КОЧЕТКОВ ЮРИЙ ИВАНОВИЧ (1927 – 2011)

В своём выступлении на пленуме Московской писательской организации в 1985 году, которое он назвал «Уроки военной поэзии», участник Великой Отечественной войны (он, как и Ю. Кочетков, добровольно рванул на войну в 17 лет), известный русский поэт и прозаик К. Ваншенкин сказал: «Теперь представьте себе, что бы мы потеряли, если бы Твардовского было решено сохранить для литературы и не пустить на войну? Литература прежде всего потеряла бы самого Твардовского. Ведь он на войне стал великим поэтом. Мы не имели бы не только чуда русской поэзии «Василия Тёркина», но и другой гениальной поэмы «Дом у дороги», и таких стихов, как «Две строчки», «Я убит подо Ржевом», «В тот день, когда окончилась война». Художник не имеет права себя беречь, никогда и ни в чём не должны оберегать и другие, решать за него его судьбу. «Нас не нужно жалеть…» — недаром вырвалось когда-то у Семёна Гудзенко.

Юрий Кочетков сам выбрал свою судьбу, став солдатом и поэтом, а потому, верный своим идеалам (обложка его «Избранного» пылает милым его сердцу цветом — алым), открывает своё итоговое «Избранное» стихотворением «Кумиры»:

Сегодня кумиры мои не поэты

Новейших

И даже античных времён.

Секите меня и казните за это,

Я буду стоять всё равно на своём

Кумиры мои нынче –

Жуков и Тёркин,

Кто в общем строю и велик был и мал,

Кто после победы ходил в гимнастёрке

И долго сапог фронтовых не снимал.

И книгу своих стихотворений «Ларец памяти», вышедшую на стыке тысячелетий, солдат последнего призыва, поэт Юрий Кочетков снова открывает войной:

…Наш паровоз дымил трубой,

Катил к войне вагон.

Мы все тогда просились в бой

За матерей и…жён

В вагоне – семнадцатилетние полу-мужчины, полу-дети, на фронт ушедшие из школ, – последний призыв августа сорок четвёртого…

И «Ларец памяти», и «Избранное» – открываются войной…

Юрий Кочетков – один из самых наших образованных поэтов, но кумиры у него – Жуков и Тёркин, не будем его за это сечь: жизнь свою это поколение начало с войны…

Как писал К. Симонов:

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет

и тридцать лет

Живым не верится, что живы…

В 1944 году семнадцатилетний комсомолец Юрий Кочетков добровольцем ушёл в армию, был курсантом военно-морского авиационного училища, служил в морской авиации на Чёрном и Азовском морях:

Отслужил почти три срока

Без обид без лишних слов.

Стало зябко, одиноко.

И не снится сладких снов…

После войны в повести «Военный призыв» Кочетков напишет и о том, как попала под бомбёжку 1944 года в Житомире семья его старшей сестры, у которой он тогда жил, и о страшных боях за город, который переходил от нас к немцам и от немцев к нам. Судьба Глеба Старанина в повести – это и судьба автора повести, который в годы учёбы в училище вёл дневники, что послужило ему большим правдивым подспорьем при написании «Последнего призыва». Правда о войне необходима всем нам, тем паче – племени младому, незнакомому, ибо, как сказал Пушкин:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, Отчизне посвятим

Души прекрасные порывы…

После окончания Военно-морского авиационного училища юный Кочетков попадает в Севастополь, потом – Одесса, Ейск.

«Почти три срока» — это с августа 1944-го по 1951 год, семь лет отслужили, честно отдали свой долг Родине солдаты последнего, августа 1944 года, фронтового призыва.

И слава Богу, что солдаты этого последнего фронтового призыва признаны участниками Великой Отечественной. И награждён Юрий Иванович медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945, “XXX лет Советской армии и флота”», юбилейной медалью «За доблестный труд», полученную в ознаменование столетнего юбилея со дня рождения В.И. Ленина, а также фронтовыми юбилейными медалями.

Лидер поэтов фронтового поколения поэт Семён Гудзенко ещё в 1941 году написал о том, как входили они, солдаты, в поэзию:

…Быть под началом у старшин

хотя бы треть пути,

Потом могу я с тех вершин

в поэзию сойти.

Каково же сейчас пишется и живётся им, сошедшим с тех вершин в поэзию?

Вот так вдруг выкрикнул Боян войны поэт Александр Межиров:

«О, какими были б мы счастливыми, если б нас убили на войне…»

А лирический герой Юрия Кочеткова, слушая «Старую пластинку», вдруг рванул в те счастливые годы, когда это было в Одессе:

Крутилась пластинка на диске,

Приглушенно пел патефон,

Далёкое стало вдруг близким,

Как будто причудился сон.

Как будто я снова в Одессе,

Трофейных пластинок – гора…

Мы слушали Лещенко песни

Всю ночь напролёт, до утра.

…И скрипка незримо касалась

Смычком потаённой струны.

И нам в то мгновенье казалось,

Что нет уже больше войны…

Из нынешнего мира – в военную Одессу, чтобы из неё снова – в предвоенный мир…

Мечутся души фронтовиков…

Там, на большой войне, слушая трофейного Лещенко, так сладко было хотя бы не мгновение почувствовать себя снова в мире, где нет уже больше войны…

А я, родившийся через два месяца после окончания Великой Отечественной, помню, как мой дядя (не родной, все родные дяди были убиты на войне), оттрубивший, как медный котелок, и незнаменитую Финскую, и Отечественную, оттанцевав, прохромал к «Уралу-47», снял пластинку, поставил другую и, лбом упёршись в радиолу и забыв про всех нас, всё крутил и крутил под общее молчание эту заезженную и, казалось, тоже прихрамывающую пластинку:

Вот солдаты идут

По степи опалённой…

Миру и мне было уже лет пять, а дядя Ян был всё ещё там, на большой войне, где всё было просто и ясно: Родина, за которую нужно было сражаться…

Солдат последнего фронтового призыва Юрий Кочетков против всех войн, а потому стихотворение «Угасает тихо память» заключает суровым предостережением:

Накукуй года, кукушка,

Этой пасмурной весной,

Чтоб я не был взят на мушку

Необъявленной войной.

Он против всех войн, поэт, прозаик, публицист, старый солдат и защитник Отечества Ю. Кочетков, а потому в его «Расстрелянном городе» явно угадывается «растерзанный город» Грозный, «памятник войне двадцатому столетью»:

Был город… Пусть и неказист,

Его не звали Римом третьим,

Но ездил в город интурист,

Хоть пахло в нём сырою нефтью.

Он зодчих — гениев не знал,

Ни Казакова, ни Растрелли,

Но людям нужен и вокзал,

И дом, что был в упор расстрелян

(«Расстрелянный город»)

Да, он против войн, старый воин и поэт Ю. Кочетков, вчитайтесь в его «Родословную»:

Я запутался в датах,

В именах родословной.

Дед схоронен в Карпатах,

Под сосенкой ровной.

В мировой ещё

Первой…

В рукопашной атаке

Рвались нитями нервы,

Кровь алела, как маки.

Вспомнил дед перед смертью

Нерождённого внука

И молился, поверьте,

За меня в своих муках.

Оттого в сорок пятом

Обошли меня беды…

Был я гнутым и мятым,

Но увидел Победу.

Я лечу себя словом,

Цветом милым мне,

Алым.

Рвётся нить родословной

На войне,

Даже малой.

Он знает, солдат и поэт, что «когда идёшь в снегу по пояс, о битве не готовишь повесть», что для серьёзной поэзии важны и «дистанция времени» и, не в меньшей степени, «дистанция головы», он долго размышлял о том, что они значат теперь для нынешней литературы, – старые поэты-фронтовики, и эти свои выношенные мысли выразил в своём «Прощании с Шаховским»:

Нам некогда и помолиться,

Уже догорела свеча…

На старом погосте столицы

Несли мы его на плечах.

… Несли мы Орфея-солдата,

Как с бранного поля несут.

Как будто бы из автомата

Убили сейчас его, тут.

А было-то всё в Сталинграде:

И раны, и город в огне…

Стихи в обгоревшей тетради

Об этом поведали мне.

Он не был ни часа без риска,

Он с честью закончил свой бой,

И вычеркнут был он из списка

Давно отгремевшей войной.

В стихах Ю. Кочеткова, как в раковине, гудит культура доброго русского стиха, в данном случае – фронтового стиха Бориса Шаховского:

Кого-то вычеркнет неслышно

Вот этот хмурый день войны.

А ведь никто из нас не лишний,

Мы все любимы и нужны.

Как же сегодня дышится, и о чём сегодня думается и пишется поэту-воину Ю. Кочеткову на родной его земле?

За окошком стынут вишни,

Нет огня в печной золе.

И мне кажется, я лишний

На родной моей земле.

Голосов людских не слышно,

Нет поблизости собак.

Жизнь, как думалось, не вышла,

Даже кончился табак.

Ветер свищет, гонит холод.

В мыслях по лесу кружу.

Вижу, будто вновь я молод,

Снова Родине служу…

Трудно нынче поэтам-фронтовикам, очень трудно. Тем паче тем, которые прошли войну насквозь, тем паче тем, кто лечит себя словом и милым им алым цветом. Трудно сегодня грудью защитившим страну ветеранам, потому что они всегда в ответе за всё, что происходит при них:

Молчат смиренно ветераны,

Им новости всего страшней:

Кровоточат сегодня раны

У внуков их и сыновей.

Одно осталось — неустанно

Молиться до последних дней,

Чтоб не было «Афганистанов»

И новых на Руси «Чечней».

Дай-то Бог, чтоб не было, дай-то Бог…

И так хочется мне достать из кочетковского «Ларца памяти» ешё и вот это стихотворение:

Не всё ещё в памяти

Стёрлось…

Кумир мой не Байрон, не Бах,

А тот, что ходил

в гимнастёрке

и фронтовых сапогах.

Он долг свой оплачивал

кровью

И думал о доле, о вдовьей,

В окопах в последний свой час.

Ночами мне слышится шорох,

Зашёл кто-то в мой палисад…

Не он ли,

Сгоревший, как порох,

В огне Сталинграда

Солдат?

Пути Господни неисповедимы, может быть, и он…

Ещё в первой своей поэтической книге «Я здесь родился» (1965 г.) Юрий Кочетков написал пронзительно и восхищенно:

Я здесь родился,

В понизовье,

Где рвёт моряна паруса,

Где изогнулась тонко бровью

Волной омытая коса…

Ю.И. Кочетков родился в Астрахани 15 июня 1927 года. С начала жизни он был окружён животворящей красотой Нижней Волги. Отец умер рано, воспитывался Юра матерью и старшей сестрой, тяжёлый ловецкий труд узнал ещё в детстве, неделями живя в лодке дяди-рыбака и помогая всем, что было в его ребячьих силах, а своё родное Понизовье, ещё до школы зачитываясь Пушкиным, воспоёт потом как Лукоморье.

Вспомним, как начинал Юрий Кочетков, потому что то, что так ярко проявилось у него в пору «зрелости окрепшего таланта» (Н. Поливин), начиналось в его «Я здесь родился», вышедшей в 1965 году в Волгоградском книжном издательстве, а в новогоднем январском месяце 1966 года родился журнал «Волга», в первом же номере которого известный в поэтические 60-е критик Михаил Котов в статье «Поиски и потери», прочитав книги молодых поэтов-волжан, особенно выделил стихотворение Ю. Кочеткова «В рассветной дымке стынет Волга» «…читаешь одну зарисовку с натуры, другую – мелки, описательны, скучно!.. И вдруг – находка:

В рассветной дымке стынет Волга

У ног прибрежных деревень.

Её и расплескать недолго,

Как чашу, налитую всклень.

Ещё и звёзды видеть можно

Под волжским утренним стеклом.

Не потому ль так осторожно

Рыбак работает веслом?

Хорошо начал! Дай-то Бог каждому. И замолчал. Так, во всяком случае мог считать читатель стиха, потому что поэтических книг Ю. Кочеткова не было аж до 1997 года. Но поэт работал. И, читая вышедшую в 1997 году «Поющую раковину», ясно видишь, как развивал в себе поэт все эти годы то сильное, что разглядел в нём М. Котов: стихи стали крепче, полновеснее, как яблоки поры Яблочного Спаса.

В книге «На грани веков» Дина Немировская приводит отзыв Николая Поливина о книге друга: «Им сделан ещё один шаг вверх по ступенькам мастерства. «Поющая раковина» – не просто очередная веха в творчестве одарённого человека, а диплом на зрелость окрепшего таланта». В «Ларце памяти» в своих «Этюдах Понизовья» Ю. Кочетков продолжает то, что начато ещё в «рассветной дымке», и создаёт чудо нашего «Лукоморья», чудо, которое мог создать только он:

Я в детстве, помню,

Часто спорил

О том, что в давние года

Здесь Пушкин был,

Встречал здесь зори

И здесь писал про Лукоморье

И про учёного кота.

Приметил я одно местечко,

Где так легко поёт душа,

Где затерялась наша речка

В глухих и тёмных камышах.

Могучий дуб стоял там кротко,

К воде тянулась жадно степь.

Там запирал я на ночь лодку

Замком

На ту златую цепь.

А по утру лесной тропою

Никем не виданный шёл зверь.

В избушке там сама собою

Со скрипом открывалась дверь.

…Я до сих пор со всеми спорю

О том, что в этом правда есть,

И утверждаю:

Лукоморье –

В краю рыбацком нашем,

Здесь.

Гимн Понизовью!

А «охота»?

Кочетков — хранитель нашего Понизовья-Лукоморья. Гейченко наш. А потому и охота у него – кочетковская:

Лес притих у болота,

Слышу – стонет сова,

Скоро грянет охота,

Станет красной трава…

Рычат слова. Предупреждают. Он, хранитель нашего Лукоморья, имеет право спросить.

Будет много трофеев

На земле, на воде…

Где же добрые феи?

Гномы добрые где?

В стихах Кочеткова, как в поющей раковине, гудит культура лучшего русского стиха.

Слышен и Пушкин в «Охоте». Помните, как недоволен он, что сосед его «поспешает в отъезжие поля с охотою своей»?

В «Охоте» и Маяковский, я думаю, присутствует; ведь это он, Маяковский, который каждой голодной собачонке, что сплошная плешь, готов был из себя отдать печёнку, посмотрев бой быков, больше всего жалел о том, что меж рогов быков не стоят пулемёты.

А «Охота» продолжается:

Ждут собаки на стойке.

Все палят на авось…

И кому дичи столько

Вдруг понадобилось?

Надёжно работает и подранком стонет долгое его слово, в котором столько всепрощающей кочетковской горести:

по – на – до – би – лось…

Чудесны стихи Ю. Кочеткова о загадочных токах влюблённости и о лете сердца в зимний день, расслышанные и увиденные им сквозь кристалл времени:

Был зимний день,

Вокруг бело,

А в сердце тлело лето.

Ушли с девчонкой за село

Мы, не боясь запрета.

Затеяли в снежки игру,

Забыли про уроки.

Нас согревали на ветру

Загадочные токи.

Скользили по реке коньки

На тонком льду, где мели,

Как будто школьные звонки

Вдогонку нам звенели.

И если приходили в класс,

Не выучив уроки,

Нас выручали всякий раз

Загадочные токи.

Как хорошо! Сквозь время – в пору снежков, коньков и загадочных токов! Ю. Кочетков не боится утратить необщее выражение лица (он даже хочет, чтобы мы вынули из ларца нашей памяти блоковскую «Незнакомку», которая «дыша духами и туманами», медленно проходит меж пьяными, потому что его, кочетковская, «Незнакомка» не ресторанная, она – неземная, растаявшее звёздное горение), прямо называя одно из своих стихотворений «Незнакомка»:

В волнах уличной пучины

Вышла страшная заминка:

Заворожены мужчины

Синей птицей Метерлинка.

…Гордо шла она сторонкой,

Как с победой сходят с ринга,

Неземная незнакомка,

Длинноногая фламинго.

…И растаяла, как в небе

Тает звёздное горенье.

Это быль.

А, может, небыль,

Лишь строка стихотворенья.

Среди чудес «Ларца памяти» Ю. Кочетков очень строго подходит к отбору стихотворений для своих новых книг, и, к сожалению, этого стихотворения в его юбилейном «Избранном» (а все стихотворения, взятые из «Ларца» в «Избранного» переработаны почти целиком) ближе всех моему астраханскому сердцу – «Трамвай воспоминаний»:

Вагон, открытый всем ветрам,

У наших окон, близко,

Катил, трезвоня, по утрам,

Как будто в Сан-Франциско.

И каждый втиснуться был рад,

Хоть боком, еле-еле,

И на подножках до Исад

Макаками висели.

… Смотрел я город на ходу,

Мелькал он кинолентой.

Играла музыка в саду,

И шла Она так с кем-то…

Засыпал рельсы первый снег

И тропки между нами.

Меня катает и во сне

Трамвай воспоминаний.

И меня катает во сне трамвай, думаю, ходил он в мою пору по нашей Бакинской улице в четырёх шагах от наших окон и ворот: разбежался, догнал трамвай, левой рукой – за деревянную трамвайную ручку, пробежка, толчок – и ты, макака, на трамвайной подножке. Это было немалым искусством – умело запрыгнуть на полном ходу на трамвайную подножку и, не меньшим, спрыгнуть с неё потом сначала на правую ногу…

Смотрел я город на ходу…

О, это целый пласт моей астраханской памяти: город с трамвайной подножки…

Сколько нашего, родного и милого, вместил в себя кочетковский «Трамвай воспоминаний»…

Вместил, мне кажется, и «Заблудившийся трамвай» Н. Гумилёва, совсем другой трамвай, «заблудившийся в бездне времён», не в нашей бездне, не в астраханской.

Ю. Кочетков возродил и даже, пожалуй, переродил тот жанр, который можно назвать литературно-художественным поэтическим портретом.

Н.Г. Поливину

Московской тихой улочкой,

Не молод и не стар,

Шагает, не сутулясь он,

Седой уже гусар.

Вдали от рек рогозовых,

Где всё – сплошное «ах»!,

Тоскует он о розовых

Низовых островах…

Слышите в этой вкусной рифме – розовых – рогозовых – неизлечимую тоску ставшего москвичом астраханца Поливина по нашим заливным розовым островам?

…Весною ранней, летом ли,

Когда закат краснел,

Он бредил всё рассветами

В Москве своей,

Во сне.

Жанр, который, конечно же, подарен нам Пушкиным:

Певец-гусар, ты пел биваки,

Раздолье утренних пиров.

И грозную потеху драки,

И завитки своих усов;

С весёлых струн во дни покоя

Походную сдувая пыль,

Ты славил, лиру перестроя,

Любовь и мирную бутыль.

/«Денису Давыдову»/

Кочетков принял эстафету литературно-дружественного портрета, продолжил его в «Прощании с Шаховским» и дополнил его великолепным «Кустодиевым»:

Гудели пёстрые базары,

И в мираже густой жары

Мелькали скифы и хазары,

Купцы из древней Бухары.

Толкался люд в морской таможне,

Шумел с утра торговый бал.

Бродил по городу художник,

Лицо его запоминал…

В этом литературно-живописном портрете и наши пёстрые азиатские гудящие базары, и хищный глазомер Кустодиева, запоминающего лицо нашего города, и наша роскошная, разморённая жарким банным паром русская Венера, и сдобная астраханская купчиха в голубом умопомрачительном платье, пьющая с блюдечка божественный колониальный чай, изящно отставив розовый мизинчик…

И, углубляя и расширяя этот жанр, Ю. Кочетков завершает итоговое своё «Избранное» поэмой «Тропою славы».

В предыдущем «Ларце памяти» отдельные главы из поэмы назывались «Тредиаковский», а в «Избранном» завершённая поэма носит название «Тропою славы» и посвящена трёхсотлетию со дня рождения первого русского академика В.К. Тредиаковского.

Коренной астраханец Ю. Кочетков не мог не написать о своём великом земляке. Послушайте, как гудит собор в его поэме:

Под сводом древнего собора

Я голос слышу до сих пор

Певца епископского хора,

Чьё имя славило собор…

Слышите, как звучит под мощным сводом нашей гулкой соборной Троицкой церкви летящий в купол голос двадцатилетнего певчего Василия, певца епископского хора?

В поэме подробно прослеживается судьба нашего гениального земляка, и, что особенно радует, всем массивом поэмы доказывается, что русская лирика зачата именно Тредиаковским, а не талантливейшими его соперниками Ломоносовым и Сумароковым.

Стихи «Избранного» и «Ларца памяти» – это стихи яблочного наливного Спаса. Та поздняя антоновка, которая и зиму перележит…

А, «возвращаясь на круги своя», давайте вспомним «Мою деревню» Ю. Кочеткова, родную его Ольховку:

Стоит за лесами Ольховка,

От мира вдали

И греха,

Порхает сорока-воровка,

Тоскует у дома ольха.

…Всё это и стало любовью

К «отеческим нашим гробам»

И верой великой,

И болью…

Я эту любовь не предам…

… А за честную гражданскую позицию Ю.И. Кочетков – участник последнего фронтового призыва на Великую Отечественную войну – награждён нагрудным знаком от Народно-патриотического Союза России, медалью «За верность присяге» и юбилейной медалью Пушкина.

Поделиться: