В феврале исполнилось 55 лет известному астраханскому прозаику, члену Союза писателей России Сергею Нуртазину. Его исторические романы широко публикуют центральные издательства «Эксмо», «Яуза», «Вече». Вот-вот выйдет из печати новая книга Нуртазина в издательстве «Центрполиграф». Он – лауреат литературных премий имени Павла Бляхина, имени Ивана Хемницера, имени Михаила Луконина, многих литературных конкурсов. Поздравляя своего коллегу с «полукруглым» юбилеем, астраханские писатели желают новых творческих удач автору, чьи романы – художественное отражение истории нашего края. Исполать тебе, Сергей свет Викторович в нужном и важном деле! Представляем вниманию читателей новый рассказ Сергея Нуртазина.

СЕРГЕЙ НУРТАЗИН

ХРОНИКА ОДНОГО ДНЯ ИЗ ЖИЗНИ ГВАРДИИ СЕРЖАНТА

Рассказ.

Иван Степанович Безруков поднялся рано. Рассвет чуть забрезжил, а он уже на ногах: умытый, выбритый, пахнущий одеколоном. Он и в обычные дни не любил спать подолгу, несмотря на то, что срочных дел у него, одинокого старика, не было, сегодня же тем более вылёживаться не пристало. Сегодня день особенный: День Победы. Девятого мая Иван Степанович не просто пенсионер, а гвардии сержант Безруков. Позавтракав на кухне, ветеран вошёл в комнату, что являлась залом и спальней одновременно, чуть прихрамывая, бодрой твёрдой походкой направился к окну. И куда только девались сутулость и обычно шаркающие шажочки?

Отдёрнул тюлевую занавеску, глянул на двор: весна, благодать, безветрие. Ветки деревьев не шелохнутся. Утреннюю тишь нарушают только чирикание воробьев, шуршание метлы дворничихи Маришки и редкий гул машин на соседней улице. Небо чистое, прозрачно-голубое. В нём, словно заблудившийся ягнёнок, одинокое подрумяненное восходом облачко. День обещает быть хорошим. Да и не может он быть плохим, праздник ведь. Даже дождь и тот пролил ночью, поплакал по погибшим за эту самую Победу, а дневное время решил не омрачать ради светлого праздника. Правда, лужи после себя оставил немалые. Ничего, это не беда, лужа праздника не испортит. Проснулся на подоконнике рыжий кот Филимон, выгнул дугой спину, зевнул, показывая остроту молодых зубов. Посмотрел на хозяина, замурлыкал, стал тереться об руку, требуя еды.

– Что, блудник, проголодался? Почему не пришёл, когда я завтракал? Спящим да гулящим блюдо с дырой.

Филимон мяукнул. Жалостливо, будто извиняясь.

– Ладно уж, пойдём покормлю.

На крохотную кухоньку Иван Степанович вошёл в сопровождении беспрестанно мяукающего кота. Филимона он подобрал котёнком полгода назад, чтобы скрасить свое одиночество. Теперь Филимон являлся полноправным членом их маленькой семьи. Иван Степанович достал из холодильника «Бирюса» сырого окунька, положил его в миску, рядом с ножкой кухонного стола. Филимон с жадностью набросился на рыбу, издавая при этом ворчливое мурлыканье. Иван Степанович не знал, выражает ли кот этими звуками своё удовлетворение или предупреждает, что рыба в миске принадлежит только ему, а потому решил успокоить питомца:

– Ешь, отбирать не стану.

Чётко, по-военному повернулся, прошагал в соседнюю комнату, подошёл к шкафу, отворил створки. Пахнуло нафталином. Сколько времени прошло, а запах остался. Жена бдительно следила за сохранностью одежды, берегла от моли, раз в месяц вывешивала на веранде проветриться, она же готовила ему костюм к празднику, стирала, гладила. Сама на праздник не ходила: боялась, что сердце волнения не выдержит. Теперь вот всё сам. Почти год минуло, как ушла сердешная Катерина Васильевна. А ведь моложе его. Быстро ушла, тихо, без мучений. Легла спать и уснула навечно – сердце остановилось. Большое сердце, доброе, любящее, терпеливое. Сколько оно вынесло: и сиротливое детдомовское детство, и работу в военном госпитале, наполненном кровью, смертью, ранами и страданьями бойцов, коих день за днём привозили с фронта. Там-то они и познакомились – тогда ещё рядовой артиллерист Иван Безруков и санитарка Катюша. Сюда-то в этот госпиталь и этот город вернулся он после войны. Вернулся к ней – юной, русоволосой, невысокой девушке с васильковыми глазами. К ней, нежной, ласковой, верной и уже столько пережившей и повидавшей в своей жизни.

Такой вот молодой в последнее время она приходила ему во сне, нежно гладила по голове, заботливо спрашивала: «Поел ли, Ванечка? А лекарства выпил?» – и наставляла: «Если что, сразу к врачу иди. За квартиру не забудь заплатить, а то долг нарастёт»…

Большое сердце, вот только больное. Первая боль пришла в него после того, как в сорок шестом умер их первенец. После этого бог долго не давал им детей. Потом родился Андрюша. Не радость ли! Но боль пришла снова. Погиб сын Андрей. Отправляли они в армию молодого, высокого, красивого парня, а получили обратно цинковый ящик. С той поры и захворала его Катюша. Но крепилась, может, ради него и крепилась.

Держась за створку шкафа, повернулся, посмотрел на стену. На стене фотографии, в деревянных рамках, сделанных его собственными руками. Вот они в Анапе, ещё в советское время, по профсоюзной путевке. Слева фото двух солдат в форме, вороты расстёгнуты, чтобы было видно тельняшки, на головах армейские панамы. Стоят обнявшись. Лица счастливые, улыбаются. Надо показать родителям, что всё у них хорошо… в Афганистане. Так и сгорели оба в БТРе, грузин Арчил Тордия и русский Андрей Безруков. Почему-то вспомнился заряжающий, ефрейтор Давид Машашвили, погибший в бою под Прохоровкой. Тогда они были вместе – русские, украинцы, грузины. А что сейчас? Эх! Взгляд упал на большой фотопортрет. Увеличенная фотография несколько смазала лица, но выражение счастья на них осталось. Они просто излучали его – молодая русоволосая девушка в цветастом платье и гвардии сержант в лихо заломленной набок пилотке и выцветшей гимнастерке…

«Гимнастёрка! Что же я, старый дурак, стою! – Досадливо покачал головой, полез в шкаф. – Вот она, на вешалке».

Ласково, словно кота Филимона, погладил гимнастёрку. Справа, над нагрудным карманом – три меленькие полоски: одна золотистая, две красные, словно кровавые пятна. Нашивки за ранения. Тронул верхнюю.

«Эта первая, в Сталинграде. Благодаря этому ранению, я оказался в госпитале и встретился с Катюшей».

Вздохнул. Отодвинул гимнастёрку, достал тёмно-серый праздничный костюм. Звонко звякнули медали на пиджаке, «зайчики» хаотично забегали по комнате. Костюм как новый, только локти чуть потерлись, да на брюках на правой штанине чуть ниже колена небольшой, сантиметра три, шов серыми нитками. Зацепил на кладбище во время похорон жены и даже не заметил, не до того было. Зашивать разорванное место пришлось накануне.

«Вроде бы не очень заметно. А Катюша бы заштопала аккуратнее».

Запели на стене старинные, тёмного морения, резные часы, подарок от прежних хозяев квартиры. Именно «запели», иначе не скажешь. Иван Степанович любил этот перезвон и часы эти с иностранной надписью на белом лакированном кругляше маятника «Le Roi a Paris». Стрелки показывали восемь. Пора собираться. Аккуратно разложил на диване вещи. Рука наткнулась на пульт от телевизора. Рука сухая, покрытая пигментными пятнами. Сквозь тонкую, почти прозрачную кожу, видны вздутые, синеватые вены. Пальцы обхватили чёрную коробочку пульта.

«Это ж надо, додумались. Лежи себе на диване, включай, выключай. Чудно. А телефоны сотовые, а компьютеры? Далеко шагнули, быстро развиваемся. Вот если бы ещё и духовно так росли».

Нажал кнопку. Из телевизора в комнату хлынула песня «День Победы» в исполнении Льва Лещенко. По коже – мурашки.

«Вот песня на все времена! Это тебе не «Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже!» Тьфу. Срамота. Безвкусица».

Посмотрел в телевизор. Парад сорок пятого на Красной площади: Жуков на белом коне, стройные ряды советских воинов со знамёнами поверженной фашистской Германии…

Одевался Иван Степанович неспешно. Расправлял каждую складочку, снимал каждую соринку-пылинку, прилипшую к костюму. А как же, в этот день надо выглядеть, как на параде. Посмотрелся в зеркало. Потускневшие, с остатками голубизны глаза, кустистые брови, небольшой прямой нос, тонкие губы, впалые щёки и морщины. Эти «напоминания старости» кругом: на щеках, у глаз, на высоком лбу. Последний штрих. Осторожно пригладил ладонью причёску – зачёсанные назад волосы. Волосы у Ивана Степановича седые да, на зависть многим, густые. Что ж, пора. В прихожей одел стоптанные, но начищенные до блеска ещё со вчерашнего вечера ботинки. Глянул на лакированную палочку для ходьбы.

«Третью ногу брать не буду, так похромаю».

Открыл дверь. Филимон проскользнул между ног наружу, замяукал.

– Нет, брат, тебя я с собой не возьму.

Часто случалось, что кот сопровождал его до ближайшего продуктового магазина и обратно. Филимон возражать не стал, видимо, понял – поход в магазин отменяется. Подняв трубой пушистый рыжий хвост, пробежал веранду, быстро спустился по ступеням, выбежал во двор. Закрыв дверь, Иван Семёнович последовал за ним. Лавируя между столиками, кадками с домашними цветами, велосипедами, тазами и старыми стиральными машинами, он миновал застеклённую наполовину веранду. Только наполовину. Рамки для стёкол были небольшого размера, их было много. Стёкла, вставленные в них, разбивались мальчишками, по неосторожности жильцами, выпадали от ветра, но вставлять их снова никто не удосуживался. Впрочем, и сам дом давно никто не ремонтировал, оттого и ветшала с каждым годом бывшая купеческая усадьба, а ведь красива, если приглядеться. Резные наличники, полотенца, деревянные колонны парадного входа, как на Вологодчине, откуда он родом.

Спускался осторожно, держась за деревянные перила. Ступени поскрипывали под ногами. По звуку, который издавала каждая из них, он мог определить, какая она по счету. Каждая ступень скрипела на свой лад. Одна пищала, как мышь, другая стонала, скрип третьей был похож на карканье вороны. Вот «залаяла» последняя. Шаг – и он на улице.

До центра города, где проходили торжества, Ивану Степановичу идти было недалеко. Жил он поблизости, в старом, бывшем купеческо-мещанском, районе города. Дома в нём были большей частью деревянные, но немало было и кирпичных или построенных из кирпича наполовину. На то был в своё время царский указ, а поскольку кирпич стоил недёшево, строили по-хитрому, экономно. Фасады возводили каменные, а всё остальное из дерева. Зато каждый дом своё лицо имел, не то, что нынешние стеклобетонные монстры. «Старички» и до сей поры красуются друг перед другом: кто деревянной резьбой, кто арочными окнами и балконом с коваными ажурными перилами, кто изваяниями львов, дев или мифических персонажей, башенками, а кто и колоннами в ионическом, дорическом или коринфском стиле. Жаль, что их с каждым годом становится всё меньше. А ведь отреставрируй эти старые здания, и потянутся сюда люди со всего света посмотреть на эту, мало где сохранившуюся, старину. Правда, в последнее время подвижки в этом направлении пошли, и сие радовало пенсионера Безрукова. Иван Степанович любил гулять по улицам старого города. Если бы не машины и рекламные щиты, то можно было подумать, что ты в девятнадцатом веке. Того и гляди, откроется дверь одного из особняков, и на улицу выйдет дама в старомодном лёгком платье, с зонтиком от солнца в руке и широкополой шляпе на голове, сопровождаемая молодым гимназистом. А то и вовсе вылетит из-за угла пролётка с лихим извозчиком на облучке, везущая чинного купчину.

Пролётки не было, были машины. Иван Степанович шагнул на «зебру». Движение на этой улице одностороннее, светофора нет, зато висит знак пешеходного перехода, а, значит, – бояться нечего – автомобиль должен уступить. Иван Степанович забыл о том, как у нас соблюдаются правила и исполняются законы, он собирался переступить небольшую лужу, преградившую ему путь, когда чёрная «БМВ» проскочила мимо, обдав ветерана грязной водой… Словно очередью из автомата и боль… Боль внутренняя, нестерпимая. «БМВ» затормозила.

«Извиниться хочет», – промелькнуло в голове Безрукова. Стекло со стороны водителя опустилось. Из недр иномарки высунулась бритая голова:

– Ты куда прёшь, старый козёл! На тот свет захотел!

«Добил», – подумал ветеран отрешённо. Разум не хотел принимать то, что такое может случиться.

– Вот сволочь! – раздался позади голос. Безруков повернул голову. Высокий, русоволосый мужчина, лет сорока, в светло-коричневой ветровке и джинсах, дёрнулся к машине, но «БМВ» рванула с места, оставляя облитого грязью ветерана на дороге.

Как он переходил дорогу, Иван Степанович не помнил. Слёзы от обиды и бессилия застлали глаза. Будто слепой, добрался до ступенек продуктового магазина у дороги, сел на одну из них.

«Словно нищий на паперти. Как же так? Ведь думали, лучше люди после войны станут, добрее. Мечтали об этом и его друзья, Ержан Куспанов, убитый при форсировании Днепра, и Григорий Парамонов, погибший в Восточной Пруссии, и многие другие. Нет, не вышло. Дошло до того, что ветеранов избивают, грабят, обманывают, отнимают квартиры и добытые кровью награды. Сильнее звериная сущность оказалась».

День вдруг посерел. Не так весело щебечут птицы, не так ярко светит солнце, и небо не такое прозрачное.

«Вот и испортила лужа праздник. Куда же я такой пойду? Как перед товарищами покажусь в таком виде? Кончился мой День Победы».

Никогда не жалел он себя ни на работе, ни на войне, а тут вдруг подкатила перемешанная с обидой жалость к самому себе и заплакал… Не стыдясь заплакал, навзрыд.

– Дедушка, не плачьте. – Детская рука легла на плечо старика. Знакомый мужской голос сказал:

– Маша, ты побудь с дедом, а я в магазин за минералкой сгоняю.

Иван Степанович неторопливо достал из бокового кармана пиджака носовой платок, утёр лицо, поднял голову.

Перед ним стояла девочка лет десяти. Распущенные пшеничные волосы, курносый нос, тёмно-серые глазёнки смотрят участливо, жалостливо, в руках букет красных тюльпанов.

Из магазина вышел русоволосый мужчина в светло-коричневой ветровке. Тот самый. Видимо, отец девочки. Отчего-то там, у дороги, он её не приметил. В руках у мужчины пластиковая бутылка с минералкой.

– Вставай, отец. Сейчас мы тебя в порядок приведём.

Иван Степанович поднял голову:

– Не надо, сынок, я теперь домой.

– Ты, батя, не стесняйся. Наши с Машкой деды-прадеды с войны не вернулись, нам ухаживать не за кем, так мы за тобой поухаживаем. Да Машка? – мужчина подмигнул дочке.

– Да пап, – бойко отозвалась девочка.

Упрямиться ветеран не стал, поднялся. Отец девочки принялся за чистку костюма. Иван Степанович помогал, чем мог. Вскоре общими усилиями костюм был отчищен от грязи. Вот только беда, влажные пятна расползлись, и костюм выглядел неопрятно. Это расстроило бывшего гвардии сержанта, но виду он не подал.

– Может, вас проводить? – заботливо спросил мужчина.

– Нет, нет, я сам, – Безруков отказался, так как и сам не знал, пойдёт ли он теперь на встречу с друзьями.

– В таком случае всего вам хорошего, не болейте. С праздником, – мужчина протянул ладонь. Иван Степанович крепко пожал её. Выразить благодарность словами он не смог, от волнения перехватило дыхание. Мужчина улыбнулся и повернулся к дочке.

– Ну что, Мария Вячеславовна, пойдём?

– Сейчас.

Девочка разделила букет, одну половину протянула ветерану:

– Это вам.

Иван Степанович сглотнул и словно вытянул из себя:

– Спасибо.

– Вам спасибо… за Победу. – Это были слова отца девочки. Мужчина взял дочку за руку, они быстро зашагали по направлению к центру.

Безруков смотрел им вслед, и сердце его наполнялось теплом. Он понял, что должен быть там, среди других ветеранов. Должен идти туда ради таких вот добрых людей, как эти отец и дочь. Он верил, что таких всё же пока большинство.

«Пойду. А то, что костюм мокрый, не страшно, до парада высохнет. День-то вон какой солнечный. Хороший день. И небо, вроде бы, снова посветлело».

И пошёл…

Всё было в этот день: и возложение венков и цветов к Вечному Огню, и парад, и шествие Бессмертного полка, и волнение, и слёзы.

Возвращался Иван Степанович тем же путем. Боясь повторения того, что произошло утром, в нерешительности остановился у пешеходного перехода. Синие «Жигули» затормозили перед «зеброй». Водитель, мужчина средних лет, махнул рукой – проходите, мол. Иван Степанович сделал шаг вперёд, остановился. Белая иномарка поравнялась с «Жигулями». К зеркалу привязана георгиевская лента. Из открытого окошка со стороны пассажирского места выглянула юная рыжеволосая девушка, помахала рукой:

– Идите, дедушка. Идите. С праздником вас! С Днём Победы! – нырнула внутрь, отпихнула парня за рулем, нажала на сигнал. Звук показался Ивану Степановичу торжественным, словно музыка военного оркестра на площади. Мужчина за рулем «Жигулей» последовал примеру рыжеволосой девушки. Их поддержал водитель маршрутного такси.

«С праздником! С Днём победы!» – слышалось в этой какофонии звуков.

Плечи распрямились сами собой, грудь вперёд, и зашагал… Твёрдо, чётко, словно генерал перед строем. Хромота пропала, словно её никогда не было. И слёзы. Слёзы радости, гордости, счастья. Да и как в такой день без них…

По ступеням поднимался медленно. Ноги едва держат, отяжелели, словно пудовые гири к ним подвесили, сердце бешено колотится. Никуда не денешься, возраст даёт знать о себе. На веранде передохнул, пошёл дальше.

У дверей Ивана Степановича ждал любимый кот. Филимон укоризненно мяукнул, мол, где это ты хозяин пропал?

– Что, нагулялся, бродяга? Сейчас открою.

Безруков достал из кармана ключ, отворил дверь. Первым вбежал Филимон, следом вошёл Иван Степанович. В квартире тихо, пусто, одиноко. Включил телевизор, снял костюм, рубашку, надел домашнее.

«После в шкаф повешу до следующего раза. Только будет ли он, следующий-то раз?» Вздохнул, побрёл шаркающими шажочками на кухню. Перекусив, вернулся в зал-спальню, сел на диван смотреть телевизор. Старый диван недовольно скрипнул.

– Будет тебе ворчать-то! – Иван Степанович погладил потёртую кожаную обшивку. На экране шёл фильм о войне. Иван Степанович пытался вникнуть в суть происходящего, но усталость и переживания сегодняшнего дня давали о себе знать. Несмотря на все усилия, веки ветерана закрывались сами собой. Дремота брала верх.

Перед тем, как полностью отдаться во власть сна, подумал: «Доживу ли до следующего Дня Победы?»

Перед глазами поплыли образы рыжеволосой девушки, девочки Маши и её отца, сказавшего: «Вам спасибо… за Победу».

«Должен дожить! Ради всех этих людей должен! Как в песне – «Всем смертям назло!»

Поделиться: