СУДЬБА – РОДНОЕ ПОНИЗОВЬЕ

(очерк Дины Немировской о жизни и творчестве Адихана Шадрина)

 АДИХАН ИЗМАЙЛОВИЧ ШАДРИН
(1 июля 1929 – 15 января 2011)

Адихан Измайлович Шадрин 23 года был ответственным секретарём Астраханской областной писательской организации

Имя одного из самых известных пред­ставителей старшего поколения прозаиков нашего города Адихана Измайловича Шадрина знакомо читателям, живущим далеко за пределами Астрахани. Автор более двадцати книг, включая переиздания в столичных издательствах «Современ­ник» и «Советская Россия», он без малого полвека умел радовать и удивлять своих читателей острыми психологическими произведени­ями.

Вся жизнь и творчество Адихана Шад­рина были связаны с Волгой и Каспием. Среди рыбаков прошло его детство. Писатель родился I июля 1929 года в селе Яндовище Инсарского района Пензен­ской области, однако едва ли кто-либо ещё так, как он, был связан многи­ми годами жизни, всеми её путями и тропами, всею своей и челове­ческой и писательской судьбой с нашим астраханским краем, которо­му посвящены его произведения. Он его отлично знал и писал о нём. В наш край судьба забросила будущего писателя, когда ему было меньше года. В 1930 был несправедливо осуждён его отец, и мать, взяв с собой пятерых детей, переехала в Астрахань, где жили её за­мужние сестры. Отца освободили досрочно, по профессии он был пека­рем и получил направление на работу в село Ново-Красное Марфинско­го (ныне Володарского) района, где среди чудесной природы Волжско­го Понизовья провёл детские годы Адихан Шадрин. С ранних лет писателю были знакомы и любимы быт и окружение простых сельс­ких людей, крестьян и рыбаков, что в дальнейшем без сомнения по­могло ему в творчестве.

В селе, где рос писатель, имелась лишь школа-восьмилетка, и для того, чтобы продолжить обучение, Шадрин переехал в Астрахань, где оканчил среднюю школу № 14. По словам самого писателя, считающего, что желание писать, заложено в человеке изначально, к первым творческим опытам его привели ностальгические чувства по сельским местам с обилием дичи и рыбы, лесам, камышам. Вид запылённого города в окружении булыжных мостовых пробудил желание рассказать о тех заповедных местах, где «невидимкой петляет приглубь», «шепчутся гремучие камышовые крепи» да «прижимает­ся к реке широкий култук». Будучи студентом физико-математического факультета Астраханского учительского института Адихан Шад­рин пишет и публикует ряд газетных очерков об односельчанах, о за­бавных похождениях сельской ребятни, охотничьих впечатлениях и красотах родного края.

В начале пятидесятых при редакции газеты «Волга» работало ли­тературное объединение, руководил которым доцент учительского ин­ститута Александр Александрович Любимов. Ежегодно приезжал в Астрахань известный прозаик Александр Иванович Черненко, первым посоветовавший Шадрину писать не стихи, с которых тот начинал, а прозу. Под редакцией А. И. Черненко выходили коллективные альма­нахи, литературно-художественные сборники «Литературная Астра­хань», где в 1953 году рядом с произведениями Б. Шаховского, К. Ерымовского, Б. Жилина, Б. Филиппова, Ф. Субботина были опубли­кованы «Охотничьи рассказы для детей» Адихана Шадрина. Это была самая первая его публикация, не считая газетных.

После окончания института молодой писатель возвращается в родную Ново-Краснинскую школу-восьмилетку, где преподаёт физику и математику. В постоянном общении со своими учениками, мечты и фантазии которых ясны и понятны по воспоминаниям о собственном детстве, у Шадрина возникает желание рассказать и другим детям о жизни рыбацкого края. Первые книги Шадрина — сборники рассказов «Первая охота»(1955). «Толя и Коля» (1958), «Загадки Никитинской гривы» (во втором издании — «За Кабаньим Бродом») (1960), «Вовка-моряк» (1964), сборники повес гей «Камышовый плен» (1966) и расска­зов «Следы на воде» (1970) адресованы детям и написаны с человечес­кой теплотой и искренностью. Вот что писал автор в предисловии к одной из книг: «Ниже Астрахани Волга разветвляется на сотни мелких рек, они-то и выносят воды великой русской реки в море-озеро Каспий. На отлогом берегу одной из этих рек, почти у самого взморья, есть ста­ринное рыбацкое село Ново-Красное. Ранней весной прилетают сюда караваны крикливых гусей и белоснежных лебедей, бесчисленные стаи уток, лысух, гагар. Они поселяются в зарослях камыша, вьют гнёзда, выводят птенцов. А на деревьях строя г свои жилища белые, серые и красные цапли, каравайки, бакланы, колпицы… Всё это мне пришлось видеть с самого раннего детства — я жил и учился в селе Ново-Красное. Оттого и кажется мне, что лучше этого села нет на всём земном шаре, а поскольку далеко не все могут побывать в наших кра­ях, то и решил я написать об этом для ребят. Пусть, думаю, почитают и узнают, как живут их сверстники в рыбацком селе, чем занимаются летом, какая тут богатая рыбалка, какие птицы и звери обитают в дельте реки Волги».

Книги для детей Адихана Шадрина не только увлекательны, но и познавательны. Из его рассказов можно узнать, почему дружны меж собою такие непохожие друг на друга птицы, как баклан и пеликан, отчего утки и гуси летом не могут летать и многое другое. С самого начала своего творчества писатель ставит перед маленьким читате­лем важные нравственные вопросы, пишет о непростом труде рыбака, требующем и отваги, и усердия. В центре повести «За Кабаньим Бро­дом» — трагедия мальчика Тимки. Действие происходит в военное труд­ное время, когда фашисты подошли к Волге. Ребята из села Морская Коса Тимка, Андрей и Панька во время рыбной ловли обнаружили троих дезертиров, среди них был и Тимкин отец, которого мальчик очень любил и которым гордился. Писатель лёгким и доступным языком говорит с детьми о чувстве долга перед Родиной, о действен­ной любви к ней, о том, что ей нельзя изменять, не потеряв человечес­кого достоинства.

Позже автор вернётся к этой серьёзной теме в одном из своих са­мых известных произведений — повести «Лизавета» (1976). И это не случайно: ведь обращение к этой теме вызвано воспоминаниями пи­сателя. На его глазах в родном и соседних сёлах — в Марфино, в Кон­ном Могое, в Тузуклее жили дезертиры, судьбы которых сложились по-разному — кто-то, не вынеся позора, свёл счёты с жизнью, кто-то искренне раскаялся. Шадрин посылал повесть в журнал «Волга», ре­дактор которого посоветовал перестроить сюжет таким образом, что­бы дезертир исправился. Разумеется, автор делать этого не стал. В повести исследованы мучительные психологические процессы, про­исходящие в сознании дезертира, предавшего Родину ради животного инстинкта самосохранения. Повесть «Лизавета» — о долге перед Родиной, о нравственном законе, не позволяющем человеку жить в разладе с собственной совестью.

К более раннему периоду издания (1968) относится роман «Запах смолы», замысел которого, по словам самого писателя, определила позиция журналиста. К тому времени Шадрин успел поработать и ра­диокорреспондентом областной редакции радиовещания, и литсотрудником молодёжной газеты «Комсомолец Каспия», пройти в газете «Волга» путь от литсотрудника до ответственного секретаря и занять должность старшего редактора Астраханского отделения Нижне-Волжского книжного издательства. До последних дней жизни Адихан Измаилович был бла­годарен тогдашнему редактору «Комсомольца Каспия» Н. Н. Лавро­вой за поддержку: «Если бы не она, я бы не стал не только газетчиком, но и писателем».

Роман «Запах смолы» — первое произведение Шадрина, адресо­ванное взрослому читателю. Запах смолы, самый устойчивый из запа­хов прикаспийского села Лебяжьего, что расположилось на берегу реч­ки Белужки, глубоко волнует потомственных рыбаков, чьи жизни навсегда связаны с морем, для кого путина — настоящий праздник, ведь дело ловецкое передаётся из поколения в поколение, от отцов и Дедов. И в деле этом удача важна не меньше, чем многолетние мастер­ство и опыт. Эти слова, пожалуй, можно отнести и к писательскому труду. Адихан Шадрин считает себя везучим литератором — он стал первым астраханским писателем, изданном в столичном «Современ­нике» и первым лауреатом литературной премии, носящей имя Васи­лия Тредиаковского. И хотя сегодня, годы спустя, сам автор оценива­ет свой первый роман несколько критически, упрекая себя в излишней очерковости и публицистичности, «Запах смолы», тем не менее, первое крупное многоплановое произведение, после которого одна Другой были написаны три повести — «Лизавета», «Белуга» и «Одиночество», неоднократно переиздававшиеся и не единожды отмечен­ные критикой всесоюзного масштаба.

Писательское сердце болит за всё живое. Шадрин всерьёз обеспо­коен, что останется на земле после нас, что мы оставим потомкам. Повесть «Белуга» публиковалась в журнале «Москва» (1976 г. №7), была замечена и поставлена в один ряд с произведениями Виктора Астафьева, Фёдора Абрамова, Юрия Рытхэу.

Ко времени выхода в Нижне-Волжском книжном издатетьстве сбор­ника «Лизавета» (1976), объединившего эти три повести под одной обложкой, Адихан Шадрин уже был членом Союза писателей, куда вступил в 1969 году по рекомендации известного башкирского прозаи­ка Анвера Бикчинтаева, с которым познакомился на одном из твор­ческих семинаров.

За роман «Запах смолы» и повесть «Белуга» Аднхан Шадрин стал лауреатом премии имени Героя Соцтруда депутата Верховного Совета СССР В. П. Евсеева.

В 1977 г. в издательстве «Современник» выходит сборник повес­тей «Поучительная история». В повести «Меченый» автор в который раз развивает мысль о бережном отношении ко всему живому.

Вся писательская и человеческая судьба прозаика тесно сплелась с судьбой родного Понизовья. Одна из его книг, вышедшая в свет в Нижне-Волжском книжном издательстве в 1986 году, так и называ­ется: «Понизовье — судьба моя».

Интересно по построению повествование в письмах «Приглашение на свадьбу», где в переписке отца и сына разговор с личных проблем по поводу предстоящего семейного торжества переходит на проблемы взаимоотношений города и села. «А вообще, батя, — пишет сын отцу, — скажу тебе, намечается обратный поворот в народе — на природу люди тянутся, в деревню. Это прежде рвались к городской житухе, в теат­ры, кино и разным другим культурным мероприятиям. Ныне будто дичать люди стали: им бы на остров безлюдный, в лес, в камыши…» Для Шадрина этот вполне привычный приём ломки психологических стереотипов, происходящей в сознании героев, решается по-новому в плане композиционного построения произведения.

Словами «Понизовье — судьба моя» писатель выразил не только сыновнюю любовь к родному краю, но и постоянную тревогу за его судьбу. В этой книге предметом разговора является всё, что волнует автора — труд и жизнь астраханцев, их исторические корни, сложные экологические проблемы в тесном переплетении с нравственными, как это происходит с главным героем повести «Ржа» егерем охотобазы Михаилом, человеком мягкого характера, жёстко и непримиримо относящемся ко всем, кто, подобно высокопоставленному браконьеру Рунову, покушается на всенародное достояние-природу. Герои Шад­рина живут реальной, а не вымышленной жизнью, что неоднократно подчеркивалось критикой.

На творческой конференции писателей Поволжья, состоявшейся в июне 1981 г, в Саратове, имя Адихана Шадрина было названо в числе писателей Волги, усилия которых направлены на постижение народ­ного характера, на воплощение в слове яркого образа нашего современника На выездном куйбышевском расширенном заседании Совета по критике и литературоведению Союза писателей СССР, где обсужда­лась современная проза Поволжья, Шадрин был отмечен в числе лучших писателей России, касающихся в своих произведениях проблем современной деревни.

Адихана Измаиловича смело можно назвать патриархом Астрахан­ской писательской организации, возглавляемой им на протяжении более четверти века. Когда он начинал работать ответственным секретарём, в астраханском отделении было 5-6 литераторов. К тому моменту, когда он передал свои полномочия ответ. секретаря, членов Союза писателей России в нашем городе было более двадцати.

Заслуги Шадрина, как писателя и руководителя творческого со­юза, были оценены по достоинству. 8 мая 1987 года Адихану Измайло­вичу было присвоено почётное звание «Заслуженный работник куль­туры РСФСР», в 1997 году он стал Почётным гражданином города Астрахани, а в 1998 году — первым лауреатом литературной премии имени В. К. Тредиаковского за роман «Суд неправедный», книгу, ко­торую писатель считает одной из главных в своей жизни.

В произведениях Адихана Шадрина тесно связаны два направле­ния: документально-историческое и современное, поскольку край По­волжья имеет славную историю и прекрасную современность. Так в романе-дилогии «Смута», состоящем из двух книг: «Турган-птица» и «Чайка-беляна», описаны первые смутные волнения начала XX века в нашем крае. Роман «Турган -птица» был задуман автором ещё в 1957 году, а появилось это произведение лишь через семнадцать лет, замы­сел требовал кропотливой работы с архивными материалами. Писателя взволновали богатая история края, тревожное время и судьбы людей, ставших героями романа, на долю которых выпала немыслимо тяжё­лая судьба. Они «стремились сделать жизнь счастливой для всех и пытались заглянуть в будущее, увидеть, что будет через двадцать-тридцать лет… Но они не знали, что эти два-три послереволюционных деся­тилетия обернутся невиданной в истории России трагедией, к которой они, конечно же, не имели никакого отношения», — пишет автор. Этим одухотворённым, чистым, почти святым людям начала двадцатого века, искренне верившим в красивую сказку о всеобщем братстве, и посвятил автор свой роман. Книга «Турган-птица» выдержала три изда­ния, дважды издавалась дилогия. Героиня «Чайки-беляны» Ольга, решившаяся ехать за Андреем в Сибирь, на каторгу, хотела быть похо­жей на белую чайку из легенды, в которую превратилась девушка, спа­сая милого.

В основе произведения «Чёрный арга­мак», написанного в декабре 1993 — феврале 1994 гг. и опубликован­ного в молодёжном журнале Татарстана «Идель», лежит легенда-сказ­ка о большой любви храброго воина Данислан-бека и прекрасной юной Девушки Айнур, с детства просватанной за старого Садур-бека. Шадрин назвал своё произведение, которое читается на одном дыхании, легендой о любви и коварстве. «Чёрный аргамак» написан на матери­але отдельных мотивов сказания «Бугор Каралат», записанного во вре­мя фольклорной экспедиции по астраханским сёлам студентами-фи­лологами под руководством Константина Ерымовского и Василия Самаренко. В легенде описано время разгрома Хазарин князем Святос­лавом, когда мусульманская часть населения ушла из Хазарин.

Легенда написана ярким, сочным языком. В ней воплотились муд­рость и мастерство писателя, отметившего семидесятилетие. Взяв за основу древнюю легенду, автор стремится осмыслить глубинные пла­сты человеческой нравственности. Эти проблемы Шадрин поднима­ет и в чисто житейской повести «Возвращенец». Закончена неболь­шая повесть «Лёшка-инопланетянин» о таинственном исчезновении Лёшки-бакенщика, ставшем событием из ряда вон выходящим для жителей тихого островною села Сетное. Замысел произведения был вызван всеобщим увлечением фантастическими похищениями лю­дей, однако Лёшку украли вовсе не инопланетяне.

Адихан Измаилович всегда был полон творческих замыслов. Вдох­новение ему дарило маленькое островное село Станья, где писатель привык работать. Шадрин преданно любил свою широкую Волгу с её рукавами и протоками, свою Астрахань с её замечательными людь­ми-тружениками, скромно делающими своё дело.

По материалам издания ©. Д.Л. Немировская, 2000. «На грани веков: Очерки». — ISBN 5-85320-321-5, Астрахань: Астраханское отделение Союза писателей России при Участии астраханского отделения Литературного Фонда России, 2000.- 208 стр., рекомендованного Астраханским отделением Союза Писателей России в качестве учебного пособия по литературному краеведению.

ОТРЫВОК ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ АДИХАНА ШАДРИНА

Белый стих его исповеди, обретя крылатость, воспарил над его любимым Понизовьем, его родной Волгой.

Уверен я: коль рай земной есть,
Он – здесь, у нас, на Нижней Волге.
Люблю я в полную Луну
Средь половодья неживого света
Просиживать часами у реки.
Иной тогда весь мир.
Неузнаваем.

Вода у ног бежит расплавленным свинцом.
В белёсых хороводах
Толпятся призраки-деревья.
Стогами вдоль реки
Округло горбятся строенья.
Подслеповато
Желтеют кляксы света в спящих избах.
И – тишина.
Покой.
Прохлада.

От тихости той – звон в ушах.
Глазам мешают слёзы,
А сердце бьётся
Часто-часто.

И не сдержать тогда в душе
Безмолвный возглас:
«За что Ты, Господи, в конце пути
Даруешь рай земной мне?
Чем угодил Тебе, что старость
За счастье почитаю?
Иль не узрел за мной греха?
Иль я прошёл по жизни свято?»

О, если б так!
Но весь в грехах я тяжких, тяжких.
Каюсь.
Кривил не раз душой,
Отравленной неверьем.
Молчал, где надо бы кричать.
Грубил, где надо бы помягче.
Гордыню не смирял,
Рубахой с бедным не делился.
И жизнь Твою, о Боже,
Со слов чужих
За сказку принимал.

Тогда за что же
Это всё даруешь щедро так?
Ответа – нет.
Безмолвно небо.

И страстно хочется тогда остаток жизни,
Край,
Совсем последние шаги
Пройти безгрешно.
В покое, тишине,
В нелёгких буднях
Ни хитрости, ни зла,
Ни зависти, ни лжи.
Адихан Шадрин

Памяти Юрия Селенского

1
Была осень, и дул ветер – упругий, холодный, сырой. И оттого было зябко, неуютно.
Природа будто осознанно противилась тому, что происходило сегодня, с утренней зари, когда на востоке едва заметно полыхнуло розовым светом. В тот же миг сдвоенный выстрел-дуплет разорвал тишину, разметал безмятежье, покой, устроенность в природе. Все это исчезло мигом: в страхе заметались стаи уток, не находя спасения, не осознавая даже, откуда этот гром и кем он наслан…
И Валентин время от времени вскидывал старенькую тулку о двух стволах, целясь в проносящихся мимо уток. Он не особенно тревожился, когда «мазал», и дикие птицы испуганно шарахались от него. Был он человек в летах, за пятьдесят, с философским настроем души, неспешный в мыслях и поступках. Оправдание промахам находилось само собой: ну, промазал, и хорошо, что мимо. Ежели каждый заряд в цель, живого на земле не останется.
Редкие выезды на охоту он считал прекраснейшим отдыхом и, конечно же, никак не сравнимым с пребыванием в санаториях и курортах. Потому уже много лет брал отпуск осенью, в сезон охоты. И если ему предоставлялась возможность до ледостава три-четыре раза побывать на природе, лучшего и не желал.
Он искренне радовался, когда оставался наедине с тем, что его окружало и что мы называем природой – лесом, озером, зарослями камыша, с порывистыми ветрами или степной тишиной. Все это он любил, и его чувство никак не противоречило тому, что он, стреляя в дичь, убивал ее, потому что считал и, видимо, вполне справедливо, что все вокруг принадлежит человеку и разумное использование всего живущего и растущего никак не вредит природе, наоборот, создает необходимое равновесие. И когда друзья-горожане, его сослуживцы, упрекали охотников, в том числе и его, в жестокости, Валентин с присущим ему спокойствием в пику им произносил фразу, которая коробила многих:
– Вот лебедя тоже пора отстреливать. Не утверждаю, что повсюду, но у нас, на севере Каспия, пора. И не возмущайтесь. Вам, дилетантам, только бы охать да ахать: «Красота, редкостная птица…» А она давно уже не редкость. Заполонила взморье тысячными стадами. И птица эта жестокая. Она без всякой причины убивает тех, кто слабее ее, разоряет гнезда… Нет, что ни говорите, а пора выдавать лицензии на отстрел…
Справедливости ради надо отметить, что сам он никогда бы не смог сгубить лебедя. В далеком детстве случился однажды грех, подстрелил из старой берданки лебедицу. Она рухнула в ильмень неподалеку от него с поломанным крылом, но удивительно быстро оправилась и поплыла прочь, красиво, даже будто бы надменно оглядывая незадачливого охотника. И затрубила серебряно и звучно, словно не было этого рокового выстрела, поломанного крыла и падения…
Что-то дрогнуло в душе Валентина, но он, обуреваемый охотничьей страстью, послал вслед птице еще один выстрел, и лебедица вдруг сникла: ее красивая шея обмякла, голова упала на воду, а цельное крыло взметнулось судорожно, задергалось мелко-мелко, и трубный предсмертный стон вырвался из груди птицы – последняя песня, в которой было все: и тоска, и боль, и жалоба, и прощанье… С тех пор всякий раз, вспоминая то давнее, Валентин ощущал щемящее неспокойствие в душе. Он не верил многочисленным и пустым легендам о лебедях, но, выросший в почтительном отношении к этим когда-то действительно редким птицам, не смог бы поднять на них руку.
2
Когда окончательно развиднелось, приметил Валентин по ту сторону небольшого озерка лебединую семейку – лебедя с лебедицей и пятью птенцами. Именно птенцами (это он рассмотрел в бинокль, который всегда носил с собой), несмотря на позднюю осень, когда лебедята обычно отличаются от белоснежных родителей не размерами, а лишь серым пером. И по тому, как тесная стайка жалась к дальнему камышовому колку и лебедь с лебедицей, оберегая детенышей, ни на миг не оставляли их без присмотра, Валентин почувствовал их беспокойство и даже страх перед ним, человеком, и громом, который он, непонятное для них существо, время от времени насылал в утреннюю тишь. И не то чтоб устыдился себя и своих поступков, нет, думалось лишь, что вот приходится вносить смятение и неустроенность в природу, точнее, в жизнь этой семейки. Но ей ничего не грозит.
И птиц он не тронет, да и не позволит этого никому. Вроде бы успокоение нашло на него после таких мыслей. Но ненадолго. Что-то более отдаленное, не зависящее от него, волновало Валентина. Это чувство, еще не осознанное, но уже овладевающее им, не оставляло его, мешало, как в прежние выезды, отдыхать душой. И прошло немало времени, покуда не настала ясность не оставлявшей его тревоги – тревоги за птенцов: как же они дальше-то? Скоро морозы скуют льдом озерцо – и гибель?
В прошлый выезд, неделю назад тому, видел Валентин на взморье огромные табуны лебедей. Каждый выводок держался особо, не смешиваясь. Такое, правда, виделось только опытному глазу, а на первый взгляд огромная стая на многокилометровой ширине жила как нечто единое. И во всем этом многоголосом шумном скопище не было столь запоздалого выводка, как вот тут, на тесноватом степном озерке.
Валентин знал, что было причиной тому. Возможно, даже разные мотивы, но в любом случае виною случившемуся явился человек: или же весной разорил он кладку, или, что еще дурнее, стрелял в лебедей. И оставшиеся от разбоя лебедь и лебедица соединились в новую семью, что случается очень редко. И, как исход разыгравшейся на озере трагедии, одиноко плавал лебединый выводок, который взрослые птицы не смогут оставить в беде, если даже после ледостава придется им погибнуть на этом пустынном озере.
Так представлялось Валентину их недалекое будущее, но даже он, опытный охотник, не мог знать, что непоправимое случится раньше и совершенно нечаянным способом.
3
По краям озера стрельчато целили в небо острые, выжаренные первым заморозком листья ежеголовки. Ближе к середке разрастались из года в год одолень-трава и нимфейник. Причем растения эти, не смешиваясь, сами по себе обживали новые пространства, образуя живописные белоснежные и лимонно-желтые колонии водорослей. Озеро имело почти округлую форму, и лишь там, где Валентин облюбовал себе скрадку, оно несколько вытягивалось, переходя в неглубокий проран. Когда-то это было русло реки, потом оно заилилось, омелело, заросло. И теперь лишь угадывалось по буйному разнотравью, камышовым колкам да по цепочке крошечных омутков, обрамленных водоростью. Никакого движения воды в дремлющем парусле не было, но в весеннее всеобщее водобуйство старица взбухала, наполняла до краев озеро. А в летнюю межень и даже осенью малые омутки, в которых водились мелкие окуньки, красноперки да щурята, словно бусы, нанизанные на нить, соединяли озеро с соседним, где тоже изредка всплескивались выстрелы. И, судя по тому, что одни были сухи и коротки, а другие раскатисто-басовиты, Валентин сразу смекнул, что там, за бугром, куда вела старица, обосновались двое охотников.
Неподалеку от того же староречья, примерно в полуверсте от скрадка Валентина, на сухом взлобке оранжево выставилась палатка, возле нее голубел основательно потрепанный «уазик». Над ними, схоронив палатку от старицы, кособоко возвышалась обезображенная летами и степными пожарами одинокая ветла, неестественно, словно в болести, заломив ветви.
Едва развиднелось, Валентин приметил краешком глаза, как из палатки вышел Юрий, его напарник, в таких же летах, чуть, может, постарше, с удилищами на плече, и сошел к старице, к одному из омутов. Юрий охоту с ружьем не признавал, но радовался, когда Валентин брал его с собой. Был он человеком деликатнейшим, ни поступком, ни словом не досаждал охотникам, всякий раз отыскивал рыбистую речушку или озерко и целыми днями пропадал там.
Валентин представил травистый бережок, многоколенчатые бамбуковые удилища, красно-белые поплавки на зеркальной воде и Юрия, совершенно забывшего о них, склонившегося над омутком в мыслях о чем-то постороннем…
И еще Валентин представил себе шофера Сашку, шумного в многословии и шустрого в действиях парня. Тот, конечно же, сейчас дрыхнет в палатке, подтянув колени к подбородку. Ему не до охоты и не до рыбалки. Удочками он займется потом, когда его разбудит вызревшее солнце и вернувшийся с утрянки охотник.
4
Когда Валентин достиг палатки, со стороны старицы поднялся на взгорок и Юрий. Он ворчал еле слышно. И, хотя слов было не разобрать, Валентин наверное знал – воркотня по поводу рыбалки. Это уже вошло в привычку. И неважно, ловится рыба или нет, крупная или мелюзга. Повод завсегда найдется: то червь шустрый и не желает на крючок насаживаться, то окуни слишком прожорливы и глубоко заглатывают наживку. А то и совсем непорядок – щурята будто ножницами отсекают самодельные блесенки, в которые было вложено столько изобретательности и труда.
Пока просыпался Саша, а Валентин для сохранности потрошил дичь, окончательно выяснилась причина недовольства Юрия.
– Шантрапа, а не окуни,– успокаиваясь, внятно говорил он.– Сорок шесть штук в одной спичечной коробке уместились…
– И еще с десяток войдет,– выпячиваясь из палатки, поддакнул Сашка.
Юрий довольно ухмыльнулся.
– А самое паршивое, старики, в том, что блесну финскую проворонил,– сказал он.– Помнишь, которая бабочкой, крыльями эдак работает…
– Работала,– уточнил Сашка.
Когда окончательно выяснились размеры трофеев и потерь и Валентин понял, что рыболов сегодня не кормилец, предложил:
– Сейчас, мужики, вскипятим чаек, а на обед сварим пару уток.
– Принимается,– шумно радовался Сашка.– А улов, Юрий Василич, пустим на сушку.
– Ладно тебе, юморист тоже отыскался. Сбегай-ка за водой, а я костерок запалю. Рабочий класс,– он кивнул на Валентина,– пусть отдохнет малость. Кормильца надо уважать.
В этот день ничего примечательного больше не произошло. Сашка после обеда полез под капот посмотреть, отчего масло подтекает,– его не вдохновил утренний улов Юрия. И сам неудачник-рыболов больше не ходил к омуту, отдыхал в палатке. А Валентин снарядился на вечерянку.
Лету доброго не было. Редкие стайки шли на недосягаемой для дробовика высоте. Поэтому пребывал охотник в бездеятельности долгое время, пока не понял, что пустынность на озере не только оттого, что не в чего стрелять, а и оттого, что исчезла лебединая стайка. И как только он вспомнил о выводке и заметил его отсутствие, затревожился, потому как знал: по берегам озерка совсем не было камышовых дворов или хотя бы невеликих проранов, где птицы могли бы схорониться от людского глаза. Выходило, что пока он отсутствовал, стайка подалась по омуткам в соседнее озеро. Видимо, там просторнее и менее опасно. К таким мыслям подошел Валентин в своих рассуждениях, после чего нашло на него успокоение.
5
Вечером, после чая, когда ярко вызвездилось небо, сидя у нежаркого костерка, Валентин рассказал о лебедином выводке, так неожиданно исчезнувшем.
– Смышленая птица,– успокоил его Юрий,– Я вот вычитал как-то, уж не помню у кого, достаточно любопытный случай. Раненый лебедь, спасаясь от преследователей, бросился к пруду, где плавали прирученные его сородичи. И смешался в стайке. До глубокой осени жил в пруду, держался одиноко и гордо. Но едва появлялись люди, терялся в стае.
– А правду говорят,– полюбопытствовал Сашка, что лебедь, если лебедицу убьют, разбивается? А потому, будто, грех стрелять их…
– Запоносило… – снисходительно усмехнулся Юрий.– Архиреи, небось, жрали лебедей, и ничего. А царские пиры разве обходились без них? Вереницами подавали на стол целиком зажаренных лебедей. Не боялись греха. А член ВЛКСМ Александр Ведищев засомневался.
– Ко-ошма-ар! – выкрикул Сашка свое любимое словечко.
Молчавший доселе Валентин заговорил рассудительно:
– Красивый и пустой вздор. В жизни все довольно-таки странно. И ворона, и лебедь одинаково зорят гнезда более слабых птиц. Но ворона приносит, кроме вреда, огромную пользу как санитар. И ее же люди преследуют, уничтожают. А лебедя за одну лишь красоту боготворят, в Красную книгу заносят.
– А почему Красной называется? – встрял Сашка.
– От стыда, старик,– отозвался Юрий, – За тебя, за меня, за Валентина вот…
– Я тут при чем,– возразил Сашка.– Ничего я плохого не сделал.
– Не расстраивайся, у тебя все впереди. Ты вот что, старик: завтра накачай свой тюфяк да подальше от берега забрось снасти.
– Вот даете… Какой же это тюфяк? Лодка надувная.
– Ладно, будь по-твоему. Но испробуй.
– А давайте-ка, мужики, я вам звезды покажу,– неожиданно предложил Валентин. Астрономия была его страстью, в ней он был сущий профессор.
– Я в прошлый раз досыта насмотрелся,– отказался Юрий и откинулся на полушубок, брошенный поверх пожухлой травы. А Валентин подал бинокль Сашке и начал объяснять, где какие созвездия. Но тог, кажется, не слушал, его поразило то, что открылось через окуляры.
– Сколько тут их! Ко-ошма-ар…
– Ты вот сюда посмотри,– напутствовал Валентин,– на Стожары. А вот тут выше – Лира. Теперь чуть выше и правее. Видишь, светится пятно размытое. Это туманность Андромеды.
Но туманность на Сашку никакого впечатления не произвела. Он продолжал удивляться обилию звезд и яркости неба…
– У меня, старики, такое ощущение,– тихо заговорил Юрий,– что после смерти человек обитает средь звезд.
– Пустое,– возразил Валентин.
– Понимаю, что пустое. Но, когда гляжу на Млечный путь, рождается вот такое… Так что ты, Валь, когда меня не будет, посматривай на звезды. А вдруг…– Он недоговорил. Со стороны соседнего озера ударил выстрел, потом другой.– Ни себе покоя, ни птице. На природу вышли отдохнуть, называется.– Юрий зло сплюнул и полез в палатку.
6
И снова была зорька – тихая, без единого ветерка. Зарозовело на востоке небо, подожгло огнем воду, камыши, водоросли. Немного спустя розовость эта сошла – приближалось утро. Такими рассветами только любоваться, потому как ничто – ни холод, ни ветер – птицу не тревожит, кормится она на недоступных для охотника приморских отмелях. И та, что за неделю обвыкла и прикормилась на малых степных озерках, откочевала после вчерашней ружейной канонады. Уже совсем наступило утро, уже и Юрий с Сашкой вышли на рыбалку, а Валентину так и не пришлось ни разу выстрелить – лишь однажды невеликая стайка чирков недосягаемо просвистела стороной. И в соседнем озерке только раз отдуплетили, видать, там тоже бездетно.
Так прошел час, а может, чуть больше. И тут услышал Валентин Сашкин вскрик, ему что-то отвечал Юрий – слов не понять, но по голосам угадывалось: что-то там приключилось. То ли большую рыбину выудили, то ли Сашка свалился с надувной лодки. Валентин поежился, представив парня, барахтающегося в холодной воде, но потом подумал, что, возможно, там ничего особенного не произошло, и усмехнулся своей фантазии.
Посидев в скрадке еще некоторое время, охотник подумал, что пустое это занятие надо кончать и лучше рядом с товарищами посидеть с удочками. И уже хотел выйти на открытое, как приметил: мимо него со стороны старицы плыл серый лебеденок. В его движениях было так много настороженности, даже страха, что Валентину в тревоге подумалось: с остальными птицами что-то стряслось. Еще не веря в это, ощупывал биноклем ближайший к нему омут и заросли, но там было пусто, и догадка его переходила в уверенность.
Меж тем птенец проплыл мимо и удалился в противоположный конец озерка, где еще вчера обитала вся стайка. И тогда Валентин покинул скрадку.
…Юрий разводил огонь под котелком. На бечевке, натянутой между палаткой и машиной, сушилась Сашина одежда.
– Купальный сезон затянулся? – усмехнулся Валентин.
– Тюфяк – он и есть тюфяк, на нем разве усидишь,– отозвался Юрий.– Но не в этом дело. Посмотри-ка, что он натворил. Ты с ружьем и без трофеев, а он «гуся» добыл. И ему неважно, что грача за ворону принял. Охотничек…
У палатки на траве лежал убитый птенец лебедя – без пера, в нежном сером пуху, с культями вместо крыльев и несуразно длинной шеей. На клюве птицы запеклась кровь.
– Охранная книга от стыда еще больше покраснеет,– зло сказал Юрий.
– Да разве я знал,– подал голос Сашка из палатки.– Ко-ошма-ар какой-то! Я думал, гуси.
А случилось вот что. Юрий расположился на берегу, а Сашка на надувной лодке почти посередке омута зацепился за камышовый колок. Клёв был неважный. Сидели рыбаки безмолвно, потому как Юрий терпеть не мог разговоров на ловле. И вдруг Сашка увидел, как из-за колка – совсем рядом, хоть рукой дотянись – выплыли две птицы. Он подумал, что это гуси, схватил весло и метнул в птиц. Лодка покачнулась, рыбачок потерял равновесие и свалился в воду.
– Ты что, зачеты, что ли, по плаванию сдаешь?– осерчал Юрий. Но гнев враз сменился удивлением: он увидел, как от лодки метнулся в заросли лебеденок, а второй, уронив голову на воду, судорожно бился около пловца.
Выслушав рассказ, Валентин заглянул в палатку. Из спального мешка торчала Сашкина голова.
– По новой, что ли, дрыхнуть собрался?
– Мокрая одежда-то. Вот подсохнет…
– Ох ты, батюшки! Она двое суток провисит эдак. Не лето.– Валентин вытянул из палатки рюкзак, достал смену белья, брюки и тужурку.– Одевайся. Охота кончилась. Домой двинем.
И, пока Юрий кипятил и заваривал чай, Валентин стянул с себя резиновый костюм, вывернул его для просушки, упаковывал ружье и охотничью амуничку. И все это время мыслями был на озере, не переставал гадать, что же могло произойти и почему на озеро вернулся лишь один птенец. Со вторым все ясно: его Сашка по глупости порешил, а где же остальные? И где взрослые лебеди? Если они на соседнем озере, то почему вернулись эти птенцы?
После чая, когда сложили все вещи, Валентин предложил:
– Завернем по пути на соседний ильмень.
Никто ничего не спросил, потому как догадывались, чем озабочен Валентин.
…Озеро открывалось медленно, по мере того, как дорога по склону вползала на взгорок. И когда они оказались на маковке бугра, Сашка притормозил.
Валентин шарил биноклем по береговым камышовым закоулинам и обнаружил удивительное сходство с тем озерком, где он охотился: те же камышовые колки, те же заросли кувшинки и нимфейника, так же старица уходила цепочкой омутков к дальнему, третьему озеру.
– Ты думаешь, только среди нас герои? – сказал Юрий, – Наш браконьер хоть без оружия. А эти при двух орудиях.
Не хотелось верить Валентину, но выходило, что Юрий прав.
– Давай-ка пройдем бережком.
Без дороги, по старым арбузным чекам и водотокам вышли к озеру и тут приметили на умирающей траве следы машинных колес. По ним свернули к берегу и вскоре обнаружили приметы оставленного людьми становища: следы палатки, пепелище костра, две пустые бутылки из-под водки, пустую консервную банку, обрывки газет, целлофановые мешочки… Но Валентину нужны были иные улики, и он бродил чуть в отдалении, заглядывая в камышовые и чаканные кулиги, под кусты краснотала, в бурьян, но ничего не находил и оставался в растерянности, не зная: то ли радоваться, что зло не сотворено, то ли огорчаться, что не открыл следов этого зла, которое, скорее всего, все же содеяно.
Весь обратный путь, в глубоком расстройстве, зримо вспоминая одинокого в страхе птенца на холодной пустынной воде, он почти не разговаривал с товарищами, размышлял о случившемся. И все чаще останавливался на мысли, что зло все-таки сотворено и никого уже нельзя ни уличить, ни наказать.

Поделиться: