ВЛАДИМИР ОСИПЕНКО

УНИКУМ С ПОЗЫВНЫМ «БЕС»

***

  Ночью, когда притарахтел ПО-2 полполка вышли проводить Беса. Даже Любка, которая ни разу не упустила возможность подколоть Шурку, в отношение «деда», пришла с узелком и сунула ему — «на дорожку». Явился и Мыртов.

  — Вы того, Пал Григорьевич, не держите зла…

  — Я давно уже не держу, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — искренне ответил Бессонов.

  — Вот и ладно. Васильев по нашей линии уже переговорил с коллегами с завода. Так что будьте покойны.

  — Спасибо. Николаю Ульяновичу — привет.

  — Да, кстати, Пал Григорьевич, — Мыртов достал из кармана конверт и протянул Бессонову. — Вам от него тоже привет.

  — Что это?

  — Не знаю, но подполковник Васильев считает, вам может быть интересно.

   Бес автоматически распечатал конверт и сердце остановилось…

На аккуратном листке он увидел каллиграфический бисерный почерк матери. Кровь ударила в лицо. Милые мамины глупости. Она волновалась, хорошо ли он кушает, не беспокоит ли язва и головные боли… Странно, но о язве он забыл ещё в зиндане, когда кормили его хуже, чем скотину. Если вообще кормили.

   Удивило, мама ни разу не обратилась к нему по имени. Только «дорогой», «любимый», «милый сын».

   И ещё. Отсутствие адресов. О себе всего пару слов. Здоровы, скучаем, беспокоимся. Это она о себе с сестрой. Зная мамин характер с её трепетное отношение к деталям, Бес понял, писано быстро, ему, но с учётом того, что письмо могло попасть в чужие руки.

  И, главное, писано с воли. Как ни странно, больше подчерка его убедил… запах. Неуловимый, родной мамин запах и её любимых духов «Може нуар». Чудо, как он мог сохраниться, ведь письмо наверняка прошло не одни руки. Бессонов с благодарностью подумал о всех тех людях, которые наверняка рисковали жизнью, но добыли и доставили ему эту дорогую весточку.

   Что ещё понял Бессонов, что для НКВД он — Оболенский. Или нет? Ну, взял письмо, думал ему, а оказалось — нет. Не похоже, что этим письмом Васильев хотел его скомпрометировать. Зачем? Он и так со всеми потрохами их. И снова Бес поймал себя на мысли, что не мы, а я и они… При желании могли расстрелять за первую вылазку… Не расстреляли, не закрыли, более того, спасли…

  Эти мысли вихрем пролетели в голове.

  — Как?! — он повернулся к Мыртову.

  — Извините, не уполномочен.

  На этом и расстались.

  — Что случилось, — Хренов оглянулся на Мыртова. — На тебе лица нет.

  — Всё в порядке, Алексей Михайлович.

  Бессонов спрятал письмо в карман и оглянулся на командира полка. Тот в это время о чём-то горячо спорил с пилотом. Работающий на холостых мотор доносил только обрывки: «приказ»… «трибунал»… «не могу»… и, наконец, «вали как на мёртвого, я приказал»…

  Взлетели. Даже Бес в кромешной темноте ориентировался с трудом. По тому, как пилот нашёл новое место дислокации и посадил самолёт, чувствовалось, что работал настоящий профессионал. Он повернулся к пассажиру и спросил:

  — Похоже, нас не ждали. Что дальше?

  — Сейчас, — Бессонов сбросил лямки парашюта и спрыгнул на землю.

  — Сейчас не получится… Пятнадцать минут, — крикнул пилот и провёл ребром ладони себе по горлу.

  Должен же кто-то отреагировать, думал Бес, вглядываясь в кромешную темень. Кажется, огонёк…

  Вдруг из темноты послышался сонный окрик:

  — Стой, кто идёт! Пароль?

  — Свои. Я — Бес.

  — Здравия желаю, товарищ командир. Положим, это не пароль, но стрелять не буду. Что надо?

  Как повезло, что на посту стоял кто-то из полковых, подумал Бессонов. Поэтому ответил без лукавства.

  — Где можно увидеть Александру Васильевну?

  — Шурку? Она спит давно… Вон видите огонёк, там их блиндаж. Вы за ней что ли?

  — За ней… за ней, — повторил Бессонов и поспешил в указанном направлении. На ходу стал придумывать, что сказать…

   Зашёл в блиндаж. На столе коптит лампадка из гильзы. Четверо нар… На них не очень одетых и по причине жары не очень укрытых четыре женщины. Он старался не смотреть и не узнал, а почувствовал, где она. Подошёл, взял осторожно за руку. Вздрогнула и открыла глаза.

  — Тыыыы!?

  — Я, Саша, я…

  Она обвила руками за шею и усыпала его лицо горячими поцелуями.

  — Как? От куда? — зашептала она.

  — Я на минутку. Пролётом…

   Женщины проснулись, прикрылись простынями и с нескрываемым любопытством уставились на Шурку и её гостя.

  — Выйдем, — смущённо предложил Бессонов.

  — Я сейчас, — ответила девушка, хватая юбку и гимнастёрку.

  — Да мы и не слушаем… Больно надо, — вслед выходящему Бесу разочарованно проворковали соседки.

  — Меня прикомандировали на завод. Лётчиком-испытателем. Полетели со мной…

  Лицо Шурки застыло, улыбка погасла.

  — Не гони лошадей, Пал Григорьевич, — вдруг очень официально ответила она. — Как ты себе это представляешь, если в темноте не видишь, у меня на лацканах петлицы, и, главное, в каком качестве?

  — Жены, — неожиданно для себя самого выпалил Бессонов.

  — ПэПэЖе? — уже холодно поинтересовалась она.

  — Что это?

  — Походно-полевая жена, — разъяснила для непонятливых Александра.

  — Зачем вы… ты так? Я имею честь предложить вам… тебе руку и сердце.

  Он замолчал. Молчала и она. Он всматривался в её лицо и пытался угадать мысли.

  — Ты даже не сказал, любишь ли…

  — Зачем слова? Для меня воздух пропал, солнце погасло, когда вы… ты уехала. Люблю больше жизни и прошу быть моей женой.

  — Умеешь ты, Паша, выбирать время… Знай, люб ты мне. Пойду за тобой, куда скажешь, но только после победы. Не сердись, не могу я строить своё персональное счастье, когда столько горя вокруг. Слышу, мотор тарахтит, ждут тебя, пойдём, любимый, провожу.

  У самолёта она ещё раз поцеловала Беса в губы и, как заклятье, проговорила:

  — Только попробуй мне погибнуть!

  — Оно стоило того? — прокричал лётчик, когда Бес мостился на своё место.

  — Стоило, брат, стоило… И, знай, я — твой должник.

  Утро Бес встречал на заводском аэродроме, где с небольшими перерывами провёл три месяца.

  ***

  Первое, что поразило в Саратове — это масштабы завода. Огромные, просто циклопические цеха. Несмотря на следы недавних бомбардировок и раннее утро, жизнь кипела. Сновали люди, дымили трубы, где-то ухал молот, визжали металлорежущие станки, летели искры сварки и, о чудо, из огромных ворот группа рабочих выкатывала блестящий, свежевыкрашенный ЯК. Засмотревшись на самолёт, Бессонов обратил внимание на рабочих. Почему такие мелкие? Господи, это же дети. Точнее подростки. И даже из кабины торчала голова пацана лет шестнадцати. Звонким, но уже ломающимся голосом он командовал маленьким отрядом тяни-толкаев. И это была не игра, а работа.

   Что ещё поразило Беса, так это обилие платков среди рабочих. Такое впечатление, что он попал на ткацкое предприятие. Независимо от пола и возраста у всех на плече противогазная сумка.

  — Извини, товарищ Бессонов, но мне надо доложить о выполнении задания…

  Только сейчас Бес вспомнил о пилоте, который тактично мялся у хвоста самолёта и ждал, пока тот обратит на него внимание. Наконец, рассмотрел. Русоволосый, коренастый крепыш лет тридцати, был одет в коричневую лётную куртку, синие бриджи и блестящие хромовые сапоги, голенища которых по особому шику смяты в гармошку.

  — Простите. Меня зовут Павел Григорьевич, а вас, — Бес протянул руку.

  — Я Фёдор. Позывной — Птаха, — рукопожатие у этого Птаха, как в тисках побывал.

   — Хороший позывной. Я — Бес.

  — Логично. А меня мужики пожалели.

  — Почему?

  — Потому, что фамилия — Курочкин.

  Бес невольно представил производные от такой фамилии и не смог сдержать улыбку.

  — Спасибо, тебе Фёдор, прости, отчество не запомнил…

  — А я и не говорил. Просто Фёдор. Слушай Бес, мы с тобой никуда не залетали, а то мне шкуру снимут и на барабан натянут. Лады?

  — Могила…

  — Тихо, кажется, наш командир идёт…

   В такой же как у Птаха куртке, только в брюках навыпуск и ботинках к ним подошёл молодой подтянутый парень на вид не больше двадцати семи. Из-под фуражки вился есенинский кудрявый чуб. Представился.

  — Подполковник Вишневский Александр Александрович.

  — Рядовой Бессонов Павел Григорьевич.

  — Наслышан, рад видеть нашем дурдоме…

  — Простите…

  — Скоро поймёте. Соломонычу — это директор завода — сдохни, а дай план, а Струбцине — вроде знакомы — план побоку, не дай боже рекламации… Приёмке, чтоб в комплекте и прикручено… А как оно полетит в ответе — мы. Вот испытатели и крайние, то забраковали, тем недовольны, это не пустили на сборку.

  — Так общее же дело.

  — Дело-то общее, а ответственность персональная! Так, теперь о важном: завод прифронтовой, рабочие на казарменном положении, мы тоже. Где разместиться покажет Фёдор. Конечно, выход в город не закрыт, но нежелателен. Питание в столовой, вещевой и денежный аттестат в отделе кадров. Даю два часа. Потом в гнезде познакомлю с остальными.

  — Каком «гнезде»?

  — Фёдор покажет. Это бабы наш штаб так прозвали, типа «соколы в гнезде»…

  ***

  Остальных оказалось трое. Два лётчика — капитана и инженер по испытаниям. Приняли радушно и очень уважительно. Кто напел про него Бес не знал, но судя по вопросам они были в курсе и «утюжка», и первых вылетов и даже «школы чертей» с его выпускными экзаменами. Во время рукопожатия при знакомстве каждый счёл своим долгом:

  — Добро пожаловать…

  — Рад знакомству…

  — Горжусь, что довелось…

  Ворвался возбуждённый Вишневский:

  — Хлопцы, у меня радостная весть, — Сан Саныч сделал многозначительную паузу. — Завод награждён орденом Ленина!!! Левин в двенадцать часов собирает митинг и приказал нам пройти на бреющем.

  — Ура!!! — запели дуэтом капитаны.

  — Пал Григорьевич, а вы могли бы небольшой показ сделать — бочку, пару виражей…

  — С удовольствием. Только хотел бы предварительно опробовать самолёт в воздухе.

  — Да без проблем. Пошли. Заодно и с механиками познакомитесь.

  Ангар с самолётами располагался в метрах двухстах. В нём четыре новеньких Яка, судя по следу от выхлопных газов, уже облётанных. Подошли механики, одного из которых можно было назвать дедом, а троих других внучатами. Ребятам было лет по пятнадцать-семнадцать.

   Бесу достался Сашка Косых, конопатый брюнет с впалыми щеками и голубыми глазами, которыми он, не стесняясь снизу вверх рассматривал своего лётчика. Взгляд равнодушно скользнул по стоптанным сапогам, выцветшей гимнастёрке и лишь на мгновение задержался на «Отваге…» Ничего не сказал, но по глазам было видно — не впечатлён. У других — лётчики как лётчики, офицеры, в шикарной форме и наград втрое против этого… Бес всё прочёл, и решил сразу расставить все точки:

  — Извини Александр, если не оправдал надежд… Пойдём знакомиться с Яшкой.

   Через десять минут мнение Косых дало первую трещину. Его лётчик не выполнил ритуальное похлопывание по фюзеляжу и крылу. Он сделал полный круг вокруг самолёта и проверил всё, что можно проверить без разборки. Все лючки, защёлки, шины, зазоры, винт. Попросил стремянку и заглянул в двигатель, потрогал все детали и узлы именно в той последовательности как их учил Афанасий Петрович, их начальник и по совместительству наставник. В кабине самостоятельно подогнал сидение, потрогал рычаг управления, ручку подачи газа, аккуратно потрогал педали.

  — Сколько топлива?

  — Полбака, — с готовностью доложил Сашка.

  — Почему боезапаса нет?

  — Не положено…

  — Нужен приказ, Пал Григорьевич, — подал голос наблюдавший за происходящим Вишневский.

  — Сан Саныч, я — человек новый, ваших правил не знаю, но без БК не полечу. Не вы ли мне про прифронтовой завод рассказывали? Не думаю, что для вас проблема организовать нужный приказ.

   Пацаны переглянулись, так с их начальником ещё никто не разговаривал. Сашка набрался смелости и спросил подполковника:

  — Нам на склад, за боеприпасами?

  — Дуйте… А я пока сделаю приказ.

  ***

   Первого взлёта Беса никто не видел. Он отошёл от города километров на пятьдесят на запад, там опробовал самолёт во всех режимах, прокрутил элементы высшего пилотажа. Это, конечно, не цирковой биплан, на котором он срывал аплодисменты на воздушных шоу во многих странах, но самолёт весьма послушный и маневренный. Во время репетиции Бессонов не терял из вида горизонта и не опасался, а жаждал увидеть в воздухе вражеский самолёт. А лучше несколько. Не срослось.

  Сел. Позвал Сашку и стал поправлять некоторые регулировки. Подошёл Вишневский.

  — Мы на взлёт. Наш проход строго в 12.16. Ты начинаешь работать через тридцать секунд. Покажи им, Бес…

   И Бес показал. Что он творил в воздухе наблюдали многочисленные гости, двенадцать тысяч рабочих, и втрое больше жителей Саратова. Даже конструктора и инженеры были поражены, неужели это их Яшка!? Восторг, гордость и счастье было на лицах у всех зрителей. С той минуты завод поделился на тех, кто видел и на тех, кто, будучи на смене, не смог. Самым строгим, а потом и восторженным зрителем был, конечно, Сашка. Он тыкал рукой с зажатой папиросиной в небо и повторял:

  — Это — мой! Что творит чертяка!!!

   Бес сел. Зарулил в ангар. Улыбающийся на все тридцать четыре зуба Сашка помог снять парашют. К самолёту быстрым шагом подошёл Вишневский:

  — Нас срочно директор вызывает.

  — Что-то не так, — спросил Бессонов.

  — Скорее наоборот. Всё здорово, ты — молодчага.

   Бессонов замялся.

  — А это обязательно. У меня вид не комильфо…

  — Слушай, у нас директор — Соломоныч — два раза не повторяет. Пошли…

   В небольшом конференцзале заводоуправления было не протолкнуться. Свои и многочисленные высокие гости только что выпили «за высокую оценку, которую дал заводу товарищ Сталин». К замешкавшимся у двери Вишневскому и Бессонову в форме генерал-майора подошёл директор завода Левин.

  — Товарищи, позвольте представить: руководитель группы испытателей подполковник Вишневский и…, он перевёл взгляд на Беса…

  -… рядовой Бессонов Павел Григорьевич, с сегодняшнего дня наш лётчик-испытатель, — помог Вишневский своему руководителю.

  Тот приобнял за плечи Беса и объявил:

  — Дорогие товарищи, позвольте от всего огромного коллектива завода выразить слова благодарности Павлу Григорьевичу за то чудо, которое мы наблюдали. Десятки тысяч рабочих каждый день совершают трудовой подвиг, выполняя одну и ту же тяжёлую и, иногда рутинную работу, не видя зачастую конечного результата своего труда. Вы многим сегодня открыли глаза, что может творить сделанных их руками самолёт, заставили гордиться, смеяться и плакать. Спасибо большое, — с этими словами он притянул и крепко обнял смутившегося Беса.

  Тот, увидев в зале многочисленных генералов и полковников в чистой и выглаженной форме, одёрнул ХБ и сказал:

  — Извините за вид… Разрешите идти…

  — Нет уж дорогой, ваше место здесь. Проходите, не стесняйтесь, — тут же директор повернулся к Вишневскому. — Напомните, Сан Саныч, с каких пор у нас испытателями служат рядовые?

  — Простите, Израэль Соломонович, но он только в четыре часа сел на наш аэродром…

  — Через два часа представление на лейтенанта у меня на столе…

   Этой небольшой паузы хватило, чтобы заводские и гости окружили Бессонова. Кто-то налил и подал рюмку, несколько полковников в лётной форме представились и трясли руку и только незнакомый генерал-лейтенант, на груди которого красовались Звезда Героя соц труда, два ордена Ленина и Красная звезда, не представившись, спросил:

  — Для вас, я вижу, инструкции в ограничениях пилотирования ЯК-1 не известны — предельные крены, угроза сваливания в неуправляемый штопор — пустяки? Я два раза подумал, что уже не вытянет, ан нет!

  — Извините, товарищ генерал-лейтенант, вы правы. Инструкции не изучал, а самолёт проверил в самых экстремальных ситуациях. Это у меня на уровне инстинктов, чувствую, что может. Вы не представляете, какой в нём потенциал…

  — Это вы о потенциале генеральному конструктору говорите, Павел Григорьевич, — вынырнул из-за спины директор.

  Генерал-лейтенант Яковлев, продолжил вопросы:

  — Воевали?

  — Сегодня с фронта…

   Словно из воздуха откуда-то материализовался Струбцина. При параде, немного подшофе:

  — Товарищ Бессонов в одном бою сбил три немецких аса из личной эскадрильи Геринга.

   У Александра Сергеевича загорелись глаза.

  — Слышал… Так это были вы? Горд… Честное слово горд! И от души благодарю. Никогда бы не подумал, особенно судя по наградам.

  — Он все сбитые на других записывает, — мне в полку рассказывали, — не унимался военпред.

  Яковлев взял Бессонова под локоть и отгородил от Струбцины:

  — А чего, по вашему мнению не хватает самолёту?

  — Три по двести минус двести, — с готовностью ответил Бес.

  Теперь уже не генеральный конструктор и директор, а группа из человек из десяти приблизилась и внимательно прислушивалась к разговору.

  — Я сейчас, — Струбцина ринулся к буфету.

  — Расшифруйте, — попросил Яковлев.

  — Мощность двигателя, скорость, боевой радиус -плюс, вес — минус.

  — Да мы каждые пять-десять километров, лошадиных сил и килограммов выгрызаем с кровью, а вы сразу по двести! Хотя… Товарищи, учитесь, как в пять слов ставить задачу конструкторскому бюро.

  Окружающие засмеялись. Яковлев ещё раз смерил Беса пристальным взглядом.

  — А может у вас и конкретные предложения есть?

  — Есть. Прямо сейчас изменить форму воздухозаборников, мы в полку сделали. Пропал перегрев. Подполковник Струбцина видел.

  — Я тут! — он влез в круг с подносом, на котором стояли три стакана всклень наполненных водкой.

  — Извините, товарищ подполковник, я другое имел ввиду, — Бес продолжил, — Для работы на форсаже поставить компрессор.

  -… и сразу прыгнет расход.

  — Сделайте подвесные баки, лёгкие и дешёвые, чтобы не жалко было сбросить при случае.

  — Так…

  — Уберите кислородное оборудование, мы на таких высотах редкие гости, а заскочил, можно и потерпеть.

  — Что ещё?

  — Я бы убрал и пулемёты. Немцы активно бронируют свои самолёты — ШКАСы бессильны, а боезапас пушки удвоил бы, но добавил бы радиостанции на каждый самолёт, а не на один из трёх, как сейчас.

  — Вы специально готовились к нашей встрече?

  — Даже мысли не имел, что удостоюсь такой чести.

  — Ваше образование?

  — Первая мировая и школа Нестерова. — Бессонов сделал паузу и, соскальзывая со щекотливой темы, обратился к директору, — Прошу прощения, а нет ли среди присутствующих господина Мирошниченко?

  — Как нет? Николай Трофимыч, подойди, дорогой. Ты у нас, оказывается, «господин».

   Подошёл немного смутившийся сутулый мужик, лет пятидесяти с блестящей лысиной и выражением учителя начальных классов на лице. Строго посмотрел на Бессонова.

  — Вам привет от Хренова Алексея Михайловича.

   Как же засветилось его лицо и глаза!

  — Жив, курилка! Очень рад и огромное спасибо. Это за привет, а за то, что вы сегодня показали, у меня слов нет.

  — А у меня есть, — расправив грудь, громко сказал генеральный конструктор и по совместительству зам наркома авиационной промышленности, — Лётчики без нас — пехота! Наши задумки без рабочих и инженеров — лишь картинки на ватмане. Наши изделия без лётчиков — груда металла! Только вместе мы — грозная сила! И мы победим! За победу, товарищи!!!

Стоит ли говорить, что Бес на заводе стал знаменит. Ни аплодисментов, ни чепчиков никто в воздух не подкидывал, но уважением и вниманием он был окружён постоянно. Первые, конечно, пацаны! Они бросали любую работу, бежали на встречу и протягивали для рукопожатия свои маленькие, но мозолистые ладошки. Это дорогого стоило. Рабочие, мастера, к которым Бес часто подходил с вопросами с готовностью, объясняли, показывали, делали. Конструктора и инженеры всегда были рады видеть у себя и не упускали случая обсудить с пилотом свои идеи. Что говорить о его замечаниях после испытательных вылетов?!

  Особо относились к Бессонову женщины. Непостижимым образом они узнали, что у него на фронте жена и всё ждали, когда он её привезёт. Его учтивость и безукоризненные манеры, принимались дамами с восторгом и ностальгической тоской. Они выворачивали головы и тяжело вздыхали, когда он в новенькой лейтенантской форме появлялся рядом. Так форму на заводе никто не носил. Рядом с Бесом даже щёголь Фёдор выглядел, как мешок с картошкой. Однако одевал он её не часто. Лётный комбез, чёрная роба и, наконец, ХэБэ — в этом Бес летал, рыскал по цехам и даже ходил на совещания.

  Жизнь завода захватила Бессонова без остатка, лишь когда пришла новость о варварской бомбардировке Сталинграда и гибели десятков тысяч мирных жителей он бросился в новой форме к директору.

  — Нельзя совсем, отпустите хотя бы в командировку. Вон парни летают, когда отгоняем новые партии самолётов, а я, что, дефективный?

  — Хорошо, пару дней погоду не сделают. Только без глупостей. Никаких боевых.

  — Это фронт. Как получится. Пару недель…

  — Одну!

  На этом и договорились. Софья Борисовна, незаменимая секретарша директора клятвенно обещала сообщить, когда будет партия в его 387 полк.

   Наконец, день пришёл. Подготовили партию самолётов, прибыли лётчики. Бессонов поразился, с каким искусством была выполнена маскировка аэродрома непосредственно на берегу Волги. Густая растительность и маскировочные сети скрыли самолёты в капонирах, склады, позиции зенитчиков и хозяйственные постройки. Когда сели в родном полку, расталкивая остальных к самолёту прибежала Шурка, обняла Беса и у всех на глазах осыпала поцелуями.

  — Разбирайте, хлопцы, коней, — смущённо проговорил Бес, гладя её по голове.

  Покрякивая, подошёл Хренов:

  — Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?

   Бессонов бесцеремонно подтянул его к себе и обнял. Тот зашептал на ухо:

  — Я с напарником в капонире заночую. Землянка в твоём распоряжении.

  Подошёл Фёдор, явно удивлённый такой встречей и с ноткой зависти заявил:

  — Нормально тут у вас в полку встречают… Я, между прочим, тоже ни разу не женатый…

  Кроме Фёдора только молодые лётчики, пришедшие в полк неделю назад, не понимали, что происходит. Остальные приняли всё, как должное и даже само собой разумеющееся. Шурка, словно оставляя посторожить, передала Бессонова Хренову:

  — Вы тут посидите, поговорите, я сейчас, — и моментально исчезла.

  — Ты не представляешь, как она тебя ждала. Каждый день прибегала : «Когда?» Можно подумать, я самый информированный…

  — Я тоже дни считал… Ты мне скажи, как полк, пацаны?

   На лицо Хренова набежала тень:

  — …Лукин, Нестеренко, Мухамедов… Это из стариков. Молодых ты не знаешь… На последнем налёте двух моих механиков накрыло… Жалко — не то слово. Каждый раз как щипцами из сердца по куску выдирают. Надолго к нам?

  — Через неделю приказано быть!

  — За неделю мы тут много чего сможем наворотить! Кажется, командир сел… К нам заруливает. Пошли встретим.

  Когда самолёт замер и винт стал, Хренов запрыгнул на крыло, открыл фонарь и помог расстегнуть лямки парашюта. Спрыгнул командир, огляделся, увидел Бессонова:

  — Иди сюда, дорогой Бес, не представляешь, как рад тебя видеть…

  — Взаимно, товарищ, командир.

  Обнялись.

  — Поздравляю, Пал Григорьевич, и со званием, и орденом.

  — Моей заслуги здесь немного. Там директор — настоящая глыба мужик — и шкуру спустит, если что не так, но и поблагодарить никогда не забудет.

  — Говорил с ним вчера… Он меня поразил, если честно.

  — Чем?

  — Мог попугать, через начальство надавить, а он «Знаю, не удержите, поэтому прошу — берегите!» Это он про тебя. Ценит…

  — Раз так я в полном вашем распоряжении.

  — К себе не зову, тебя есть кому приютить и накормить, а завтра жду на постановку задачи.

  Командир оглянулся на самолёт, вокруг которого крутились трое механиков, заправляющих самолёт и загружающих боеприпасы. Бросалась в глаза с одной стороны молодость, с другой слаженность, с которой они работали. Хренов поймал взгляд друга и сказал:

  — Что, нравится? Это Смыслов по твоей методе чертей гоняет…

  — Так это лётчики?

  — А ты думал, кто? Смыслов — толковый… Лично четыре мессера завалил… Не знаю, получится ли научить в воздухе, но на земле он даже тебя превзошёл. Ты только обещал, а он заставил самого борзого картошку чистить. Кстати, «из твоего выпуска» ни один не сбит… Тьфу-тьфу!

  Когда Бессонов с Хреновым заглянули в землянку их ждал празднично накрытый стол и удивительно красивая Александра. На ней было мирное невесомое платье, туфельки и вся она светилась счастьем. Старшина словно нарвался на невидимую стену:

  — Забыл! Я сейчас, — и исчез.

   Ни через минуту, ни через час он не появился…

  ***

   Битва за Сталинград достигла апогея. Передовые части фашистов вышли на Волгу. В самом городе завладели набережной. Гебельс предупредил о важном правительственном сообщении, намекая на скорое объявлении о взятии города Сталина, достижении стратегической цели и великой победе немецкого гения. Фашистами в битву с марша бросались резервы, штрафные роты и даже тыловые подразделения. Всё было поставлено на карту…

   Полк прикрывал бомбардировщиков и штурмовиков, которые ещё на подходе сильно прореживали резервы гитлеровцев. Ильюшины и Петляковы выкладывались по полной, искренне благодарили истребителей и уходили на загрузку. Они — молодцы, а Бес не находил удовлетворения. Как раненный зверь метался по аэродрому до очередного вылета.

  Наконец выпала задача прикрыть переправу через Волгу десантников Родимцева. Бесу доверили чертей. Его четвёрке удалось перехватить двенадцать Юнкерсов на подходе к переправе. Всё, что накопилось в нём за последние несколько месяцем, Бес выплеснул в эти четырнадцать минут боя. Сквозь сплошную стену огня он прорывался к бомбардировщикам и карал… карал… Три задымили и рухнули на землю. Строй рассыпался… Начали сбрасывать бомбы, куда попало и разворачиваться назад. Но ушли не все. Его черти догнали и завалили ещё двоих.

  — Бес, Фокеры слева!

  — Мыло, гоните лаптёжников, а мы потанцуем с прикрытием!

  Однако, те неожиданно развернулись и ушли вслед за бомбардировщиками.

  Только сейчас Бес увидел, что перегрел двигатель, топливо почти на ноле и почувствовал жжение в правом бедре. Не успел сообразить, как ведомый предупредил:

  — Бес, за тобой шлейф. Похоже бак сифонит…

  — Понял. Черти, домой!!!

  Винт остановился, когда он ещё не коснулся взлётной полосы. Прибежали няньки, вручную отбуксировали до капонира. Пока толкали Хренов уже был на крыле и расстёгивал парашют.

  — Что это у тебя? — он показал на пятно крови.

  — Тихо… Царапина…

   С трудом вылез из кабины, зажимая бедро сзади пилоткой, но уединиться не успел. Александра уже стояла рядом.

  — Я слышала… Я тебя сейчас убью…, — заглянула за спину. — Зацепило?

  — Слегка… Извини…

  — Иди в землянку, я сейчас.

  Появилась не одна, а с подругой из сан роты.

  — Чего стоишь, снимай штаны!

  — Я бы предпочёл, сударыня, эту команду услышать наедине…

  — На живот!!! Галя, сделай, как ты умеешь, чтобы у этого умника отпала охота острить.

  И Галя сделала. Она залезла своими кривыми щипцами в рану, зацепила не с первого раза осколок и вытащила его на свет божий, потом, смыла кровь и, не жалея, плеснула на рану йоду… Если бы не подушка вой Беса было бы слышно далеко за пределами аэродрома. Пока Александра перевязывала, подруга набирала в шприц подозрительную жижу.

  — Может не надо, — в голосе Беса юмор не просматривался даже в микроскоп.

  — Шура, наш бесстрашный ас боится уколов…

  — Впори ему, — кровожадно попросила любимая женщина.

  Не успел Бессонов одеть штаны в землянку ввалился командир полка.

  — Девочки, вы всё? — он покосился на инквизиторш.

   Те с явной неохотой вышли вон, бросив через плечо:

  — Можно было бы и спасибо сказать…

   Командир сразу взял быка за рога:

  — Пал Григорьевич, ты совсем страх потерял!? Двадцать пробоин! Чудо, что вообще дотянул…

  — Товарищ майор, задачу выполнили…

  — Бес, извини меня, но так нельзя. Смыслов рассказал, как ты лез на рожон. Ты же — недотрога! Механики говорили — «заговорённый», а тут двадцать дыр!

  — Теряю квалификацию в тылу…

  — Совесть ты теряешь… Я командующему слово дал, что прикрою.

  — Извини, командир. Накипело…

  — Так. Никаких полётов. Завтра на завод.

  — Товарищ командир…

  — Я сказал!

  Ночью Фёдор уносил Беса на завод, а десантники Родимцева штурмом взяли Мамаев курган…

  ***

  Если ранение в Саратове кое-как удалось скрыть, ну, споткнулся, мало ли чего человек хромает, то боевые вылеты замолчать не получилось. Ладно бы «слетал»… «сбил»… Всеобщим достоянием стало всё — невероятная безрассудность, изрешечённый самолёт, посадка без топлива. Фёдор клялся, что ни словом не обмолвился, но ещё после того, как всему заводу стало известно про «жену», Бессонов не сомневался, откуда ветер дует. Сашка смотрел восхищёнными глазами и был — сама предупредительность. Вишневский без обиняков пожал руку и сказал, что завидует. Бес боялся разговора с директором. На вызов пошёл, как на Голгофу.

  — Как слетали, Пал Григорьевич? — начал издалека Соломоныч.

  — Без происшествий, товарищ генерал-майор, — осторожно ответил Бессонов.

  — Наслышан… Вначале, думал, выгоню к чёртовой матери… Потом почитал последние донесения со Сталинграда и понял, что неправ. Вы единственный представитель завода в этот критический момент внесли свою лепту. За себя и всех нас. Может быть, это была та самая капля, которая перевесила чашу весов. Спасибо. Идите, работайте.

  — Досталось? — участливо спросила секретарша, когда он вышел из кабинета.

  — Пронесло. Спасибо за беспокойство, дорогая Софья Борисовна, — ответил Бес и захромал прочь.

  И вновь каждодневная рутина — вылеты, разборы, устранения замечаний, предложения… Даже присвоение старшего лейтенанта прошло без помпы, а для многих и не заметно — на робе Бес ни петлиц, ни наград не носил.

   Во время одного из таких рутинных вылетов и произошёл налёт на завод. Юнкерсы шли плотным строем, чуть выше Фокеры, ещё выше Мессеры. О приближении вражеской армады доложили заблаговременно, хотя вначале посчитали, что те идут на Сталинград. Там их и ждали фронтовые истребители прикрытия. Неожиданно фрицы повернули на север.

  — Воздушная тревога! Бес, срочно домой, — потребовал руководитель полётов.

  — Не понял, — ответил испытатель и ринулся навстречу неизвестности.

  — Я — Вишня, прошу разрешения на взлёт!

  — Куда? В укрытие!

  — Понял. Взлетаю, — ответил Вишневский, оторвался от бетонки и устремился вслед за Бесом.

  Когда догнал, Бессонов как само собой разумеющееся приказал:

  — Становись за мной и держись до последнего.

  Первая атака пошла в лоб на «Юнкерсы». Бес разнёс кабину ведущего и нырнул вниз. Прикрытие не ожидало такой дерзости и на некоторое время потеряло русские истребители. Бес заложил невероятный вираж, и вот они уже из нижней полусферы опять атакуют бомбардировщиков:

  — Вишня, мой левый, твой правый…

  — Понял, Бес, атакую!!!

  — ПКБСНБ!!! Молодец, Саня! Не лезь вверх, там ждут! За мной!

  — Понял, Бес, понял… У меня на хвосте «фокер»!

  — Влево! Резко! Тяниииии! Хорошо… Отвалил… Ещё раз снизу… Твой правый! Красава, Саня! ПКБСНБ!!!

  — Отворачивают лаптёжники… Уходят, Бес!

   — Вижу… Спокойно… Сейчас желтоносые сверху свалятся… За мной!

   Чиркая буквально по крышам и лавируя между трубами, Бес нырнул в русло Волги. Вишня висел, как приклеенный. Пара «Мессеров» шла следом, но атака сверху уже не грозила, а на виражах внизу Яку равных не было. Несколько очередей прошли в стороне. Поняв тщетность усилий или израсходовав топливо, фрицы отвалили и резко набрав высоту, пошли на запад. Набрали высоту и испытатели. Сделали круг над заводом. Следов бомбёжки не видно. Сели. Громкоговорители повторяли: «Отбой воздушной тревоги!!!»

   На стоянке пацаны-технари с изумлением наблюдали, как их грозный начальник подполковник Вишневский что-то докладывал Бессонову. Только приблизившись разобрали кое-что из разговора:

  — …не. Это вам, Сан Саныч, спасибо. Прикрытая спина в таком бою дорого стоит.

  — А почему ушли от «мессеров»?

  — Я вижу — аппетит приходит во время еды. Мы с вами, что делали?

  — Били фашистов, — с готовностью ответил Вишневский.

  — Нет, дорогой, Сан Саныч. Мы прикрывали завод. И прикрыли… Истребители интересны, когда они угрожают нашим штурмовикам и бомбёрам… Пусть пока подождут…

  — Мне бы вашу расчётливость в бою…

  — Какие ваши годы, товарищ командир… Вас, поди, начальство обыскалось, идите, докладывайте.

   Так абсолютно естественно Бессонов вернул своему начальнику его право командовать, а заодно и отчитываться за лёгкое непослушание.

   Вишневский ушёл, но появился надутый Сашка Косых. Пыхтел, в глаза не смотрел, отвечал почти грубо.

  — Что случилось, Александр?

  — Ничего!

  — Не ври.

  — Мы с пацанами видели, как вы убегали от «мессеров»…

  — Что ты будешь делать! Не успел одному объяснить, теперь главный обвинитель выискался…

  — Я думал… А вы…

  — Пойми, Александр, не всё золото, что блестит…

  — … и не каждый, кто смотрит в книгу, видит фигу, — выглянул из-за спина старшой механик, который, оказалось, слышал весь разговор. — Там Фёдор с КДП подошёл, беги, послушай. Потом будешь свои замечания людЯм высказывать.

   Косых не прибежал, а прилетел минуты через три, в глазах блеск, все зубы наружу:

  — Я ж не видел, как вы «юнкерсов» валили! Тогда — другое дело! Тогда — конечно…

  — Гора с плеч, — вздохнул Бессонов. — Грузи БэКа, Зоркий Сокол, а то, неровен час, опять пожалуют…

  — Товарищ старший лейтенант, вы там в эфир три раза про какое-то ПэКаэСэНБэ говорили…, — спросил механик, с трудом вытаскивая из ящика снаряженные ленты, — Что это такое?

  — Сашка, только тебе и по большому секрету…

  Бес прошептал на ухо своему механику несколько слов. Тот зарделся, удивлённо глянул на своего пилота и воскликнул:

  — Вот это — да! Вот это по-нашему!!!

  ***

   Случай, когда завод своими силами отбил налёт крупных сил Люфтваффе, стал широко известен. Фронтовые репортёры делали всё, чтобы это событие лишний раз внушило советскому народу непоколебимую уверенность в победе. Время требовало героев. И таким героем наряду с Павловым, Зайцевым — легендарными защитниками Сталинграда — стал… Вишневский. Пытаясь отмазать подчинённого, он изначально взял всё на себя. Однако события повернулись так, что вместо выволочки ударили медные трубы. Бес сделал всё, чтобы его участие оказалось случайным, незначительным и ни на что не влияющим. И попросил начальника не спорить. Ни в одной газете, даже заводской не было его фотографии.

   Вскоре мундир командира звена испытателей украсила Звезда Героя Советского Союза. К его чести, Вишневский никогда не забывал истинной роли Бессонова и относился к нему с уважением, благодарностью и решительно во всём поддерживал и прикрывал. И когда тот попросился испытать в деле новые подвесные баки, лично убеждал директора.

  — «В деле» это значит на фронте, — уточнил Левин.

  — Так точно. В Мурманске. Для сопровождения конвоев там кровь из носа нужда истребители дальнего действия.

  — Струбцина с гордостью докладывал, как он для завода с мясом вырвал Бессонова у командира полка. Теперь я этого командира понимаю…

  — Так всего на пару недель в командировку…

  — Себя-то, Сан Саныч, не обманывайте. Он просится воевать, остудить душу, а как это заканчивается нам известно. Ладно, добро, но под вашу ответственность. Когда вылет?

  — Завтра уходит партия на Северный фронт.

  — Знаю, не послушает, но скажи, пусть будет осторожней.

Так Бес оказался в Мурманске. Лётная молва по скорости опережает базарную, поэтому на северах о нём уже слышали. Присмотрелись. Ну чернявый, ну седой, немного старый старший лейтенант на фоне двадцатипятилетних майоров, выглядел не очень выигрышно. Проставляться за знакомство не стал. От «шила» отказался. Подозрительно, но не трагично. Посмотрим, что в небе покажет.

   Не успел Бессонов обкатать новую партию вокруг аэродрома, как узнал, что местные завтра вылетают на встречу союзническому конвою. Бросился к командиру — «Разрешите!» Какой командир когда отказывался загрузить чужого коня?

  — Над морем летали?

  — Нет.

  — Тогда в хвост за моими и ни шагу в сторону. Иначе заблудитесь, как два пальца…

   — Постараюсь.

  — Уж постарайтесь…

  Такой же лаконичный инструктаж получил Бес от командира звена, молодого старлея в меховой куртке и унтах. Тот только добавил, что миссия скорей психологическая, чем боевая. Встретить, поприветствовать союзников, сказать, что они уже под нашей защитой. А то очень нервничают после PQ-17.

   Ни такой куртки, ни унтов у Беса не было. Он об этом подумал, когда набрали высоту и потеряли из вида берег, передёрнул плечами от озноба и инстинктивно прижался ближе к ведущему. На земле, точнее на море взгляду, действительно, не было за что зацепиться. Через час полёта на горизонте появились дымы. Один, второй, третий…, двадцатый. Спустились ниже, покачали крыльями, прошли вдоль строя кораблей. Бес с удовлетворением отметил, что успел выпить топливо только из подвесного бака.

  — Ви а глэд ту си ю, — раздалось в эфире.

  — А уж мы-то как рады! Разворот. Идём домой, — приказал командир звена.

   Неожиданно эфир взорвался:

  — Аларм! Аларм!! Эа этек!!! Эа этек!!!

   Бес инстинктивно глянул на юг и хорошо различил на горизонте множество силуэтов.

  — Справа группа «Хенкелей». Торпедоносцы! — прокричал он в эфир.

  — У нас топлива едва до дому, — ответил командир. Уходим!!!

  — Я, Бес, у меня полный бак. Остаюсь!

  — Уходим! Это приказ!!!

  — Не могу, командир, прости.

  Бес с набором высоты направил свой истребитель на юг. Как «Хенкели» безнаказанно топили корабли конвоя PQ-17 в войсках до лётного состава довели. Боль и горечь душила каждого, кто слышал этот приказ. Новый конвой и снова они тут как тут. На этот раз не учли Беса. Он здесь! И отнюдь не для того, чтобы быть безучастным наблюдателем. Что он творил описал потом штатный корреспондент «Нью Йорк таймс», находившийся на борту одного из атакованных кораблей Генри Салеван.

  … Горечь, проклятия и обида нахлынули на экипажи кораблей, когда русские самолёты ушли на восток. Они что, испугались? Нам говорили другое, что они бесстрашно сражаются. Но что это? Одинокий истребитель, отвалив от группы, устремился на встречу вражеской армаде. Занимая свои места согласно боевому расчету, экипаж с изумлением наблюдал, как одинокий краснозвёздный самолёт пронзал армаду торпедоносцев и те один за другим валились в море. Несколько вышли на дистанцию атаки, но и здесь русский своим огнём преграждал им путь. Последний из торпедоносцев упал в море, чуть не врезавшись в борт нашего корабля. Когда горизонт очистился от дыма расчёты эрликонов с изумлением увидели, что остальные торпедоносцы отвернули и пошли на юг. Многоголосое и разноязычное «ура!!!» взорвалось над палубами кораблей. Русский сделал круг и неожиданно заглох. Он сжёг всё топливо и уже не мог вернуться на базу. Спланировал и приводнился чуть не коснувшись крылом борта. К сожалению, экипажу не удалось быстро поднять героя на борт. Он получил переохлаждение и травмировал голову о приборную доску при ударе об воду. Документов при нём не оказалось. Но мы обязательно узнаем имя бесстрашного аса и познакомим с ним читателей…

   Если бы мог, Бес эту ситуацию описал бы по-другому. Торпедоносцы со своим страшным грузом под брюхом особой маневренностью не отличались, хотя прикрывались собственным огнём достаточно надёжно. Риск каждой атаки был большой, но он раз за разом прошивал своим огнём впереди идущих и проскакивал между потоков ответного огня. Он не запомнил ни количество атак, ни число сбитых, он только хлестал огнём, словно бичом стадо баранов, и отворачивал их от каравана. Когда, наконец, удалось и они отвернули, он обратил внимание, что подозрительно быстро сжёг почти всё топливо. Оглянулся назад, увидел за собой тонкий шлейф. О возврате домой не могло быть и речи. Выбрал корабль покрупнее, заранее сдвинул фонарь, надул спасательный жилет и отстегнул парашют. Удар о волны был сравним с ударом в бетонную стену. Жгучая, пронизывающая боль и… темнота.

   Англичане — моряки достойные, многовековые традиции ко многому обязывают, но и они не смогли вытащить из воды неожиданно севшего лётчика за критические пятнадцать минут. Пока отыграли «Человек за бортом!» «Стоп машины!» «Полный назад!» «Спасательный шлюп за борт!», пока вытащили ушли все тридцать. Корабельный доктор был в полном изумлении, когда у лётчика обнаружился пульс.

  — Мой бог! На такое способны разве что русские…

   Переодели, оттёрли, отогрели, но в сознание привести не удалось. Док зашил рваную рану на лице, приказал побрить и перебинтовать голову.

   В Мурманск караван, изрядно потрёпанный бомбёжками и штормами, прибыл через неделю. Всё это время с температурой под сорок русский бредил, не понимая, где он и кто он. Больных и раненых с кораблей матросы сгружали в санитарные машины или просто в кузова грузовиков, многих прямо на носилках и развозили по госпиталям. Никаких сопровождающих. Кто куда попал установить было проблематично. Попытка Салевана проследить судьбу русского аса завершилась ожидаемым фиаско. Найди неизвестного солдата, увезенного в неизвестно какой госпиталь в прифронтовом городе — задача не из простых. Тем более, что многих везли прямо на вокзал, где на путях стояли госпитальные эшелоны и отправляли вглубь страны.

   В это время по разным линиям — командирской, госбезопасности и партийной — пошли противоречивые доклады: от «погиб при исполнении боевого задания» до «ослушался приказа, оторвался от группы и исчез в неизвестном направлении». Самым нейтральным было для заводчан — «не вернулся из испытательного полёта».

   Всё бы мало-помалу прояснилось. Потом, как-нибудь, наверное… Но Салеван оказался парень не промах, он продал свой репортаж во все ведущие издания мира, а на пресс конференции, посвящённой успешной проводке каравана PQ-18, в присутствии Микояна ещё раз поднял вопрос о неизвестном герое, спасшим, по сути дела караван, от страшных потерь. Тот позвонил Берии.

  ***

   До полка уже дошли слухи о пропаже Бессонова… Политрук попытался даже помянуть его среди лётчиков, но нарвался на скандал. Шурка смела со стола стакан с водкой и куском хлеба сверху прямо на пол:

  — Его мёртвым кто-то видел? — с глазами, полными слёз она подступилась к командиру, — Он жив! Он мне обещал!!!

  — Северяне говорят: не вернулся с вылета над морем, считай погиб. Там смерть от переохлаждения наступает через пятнадцать минут, — попытался оправдаться политрук.

  — Он мне обещал!!!

  С этими словами Александра вышла из столовой. Никто не видел её плачущей или в трауре. Только складка появилась между бровей и бабы заметили несколько седых волос. Вечером к ней приехал Васильев. Ему сегодня впервые в жизни довелось лично поговорить с Лаврентий Павловичем. Тот откликнулся на просьбу Микояна и затребовал расследование. Посмотрел ориентировку, написанную Васильевым, и спросил его мнение.

  — Кто это, по-вашему, мог быть, товарищ Васильев?

  — Считаю, что это Бессонов.

  — Почему?

  — Во-первых, он пропал там в этот же день при испытательном полёте. Во-вторых, это в его характере — бесшабашность, жгучая ненависть к фашистам и готовность к самопожертвованию. В-третьих, у нас мало асов, способных в одиночку остановить целый полк. Бессонов, а точнее Оболенский такое может.

  — Разведка в Норвегии подтвердила потерю у немцев в этот день двенадцати торпедоносцев. В Берлине в бешенстве.

  — Будут искать. Хотя для Бессонова это не впервой.

  — Найдите вы его. Тихо, на мягких лапах. Сколько вам надо времени?

  — Неделю.

  — Хорошо, через неделю жду доклад. У вас самые широкие полномочия.

   Что следует за невыполнением приказа наркома госбезопасности Васильев знал очень хорошо. Его житейский и оперативный опыт говорил, что ординарными методами Беса не найти. Иначе давно бы уже мурманские коллеги доставили его в первопрестольную в лучшем виде. Значит, что-то не так. Кем он назвался на этот раз? Почему не Оболенским — понятно, но почему бы не Бессоновым. За ним ничего же нет! Хотя почему нет. А Абвер! Допустим… Тогда что? Чужие документы? Вполне. Начинать с ними всё сначала? На него не похоже. Тогда появился бы на заводе. Что там американец писал? Без сознания или без памяти?

  От размышлений оторвал звонок. Мыртов доложил о текущих делах и заодно о скандале в офицерской столовой. Идея пришла сама собой. Лучшие попутчики в поисках — любовь и ненависть. Ненависть помогает Абверу, а мы возьмём любовью. Поэтому Васильев и здесь. Он начал без предисловий:

  — Александра Васильевна, нужна ваша помощь.

  — Чем я могу помочь вам?

  — Вы можете помочь мне и себе. Найдите Пал Григорьевича!

  — Он жив!?

  — Думаю, да. Приблизительно представляю, где находится. Догадываюсь о состоянии.

  — Спасибо… Я знала… Я готова… Что угодно… Где он?

  -Как говорит товарищ Иисус: «Ищите и обрящете»… Моё «приблизительно» побольше Франции будет, но давайте рассуждать…

  Склонившись над картой, голова к голове они просидели до полуночи. Отказались от еды и даже от чая. В результате остановились на двенадцати эшелонах. Получалось, два в сутки. Утром Шурку ждал ПО-2, на узловые станции и аэродромы подскока ушли шифрограммы с грифом «Воздух». Не успел кукурузник скрыться за горизонтом такую же шифрограмму получил Васильев от Берии: «Доложено верховному. Срок — трое суток.»

   «Ставки повышаются, а шансы наоборот» подумал Васильев. Менять что-либо уже поздно. Осталось уповать на удачу и женскую интуицию.

  ***

   За прошедшие два дня Александра не прилегла ни на минуту. Проваливалась в беспокойный и чуткий сон только во время перелётов и переездов машиной. На сегодня это был третий эшелон. Столько боли и страданий ей не приходилось видеть никогда. Они проникали в душу, рвали сердце. Кровь, гной, стоны, бессознательный бред и постоянные просьбы: «Сестричка, дай воды… позови врача… переверни меня… скоро приедем… где старшина… я — «берег», «стойкий» отзовись…» Шура подходила и заглядывала в глаза каждому с ранением в голову. С некоторых приходилось снимать бинты.

  Первый на сегодня начальник госпиталя доложил о снятом с эшелона умершем от раны в голову лётчике без документов. Вернулась на эту станцию. Успели похоронить. Братская могила. Мат перемат с местным начальством. Вызванный оперуполномоченный старался. Эксгумация. Что пережила Александра, пока вытаскивали гроб за гробом, пока не нашли нужный и снимали крышки не передать. Тяжёлый как стон вздох облегчения прервал эту муку.

  Опять машина, самолёт и всё по-новому.

  ***

  А что же Бес? Совсем ничего и никак? Нет, он просто находился на другом уровне, другом измерении и другом пространстве. Реальные воспоминания чередовались со сновидениями и бредом. При чём всё это проносилось в мозгу с космической скоростью, где секунды и даже доли превращались в вечность.

  Из картин детства почему-то всё время вспоминалась станица Полтавская. Дядя-атаман, чем-то похож на Тараса Бульбу и внешне, и повадками, швырял его как котёнка в водоворот и с интересом наблюдал, выплывет ли. Так первый раз посадив на коня, вжарил тому плёткой и потом внимательно смотревший в глаза племяша, свалившегося с коня, не заревел ли. Через месяц Павлушу и бревном было невозможно выбить из седла.

   Потом отдал в обучение старшинам с казачатами старше его на три года. Приходил тот, с мозолями и ссадинами всегда, а когда и с фингалом или со следами нагайки поперёк спины. Никогда и никаких жалоб. Только раз спросил:

  — Дядь, а чего они смеются, когда я говорю?

  — А куда ты со своими «мерсями» лезешь. У каждой казачки своя балачка, а у казака больше сорока.

  — Как это? — удивился Павел.

  — Да просто. У нас в каждой станице свой говор. Казак знает и умеет выбирать слова и выражения, иначе и головы можно не сносить. Ты с матерью и с друзьями-гимназистами на одном языке изъясняешься? С младшей сестрой и уличной шпаной одинаково? Запомни, только дурак со всеми одинаково. Видишь людей — говори на им понятном языке.

  Обожал Павел эти разговоры с дядей, когда он с трубкой в зубах втолковывал, казалось, прописные, но такие важные для жизни истины, о которых почему-то молчали в гимназии.

   Через два месяца графский отпрыск ничем не отличался от казачков, ни повадками, ни говором, разве что босяком не ходил. В конце лета атаман и уважаемые казаки принимали у молодёжи экзамен. Молодой граф почти ни в чём не уступал своим старшим товарищам, а в стрельбе из револьвера вызвал восторг даже у ветеранов. На полном скаку всаживал в подброшенную папаху три пули!!! А места мог не бутылку, а горлышко подброшенное вверх разнести вдребезги. Дядя очень гордился племянником и на следующее лето звал снова. Не получилось. Ударила первая мировая. А потом погиб дядя в лихое время гражданской войны, когда вся станица встала на защиту своих куреней. И полегли все до единого, даже те, кто не могли ещё держать в руках оружие…

  … Отец — человек слова и чести — сегодня хмурый, спокойный и оттого ещё более страшный спрашивает, почему бросил гимназию? Что за аэропланы вскружили тебе — наследнику великой фамилии — голову? Что значит добровольцем? Я, Павел, ждал от тебя другого…

  …Так же часто приходила в голову Гатчина. Ощущение непередаваемого волнения и счастья. Одна великая цель и мечта! Неужели, и я полечу! Но до полётов путь был нелёгок и тернист. Полёт как награда, а пока разбираем, промываем, собираем двигатель. Наставники такие же, как и они молодые, бесшабашные, но требовательные пилоты.

  — Господин Оболенский, будете считать ворон, пойдёте чистить конюшню. Я доходчиво объяснил?

  — Да, господин Нестеров.

  — Извольте отвечать по уставу.

  — Так точно, господин поручик…

  … Её крыло надломилось в воздухе, как у раненой птицы, и аэроплан по большой спирали устремился к земле. Удар, глухой взрыв и облако дыма и пыли. Пока добежали огонь сожрал всё. Хоронили в закрытом гробу с лаконичной надписью на обелиске — «Первой пилотессе России». Он так и не успел признаться в своих чувствах, собирался после своего полёта…

  … Первая встреча с «мессерами» в Испании. Первый сбитый Фриц… Как зовут? Хартинг? Не знаю…

   … Темень зиндана. Жажда и голод… Распухший язык и потрескавшиеся губы… Лёгкая поступь, шуршание платья и вниз по верёвке спускается кувшин с водой и на дно падает лепёшка… Он утоляет жажду, и кувшин исчезает наверху. Лепёшка остаётся с ним. Её запах и вкус он не забудет никогда…

  И опять родное и строгое лицо Александры:

  — Только попробуй мне погибнуть!

   И такие желанные глаза, губы, руки… Кажется, он ощутил её прикосновение и превозмогая жгучую боль в висках открыл глаза.

   Он лежал в углу теплушки на носилках. Что-то толкнуло её направиться прямо туда.

  — Морячок из Мурманска, переохлаждение и тяжёлая травма головы, — заглядывая в журнал, сказала зам начальника эшелона. — Документов нет. Себя не помнит.

   Голова забинтована, остались лишь большие прорези для рта и глаз и две маленькие в районе носа. Одна рука лежала вдоль тела на носилках, вторая безвольно опущена на пол, в глазах поволока. Вместо того, чтобы положить вторую руку на носилки, Александра взяла её в ладони и прижала к груди. По телу больного пробежала судорога, он дёрнул второй рукой. Как будто кто-то всемогущий провел рукой и взгляд прояснился. Открылись два бездонных голубых озера, в которых совсем недавно утонула Шурка. Даже под повязкой было видно, как эти глаза округлились.

  — Тыыыы?

  — Я, милый, я. Молчи… Как же ты похудел! Теперь всё будет хорошо…

  — Ггггде я? — с трудом выдавил Бессонов.

  — Мы едем домой, Паша…

  — Не может быть, — прошептала санитарка, — он за всю неделю слова не сказал.

   К ней повернулась, Александра:

  — Мне срочно нужна закрытая связь.

  — Узловая через полтора часа.

   Шурка глянула на часы. До исхода последних, отведенных для Васильева суток, осталось четыре часа. Она повернулась к Бессонову:

  — Ничего не говори, только слушай. Я облетела полстраны, чтобы найти тебя и сказать — люблю тебя, Бес. Молодец, что слово сдержал, но приедем домой всё равно получишь. Моду взял — прятаться…

   Его взгляд потеплел, а рука стала наливаться силой, и Шура почувствовала его прежнюю хватку, не удержалась и чмокнула в губы прямо через повязку.

  ***

   На аэродроме подскока ждал Васильев. Горячо пожал руку Александре. Подошёл к носилкам, положил руку на плечо:

  — Не представляете, Павел Григорьевич, как я рад видеть вас.

  — Взаимно, уважаемый Николай Ульянович.

  Александра стояла чуть сбоку, словно в изготовке в любую секунду броситься на защиту любимого. Для себя-то она его нашла, а зачем он Васильеву, до конца не совсем понятно.

   Погрузка прошла организованно. На борту кроме них никого не было. «Дуглас» коротко разбежался и взлетел. Васильев не стал томить и коротко обрисовал ситуацию:

  — Летим в Москву. Там лечение и встреча с руководством.

  — Вашим? — поинтересовалась Шура.

  — Берите выше, Александра Васильевна. Ваш Павел — звезда мирового уровня.

  — Этого ещё не хватало, — заёрзал на носилках Бессонов. — Можно я встану.

  Повязку с головы сняли, но через всю правую часть лица остался ещё не заживший рубец. Он мог сидеть, но недолго, начинала кружиться голова. Лысая блестящая голова просто очаровала Шурку, для неё открылся новый простор для поцелуев.

  — Врач сказал постельный, значит постельный, — включила мегеру Александра. — Ещё побегаешь, не спеши.

  — Вы попались одному американскому писаке, он и раструбил по всем газетам, поэтому на меня можете не думать. Он видел всё своими глазами не знает только имя героя. Вы как предпочитаете представиться?

  — Бессонов…

  — Я так и думал. Поэтому в Москве ждут именно его. И вас, Александра Васильевна, тоже. Лично Лаврентий Павлович хотел поблагодарить за блестящий поиск.

  — Я-то здесь при чём. Вы сказали, где искать…

  Сквозь сумрак грузовой кабины можно было разглядеть, как приятна похвала Александре, как зарделось её лицо. Васильев подвинулся ближе к носилкам.

  — Два слова, Павел Григорьевич, не для протокола. Вам шум винтов не мешает?

  — Наоборот, успокаивают…

  — Что говорить, решать вам, а вот, чего не стоит послушайте добрый совет…

  Васильев склонился над Бесом и их разговор для Шуры остался тайной.

  Сели в Тушино. У трапа ждали две машины — скорая и чёрный ЗИМ. Первая увезла Бессонова, а вторая Васильева с упирающейся Александрой.

  — Так надо, — тоном, исключающим возражения, заявил встречающий майор государственной безопасности.

  Большое здание в центре Москвы. Часовые на входе, у лестницы, у двери в кабинет. Безукоризненная чистота и тишина. Редкие офицеры молча проходили по коридору. Шура в этой обстановке чувствовала себя чужой. Огромный кабинет с массивной мебелью, за столом человек, хорошо знакомый по многочисленным портретам советских вождей.

  — Здравствуйте, товарищи. Присаживайтесь, — проговорил Берия, не отрываясь от каких-то бумаг в красной папке.

  Присели у огромного стола. Васильев сосредоточенно смотрел перед собой, Александра, не стесняясь крутила головой и осматривала всё вокруг.

  — Ну как, нравится, — наконец хозяин кабинета обратил на них внимание.

  — Сойдёт, — похвалила Шурка.

  — Андронова Александра Васильевна, — Берия встал из-за стола и подошёл вплотную. — От имени наркомата внутренних дел выражаю вам благодарность за неоценимую помощь. Вы будете награждены. Но пригласил я вас не для этого. Не хотите ли продолжить службу в органах госбезопасности?

  — Я?! Нет, спасибо. Я лучше в полку…

  — Я не тороплю. Подумайте. Товарищ Васильев вас характеризует с блестящей стороны. Мы такими кадрами не бросаемся. Ещё раз спасибо. Я вас не задерживаю. Мы пока с товарищем Васильевым потолкуем.

   Шура вышла в приёмную, села на один из стульев, стоящих вдоль стены. Рядом сидели два полковника с папками на коленях. Не заметила, как заснула. Проснулась от лёгкого прикосновения за плечо.

  — Пойдём, Александра Васильевна, — и только, когда сели в машину, Васильев продолжил, — у нас снова три дня.

  — Опять! Я ещё после тех не отоспалась.

  — Именно такая задача и стоит — отоспаться, помыться, пошиться, побриться и быть готовыми к вызову в Кремль. Вам и Павлу Григорьевичу.

  — Так у него ещё рана не затянулась…

  — Сейчас им занимаются лучшие медики столицы, а через два дня будут лучшие гримёры. Завтра прибудут специалисты, снимут мерки, за сутки сделают.

  — Что?

  — Форму, дорогая. Ваша задача — поднять на ноги. Главное вы уже сделали — вернули память. Кости целы, а атрофированные мышцы — дело нескольких дней. Сегодня отдыхаем, а завтра вперёд на штурм рекордов!

  — А вы?

  — А я к новому месту службы, дорогая Александра Васильевна, во многом, благодаря вам.

  — На повышение?

  — Да.

  — Нам с Павлом вас будет не хватать. Он тяжело сходится с людьми, а к вам проникся уважением сразу.

  — Берегите его, Шура. Он уникален и неповторим.

  — Я знаю.

  — Тогда давайте прощаться. — Васильев взял Шуру за руку, — Как говорит товарищ Иисус: «Мир спасёт любовь»… Со всеми вопросами к Василию — нашему водителю. Он знает, что надо…

Капитану госбезопасности Тормунову Василию в управлении дали приставку -«куда пошлют». А посылали в главке иногда далеко и надолго. То на секретную батарею «Катюш» в действующую армию, то посадят в камеру к рецидивистам, один из которых подвергся вербовке, то в Большой театр обеспечивать безопасность какой-нибудь шишки. Он умел растворяться в любой среде и со своей простецкой внешностью быстро сходился с представителями любых сословий и социальных групп. Но ценили его не за это. Василий обладал великолепным чутьём и незаурядными аналитическими способностями.

  Новую задачу воспринял ровно. Изучил ориентировки, оценил угрозы. От Павла и Александры вначале не ждал подвоха, пока мужик ходил, держась за стенку. А дальше…

  ***

  Бессонов даже обрадовался, когда утром Александра поднесла кулак к своим губам изобразила горн и протрубили подъём. «На зарядку становись!!!» Подорвался, правда, не резко. Еле-еле, кряхтя и охая, но встал и послушно выполнил все упражнения, которые показывала Шура. За десять минут взмок, как после марафона и попросил пощады.

  — Всё-всё, сдаюсь…

  — Переходим к водным процедурам, чистим зубы, бреемся, протираем лысину, — Шурка голосом радиоведущего не прекращала террор. — Построение на утренний осмотр через пятнадцать минут. Не забываем чистить тапочки и наводить стрелки на пижаму!

  Как же пригодился сегодня Александре Андроновой опыт комсомольских строек, где она кипучей энергией, личным примером, добрым юмором, а иногда и крепким словом поднимала на трудовые подвиги домашних мальчиков и матёрых беспризорников. Ей верили, уважали, любили и побаивались. Теперь всё это было нацелено на несчастного Беса. Надо отдать должное, он не сильно сопротивлялся. Сцепив зубы, встал, пошёл на месте, наклонился и присел… Руки вверх, вниз… Голову вправо, влево… Поза аиста, поза петушка… Теперь шея аиста…

  — Александра, откуда такие познания в физкультуре?

  — Занятия ведёт обладатель золотого значка ГТО, чемпион области по гимнастике, кандидат в мастера спорта СССР Александра Андронова. Упор лёжа принять!

   Золотые руки врачей, многочисленные процедуры и шрамы на лбу и правой скуле зарубцовывались на глазах, на смуглых щеках едва заметно проступил румянец. Сказались прогулки и занятия в парке, удивительно красивому в эту осеннюю пору.

  На второй день Василий привёз незнакомого подполковника, который педантично выложил на стол чернильный прибор, ТТ в кобуре и комплект документов, предложил ознакомиться и подписать. Бессонов с удивлением обнаружил удостоверение с его фотографией и все аттестаты. Расписался в денежной ведомости и получил пухлый конверт. Пистолет не тронул:

  — Наган нельзя?

  — По штату — ТТ. В части возьмёте, что захотите, — подполковник подвинул оружие к Бессонову.

  На третий день врачи сняли швы, а мастера пошива одежды примерили форму. Они своё дело знали и форма села как влитая. Особенно Павлу понравились сапоги, удивительно мягкие и почти невесомые. Весь вечер по приказу Шурки он разнашивал и растаптывал, хотя по его собственному убеждению, всё и так сидело идеально. Была приготовлена форма и для сержанта Андроновой. Вот уж когда по-настоящему восхитился Бес, увидев любимую в такой обновке. Так в новенькой форме они вдвоём до позднего вечера бродили по парку, где их нашёл Василий-водитель.

  — Приказано завтра в 12.00. В девять привезу гримёра из Большого театра. В одиннадцать выезжаем.

  — Мы готовы, — ответила за двоих Александра и прижалась к руке Бессонова.

  ***

  Ночь для двоих прошла беспокойно, а утро в сборах и раздумьях о неизвестности. Бессонов всё чаще вспоминал, о чём предупреждал Васильев. Он ему верил не от безысходности, просто непонятно какими фразами или действиями тот реально завоевал доверие очень щепетильного и всегда настороженного Беса. Александра работой гримёра осталась довольна. Тот и ей предложил свои услуги, но Шурка в ужасе отказалась.

   Дорога, малолюдная Москва, оклеенные крест-накрест окна, зенитные установки на площадях, противотанковые ежи на перекрёстках, Кремль, приёмная самого… Кроме них несколько генералов, два гражданский и сам нарком иностранных дел — Молотов. Словно вихрь мимо Поскрёбышева прямо в дверь кабинета проследовали генерал-армии Жуков и Василевский. Все, кроме гражданских, вскочили и приняли строевую стойку. Даже Шурка. За ними в кабинет нырнул секретарь. Вышел минуты через две, плотно закрыв за собой обе двери. Что-то шепнул Молотову. Подошёл к Бессонову:

  — Ваш приём не отменён, а просто откладывается.

  — Как на долго? — поинтересовался Павел.

  — Ждите…

   В это время к ним подошёл нарком иностранных дел:

  — Товарищ Бессонов?

  — Так точно…

  — Следуйте за мной.

  Небольшая делегация в составе наркома Молотова, двух гражданских, Бессонова и Шурки, начали своё пешее путешествие по коридорам и лестницам Кремля. Видя, как тяжело даётся Бессонову пешая прогулка, нарком находил повод остановиться, показать что-то «пиджакам» и рассказать им на английском языке. В конце концов они оказались в великолепном зале, богато украшенном позолотой и великолепными барельефами, где на стенах висели мраморные плиты с выбитыми именами героев. Небольшое возвышение в центре с маленькой трибуной и несколько рядов стульев напротив. Молотов показал именно на них. Присели все, и гражданские. Нарком прокашлялся и заговорил:

  — Товарищ Сталин обещал Президенту Соединённых Штатов господину Рузвельту и премьер-министру Великобритании господину Черчилю представить сегодня лётчика, героически защитившего их подданых в конвое PQ-18. Товарищ Сталин сожалеет, что обстоятельства не позволили ему сделать это лично, и поручил это сделать мне. Господа послы, перед вами старший лейтенант Бессонов Павел Григорьевич, тот самый ас. Прошу любить и жаловать. Позвольте представить слово господину Арчибальду Кларк Керр, послу Великобритании.

   Один из гражданских встал, поклонился присутствующим и с достоинством подошёл к микрофону. В руках у него была небольшая коробка и папка, раскрыв которую на довольно хорошем русском зачитал:

  — От имени её Величества Английской коровы имею честь вручить высший орден Королевских ВВС крест «За выдающиеся лётные заслуги» старшему лейтенанту Советских ВВС господину Бессонову Павлу Григорьевичу.

  Бес смутился, но подталкиваемый локтем Шурки встал и выслушал всё до конца. Подходить не пришлось, посол сам подошёл, на ходу достал орден и пристегнул на груди лётчика. Бес первый раз нарушил наказ Васильева:

  — Служу России!

  Керр ещё что-то добавил скороговоркой на английском. Бес понял, что тот искренне восхищён подвигом и гордится возможностью лично пожать руку.

  Американский посол мистер Стэндли сделал по сути тоже, но повёл себя совсем по-другому. Этот снобизм окружал Павла с детства, и он презирал его носителей всей душой. Боролся как мог, принося с улицы в дом слова и выражения, абсолютно неприемлемые для светских салонов. Американец, цедя слова через губу, подробно рассказал, какую огромную, прямо-таки решающую помощь оказывает правительство Соединённых Штатов России. Не менее подробно про Медаль Почёта, её историю и какая это выдающаяся честь быть награждённым ею. Ведь ею награждают за «исключительнейшие заслуги и героические подвиги.» Бесу страшно захотелось послать его вместе с его медалью, но взгляд упал на наркома и тот лёгким жестом открытой ладони пригасил эмоции.

  Второй раз отделаться «службой России» не получилось и пришлось выйти к трибуне.

  — Передайте, пожалуйста, искреннюю благодарность руководителям ваших стран за высокую оценку моего скромного ратного труда и за ту помощь, которую вы оказываете нашей стране в такое тяжёлое время. И ещё передайте, что для защиты ваших сограждан сегодня миллионы советских людей ежедневно, ежечасно и ежеминутно на фронте и тылу совершают великий подвиг, жертвуя всем, что у них есть ради нашей общей победы.

  По лицу наркома и по его взгляду на послов, было видно, какое удовлетворение он получил от этих слов.

  — Павел Григорьевич, спасибо. Коротко и самую суть, — Молотов взял Бессонова за руку и отвёл чуть в сторону. — Послы просят о небольшом фуршете и интервью для их журналистов.

  — Буду безмерно благодарен, если поможете мне этого избежать, товарищ Молотов.

  — Вас что-то смущает?

  — Что хотел, я сказал. Если честно, не верю ни единому их слову. Не терплю фальши, боюсь, сорвусь. Вам оно надо? Да и голова, с непривычки разболелась. Простите.

  Вячеслав Михайлович был Дипломатом, с большой буквы, два раза ему объяснять не требовалось.

  — С вами жена?

  — Да. И по-совместительству — мой ангел-хранитель, моя трижды спасительница. Александра Васильевна…

  Молотов подошёл к Шуре, взял за руку и голосом, который услышали все присутствующие, обратился к ней:

  — Дорогая Александра Васильевна, благодарю за то, что вы доставили из госпиталя, — на последнем слове он сделал ударение и взглядом убедился, что дошло, — нашего героя и дали возможность пообщаться с ним. Прошу, верните его врачам и проследите за полным выздоровлением.

  После чего галантно поцеловал даме ручку… Послам ничего не осталось как повторить процедуру за ним и распрощаться с Бесом.

  — Шура, они же представляют свои страны! Считай, Англия и Америка тебе руку целовали!

  — Вот, еду и думаю, где бы помыть…

  — Василий, скажи дорогой, а нет ли по нашему пути приличного ресторана?

  — Не положено, — буркнул мало разговорчивый водила.

  — Вась, не будь занудой… Ты же слышал, мы только руки помыть… Нам что через забор в самоволку лазить?

  — Есть один, коммерческий. Дорогой — жуть.

  — На чай, думаю, хватит, — Бессонов достал из кармана тот самый пухлый конверт.

   Василий притормозил у здания с неприметной вывеской «У кота». Спустились в полуподвал. Сумрак, прямо барная стойка, слева гардероб и туалеты, справа небольшой, но довольно уютный зал. Пахнет вкусно. Людей немного, точнее кроме них всего трое. Вертлявый официант появился из неоткуда, с блокнотиком в руке и полотенцем на предплечье. Товарищ старший лейтенант в тот вечер изволил всё вкусное, что было в меню и бутылку «Столичной». Правда, предварительно попросил отнести в машину, что у входа, большой бутерброд с ветчиной и бутылку лимонада.

   Не «Максим», конечно, но готовят прилично. Бессонов молча налил в стакан водки и опустил туда полученные сегодня награды.

  — Саш, вставать не буду, без помпы и официоза. Тебе и только тебе представляюсь по случаю получения этих наград.

   Выпил, достал и положил в карман.

  — Надень, Паша.

  — В другой раз. После победы.

  Долго Павел с Александрой уговаривали эту бутылку, смакуя блюда и ведя бесконечные разговоры. Совсем как в мирное время. Не знали они, да что они, даже Поскрёбышев не знал, что в этот самый момент в кабинете Сталина рождался замысел самой грандиозной операции за всю историю второй мировой войны под названием «Уран». Им ещё предстоит принять в ней самое непосредственное участие. А пока они наслаждались миром, тишиной и обществом друг друга.

  ***

  Каждый день Александра открывала в своём возлюбленном что-то новое. Он оказался великолепным рассказчиком. Шура смеялась и плакала. Казалось, она знала каждый день его жизни и всех его близких. При чём он не только рассказывал, он изображал их в таких подробностях, что встреть их завтра Александра без труда узнала и нашла бы общие темы для разговора.

  Однажды Павел прочёл стихи сестры и свой ответ ей тоже в стихотворной форме. Саша, любительница и знаток творчества Блока и Есенина была поражена.

  — И твоя сестра нигде не печатается!?

  — Что ты! Записывает в свои девичьи дневники и только.

  — А у тебя, случайно, нет псевдонима?

   Но в тот вечер Бессонов поразил её больше всего. В госпиталь приехали пионеры и давали в палатах раненных импровизированный концерт. К ним зашли трое. Аккордеонист, пионерка и совсем маленький мальчик без пионерского галстука. Девочка звонким голосом поблагодарила раненных воинов за храбрость и мужество, пожелала им скорейшего выздоровления и прочла стихотворение.

  Шура следила за реакцией мужа и поразилась, с каким вниманием он слушал.

  Потом слово взял маленький Иван Безымянный. Он не читал. Он запел «Вставай, страна огромная…» тонким, ясным и удивительно сильным голосом. Немного картавил, но это нисколько не портило песню. Павел смотрел на него, как заворожённый, закрыл рот рукой, а когда дошло до третьего куплета, встал и отвернулся к окну. Его плечи сотрясали беззвучные рыдания.

   Шура быстро вручили артистам по шоколадке и выпроводила из палаты — не должны дети видеть, как плачут герои.

  — Всё, всё… Успокойся, — она гладила бесстрашного Беса по спине. — Они ушли…

  — Ты слышала? Нет, ты слышала? Разве можно что-то добавить или отнять? Какой гений заглянул мне в душу и выразил всё в этой песне.

   — Александров и Лебедев-Кумач…

  — Поразительно… И эта фашистская мразь мечтает победить такой народ!?

   Неужели это тот несгибаемый и твёрдый как скала Бессонов, которого она знала и полюбила, думала Александра. Однако это открытие лишь укрепило её чувство.

  ***

  Неудачный день для Сиплого

  Нет более благоприятного времени для зарождения и расцвета криминала, чем время смуты, общественных катаклизмов и угрозы оккупации. Когда в ноябре 41 года передовые отряды фашистов в бинокль рассматривали центр Москвы и из города полным ходом шла эвакуация, бандитизм расцвёл пышным цветом. Сиплый, он же Михайлов Петр Антонович, недавно вышедший из колонии, посчитал, что его час настал. Имел на то и свой опыт, три ходки чего-то стоили, и опытных воров в колонии внимательно слушал.

  — К нашим ногам ложится Москва, — втолковывал он своим подручным.- Пока новая власть разберётся что к чему, мы должны свою долю получить. Только не зевай…

  И они старались. Грабили магазины, склады, машины с эвакуируемыми, просто богато одетых, по их мнению, прохожих. Стреляли, не задумываясь, не только в охрану, но и в тех, кто не хотел отдавать честно заработанного, и в случайных свидетелей. Сыщики МУРа валились с ног, но изворотливый и хитрый Сиплый всегда в последний момент успевал замести следы.

  — Я заговорённый, в меня фарт влюблённый, — любил он говаривать подельникам.

  И действительно, всё, казалось, обложили и бежать некуда, но буквально звериное чутьё раз за разом выручало. Сам уходил и бандитов своих спасал.

   — Сегодня зайдём к «Коту», надо ему жирок спустить…, — потом повернулся к недавно примкнувшего к банде дезертиру, — Борзый, ещё раз предупреждаю, пока хрусты и рыжьё не собрал, шмалять не начинай.

  — Я что, я ничего…

  — Я предупредил. Пальцы поотрубаю…

  ***

   А у Павла с Александрой бесконечные дни ожидания всё тянулись. Процедуры, лечебная физкультура, прогулки само собой по полной программе. Но чем крепче становился Бессонов физически, тем больше он тосковал нравственно. Его деятельная натура изнывала и требовала действий. Внешне никто не ограничивал их в свободе. Хотите спите, хотите гуляйте, но только до КПП. Если дальше — на машине. Что-нибудь надо, сейчас привезём. В ресторан? Закажите, что хотите, сейчас доставим… Этот ласковый арест давил на психику и требовал выхода. Шурка спасалась тем, что обновила гардероб себе и мужу.

  — А не посетить ли нам «Кота», — предложил как-то Бес Александре.

  — А почему бы и нет, — легко согласилась дама.

   Всё остальное в жанре детектива. Отказ от ужина, уход на прогулку, пальто с поднятыми воротниками, незаметная дыра в дальнем углу парка и вот они уже в заветном полу подвальчике. Такой же практически пустой зал. Пока официант сервировал стол и разливал вино по бокалам, Бес привычно сканировал вход и зачем-то рылся в кармане. Неожиданно, как факир, достал коробочку и положил перед Александрой.

  — Милая Саша. Три месяца я тебя зову и считаю своей женой, а у тебя даже колечка нет. Прими, пожалуйста и носи просто как знак моей любви.

   Бес одел колечко зардевшейся Шуре, потянулся к руке губами, но неожиданно отпрянул, схватил салфетку с колен и прикрыл ею что-то на столе.

  — Всем сидеть!!! Руки на стол!!! — дурным голосом заорал какой-то тип с наганом в руке, ворвавшись в зал. — Деньги, драгоценности на стол!

  — Деньги, икру, коньяк в сумку, быстро, — орал другой, направив пистолет на барменшу.

   Третий с надвинутой на самые глаза кепке ничего не орал. Он плотно закрыл входную дверь и с пистолетом наперевес контролировал гардеробщика и выход с кухни.

   Бес показал первому налётчику чистые ладони и полез в карман. Достал двумя пальцами кошелёк и бросил на стол.

  — Я сказал — «драгоценности»!!! Скажи своей сучке, пусть снимет серьги и кольцо, — бандит направил наган в лицо Шуре, другой рукой взял кошелёк и сунул в карман.

  — Зря вы так сказали, — всё тем же почти равнодушным голосом проговорил Бессонов.

  «Такой вечер, сволочи испортили», — подумал он и мгновенно из галантного кавалера превратился в беса. В миг, когда рука бандита потянулась к Александре, скомкал салфетку и бросил ему в лицо. Тот инстинктивно отшатнулся, грянул выстрел и в лоб прилетела пуля. Даже Шура не заметила, когда и как пистолет оказался в руке Павла. Вслед за первым практически без паузы прозвучали ещё два выстрела и два других налётчика осели кулями там, где стояли. Стоявший истуканом у стены официант сделал движение, но Павел предостерёг:

  — Стоять! — Показал стволом на первого налётчика и попросил, — в левом кармане пальто мой кошелёк. Достаньте и возьмите себе, сколько мы должны.

  Официант дрожащими руками вынул и, ничего не тронув, отдал кошелёк.

  — И ещё, дорогой. Если наши приметы появятся у полицейских, я вернусь. Вы можете это доходчиво объяснить остальным сотрудникам?

  — Да. Обязательно. Не беспокойтесь.

  — Хорошо. Пойдём, дорогая, здесь не прибрано.

   Первый вышел на улицу. Огляделся. Только после этого позволил выйти Александре. К ней вернулся дар речи:

  — Меня трясёт… Что теперь будет, Паша?

  — Сейчас пролезем в дырку и пойдём спать. Нас здесь не было. — Потом взял Александру за руку повернул к себе и убеждённо сказал, — это — не люди и они получили, что заслужили.

  — Может, стоило остаться и рассказать.

   — Что и кому? Впрочем, можем вернуться. Но есть хорошие люди, которых мы можем подвести.

  — Кого?

  — Василия, начальника местной охраны, особиста, начальника госпиталя да мало ли кого ещё, — чуть позже, когда они пролезли в дыру, добавил, — Мне самому это всё омерзительно, но жизнь иногда не оставляет выбора — либо ты, либо тебя. Хватит об этом…

  ***

   Утром на скамейку в дальнем углу парка к ним подсел Василий.

  — Есть хорошие новости, Вася? — спросила Александра.

  — Смотря для кого, — неопределённо ответил водитель.

  — Для нас, конечно, для кого же ещё?

  — Для бандитов Сиплого и его самого новости так себе…

  — Какого Сиплого?

  — Того, что у дверей стоял… Бандит в Москве знаменитый.

  — Каких дверей, — наконец вмешался Бессонов.

  — Ну — дети малые! В ресторан захотели, я б подстраховал, как прошлый раз. Так нет, сами попёрлись а, не дай бог, что-то случилось с вами!

  — Василий, как вы узнали?

  — Почитал сводку по городу. Сопоставил. На ужин не пришли. Надели цивильное и исчезли в парке в районе дыры, известной последней кухарке госпиталя. Ресторан знают только этот, сам познакомил. Пули и гильзы от ТТ. Да ещё нашу милицию, ментов и мусоров обозвал «полицией»!!! Проездом из Парижа будете? В лечебный корпус вернулись через двадцать минут после стрельбы… Продолжить?

  — Достаточно.

  — И я говорю — достаточно.

  — Простите, Василий. Больше не повторится.

  — Хотите знать, почему до сих пор вас следователи не допрашивают?

  — Конечно.

  — Неделю назад Сиплый их оперативника зарезал. Два других — рецидивисты с биографией. Ни на один вышак заработали. Поэтому они благодарны снайперу.

  — Какому снайперу?

  — Да вам Пал Григорьевич. Три выстрела — два в лоб, один в глаз. Вот они и нарекли стрелка снайпером.

  — Что они знают про снайперов! «В глаз» — для меня — промах.

  — Не понял?

  — С места по неподвижной цели вам и школяр попадёт. У вас монета есть?

  — Да. Вот гривенник…

  — Можете подбросить. Невысоко.

   Василий, оглядевшись вокруг, подбросил монету. Бес успел выхватить пистолет и выстрелил. Монета на землю не упала. Зато прибежала охрана.

  — Всё нормально. Случайно товарищ забыл поставить на предохранитель, — сказал Василий, продолжая с изумлением смотреть на больного. — Вы что, в монету попали?!

  — Хотите повторить?

  — Спасибо, достаточно. Нас учили скоротечным огневым контактам выдающиеся мастера. Но такого даже они не показывали. Вашу оперативку надо бы дополнить…

  — Если бы дали наган, как я просил, промаха бы не было.

  — Может поделитесь, в чём вы ещё уникум?

  — Рад бы, но пока это всё. Могу только летать и немного стрелять…

  — Не верьте ему, — вмешалась Александра. — Он уникален во всём, что делает. Можете мне поверить на слово.

  ***

  Вызов пришёл неожиданно. Сталин ждал на ближней даче. Несколько проверок по дороге и непосредственно на въезде. Вошли. Простая, если не сказать спартанская обстановка. Хозяин встал из-за стола и поздоровался за руку сначала с Александрой затем с Павлом. Очень внимательно осмотрел его сверху вниз. Задержался на лице и шраме.

  — Это у вас при защите конвоя?

  — Так точно, товарищ Сталин.

  — Как себя чувствуете?

  — Благодарю. Отлично.

  — Чаю хотите?

  — Давайте я схожу, — Шура подорвалась со стула.

   Сталин улыбнулся.

  — Думаю, товарищ Поскрёбышев справится.

   И действительно, буквально через минуту дверь распахнулась, и невысокая женщина в белоснежном фартуке внесла на блестящем подносе три стакана в массивных подстаканниках, сахар, несколько пиалок с сухариками и сухофруктами. Сталин положил трубку и помешал ложкой в стакане.

  — Не буду мучить вас расспросами, только уточню: ви — дворянин, к нам прибыли из Франции через Тегеран?

  — Так точно.

  — Мама с сестрой остались там?

  — Да.

  — В первый вылет сбили три аса из личной эскадрильи Геринга — это правда?

  — Так точно.

  — Три Юнкерса при защите переправы Родимцева через Волгу — это ви?

  — Так точно.

  — Четыре Юнкерса и отбитый налёт на Саратовский авиазавод — это ви?

  — Частично…

  — Но 12 торпедоносцев полностью ваши?

  — Не считал. Наверное…

  — Ви очень скромный человек, товарищ Бессонов. Каждый из подвигов, что я перечислил заслуживает героя. А последний позволил сохранить нам полярные конвои, хотя союзники уже были готовы их свернуть. Не представляете, что они сегодня значат для страны. — Сталин ещё раз посмотрел на гостя. — А почему у вас только медаль и орден. А где кстати американская и английская награды?

  — Иностранных не ношу. Только советские.

  — Ви же советскую власть не любите.

  — Власти нужна лояльность, а не любовь. Люблю же я Родину и вот эту женщину. Люблю маму с сестрой. За них и сражаюсь, товарищ Сталин. Награды, как и звания для меня не самоцель. Как, вижу, и для вас.

  — Ви смелый человек. Я это уважаю. Тогда расскажите, чего ви хотите?

  — Возможности бить фашистов.

  — Хорошо, товарищ Бессонов. Несправедливость ми поправим. Очень хорошо, что ви с женой. Будет с кем быстро посоветоваться. Готовы принять ваш родной истребительный полк.

  — У нас блестящий командир полка майор Павлов.

  — Сбит вчера… Живой, но лечиться будет долго.

   Сталин закурил. Чай остыл. Шура молчала, но на взгляд Беса ответила кивком головы, что не осталось незамеченным со стороны хозяина кабинета. Значит решение только за мужчиной. Так и должно быть в настоящей семье. Пауза затянулась. Бессонов встал и чётко ответил.

  — Я готов. Искренне благодарю за доверие. Две просьбы, если позволите.

  — Гаварыте…

  — У меня не завершены дела на заводе.

  -Харашё… Залетите в Саратов на один день.

  — И второе, я — пилот. Я с земли руководить не умею.

  — Научитесь. Летать будете в исключительных случаях. Не сомневаюсь, что ви справитесь, товарищ подполковник.

  — Простите… старший лейтенант.

  — Были… Приказы и предписания получите у Поскрёбышева. Задачи предстоят грандиозные. Ми на вас очень надеемся, товарищ Бессонов.

  — Клянусь честью не подведу.

  — И в заключение нашего разговора, ви неправы, когда сказали, что мама с сестрой во Франции. Вот уже неделя как они в Швейцарии. Воюйте спокойно, товарищ Бессонов. Или уже можно Оболенский?

  — После победы разберёмся, товарищ Сталин. Ещё раз благодарю за заботу и доверие.

  ***

   …В машине почти всю дорогу никто не проронил ни слова. Перед самым госпиталем Бессонов спросил:

  — Почему у Ивана такая странная фамилия — Безымянный?

  Спрашивал он Александру, но ответил Василий, хотя привычки вмешиваться в разговоры пассажиров для него было табу. Но пауза затянулась, и он решил помочь.

  — Известная практика детдомов, Павел Григорьевич, когда привозят сирот, не знающих, как их зовут. Неизвестный, Непомнящий, Бесфамильный…

  — Вы, Василий, могли бы узнать, где находится этот детдом?

  — Завтра доложу.

  В это время Шура крепко сжала руку Бессонову, постаралась заглянуть в глаза мужу:

  — Ты думаешь о том же, что и я!?

 — Покажите документы, — строго сказала директор детского дома, куда Павел и Александра прибыли на следующее утро. Она была дама видная, уверенная в себе, и напоминала тех кастелянш, которые готовы пышной грудью перекрыть дорогу любым проходимцам. Повертела в руках их красноармейские книжки, положила на край стола и строго, как провинившихся школьников, осмотрела сверху вниз, чуть наклонив голову на бок. — И чего вы хотите, товарищ Бессонов?

  — Простите, не знаю вашего имени отчества…

  — Громова Людмила Карловна.

  — Очень приятно, — Бес галантно поклонился. — Людмила Карловна мы прибыли к вам по вопросу усыновления вашего воспитанника Безымянного Ивана.

  — Кто именно из вас будет усыновителем?

  — Мы оба.

  — Я по документам не заметила, что вы «оба» имеете на это право. Военные, фамилии разные, отметки о браке отсутствуют… А проживаете вы, кстати, где?

  «Попались» подумал Павел. Не рассказывать же ей про дом в Марселе.

  — В Саратове, в общежитии авиационного завода, — нашлась Шура.

  — Допустим… А Иван согласен?

  — Представляете, уважаемая Людмила Карловна, каково бы было мальчику, если бы он согласился, а вы отказали. И потом, мы очень рассчитываем на вашу помощь, — сказал Бессонов.

  — Что сразу думаете о мальчике, это хорошо, — подобрела директор, — но я должна быть уверена, что ему с вами будет лучше. Здесь он одет, накормлен, под присмотром и в относительной безопасности. Существуют формальности, которые я обязана соблюдать.

  — Какие?

  — Например, я вижу вас первый раз. Показали бы характеристики с места работы…

   Шура встала, подошла к Павлу и попросила его подождать за дверью. Потом взяла стул, решительно подвинула вплотную к директору.

  Бессонов не слышал разговора, но по блеску в глазах Александры понял, что разговор будет ещё тот. Он закрыл дверь в кабинет, отошёл к окну, прижался коленями к едва тёплым батареям и стал рассматривать двор, по которому ветер гонял первую позёмку. За спиной послышались шаги, и он увидел небольшой отряд ребят, которые под руководством пожилой нянечки шествовали по коридору, взявшись за руки. Последним шёл Иван. Воспоминания о их первой встрече нахлынули волной и спазмы сдавили горло.

  — Ваня! — буквально просипел Павел, и весь строй, как по команде замер. Нянечка тоже остановилась и с интересом посмотрела на военного. Тот присел и протянул руки к мальчику и неожиданно для самого себя сказал, — Иван, я за тобой.

  — А вы кто? — робко спросил мальчуган, делая робкий шаг навстречу.

  — Я твой отец, неужели забыл?

   Буквально прыжком малыш бросился на шею и крепко обвил её своими маленькими ручками.

  — Папка! Папка!! Я знал… Я говолил… Как же я ждал тебя…

   Дети загалдели, нянечка поднесла платок к глазам. У Беса же слёзы буквально брызнули из глаз, Иван вытирал их и повторял:

  — Не плач… Я нашёлся…

  Эту картину из открытой двери директорского кабинета наблюдали две женщины, вышедшие на шум. Иван повернулся и буквально прокричал:

  — Людмила Калловна, мой папка нашёлся!!!

   Та смахнула платком невидимую слезу:

  — Я вижу, уважаемый Павел Григорьевич, вам моя помощь не нужна. — Посмотрела на нянечку и обратилась к строю, — Дети, проходим в класс. А вы, — взгляд на сладкую парочку, — давайте в кабинет.

  Иван так и не отпускал шею Бессонова, словно боялся снова потерять. С трудом Павел поставил его на пол и повернул лицом к Александре.

  — Вань, посмотри… Неужели не узнаёшь?

  — Мама? — робко спросил мальчик.

  — Мама, мама, — подтвердил новоиспечённый отец.

  Через мгновение уже Шура была зажата маленькими тисками за шею и её лицо осыпано жаркими поцелуями. Директор села на свой стул, выдержала паузу и строго сказала:

  — Иван! Оказывается, никакой ты не Безымянный. Бессонов твоя фамилия. Запомни!

  ***

  О том, что Бессонов без вести пропал во время испытательного полёта где-то на севере, на заводе не знали и не обсудили только клинически равнодушные. Таких было мало, потому как радость и горе делилось тогда между людьми поровну. Потом дошли смутные слухи о его подвиге. К горечи потери теперь примешалась и гордость. «Да, наш… Нормальный мужик… Лично с ним ручкался…» Ещё позже забрезжила надежда.

   Слух о том, что он прилетел живой-здоровый вместе с женой и сыном и, что они сейчас в «гнезде», разлетелся по заводу с быстротой молнии. Там уже собрались не только испытатели, инженеры и технари, но и женщины, и вездесущие пацаны. Как вихрь ворвался Косых:

  — Товарищ старший лейтенант, за время вашего отсутствия происшествий не случилось! А ваш самолёт отправили на фронт, — виновато закончил он.

  — Иди сюда, мой дорогой нянька! — протянул руки Бессонов, — Дай обниму!

  — Посему он нянька? Лазве бывают такие няньки, — стал шептать на ухо матери Иван.

   Павел подвёл Косых к сыну и представил:

  — Знакомьтесь, это мой механик, для самолёта нянька — Александр Косых, а это мой сын — Иван Бессонов.

  Таких представлений было много. Очень много. Все с любопытством рассматривали жену и сына, с удовольствием представлялись, трясли руки и совали пацану всё, чем были богаты. Шура с Иваном были просто ошарашены радушием, с каким встретили Павла на заводе. А народ всё шёл, в «гнезде» не протолкнуться. Некоторые просто через открытую дверь вытягивали голову, чтобы просто увидеть и убедиться, что да, это он.

  — Пустите, я тоже хочу…, — вместе с Вишневским в дверь протиснулся директор завода. — Ну, здравствуй, дорогой Павел Григорьевич, с возвращением тебя! — Он крепко обнял Беса, похлопал по спине, потом резко отстранился, — а это кто с тобой?

  — Это моя семья, Израэль Соломонович, жена Александра и сын Иван.

  — Безмерно рад. Вижу, что не один я. Пока пообщайтесь, а в обед ко мне. Непременно все вместе. Сан Саныч, вы отвечаете.

   Так же быстро, как появился, директор исчез.

   Только сейчас у Беса появилась возможность пообщаться с Вишневским:

  — Здравия желаю, товарищ командир.

  — Здравствуй, дорогой Павел Григорьевич. Спасибо, что вернулся. Как же я рад!

  Снова объятия, похлопывания по спине с такой силой, словно собирались вытрясти душу. Однако находились те, кто даже в этот момент пытались протиснуться и привлечь к себе внимание. Вишневский оглянулся и скомандовал:

  — Эй, на берегу!!! Хватай мешки, вокзал отходит!!! Остались только лётчики, всем остальным — спасибо и до новых встреч!

  Народ с неохотой стал освобождать помещение, однако какая-то светлая радость была в глазах у каждого, а на устах: «Вчера наши вломили фрицам под Сталинградом, а сегодня Бес вернулся! Во попёрло!»

   Павел позвал Косых:

  — Саша, возьми Ивана, покажи самолёт… В общем введи в курс дела…

  — Есть, товарищ старший лейтенант.

  Когда за ним и Иваном закрылась дверь, все молча расселись за большим столом, как привыкли при разборе полётов и вопросительно уставились на Бессонова. Было достаточно прохладно, куртки никто не снимал. Вишневский кратко начал разговор:

  — Ну и…

   Павел глянул на Шуру и попросил:

  — Дорогая, достань из чемодана, что мы приготовили. — Потом окинул взглядом присутствующих, продолжил, — Прежде чем докладывать я должен представиться. Коля, принеси, пожалуйста кружки.

  Через минуту бутылка «Арарата», бутерброды с салом и кружки стояли на столе. Разлили. Бес вынул из кармана три «шпалы» и опустил в свою кружку. Встал.

  — Командир истребительного авиационного полка подполковник Бессонов представляюсь по случаю назначения на должность и получения воинского звания.

   Выпил, достал зубами знаки из кружки, вновь положил в карман. В помещении воцарилась тишина. Гробовая. Первым пришёл в себя Вишневский:

  — Ну ты, Бес, даёшь!!!

  — Попрошу выпить и наполнить вновь, — спокойно продолжил Павел. И когда все выполнили команду, встал и, глядя на Шуру сказал, — А этот тост за мою спасительницу и мою жену Александру. Прошу любить и жаловать!

  Первый выпил, подошёл, поцеловал жене руку и сел рядом. Пока остальные опрокидывали кружки и заедали бутербродами, продолжил.

  — А теперь собственно доклад. Испытывал баки при встрече конвоя союзников в Заполярье. Когда увидели торпедоносцы оказалось, что у меня одного топливо и осталось. Пока валил их при подходе к кораблям, повредили бак. Пришлось садиться на воду. Удовольствие, скажу, гораздо ниже среднего. Кстати, я всё думал, в чём дело и, кажется, нашёл ошибку.

  — Ну и…

  — Нельзя отстёгиваться заранее. Тогда бы и голову не разбил, и сознание не потерял, и успел бы вылезть из кабины пока самолёт тонул. Только…

  — Что только?

  — Испытывать надо всё же где потеплей…

  Лётчики заулыбались.

  — Заметили? Бес в своём репертуаре, ни слова про сбитые, типа сами попадали, — всё-таки прокомментировал доклад Вишневский.

  — Помог, Сан Саныч, врать не буду, — добродушно согласился Павел, — Ну а дальше расспрашивайте Александру. Как она меня нашла и с того света вытаскивала.

   Взоры присутствующих обернулись к скромно сидевшей и не проронившей ни единого слова Шуре.

  ***

  — Вы были на даче у Сталина? — удивился директор Левин во время обеда.

  — Буквально позавчера, — подтвердила Александра. — Он угостил нас чаем и лично дал разрешение на сутки залететь на завод.

  — Как он?

  — Здоров, энергичен и очень внимателен…

  — На меня он произвёл очень сильное впечатление, — вступил в разговор Бессонов. — Решая задачи планетарного масштаба, он видит и участвует в проблемах обычного человека. Удивительно. И ещё — он говорит гораздо меньше, чем знает.

  — Мне это знакомо, — улыбнулся Левин. — Вы кушайте, не стесняйтесь. Теперь скажите, на милость, зачем вам понадобился этот день?

  — Вернуть всё, у кого что брал, — ответил Бессонов, — Да и не попрощаться с моей стороны было бы не вежливо.

  — Мы бы поняли — война!

  — Извините, кроме всего прочего, есть ещё просьба, Израэль Соломонович.

  — Говорите, Павел Григорьевич.

  — Мы с Александрой познакомились на фронте и с радостью вернулись бы туда. Но вчера у нас появился сын — Иван. Он уже побывал под бомбёжками, потерял родных и память. Во второй раз рисковать им с нашей стороны было бы подло. В глубокий тыл не поедет жена. Отсюда просьба — не найдётся у вас работы…

  — Можно было не объяснять, я всё понимаю. Ответ такой — с удовольствием! Во-первых, мне каждая пара рук — до зарезу. А, во-вторых, это значит, что Вы, Павел Григорьевич, не забудете дорожку к нам, а это дорого стоит. Можете мне поверить на слово.

  — Спасибо, от души. Мы вас не подведём.

  — Не сомневаюсь и вашу просьбу воспринимаю, как подарок. Поэтому и завод для вас кое-что приготовил. Пройдёмте…

  Пока шли по коридорам заводоуправления все, кто попадался на встречу не только здоровались, но и старались подойти и поздороваться с Бессоновым за руку. На что директор заметил:

  — Уважают вас люди, Пал Григорьевич…

  Спустились на территорию, прошли к одному из ангаров. Двое рабочих распахнули ворота. Внутри несколько новеньких Яков, один из которых накрыт перкалем, сшитым из нескольких парашютов.

  — Помогите, Сан Саныч, — обратился Левин к Вишневскому.

  Тот потянул за шнурок и перкаль плавно стёк на бетонный пол. Взору открылся новейший Як, на фюзеляже которого красовалась эмблема с изображением чёрта. Тот молнией поражал самолёт со свастикой. Что-то неуловимое в выражении его лица или морды походило на… Бессонова.

  — А похож, — сказал Вишневский.

  Шура тихонечко захихикала. Но Бес не слушал, он уже был на крыле, отбросил фонарь и руками шарил по тумблерам, рычагам и флажкам. Повернул счастливую голову к директору:

  — Спасибо, дорогой Израэль Соломонович. Не поверите, но до сих пор у меня не было своего, в смысле закреплённого за мной борта. Всё кого-то подменял или новые обкатывал!

  — Теперь есть. Берегите друг друга.

  — Я его облетал, но до ума, Пал Григорьевич, доведёшь сам. Новый мотор — чудо! Все твои предложения — здесь. Даже те, что в серию ещё не пошли. Эмблема — подарок от нашего художника.

  — У меня сердце колотится опробовать…

  — Это уже без меня, — сказал Левин. — Я же с удовольствием пообщаюсь с Александрой Васильевной тет-а-тет. Кстати, где Иван?

  — Изучает завод….

  — Это — дело. Надеюсь и ему найдётся работа по силам.

   Именно в этот момент в ангар заявились Сашка Косых и Иван Бессонов. По виду и по тому, как хлопцы общались, можно было подумать, что друганы они старинные. По росту, правда, сильно различались, но в самолётах оба уже доки.

  — Посмотли какой, — ахнул Иван, увидев именной ЯК.

  — Это твоего бати… Задаст он на нём Фрицам, — толковали между собой пацаны, не замечая окружающих.

  -ПэКаБээСэНБэ! — вдруг громко выдал Иван.

  Окружающие переглянулись. Косых смутился. Бес заметно покраснел. Зато директор решил воспользоваться моментом:

  — Вань, что такое ты сказал?

  — Сынок, молчать! — неожиданно подал команду Павел Григорьевич. — Это тайна, никому не говори, особенно маме…

  Зима на Волге ещё не наступила. Истребители наглухо прикованы к земле. После затяжных осенних дождей земля превратилась в малопроходимое болото, насыпная взлётная полоса набралась влаги и не «держала» Яки при посадке. Взлететь и сесть можно было только пару часов под утро, когда за ночь хоть немного подмораживало. Бессонов прибыл в полк, когда ещё толком не рассвело. За ним сели ещё три Яка, которые яркими пятнами выделялись на фоне пожухлой, местами заметенной позёмкой травы. «Надо передать на завод, чтобы изменили цвет краски» подумал экс испытатель, откинул фонарь и огляделся вокруг. Заранее о прилёте не предупреждал, запросил посадку лишь при подходе, поэтому отсутствие встречающих воспринял как должное. Хотя технари зашевелились первыми, подошли и сразу уставились на эмблему. Смеялись, цокали языками от восхищения. Только после этого обратили внимание на Бессонова, помогли снять парашют и скупо выразили радость:

  — С прибытием, Пал Григорьевич…

   Тот с удовольствием пожимал протянутые руки и через головы нянек кого-то искал. Нехороший холодок опустился вниз живота. Старшина Охрименко поймал взгляд и пробурчал:

  — Нэ шукайте. Хрэнов нэдилю из землянкы нэ выходыть.

  — Заболел? Ранен?

  — Да, бис його знае… С глузду зьихав… Вважае сэбэ вынуватым, шо командыра збылы…

  Подошли остальные прибывшие лётчики. Посмотрели на растерянного Бессонова. Тот, словно, очнулся.

  — Охрименко, вызови Руденко и организуй приём коней. Через полчаса за лётчиками «этажерка» прилетит.

  — Зробымо, Пал Грыгоровыч.

   Охрименко Иван Богданович — прижимистый хохол был зав складом. Рыжий, конопатый сорокалетний хитрован относился к числу знаковых людей полка, на которых этот полк, собственно, и держался. Носил не очень благозвучный позывной «Мародёр». Когда Бессонов первый раз услышал и спросил почему, получил удивлённый ответ — «а кто же!» Он же со своими подручными все сбитые и вынужденно севшие наши самолёты препарировал, снимал всё более-менее целое и тащил в своё логово. Чистый мародёр. Зато у Охрименко было всё! Это он почти все самолёты полка оснастил рациями, у него можно было выпросить любую деталь и запчасть. Отдавал иногда за бутылку, чаще просто за спасибо, но только обязательно после проверки необходимости и прослушивания причитания:

  — Як що трэба, то Иван Богдановыч, а колы ни, то «Мародэр»!

  Наконец, от штаба торопливо подошли несколько человек, впереди замполит и Мелешко. Было видно, что не совсем понимают, как себя вести. Одно дело — Бес вернулся и совсем другое — прибыл новый командир полка. Очевидно, вспомнив устав, Мелешко сделал шаг вперёд:

  — Товарищ подполковник, здравия желаю. Исполняющий обязанности командира полка капитан Мелешко.

  — Игорь Семёнович, если не ошибаюсь? Рад вас видеть.

  Бессонов улыбнулся и протянул руку.

  — Заместитель командира по политической части майор…….

  — Простите не помню имя-отчества. — Бессонов тоже пожал руку. Потом всё же спросил, — Погодите, разве не комиссар?

  — Андрей Семёнович меня зовут. А комиссаров уже две недели нет, есть замполиты и полное единоначалие.

  — Нет, так нет. Что ещё плохого у нас в полку?

  — Почему «ещё»? — удивился замполит.

  — Полоса раскисла, полк сидит, Хренов чудит, Павлов травмирован… Кстати, как он?

  — Повредил позвоночник. Пока не встаёт, но руки-ноги чувствует. Врачи говорят, месяца через три будет танцевать, — доложил Мелешко.

  — Добро. Игорь Семёнович, через час соберите заместителей, комэсков и начальников служб, — потом повернулся к замполиту, — А вы, Андрей Семёнович, организуйте завтрак для моих попутчиков. Я пока навещу болезного.

  — Ходил я к нему, — проговорил замполит, — по-моему без толку.

  — Я всё же, с вашего разрешения, попробую, — ответил Бес.

  ***

  В прокуренной землянке Хренова стоял сумрак и приторный запах давно не проветриваемого помещения. Хозяин лежал на спине и дымил папиросой. Бессонов не стал закрывать за собой дверь, подошёл. На столе тарелка, хлеб, стакан киселя. Всё нетронуто. Банка из-под тушёнки набита окурками. Хренов, небритый и похудевший, равнодушно скользнул взглядом:

  — Ты что ли, Бес?

  — Я, Алексей Михайлович. Здорово.

  — Здоровей видели…

  — Не думал, что всё так запущено… Оторви задницу, встань, давай по-человечески поздороваемся.

  — Отстань… Не до тебя.

   — Ну, не хочешь по-дружески, чёрт с тобой. — Бессонов рявкнул так, что было слышно на всю техзону, — Старшина Хренов! Встать!!! Смирно!!!

  Старшина поднялся, уставился на Беса, как будто первый раз увидел.

  — Ты чего?

  — Раз на то пошло, не «ты», а «вы». С командиром полка разговариваете, товарищ старшина. Извольте соответствовать.

   Взгляд старшины прояснился, появилась осмысленность и даже удивление. Руки сами потянулись и застегнули верхнюю пуговицу на гимнастёрке. Бессонов не стал затягивать паузу и продолжил напор:

  — Почему самолётом командира полка занимается банда Охрименко, а не закреплённый за ним старший механик полка старшина Хренов?! Пока вы здесь прохлаждаетесь, они там, гляди, чего и открутят.

   Бессонов даже представить себе не мог, какой сильный аргумент он привёл. Два старшины, два лютых друга давно соперничали в техзоне за лидерство, никогда не упускали возможность уесть друг друга. Говорят и «Мародёр» — дело рук, точнее языка Хренова. Однако была одна договорённость — никогда не пересекать границ зон влияния. Охрименко у боевых самолётов — это конец, чума, последний день Помпеи! Хренов схватил телогрейку, надел шапку и, как ужаленный под хвост бык, ломанулся к выходу. Бессонов остановил:

  — Стоять! — Старшина замер. Бес притянул его к себе, обнял и похлопал по спине. — Ожил, чертяка. Другое дело. Дуй, разбирайся, а вечером поговорим. Не возражаешь?

  — Никак нет! — Хренов опустил голову. — Прости, Павел Григорьевич, сам не понимаю, что со мной.

  — С тобой, думаю, всё нормально. Проветрись и подумай, что, как и почему. Без эмоций. Чисто технически. Прорвёмся, брат.

  — Ты правда — командир?

  — Пока одно название. Думал ты мне поможешь им стать.

  — Тебе поможешь… Я чуть не оглох, когда ты рявкнул «Смирно!»

  — Это я специально в лечебных целях для тебя солдафона включил. Дурное дело — не хитрое. — Бессонов внимательно заглянул в глаза друга. — Иди посмотри, какой мне подарок на заводе сделали. А я пошёл полк принимать…

   Выйдя из землянки, Бессонов пошёл в штаб, а Хренов рысцой на стоянку самолётов, где его с радостью и удивлением приветствовали техники.

  Продолжение следует

Поделиться: