги при том стачать.

Конечно, делал всё недаром,

Но без излишеств и затей.

Попробуйте-ка без навара

Шестнадцать поднимать детей!

Во всём была по Сеньке шапка.

Но, как рассказывала мать,

Ещё её любимый папка

Мог всех животных понимать.

Бывало, он придёт к соседу,

У база постоит молчком

И скажет, не начав беседу:

«Неладное с твоим бычком».

Диагноз ставил – будь то ранка,

Иль сложная какая хворь –

Однообразно: лихоманка.

Вот здесь уже с ним спорь не спорь.

А спорить что? С его подмоги

И с помощью пчелиных жал

Восстановились бычьи ноги.

День-два – бычок и поскакал!

И слава поскакала следом,

Определивши в жизни всё:

К нему крестьяне за советом

Ходили из окрестных сёл.

Его сегодня б звали асом,

А вот тогда сосед изрёк:

«Семён, тебе бы речься Власом,

Поскольку Влас – животных Бог».

Но наибольшего расцвета

В лечении коров и коз

Его талант достигнул в лето,

Когда в село пришёл колхоз.

В него вступил семейным строем

Без принуждённых пропаганд

В надежде, что он там утроит

Ветеринарный свой талант.

И правда, под его начало,

Почесть, вошёл весь скотный двор,

И всё село за ним признало

Над всею живностью призор.

Колхозный год был славно начат

Без массового падежа.

И деда звали не иначе,

Как всех надёжа и душа.

Колхозу почесть и знамёна.

Но рухнул вмиг весь белый свет,

Когда парторг призвал Семёна

Отдать свой дом под сельсовет.

И надо ж было, вот заноза,

В сердцах ответить вожаку:

«Я строил дом не для колхоза.

Да лучше я его сожгу!»

Что было: «Ворога вскормили!

Ты поджигатель и кулак!»

И деда вмиг определили

На двадцать лет в Сибирь, в ГУЛАГ.

А после, говорить не надо:

Колхоз распался, скот пропал.

И, чтобы избежать расплаты,

Повесился тот горлопан.

Возможно, деда позабыли б,

Ведь двадцать лет немалый срок,

Когда бы он, согласно были,

Селу не преподал урок.

То было при другом уставе,

По сути, при другой стране,

Когда мой дед в казачьей справе

На службу ездил на коне.

Частенько с берега на берег

На свой переправлялся пост.

Однажды, тпру, глазам не верит,

Дрожит в кустах соседский пёс.

Шерсть сваленная, сбоку порван.

Дед удивлён: «Не волчья сыть,

А вот, поди ж ты, ну, оторва!

Ты как сумел сюда доплыть?

От голодухи чуть не сгинул,

Смотри, как брюхо подвело».

И, успокоив животину,

Вернул в родимое село.

Вдругорядь повторился случай,

Потом ещё, ещё, ещё.

«Видать, виною гон их сучий», –

Размыслил дед, теряя счёт.

Но суть узнал, был опечален:

Болезных кошек и собак

Сплавляли за реку сельчане.

Не убивать же, бедолаг.

«Ну, что ж это за род казачий?» –

Дед задавал себе вопрос,

Когда опять свершал собачий,

Бог весть, который перевоз.

Открыто вёл к хозяйской хате

Хвостом виляющего пса

С намерением крикнуть: «Хватит!..»

Но, глядь, – пред ним округа вся.

И стар, и млад до слёз хохочут,

Чуть не катаются в пыли.

И сам залился что есть мочи:

Ну, кто при этом бы вспылил?

Как позже выяснилось, слухи

Давно ползли из дома в дом,

Что втихаря какой-то ухарь

В селе шуткует недуром.

Недолго думали, кто в силе

Решить задачу без притвор,

И, ясно дело, учредили

Ребячий боевой дозор.

А ребятне дай только повод,

Они же отличатся вмиг!

И, правда, поиск шёл недолго

В определенье, кто шутник.

Сказал сквозь смех хорунжий Павел:

«Ну, ты, Семён, и отчудил!»

Но есаул его поправил:

«Не отчудил, а пристыдил».

Не многих ждёт такая слава:

С тех пор заречный дедов пост

Зовут Собачья переправа

Или Семёнов перевоз…

На старом фото чётко видно:

Орлиный взор, казачий стан.

Единственное, что обидно:

Его живым я не застал.

Поделиться: