В каком это было году, не помню, но в школу я ещё не ходил. Тогда на окраине города Читы в километрах десяти от нашего посёлка находился микрорайон под названием «Соцгородок». В нём, как нам говорили, жили сосланные враги советского государства. Мы, поселковые мальчишки, нередко бывали в том районе, но никаких врагов там не видели. Собственно, нас не особо-то и пугали какие-то враги государства. Мы больше опасались встречи с местными пацанами, с которыми у нас была непримиримая вражда.
В тот летний день к нашему дому подъехала грузовая машина-кран. Водитель, высокий худой мужчина в промасленной куртке, попросил позвать хозяйку, а когда бабушка вышла, спросил, не пускает ли она в дом квартирантов. «Лишних» денег, кроме тех, что бабушка выручала от продажи редиски и моркови с огорода, у нас не было. Поэтому бабушка ненадолго, а это было на моей памяти раза два, сдавала одну из двух комнат. Причём военным, полагая, что от них нельзя ожидать никаких безобразий. Предпочтение военным она, по-видимому, отдавала, помня послевоенные годы. Тогда военнослужащие из числа офицерского состава, передислоцирующие с запада на восток, становились на постой к местным жителям. По рассказам бабушки, у нас в доме тоже жила такая семья. Уезжая, они оставили ей на память некоторые вещи, которые везли из Германии: большое зеркало в виде створки от гардероба, несколько фарфоровых кружек и палаш немецкого кавалериста. Зеркало до сих пор висит на стене доме, где я жил, одна сохранившаяся кружка с баварским вензелем хранится у меня, а вот офицерский палаш с выгравированной на клинке готической надписью бабушка, опасаясь, что рано или поздно я им кого-нибудь «проткну», отдали поселковому охотнику, и тот изготовил из него несколько охотничьих ножей.
Последнее время бабушка не хотела пускать квартирантов и отказывала всем, кто обращался с такой просьбой. На этот раз, поговорив с водителем, она согласилась, предварительно спросив моё мнение:
– Ну что, сынок, пустим дяденьку? Пусть у нас немного поживёт?
Перспектива покататься на большой машине, водитель которой будет жить в нашем доме, сделали своё дело, и я сразу же ответил согласием.
Вечером, когда в гости пришла соседка, бабушка рассказала, что с завтрашнего дня у нас будет жить «фатерант», сосланный с западных областей Украины.
На тревожный вопрос, как только она насмелилась пустить бандеровца, бабушка ответила:
– Бригада, в которой он работает, железнодорожные пути за посёлком ремонтирует, и чтобы машину туда-сюда не гонять, руководство разрешило поблизости жильё подыскать. Пообещало даже на это деньги выделить. Народ в наши края, сама знаешь, разный сослан. Многие, может, и без вины, как мой муж. Мне ведь в тридцать седьмом году тоже со всеми ребятишками ссылку назначили, но потом оставили, а то бы до сих пор вдали от родных мест жили. Думаю, ничего худого он нам не сделает.
С той поры Назар, как звали «фатеранта», каждый вечер приезжал на своей машине-кране, загонял её во двор, после чего мне разрешалось посидеть в кабине. Надувая щёки, я изображал звуки работающего двигателя и, крутя рулевое колесо, представлял, что выполняю ответственное задание по перевозки важного груза.
Помимо тех денег, что Назар должен был заплатить за проживание, он два раза привозил старые железнодорожные шпалы. От них пахло паровозом и гудроном, и мы с бабушкой каждый вечер после работы в огороде «наместо отдыха», как она говорила, пилили их двуручной пилой на дрова. Когда Назар возвращался с работы, бабушка предлагала ему что-то на ужин, однако он всякий раз отказывался и уходил в комнату. Только по утрам Назар молча садился за накрытый стол, и, позавтракав, уезжал. Замкнутость и неразговорчивость квартиранта мы объясняли его усталостью на работе и тоской по родным местам, откуда он был сослан. Лишь один раз, перебирая в фанерном чемодане вещи, он показал бабушке фотографии, на которых были запечатлены какие-то люди, по-видимому, родные и близкие.
Всё изменилось на втором месяце проживания Назара в нашем доме. Он стал приходить ночью, а то и под самое утро. В каком месте оставлял свою машину, нам, конечно, было неизвестно. Квартирант громко стучал в оконные ставни, заставляя бабушку вставать и открывать двери. Шатаясь, заходил в дом, и мы чувствовали, что от него сильно пахнет водкой. Несмотря на добродушный характер бабушки, я понимал, что скоро она выскажет ему своё неудовольствие. Так всё и случилось. Однажды, когда Назар, не раздеваясь, заснул на кровати и прожёг папиросой покрывало, бабушка сделала ему замечание. Недовольный Назар, буркнув что-то в ответ, ушёл, а мы, оставшись наедине, обсудили изменившееся поведение «фатеранта».
– Может, какие нехорошие вести из дома получил? – недоумевала бабушка. – Человек вроде тихий, а тут – на тебе! Дырку, что на покрывале прожёг, я, конечно, зашью, а если бы пожар устроил? Сказала об этом, так, видишь, он ещё и обиделся.
На какое-то время квартирант присмирел. Мы тоже делали вид, что ничего не случилось. Однако спокойствие было недолгим. Вскоре нас ночью вновь разбудили громкие стуки в оконные ставни, и бабушка вынуждена была вставать и открывать двери. Войдя в дом, пьяный Назар начал снимать сапоги и в этот момент из кармана его куртки выпал кастет, чего он даже не заметил. Пошатываясь, он ушёл в комнату, а мы, выждав время, подняла с пола тяжёлый предмет. Выйдя в сени, закрыли за собой двери, и при свете лампочки рассмотрели бандитское оружие. Кастет был отлит из свинца, на нём имелись круглые отверстия для пальцев руки, а на передней части крупные зазубрины.
– Ты посмотри, с чем ходит! Им же запросто человека убить можно! – покачивая на ладони кастет, возмущалась бабушка. – Неужели боится кого? Или сам какие дела вытворяет? Не знаю, что и думать?
Ночь мы почти не спали, а когда услышали, что «фатерант» проснулся, бабушка вышла на кухню. Заметив, что он ищет что-то в карманах своей одежды, спросила:
– Ты зачем, Назар, с кастетом ходишь? Да ещё в наш дом принёс?
В это время я стоял перед дверном проёмом комнаты, и мне было хорошо видно, как его лицо перекосилось от злобы.
– Карманы проверяешь! – выкрикнул он. – Какое тебе дело! Дай сюда!
Услышав это требование, бабушка спокойно прошла к окну, раздвинула занавески, и, повернувшись к Назару, заявила, что проверять чужие карманы у неё нет такой худой привычки, а кастет он обратно не получит. Последовавшая за этим сцена до сих пор стоит перед моими глазами. Побледневший от ярости Назар схватил со стола самодельный кухонный нож, и повторил своё требование, а когда бабушка ответила отказом, с размаха воткнул его в стол, отчего стоящее на краю блюдце свалилось на пол и разбилась.
Реакция хозяйки дома не заставила себя ждать:
– Забери вещи и уходи! Никаких денег от тебя нам не надо! Уходи!
После этих слов, Назар, как мне показалось, шагнул в сторону бабушки, что заставили меня выбежать из комнаты и встать перед ней. В тот момент я был полон решимости защитить родного мне человека.
– Попробуй только нас пальцем тронуть! – предупредила бабушка разъярённого «фатеранта», прижимая меня к себе, и добавила: – Собирайся и уходи!
Проклиная всех, кто живёт в этих краях, Назар ушёл собрать вещи. Спустя несколько минут он появился с чемоданом в руке, и, остановившись у порога дома, глядя на бабушку, заявил:
– Знала бы ты, мать, сколько я у таких, как ты, хат на распыл пустил.
О том, что хатами называют дома, я знал, а поэтому сразу догадался, что «пустить хату на распыл» означало сжечь чей-то дом, и от этих слов мне стало страшно.
Убирая освободившуюся комнату, бабушка рассуждала: «Скорее всего, Назар со злости наболтал, что жёг дома. Хотя, кто его знает, – бандеровец». На мой вопрос, кто такие бандеровцы, бабушка ответила: «Я, сынок, точно не знаю. Мне про них дядя Вася, сторож со спасательной станции, рассказывал. Ты с ним как-нибудь сам об этом поговори. Он же фронтовик, наград у него, видел, сколько? После войны его воинская часть стояла в тех местах, где бандеровцы водятся, так он говорил, что они хуже фашистов. Изверги, каких свет не видывал».
Через несколько дней зашёл участковый милиционер, осуществляющий контроль за временно проживающим в нашем доме ссыльным. Не раскрывая причины конфликта, бабушка сообщила, что «фатерант» съехал, и в свою очередь поинтересовалась, за какие такие дела его сослали в наши края. Прихлопнув ладонью по папке, как бы давая понять, что в ней содержится ответ на поставленный вопрос, участковый ответил, что Назар состоял в бандеровской банде, которая совершала разные преступления, в том числе против местных жителей, поддерживающих советскую власть. Когда банду разбили, он и ещё несколько бандитов сдались. На суде прокурор для Назара даже расстрел просил, но суд назначил ему лагеря со ссылкой.
Позже я не раз вспоминал нашего «фатеранта», будучи уверенным, что таких людей, как он, похваляющихся сожжением домов, осталось немного. Однако шли годы, страны, в которой я вырос, уже нет. На Украине давно на государственном уровне восхваляют бандеровцев, на руках которых кровь не только советских солдат, освобождавших украинские земли от немецких оккупантов, но и мирных жителей разных национальностей. Выкрикивая бандеровские лозунги, шествуют по улицам украинских городов с зажжёнными факелами и портретами своих главарей отряды националистов, переполненные ненавистью ко всему русскому. Кстати, незадолго перед уходом в армию, во время рыбалки на озере, ко мне подошёл дядя Вася, который работал когда-то сторожем на спасательной станции. Мы сидели рядом, о чём-то говорили. Вот тогда я и спросил его о бандеровцах, как советовала мне сделать бабушка. Многое услышал я от него в тот летний вечер. Очевидец бандеровских зверств рассказывал о растерзанных украинскими националистами женщинах, стариках, детях… В то время документы, связанные со злодеяниями бандеровцев, имели грифы секретности, по причине нежелания показать участие украинцев в кровавых преступлениях против советского народа. Сейчас, спустя годы, архивы рассекречены, и в рассекреченных документах содержатся не только показания свидетелей расправ над мирными жителями, которых бандеровцы уничтожали, но и самих, не избежавших суда, карателей. Как же согласуются они с рассказами бывшего фронтовика, которые я слышал во время рыбалки на озере! Что касается рассекреченных архивов, являющиеся доказательствами вины украинских националистов в совершённых преступлениях, они есть в электронном виде, и каждый, при желании, может с ними ознакомиться. Тем не менее, приведу, так называемое «покаянное письмо» бывшей бандеровки, опубликованное после её смерти в январе 2004 года в газете «Советская Луганщина»
«Я, Вдовиченко Надежда Тимофеевна, уроженка Волыни… Я и моя семья просим простить нас всех посмертно, потому что, когда люди будут читать это письмо, меня уже не будет (подруга выполнит моё поручение). У родителей нас было пятеро. Мы все были завзятые бандеровцы: брат Степан, сестра Анна, я, сестры Оля и Нина. Мы все ходили в бандерах. Днём отсыпались по хатам, а ночью ходили и ездили по сёлам. Нам давались задания душить тех, кто укрывал пленных русских, и самих пленных. Этим занимались мужчины, а мы, женщины, перебирали одежду, отбирали коров и свиней у погибших людей, скот резали, всё перерабатывали, тушили и укладывали в бочки. Однажды за одну ночь в селе Романове задушили 84 человека. Старших людей и старых душили, а детей маленьких за ножки − раз, ударил головкой об дверь – и готово, и на воз. Мы жалели своих мужчин, что они крепко намучаются за ночь, но за день отоспятся и на следующую ночь − в другое село. Были люди, которые прятались. Если мужчина прятался, принимались за женщин…
Других на Верховке убрали: жена Ковальчука Тилимона долго не признавалась, где он, и открывать не хотела, но ей пригрозили, и она вынуждена была открыть. Сказали: «Скажи, где муж, и мы тебя не тронем». Она призналась, что в стоге соломы, его вытащили, били, били, пока забили. А двое детей, Степа и Оля, хорошие были дети, 14 и 12 лет… Младшую разодрали на две части, а мать Юньку уже не надо было душить, у неё разрыв сердца случился.
В отряды брали молодых здоровых парней, чтобы душить людей. Так, из Верховки два брата Левчукив, Николай и Степан, не захотели душить, убежали домой. Мы приговорили их к казни. Когда поехали за ними, отец говорит: «Берёте сыновей – и я иду». Колина жена тоже говорит: «Берёте мужа – и я иду». Вывели их метров за 400, и Надя просит: «Отпустите Колю», а Коля говорит: «Надя, не проси, у бандеров никто не отпросился, и ты не выпросишься». Колю убили. Надю убили, отца убили, а Степана живым забрали, две недели водили в хату в одном белье − рубашка и штаны, били шомполами железными, чтобы признался, где семья, но он был твёрдый, ни в чем не признался, и последний вечер побили его, он попросился в туалет, один повёл его, а была сильная метель, туалет был из соломы, и Степан прорвал солому и убежал из наших рук. Нам все данные давали из Верховки земляки Петр Римарчук, Жабский и Пучь.
…В Новосёлках Ривненской области была одна комсомолка Мотря. Мы её забрали на Верховку к старому Жабскому и давай доставать у живой сердце. Старый Саливон в одной руке держал часы, а в другой сердце, чтобы проверить, сколько ещё будет биться сердце в руке. И когда пришли русские, то сыновья хотели поставить ему памятник, дескать, боролся за Украину.
Шла еврейка с ребенком, убежала из гетто, остановили её, забили и в лесу закопали. Один наш бандера ходил за девушками-полячками. Дали ему приказ убрать их, и он рассказал, что сбросил в ручей. Их мать прибежала, плачет, спрашивает, не видела ли я, говорю, что нет, идём искать, идём над тем ручьем, я и мать туда. Нам был дан приказ: евреев, поляков, русских пленных и тех, кто прячет их, всех душить без пощады. Задушили семью Северинов, а дочка была замужем в другом селе. Приехала в Романове, а родителей нет, она плакать начала и давай вещи откапывать. Бандеры пришли, одежду забрали, а дочку живьём в тот же ящик закрыли и закопали. И осталось дома двое её маленьких детей. А если б детки приехали с матерью, то и они были б в том ящике. Был ещё в нашем селе Кублюк. Его направили в Котов, Киверцовский район, на работу. Поработал неделю и что же – отрубили голову Кублюку, а дочку взял соседний парень. Бандеры приказали убить дочку Соню, и Василий сказал: «Идём в лес за дровами». Поехали, привёз Василий Соню мертвой, а людям сказал, что дерево убило…
Всю свою жизнь носила тяжелый камень в сердце, я ведь верила бандерам. Я могла продать любого человека, если кто-то что-то скажет на бандеров. А они, окаянные, пусть будут прокляты и Богом, и людьми на веки вечные. Сколько людей порубили невинных, а теперь они хотят, чтобы их прировнять к защитникам Украины. А с кем же они воевали? Со своими соседями, душегубы проклятые. Сколько крови на их руках, сколько ящиков с живыми закопано. Людей вывозили, но они и теперь не хотят возвращаться на ту бандеровщину. Слёзно умоляю вас, люди, простите мне мои грехи»
Три года назад в Казахстане, я разговорился с женщиной, которая в своё время жила на западе Украины. Однажды она приехала к родственникам своего мужа в город Актюбинск, ныне Актобе, Казахской ССР. Узнав о её приезде, пришли два брата, фамилии которых она помнит до сих пор, бывшие бандеровцы, отсидевшие в советских лагерях и сосланные после освобождения в эти места. Вечером, сидя за столом, они плакали, и говорили, что не могут вернуться на родину из-за боязни расправы со стороны односельчан за зверства, которые творили в банде после войны. Вспоминали, как в их село по направлению из города приехала молоденькая учительница, которую они на следующий день убили.
Страшная история оврага Бабий Яр на окраинах Киева. Во время оккупации города фашистами в нём производились массовые расстрелы. Причём принимающие участие в уничтожениях людей, в подавляющем своём большинстве, были украинские националисты. В Бабьем Яру особой жестокостью отличился и охранно-полицейский батальон, начальником штаба которого, а фактически командиром, был уроженец Черкасской области старший лейтенант Красной Армии, перешедший в начале войны на сторону немцев, Григорий Васюра. Участвуя лично в убийстве гражданских и военнопленных, он впоследствии руководил уничтожением белорусских сёл, в том числе печально известной Хатыни. В советское время мне довелось побывать на месте сожжённого села. Экскурсовод говорил, что уничтожили село фашистские захватчики, но ни словом не обмолвился о бандеровских карателях, которые на самом деле совершили это преступление. Сейчас известно, в то время экскурсоводам строго приказывалось не называть подлинных виновников Хатынской трагедии.
Обратимся к произведению Анатолия Кузнецова «Бабий Яр». В 1969 году писатель эмигрировал из Советского Союза и его трудно заподозрить в симпатии к советской власти. В своём романе-документе он приводит рассказ единственной спасшейся после расстрела в Бабьем Яру женщины – Дины Мироновны Проничевой, которая в 1946 году была свидетелем обвинения на Киевском процессе о фашистских злодеяниях на Украине. Во время массового расстрела она упала на дно оврага и притворилась убитой. Под покровом ночи ей удалось выбраться и уйти. Вспоминая, как гнали людей на казнь, Дина Мироновна рассказывала, что командовали всем украинские полицаи, которые, «судя по акценту, были не местные, а явно с запада Украины». Они грубо хватали людей, лупили, кричали: «Роздягаться! Швидко! Быстро! Шнель!» Кто мешкал, с того сдирали одежду силой, били ногами, кастетами, дубинками, опьяненные злобой, в каком-то садистском раже… Голых людей строили небольшими цепочками и вели в прорезь, наспех прокопанную в обрывистой песчаной стене. Что за ней – не было видно, но оттуда неслась стрельба, и возвращались оттуда только немцы и полицаи, за новыми цепочками. Матери особенно копошились над детьми, поэтому время от времени какой-нибудь немец или полицай, рассердясь, выхватывал у матери ребенка, подходил к песчаной стене и, размахнувшись, швырял его через гребень, как полено…».
Выбравшись из оврага, Дина Мироновна смогла добраться до жилых домов и спряталась в каком-то сарае. Однако заглянувшая туда хозяйка обнаружила беглянку и стала расспрашивать, кто она такая и почему здесь. Дина стала говорить, что якобы идёт с рытья окопов, издалека, заблудилась, решила в сарае переночевать.
– А дэ ж ты була? – спросила её женщина.
– У Билий Церкви, – ответила Дина.
– У Билий Церкви? И оцэ тут – дорога з Билои Церквы? Ну, ну…
«Вид у Дины был, конечно, аховый: вся в засохшей крови, в грязи и песке, туфли потеряла ещё в карьере, чулки изорвались. На шум вышли соседки, понемногу окружили Дину, разглядывали. Хозяйка позвала сына, мальчика лет шестнадцати:
– Ваньке, иды приводы нимця, мы ий зараз покажем дорогу.
Дина стояла и понимала, что она не может побежать – сил нет, и потом эти бабы закричат, спустят собак. Хозяйку они называли Лизаветой. Немцы, видимо, были близко, потому что Ванько почти сразу привёл офицера.
– Ось, пан, юда!
Офицер оглядел Дину, кивнул:
– Ком…
С приходом немцев, рассказывает писатель, живший в то время в Киеве, на заборах повесили объявления, обязывающие жителей указывать властям скрывающихся евреев, партизан, важных большевистских работников, не явившихся на регистрацию коммунистов, за что обещали хорошее вознаграждение. «Одна русская семья спасла соседей-евреев, отгородив ложной кирпичной стеной часть комнаты, и там в темноте, в узком простенке, почти без воздуха, евреи сидели два года. Но это редкий случай. Обычно скрывающихся находили, потому что оказалось немало желающих заработать деньги или корову. У нашего куреневского базара жила, например, некая Прасковья Деркач. Она выслеживала, где прячутся евреи, приходила:
– Ага, вы тут? Вы нэ хочетэ йты до Бабыного Яру? Давайте золото! Давайте гроши!
Они отдавали ей всё, что имели. Затем она заявляла в полицию и требовала ещё премию. Муж её Василий был биндюжником, обычно на его же площадке и везли евреев в Яр. Прасковья с мужем по дороге срывали с людей платье, часы:
– Воно вам уже нэ трэба!
Возили они и больных, и детей, и беременных. Немцы только вначале платили премию, а потом перестали, но Прасковья удовлетворялась тем, что добывала сама, затем, с разрешения немцев, обшаривала опустевшую квартиру, брала лучшие вещи, остальные Василий отвозил на немецкий склад… Любопытно, что Прасковья здравствует до сих пор, живёт на улице Менжинского и не понесла наказания, возможно потому, что выдавала не энкаведистов или коммунистов, а всего-навсего каких-то евреев. Конечно, она постарела, но – телом, а не душой, и соседи слышат, как она высказывается: «Вы думаетэ, що то конець войни? Ото, щэ нэ тэ буде. Отсюда вернутся нимци, оттуда прийдэ Китай – тоди мы жидам ще нэ такий Бабин Яр устроим!».
В связи с проводимой Россией специальной военной операцией по демилитаризации и денацификации Украины президент Зеленский обратился к израильскому парламенту с призывом о военной помощи. Сравнивая ситуацию на Украине с Холокостом, заявил, что сейчас украинцы переживают то же, что и евреи восемьдесят лет назад. Возмутительное сравнение! Глава государства, в котором лозунг исполнителей Холокоста «Слава Украине! Героям Слава!» (копия фашистского «Слава Гитлеру! Победе Слава!»), являющийся официальным приветствием в вооружённых силах и полиции, где улицам городов присваивают имена их идейных вдохновителей, обращается за помощью к многострадальному еврейскому народу, в памяти которого навсегда сохранились зверства украинских националистов.
Прямых свидетелей бандеровских злодеяний становится всё меньше… Однако есть те, кто помнят их рассказы. У моей знакомой, которая родилась и выросла во Львове, дед по отцовской линии был осуждён за участие в бандеровских бандах. Когда она выросла, он говорил, что не в обиде на советскую власть, поскольку видел, что творили эти бандиты. В пример приводил своего брата, который «был настоящий изверг, с живых людей кожу снимал». Другой дед, по линии матери, в то время занимал должность лесничего. Скрывающиеся в лесах бандеровцы нередко приходили к нему на кордон. Однажды они потребовали провести их по лесу. Когда шли по лесной дороге, навстречу попалась подвода с местными жителями. Среди них была девушка, красивая, с большой косой. Бандеровцы отвели её в сторону и убили. После чего расправились с остальными. Тела сельчан сбросили с дороги, забросали ветками и уехали. За что бандиты убили людей, он так не знает.
После победы над фашистской Германией цивилизованный мир, казалось, не должен был допустить возрождение нацизма. Однако последние события в мире показывают, что этого и не произошло. История повторяется. Государственный переворот на Украине, поддержанный США и странами так называемого демократического Запада… Героизация бандеровского движения… Унижение ветеранов Великой Отечественной войны с запретом символики победителей… Милитаризация страны… Методичное уничтожение жителей Донбасса и Луганска, не пожелавших признавать киевский режим… Гонение на священнослужителей и прихожан Украинской Православной Церкви Московского Патриархата… Вытеснение русского языка из всех сфер общественной жизни с окончательным закрытием русских школ… Принятие закона о коренных народах, направленного на дискриминацию национальных меньшинств, проживающих на Украине, и, прежде всего русского народа… Всё это побудило нашу страну к признанию Донбасской и Луганской Народных Республик и проведению специальной военной операции по демилитаризации и денацификации Украины.
Взбешённые провалом своего проекта по имени «Украина», создаваемого для разрушения русского мира, коллективный Запад под крышей Вашингтона предсказуемо обложил Россию жесточайшими экономическими санкциями и объявил информационную войну.
«Русские! – говорил последний президент Югославии Слободан Милошевич, умерший в Гаагской тюрьме после пяти лет суда, в ходе которого так и не была установлена его вина во вменяемых преступлениях. – Я сейчас обращаюсь ко всем русским, жителей Украины и Беларуси на Балканах тоже считают русскими. Посмотрите на нас и запомните – с вами сделают то же самое, когда вы разобщитесь и дадите слабину. Запад – цепная бешеная собака вцепится вам в горло. Братья, помните о судьбе Югославии! Не дайте поступить с вами так же! Зачем вам Европа, русские? Трудно найти более самодостаточный народ, чем вы. Это Европа нуждается в вас, но не вы в ней. Вас так много – целых три страны, а единства нет! У вас есть всё своё: много земли, энергия, топливо, вода, наука, промышленность, культура. Когда у нас была Югославия, и мы были едины, мы ощущали себя великой силой, способной свернуть горы. Теперь из-за нашей глупости, национализма, нежелания слушать друг друга Югославии больше нет…»
Желание наших недругов вцепиться в горло России огромно, но сломить страну никому не удастся. Военная мощь и единство её многонационального народа не позволит это сделать. Как сказал в 1812 году адмирал Ушаков, обращаясь к ополченцам, идущим на битву с наполеоновскими войсками, под командованием которого российский флот во всех морских сражениях не потерпел ни одного поражения: «Сии грозные бури обратятся к славе России». Всё так! История, действительно, повторяется.
«День литературы»