
ЛЮБОВЦОВА НИНА МИХАЙЛОВНА (1912 – 2004).
Нине Михайловне самой судьбой было предназначено, «пройдя сквозь всё, измучившись сверх мер», создать свои исторические книги, ведь родилась она в 1912 году, через сто лет после Отечественной войны 1812 года, а до Первой мировой войны, когда она в двухлетнем младенческом возрасте останется круглой сиротой, оставалось всего два года… Да, книги, как и их создатели, имеют свою судьбу. Лишь в 1981 году была выпущена Нижне-Волжским книжным издательством её первая историческая повесть «Посольство в Каракорум», так что к созданию своих исторических книг она успела подготовиться основательно.

Да, самой судьбой ей было предназначено создать свои исторические повести и романы, а потому, закончив школу с педагогическим уклоном, она стала инспектором по ликбезу, заведовала сельской школой своего родного Кадомского района Рязанской области, поступила в Ленинградский технологический институт и, заядлая книжница, в книжном магазине Ленинграда (вот оно – судьбоносное прекрасное мгновение!) натолкнулась на два тома работ отца русской египтологии Бориса Туреева, явно подброшенные ей не иначе как самой египетской богиней Изидой, супругой самого Осириса…
И участь Н. Любовцовой была решена… Продолжая упорно овладевать специальностью инженера-механика, уплотняя время, она так глубоко погружается в таинственный и загадочный мир Древнего Египта, что уже ловит себя на мысли, что думает о тех, «кто создавал и населял Древний Египет, как о живых людях», и уже сознательно готовит себя к написанию своих будущих исторических книг. Теперь и к собиранию книг она подходит строго избирательно, теперь по всему Ленинграду она разыскивает книги о Египте, потому что поняла, что это – её, что она сможет написать о времени давнопрошедшем, но ставшем ей родным. Древний Восток заполонил её душу. Но, человек предполагает, а бог – располагает… Вторая мировая война…
В Великую Отечественную Н. Любовцова руководит цехом Свердловского военного завода по выпуску противотанковых мин, а с 1946 года четверть века преподаёт в Астраханском рыбном техникуме, упорно готовя выход к будущему читателю.
У каждого писателя своя дорога к своему читателю. Выйдя на заслуженный отдых в 1970 году, она целиком посвящает себя написанию давно задуманных книг, возглавляет городской клуб книголюбов, руководит клубом «Прометей» при книжном магазине «Время», потому что, повторяю, её путь к читателю – через книги. Я был «в квартире таланта» Н. М. Любовцовой, видел горы её книг, вдыхал запах этих гор… Меня, книжника, это потрясло. Но, задолго до меня, это ошеломило журналиста Н. И. Кулагину, которая и назвала «свидетелями упорной авторской работы» Н. М. Любовцовой книжные шкафы с подписными изданиями «Всемирной истории», «Истории Москвы», сочинениями Ключевского, Соловьёва, богатейшей литературой по Древней Руси, Монголии и странам Востока, энциклопедическими изданиями, великолепными альбомами по искусству.
«Библиотека, собранная годами, — отметила Н. И. Куликова, — фиксирует в себе широту и разнообразие интересов её владелицы, которая живёт в любом временном измерении, если успевает в те же сутки, которых нам так часто не хватает, сделать куда больше каждого из нас».
Чем достигается сильнейший «эффект присутствия» нашего, читательского, в той исторической эпохе, которую Н. Любовцова избирает для нас? Если это «Пирамида Хуфу», то мы, читатели, можем прикоснуться к скульптуре самого «живого бога» Хуфу, ведь она, отсекновением всего, что не есть «живой бог», вырубается гениальным скульптором на наших глазах.
Эффект читательского присутствия достигается изучением, до атома, эпохи, в которой живут герои Н. М. Любовцовой. Читаем «Парадигму» — и мы в запредельно далёком Древнем Египте. Никто из простых смертных не смеет поднять глаз на живого бога, но нам, как и скульптору Руабеку, — царственно разрешено: загробный мир Озириса идентичен миру нашему, считали древние египтяне, поэтому скульптура должно абсолютно совпадать с сыном Солнца – Хуфу…

Но первой исторической повестью Н. М. Любовцовой, с которой она вышла к читателю, была её повесть «Посольство в Каракорум». Н. Любовцова – экскурсовод по историческим эпохам особый. Если каждый экскурсовод знает только свою эпоху, свой зал – и только, то Н. Любовцова проводит нас по разным залам человеческой истории.
В «Посольстве в Каракорум» мы видим князя Александра Ярославича в пору расцвета его гения, но в повести он не великий победитель псов-рыцарей, это для него уже в прошлом, в повести князь воюет умом, раскидистым умом великого дипломата, воюет великим своим русским обаянием, воюет хитростью, лестью и богатейшими дарами: лишь бы Русь была жива. Повесть прожигает читателя ознобной патриотической мыслью: прежде думай о Родине, а потом о себе. Вот князь, которому приказано прибыть к главному хану за ярлыком на княжение, и думает:
«Все мы ратоборцы против ига чужеземцев. Был я ратником с мечом, должен сменить меч на острое слово, биться умом. И хоть горько, но и лестью, и хитростью, и дарами. Вы здесь тоже ратоборцы отчизны. Бьётесь тем, что держите рало на ниве, привечаете вышедших из неволи (Александр Ярославич разговаривает с княгиней Ростовской и её сыновьями Борисом и Глебом, чей муж и отец Василько Ростовский был казнён татарами – О. С.), и тем, что будете в летописях беречь память о деяниях предков, обо всём, чем гордится Русь, чем была она крепка и жива».
Когда Борис и Глеб спрашивают Александра Ярославича, как им жить под татарским игом, и не зря ли сгибли отец их и дед, великий разумом Александр Ярославич Невский отвечает: «Нет, не зря. Они понимали, что будут для нас и потомков наших, как знамя мужества и верности отчизне. Теперь они, как хоругви в бою. Но все таким путем пойти не могут. Во имя родичей, во имя Руси я выбрал второй путь, он тоже нелёгкий. Я поклонюсь и кусту (Василько Ростовский не подчинился приказу Батыя пройти через костры и поклониться идолу Чингиз-хана и кусту, посаженному самим Батыем, за что и был казнён), и идолу, и пройду через костры, и унижусь… Но – в те минуты буду знать, что закрываю собой Русь, тех, кто будет продолжать жить на нашей земле, орать ниву, охотиться на зверя, качать ребёнка, добывать мёд и писать на хартиях о нашем безвременье…»
Собрав дары, князь Александр Невский отправляется за ярлыками на княжение в Сарай-Бату, а потом и в Каракорум. Через всю чудовищную империю монголов проехал князь, через все выезженные умертвляющие бесконечные степи прошёл, стиснув зубы и теряя соратников, через все изощренные азиатские издевательские унижения…
В «Эпилоге» Н. Любовцова пишет: «Великий дипломат, он защитил Родину умом, дальновидностью, предупреждал гибельные нашествия хищников. Гордец, он был бесконечно терпелив, когда его унижали ордынские владыки, и этим терпением он опять-таки защищал отчизну».
Это было первое посольство А. Невского в Каракорум. А когда в 1263 году, не выдержав издевательств и унижений ханских баскаков, враз восстали Ростов, Ярославль, Владимир, Переяславль и другие города, убив многих баскаков, Невский поехал в Орду уже в четвёртый раз, вымаливать прощение городам: «Это была, — завершает свою повесть Н. Любовцова, — самая трудная его поездка. Города уцелели. Сорокатрёхлетний князь, до последнего удара сердца служивший народу, умер в дороге, отравленный в Орде. Умер, оплакиваемый Русью».
Где вы, мастера кинематографии? Какой богатейший материал, на котором только и можно воспитывать юношей и девушек наших, обдумывающих житьё, мальчиков наших и девочек, всю нашу неоглядную красу…

«Посольство в Каракорум» было восторженно встречено читателем, и Нина Михайловна приступает, а, точнее, завершает в 1987 году свою многолетнюю работу над романом «Пирамида Хуфу», который она сквозь магический кристалл неясно различала ещё в студенческие годы, когда ей в книжном магазине Ленинграда были подброшены два яблочка от богов, — два тома Б. Тураева. Ленинградская студентка эти яблочки поймала, и роман о событиях более чем четырех с половиной тысячелетней давности стал слагаться, и слагался он даже дольше, чем сооружалась сама гигантская пирамида. Греческий историк Геродот сообщает о том, что пирамида Хуфу
(по-гречески – Хеопса) строилась 20 лет. Сложный план размещения трёх внутренних камер в различных частях пирамиды подтверждает предположение о том, что эта пирамида строилась в течение долгого времени, и что план постройки несколько раз менялся во время работы. Да, самой грандиозной из всех царских пирамид является пирамида Хуфу, которая до сих пор гордо возвышается над пустынным ландшафтом в Гизе рядом с гигантским сфинксом, высеченным из целой скалы. Высота пирамиды в древности достигала 146 метров, длина каждой стороны основания – 230 метров, площадь основания – 52900 кв. м.
Кстати, пирамида фараона Хафра, также расположенная в Гизе, была на 8 метров ниже пирамиды Хуфу, но она сохранилась значительно лучше…
Бедный Хуфу!..
Авторская манера Н. Любовцовой в её историческом романе «Пирамида Хуфу» выдержана целиком и полностью: от пирамиды изученных книг – к «Пирамиде Хуфу».
Изучав всё, что написано о времени Хуфу, автор настолько естественно чувствует себя в своём материале, что сразу же и с головой окунается (и окунает нас) в таинственный мир Верхнего и Нижнего Египта, в таинственную эпоху строительства пирамиды Хуфу, фараона 4-й династии, мы видим его, хотя, повторю, простым смертным этого не полагалось видеть, но мы – видим – глазами его матери – царицы Хетепхерес, глазами его жён, глазами великого зодчего князя Хемиуна, племянника Хуфу, и, конечно, погружаемся в тайны сооружения величайшей гробницы Древнего мира…
Роман начинается с того, что Хуфу, Владыка Верхнего и Нижнего Египта, любимый богом Ра, решает, что пора и ему строить свой Дом Вечности, ведь его государство достигло величайшего расцвета, и выбор его пал на гениального зодчего князя Хемиуна:
«Я хочу, чтобы мой Горизонт превзошел по своим размерам всё, что было сделано до меня. Назначаю тебя чати ( верховный советник, являющийся помощником царя во всех делах, в том числе он мог быть главным архитектором – О. С.). Доверяю тебе величайшую из построек. Всё будет в твоём распоряжении, всё, что тебе потребуется для строительства. Ты будешь вторым человеком в стране после меня. Если ты справишься с этим, слава твоя останется в веках… Глаза зодчего загорелись…»
С этого момента вся страна была брошена под ноги величайшей из пирамид, отныне всё живое в Верхнем и Нижнем Египте завертелось вокруг строительства Вечного мёртвого Дома…
Да, всё в жертву гробнице: всех рабов – на вырубку крепчайшего камня из скал, всех талантливых и свободных (а сейчас – рабов) – на обработку этого камня, всех здоровых и сильных – тащить обработанные гигантские глыбы на себе всё выше и выше… Всё здоровое, сильное, весь цвет Египта, — гробиться и горбатиться на строительстве величайшей из гробниц!..
Да, труд этот был страшно громаден, не по плечу одному… Разрываются с кровью семьи, гибнут гениальные оросительные системы великого Египта, некому пахать и сеять, — всё к ногам Хуфу, а Хуфу желает жить вечно в величайшей во Вселенной усыпальнице…
Каков он из себя, Хуфу? Смертные не могут видеть своего «живого бога», а мы, ведомые Н. Любовцовой, видим: «Чати раздумывал. Чтобы получить достоверный облик, недостаточно видеть лишь профиль (как первоначально хотели предложить скульптору Руабеку увидеть Хуфу из-за столба). Фараон должен быть изображен в камне правдиво. Когда он станет Осирисом, его двойник – правитель Ка – должен узнать в камне Хуфу, чтобы тот и на полях Иалу смог продолжать свою прекрасную жизнь.
— Всё ли тебе ясно в лике живого бога, да живет он вечно, — спросил Хемиун. – Надо бы хоть немного посмотреть на его лицо, да живёт он вечно, — ответил Руабек. – Пришлю за тобой вестника, когда будет дозволено лицезреть живого бога .
Руабек со страхом думал о предстоящей встрече. Через несколько дней вдвоём с чати прошли они в уединённый садик к Хуфу. Тот сидел на кресле, смотрел на распростёртого на животе скульптора.
— Встань, — резковато приказал Хуфу. Руабек, бледный и растерянный, встал на колени, держа в дрожащих руках папирус и краски.
— Так у тебя не будет правды. Нужно рисовать на уровне с божественным лицом, а не снизу, — сердито сказал Хемиун и придвинул к Руабеку ближнее кресло. С усмешкой приказал: — Да не дрожи ты, займись делом.
Никто из простолюдинов не должен зреть облика живого бога, но каменное изображение нужно было самому фараону, и приходилось терпеть присутствие ваятеля. К тому же смотреть на него было приятно и любопытно. Руабек растерянно сел на кончик сиденья, как в тумане, расслышав приказ царя: «Рисуй!». Дрожащей рукой начал набрасывать контур спокойно сидящей фигуры, с руками, лежащими на коленях, и взглядом, устремленным перед собой. Таким он явится перед судом мертвых. Постепенно Руабек успокоился…
Хемиун подошел к Руабеку, с удовлетворением заметил, что несмотря на волнение, скульптор точно запечатлел царские черты. Руабек вопросительно посмотрел на князя. Тот одобрительно кивнул головой. Скульптор распростерся на животе, поцеловал пол у царской сандалии, пятясь, направился к выходу. Рисунок царю понравился, на нём он был моложе.
— Подожди, — негромко приказал Хуфу. Снял один из перстней и отдал Хемиуну. Тот передал его Руабеку. Ваятель ещё раз в благодарность коснулся лбом пола».
Вот так. Насильно вырвали Руабека из мирной семейной жизни, заставили втаскивать тяжеленные блоки из каменоломен (Руабек был поставлен впереди каната, на самом трудном месте) на площадку на высоту более двухсот локтей (более 100 метров), случайно попал в скульпторы (кто-то вспомнил, что ещё в детстве Руабек прекрасно рисовал, лепил и вырезал различные фигурки из камня), погибла без него вся его семья, кроме сына, и вот – царская милость от царских щедрот…
Четвертьвековое строительство пирамиды Хуфу раздавило страну.
Завершив строительство величайшей пирамиды, принимает яд из белой баночки гениальный Хемиун, ведь был он ещё и великим врачевателем, а Хуфу, дождавшись окончания строительства своей гробницы, тяжело заболел. И снится умирающему Хуфу сон: «Снится царю, что рабы принесли его носилки к подножию пирамиды, и все куда-то исчезли. Одинокий, он стоит, смотрит и повторяет вполголоса:
— Воистину, она создана богами, так она хороша!
Он поворачивается на шорох. Против него стоит мужчина. Лицо его бледно и носит печать глубокого страдания. Хуфу смотрит на него высокомерно, с нарастающим гневом: как он смеет стоять в присутствии живого бога? Где слуги, чтобы наказать дерзкого?
Но вдруг он сам склоняется до земли. Ведь это Осирис!
— Ты говоришь, что это создание богов? А разве ты за многие годы не видел людей своей страны, которые воздвигли её по твоей воле? Посмотри теперь, сколько я принял их в царство мёртвых, пока строилась твоя гробница.
Из-за острого белоснежного ребра пирамиды вдруг появилось странное шествие людей, глаза которых были устремлены на фараона. Но какие необычное были эти лица! Спутанные их волосы перемешались с каменной пылью, измождённые тела поражали худобой. Один из них движется неестественно на одной ноге, а другая раздавленной массой плывёт по воздуху. Рядом смертельно бледный каменотёс скользит изнурённой тенью. И чем больше проходит людей, тем более странными они кажутся. Вот надвигается какая-то красно-синяя масса, и он, недоумевая, смотрит на неё. Но Осирис, стоящий рядом, поясняет:
— Раздавленный глыбой…
Их много, красно-синих пятен. Меж ними движутся невиданные существа без ног, без рук, без головы. Среди людей его народа мелькают белокожие северяне, невесть как попавшие в рабство к царю Кемет. Идут сирийцы рядом с рабами из Синайской земли, за ними выделяются чернокожие жители Нубии. Они все плывут молча, бесконечной чередой прямо на Запад, в жёлтое марево мёртвой пустыни. Проходит костлявый ребёнок, по щекам которого текут слёзы.
— Но детей не было на строительстве.
Осирис сурово возражает:
— Мне много пришлось принять детей в царство мёртвых, кормильцы которых погибли на твоей гробнице.
Теперь фараон уже ясно различает множество детских фигурок среди нескончаемой вереницы взрослых. Всё чаще начинают появляться женщины и девушки с бесконечно страдающими усталыми лицами. Их худые тела просвечивают сквозь обрывки лохмотьев. Проходящие тени вытянутой рукой показывали на его гробницу. Он понял этот жест: все они были её жертвы. Это были горняки и литейщики с Синайских медных рудников, где готовили горы инструментов для строителей. Здесь были толпы каменотёсов, задыхающихся от зноя и жажды. Для него они ломали крепчайший мрамор под Асуаном… Не было конца проходящему страшному шествию. Царь задыхался от этого зрелища. Осирис показал на толпу и с горькой иронией произнёс:
— Не боги, а эти несчастные люди строили твою невиданную гробницу. Сосчитал ли ты число жертв её?..»
Сын Солнца Хуфу умер, был перенесён в свою блистающую на солнце гробницу, а его наследник Джефра сразу же приступил к строительству своей пирамиды…
Шёл золотой век строительства Великих пирамид…
А мы с вами всё строим и строим каждую очередную «пятилетку в четыре года» очередную усыпальницу своему очередному фараону Хуфу, чтоб его мама была здорова…

В 1996 году Н. М. Любовцова завершает работу над романом «Князь Чародей», который рассказывает о начальном периоде истории России и который вышел в Москве в издательстве «Информатик».
Действие романа, этой энциклопедии русской жизни, происходит в Древней Руси в XI веке. В центре романа – князь Всеслав Полоцкий, талантливый, умный и грозный князь Чародей.
«Среди множества княжеских имён в истории, — пишет Н. Любовцова, — не затерялось имя Всеслава Полоцкого. Прозорливый и часто несчастливый, оставил после себя долгую память, которую не сумели погасить прошедшие многие столетия. Тяжко страдал он в Киеве, и кияне сочувствовали его горестям. Не обижал людей , когда княжил по воле горожан и оставил добрую память. Не вступил он в сечу с родичами, чтоб защитить киевский стол, а просто ушёл и, несмотря на это, ярославичи его преследовали.
Пройдёт восемь с половиной десятков лет и гениальный писатель Древней Руси в «Слове о полку Игореве» вспомнит о Всеславе. Именно в его княжение был наибольший расцвет Полоцка. Видно крепка была память о князе полоцком, запечатлели её летописи, закрепили былины на многие века.
А певец «Слова» с неведомым нам именем писал:
— Ярослав! И все внуки Всеслава!
Преклоните знамёна свои,
Спрячьте в ножны
Мечи посрамленные!
Ибо отвержены Вы
Своими крамолами
От дедовской славы!
Это вы своими крамолами
Принялись наводить поганых
На землю русскую,
Отчизну Всеслава,
Из-за распрей ведь ваших,
Насилье
От земли половецкой».
К объединению русских князей, к единению раздробленной Руси призывал гениальный и безымянный автор великого русского «Слова», а Мономах с 1084 года до 1119 (35 лет!) всё ходил и ходил с мечом на земли полоцкого Чародея…
Читая «Князя Чародея», мы видим, как слагалась Русь в пору, когда православие ещё не укрепилось прочно на русской земле, а народные низы хотя и приняли христианство, долго ещё были язычниками, сочетая в себе обе веры.
Великолепно изображены купальская ночь, и пятнадцатилетний князь – Чародей, завороженный её колдовским очарованием:
— Они выбежали на опушку леса. На открытом большом лугу тянулся длинный ряд костров и около них толпы молодых, будто пьяных, но только от купальской ночи, так долго ожидаемой, и вот она свежая, загадочная, наполненная запахом цветов, леса и близкой реки, течёт своим чередом, волнуя кровь, накаляя чувства.
Оглядевшись, княжич увидел Яшку, когда тот летел над костром со своей светловолосой Миленой, и длинная коса неслась за ней. Испуганно вскрикивали дивчины, когда сильные руки парней увлекали их поверх языков пламени. Вячеслав взял за руку свою боязливую «сестрёнку» и, разбежавшись, высоко полетел с ней над огнём. Светозара испуганно пискнула, но полёт этот был и страшным, и сладостным, когда сильные руки проносили её над опасным огнём.
— Высоко княжич выпрыгнул, высокие хлеба сулит твой прыжок, хорошая примета в купальскую ночь! – слышал он со всех сторон. Кто его не знал в Полоцке!
А ночь длилась, и юные пары прыгали через костры, вскрикивали от страха и счастья. Пели в хоре, звенели струны гуслей. Встречались знакомые, радовались, жались друг к другу, бегали к реке, бросали венки и шли за ними по течению, дышали благоухающим воздухом луговых трав, к которому примешивался запах дыма. Лёгкий туман в лунном свете голубил дали, незаметно светлело небо. И было в этой ночи, в неге её воздуха страстное стремление молодых и влюблённых друг к другу, и отголоски древней дозволенности в любви, идущей от незапамятных времён, когда всё было проще, и если после этой русальей ночи рождались дети, не были гонимы юные матери. Но теперь в христианской стране всё было иным. Насаждались строгие нравы, и сами русалки объявлялись погаными. Но слишком долгими они были в истории народа. Слишком яркими, слишком праздничными, чтобы от них легко было отказаться. И сама природа, казалось, благословляла праздник, являясь в полном расцвете, в колдовском очаровании красы и силы, будто говорила: разве можно не радоваться, не праздновать такое время? Но счастье скоротечно, и ночь эта уступала место утру. Догорали костры, бледнели звёзды, и на востоке золотилось небо, извещая о восходе солнца. По дороге вдоль реки к городу уже шла молодёжь…»
Да, объёмно, выпукло и художественно убедительно изображена в романе и жизнь князей Древней Руси, и жизнь народная.
В 2000 и 2002 годах стараниями Астраханского регионального отделения Союза писателей России были изданы две книги Нины Михайловны: переиздано «Посольство в Каракорум», вышел сборник исторических повестей «Пересвет», куда вошла также повесть «Ростовские поленицы». Это о том, что «не напрасны были жертвы на Куликовом поле», это о том, как «на Куликовом поле был сломан хребет Орде», и о том, что «в далёкие, очень давние времена, богатырши-славянки бились с врагами на поле битвы. Их называли поленицами. За многие столетия бессчётное число врагов было на Руси. В лесу, в поле, на собственном дворе крестьянки бились с пришельцами, спасали детей и свою жизнь. Имена этих отважных неведомы», и о том, что на поле Куликовом участвовали две девушки-княжны, чьи имена сохранили ростовские Хроники.
О, поле, поле…
… О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь – стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь – степной, наш путь в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной –
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснёт святое знамя
И ханской сабли сталь…
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнёт ковыль…
(А. Блок. «На поле Куликовом»)
А вышедшая в 2003 году книга девяностооднолетней писательницы «Сказки и были батюшки Каспия», — это лебединая песнь Н. М. Любовцовой Каспию, Волге, волжской дельте и прощальный гимн прекрасной и яростной жизни нашей:
«В тихое августовское утро, когда солнце начинало своё шествие над буйными зарослями и зеркальными водами, распустился лотос. Чашечка раскрылась, и лепестки глянули в ясную голубизну неба, выпрямились, задрожали и сбросили алмазные росы. Над лепестками во влажном воздухе заиграло в ранних лучах множество мельчайших радуг…»
Да, «Сказки и были» не перескажешь, их можно только цитировать, да почему бы и не разобрать на цитаты эту лебединую песнь, если она этого достойна!?
«Астрахань – город, полный неожиданностей. А разве нет? Город на стыке степей и моря. Откуда бы вы ни подъезжали к Астрахани, прежде всего вы видите, как плывёт над городом вознесённый в небо силуэт Успенского собора. Он восхищает, этот гордый полёт в голубом просторе белого каменного дива с тонкими хрупкими колоннами, с чёткими узорами каменной кладки. Откуда у крепостного крестьянина такой безупречный вкус, чтобы сочетать высоко поднятое столпом объёмное чудо с украшениями простыми и изящными? В нём – каноническая последовательность сбережённого от чисто русского, веками сложившегося зодчества, и свой неповторимый почерк создателя. В ясные дни, а их много в этом краю – это стройное чудо видится путнику за десятки километров, как самая высокая точка города. В его лёгком далёком контуре есть что-то от трезубца Нептуна…»
А как чудесно, как сказочно написано Н. М. Любовцовой о тайнах наших астраханских:
«Да, город не такой, как все. В нём много тихих прелестных уголков, трогающих душу веянием старины и ожиданием какой-то важной тайны. Иногда это ожидание тайны так смущает, что кажется: войдёшь вот в такой двухэтажный дом, который давно не строят, поднимешься на широкую веранду и скажешь удивлённой хозяйке:
— У вас в подвале есть тайник… в нём старинная рукопись. Ведь у вас там «Слово о полку Игореве». Ведь у вас там летопись IV века… арабская рукопись… Скорее спасите их, пока не поздно. Наверное, многих мучит такая мечта. Где же и быть этим рукописям, как не в старинных городах. Да ещё в таком, как Астрахань…»
Ну, а если вы не нашли ни в подвале своего старинного двухэтажного дома, ни на его чердаке ни «Слова о полку Игореве», ни летописи IV века, ни арабской рукописи, не расстраивайтесь, – читайте книги Н. М. Любовцовой, – в них вы найдёте всё это.