В том жарком и ничем не примечательном августе мне было шестнадцать. Мы с одним из друзей юности часто ходили на реку – грустные и задумчивые, провожали взглядом проплывающие корабли. Выбирали себе каждый раз один из катеров, пропахших рыбой и старыми снастями, и сидели в них почти до вечера, изредка выбираясь искупаться. Иногда ближе к вечеру рыбаки приходили, отцепляли какой-нибудь катер и уплывали в закат. Так было и тем вечером. Я сел на песок. Печальный, безденежный, утопивший час назад любимые шорты и теперь подвязанный рубашкой. Денег у меня почти никогда не было, хотя были друзья, готовые поделиться в любую секунду.

Мой друг Саня иногда стеснялся своего казахского имени, и мы называли его так. Сейчас он ушёл в магазин, осталось только сидеть и смотреть на середину реки. В прошлом году другие поселковые парни ныряли в глубину, доставали старые юбилейные монеты с ленинским профилем, а я не достал. Только сильно ударил ногу о затонувшую бетонную плиту и из последних сил на руках проплыл к берегу. С тех пор и стал бояться воды, точнее, середины. Мои попытки побороть этот иррациональный, всеобъемлющий страх всякий раз терпели неудачу. Я и шорты из-за этого потерял, если подумать. Солнце садилось медленно, пляж пустел, зато Саня с газировкой пришёл. Он ловко соскочил с обрыва, несколько раз прыгнул по импровизированной лестнице из битых плит и будто не уходил. Плюхнулся рядом, жестом предложил газировки. Я взял.

– Смотри, какая пара, – обратил он внимание на двух молодых людей промеждупрочим, словно оценивал предметы искусства.

– Красивая, – сказал я, задержав взгляд дольше, чем ожидал.

Оба, он и она, отлично сложены, с красивыми телами, без лишних линий, мечта скульптора. Он был несколько старше, с хорошим бронзовым нездешним загаром. Смотреть долго было бы неприлично, я отвёл взгляд и продолжил думать, как вернусь домой, где лягу в горячую ванну, смыв с себя песок и запах реки. Некоторое время я просидел, отдавшись этим мыслям, как вдруг подошла она.

– Ребят, можно попить?

– Да, пожалуйста, – я протянул бутылку, снова взглянув на неё уже более произвольно, снизу вверх. Красивый, чуть круглый живот, талия несколько тоньше, чем у греческой богини на картинах эпохи Возрождения. Бежевый купальник, скрывающий аккуратную грудь.

Я отдал бутылку, показав всем видом, мол, пейте, если это действительно нужно. Она как-то странно улыбнулась.

– Меня Вика зовут, – сказала она, присев рядом с нами на песок так запросто, будто мы пришли вместе. Саня представился, ему тоже было немного неловко.

– Ждут Вас, Вика, – сказал я, тоже представившись и глядя на кромку воды, чтобы лишний раз не поворачиваться в сторону нашей новой собеседницы. Только теперь я понял, что на пляж пробралась машина с тонированными стёклами, и её спутник, по-видимому, просто остался там.

– А, ерунда, – было произнесено пренебрежительно, – пойдём лучше поплаваем, – обратилась она ко мне.

– Он плохой пловец, – наставительно сказал Саня. Я лишь кивнул.

– Это ничего, – тихо и доверительно проговорила она, будто выспрашивая разрешения взять мою руку, я повернулся, заглянул в её чёрные глаза, и мы пошли. Мы плыли, почти обнявшись, и, отплывая всё дальше и дальше, ныряли. Страх медленно отпускал. Мне нравилось смотреть, как с её длинных тёмно-каштановых волос стекает вода. Какая-нибудь маленькая прозрачная капля грациозно скользнёт по шее и останется в ключице, светясь, будто жемчужина, набирая вечерние августовские лучи.

– У тебя красивые ключицы, – сказал я тем тоном, каким обычно говорят другую фразу.

– Спасибо, – ответила она и легко, очень осторожно поцеловала.

Я был счастлив. Возвращался через старое футбольное поле, рукава повязанной на поясе рубашки беспечно болтались. Саня молчал, только смотрел со значительностью, а в голове всё ещё звучало: «До свидания». До свидания, думал я и жалел, что не взял телефон, но так было нужно, тот двадцатитрёхлетний красавец не оценил бы мои намерения.

Весь остаток августа растворился в реке. Вода хорошо расслабляет после физических нагрузок. В пути начался дождь. Капли ощущались, как нежное прикосновение, было тепло. Дома наспех принял душ, дабы смыть с себя запах реки. Я молчал и ел, в окно кухни пробрались дымчатые, тёмно-серые сумерки, оранжевое дневное небо уходило всё дальше к горизонту, сизый голубь сел на балкон.

– На следующий год мы на море поедем, – сказала мама, расценив моё молчание по-своему, и с радостью посмотрела, как я ем пельмени с хлебом. – Правильно, ешь с булкой…

Не хотелось ничего, жалел только о том, что лето кончилось, и медленно подходил сентябрь.

Поначалу год проходил быстро, как этап подготовки к чему-то грандиозному. С каждым новым рубежом, новой книгой, учебной четвертью, неделей появлялась уверенность, такая же новая, и важной была только одна фраза, ставшая сакральной: «До свидания», – тихо шептал я себе, – «До свидания». Всякий раз вместе с этой фразой приходила и радость. Осень и зима, похожие на одно и то же сырое, бесформенное время года, тёплое и слякотное, прошли на одном дыхании. Хотелось прийти на любимый пляж и лечь, отдавшись всепоглощающему спокойствию. Можно было прийти на покинутый берег, пустой, обдуваемый ветрами, но я берёг пляж в своей памяти, каким оставил его летом.

К следующему августу в поездке я почти разуверился, да и забыл о ней, спрятав саму мысль очень глубоко, – в семнадцать приходится часто разочаровываться. Потом просто привык бродить по улицам своего посёлка – нравилось цветным мелом украдкой рисовать на плитах старых пешеходных дорожек. Здесь я чувствовал себя уютно, купив горсть мелков. На серых полузаросших прямоугольниках появлялось что-нибудь простенькое: солнце, красная пятиконечная звезда, несколько разных деревьев, стоящих вдоль реки. За этим занятием в окрестностях сгоревшей школы, перед которой находилось футбольное поле, и застал меня Саня.

– Мать велела тебя найти и передать – на сборы два часа, – тут он задумался и понял, что ничего не понял.

– Ясно, – ответ запутал его окончательно.

Мелки спрятались под одну из плит.

Через сутки я уже сидел в Лазаревском, сыром и пасмурном, едва высунув нос из летней палатки, пил чай, который остывал очень быстро. Ночь в автобусе прошла легко. Свет в салоне горел до самого утра, и я от нечего делать несколько раз перебирался в хвост салона – перекинуться в карты со случайными попутчиками. Утром мы выгрузились на поляне бывшего летнего пионерского лагеря. Теперь о нём напоминали разве только бетонный забор, синяя железная душевая кабинка и заросли ежевики. Мой посёлок теперь был миром таким жарким, далёким, солнечным и недосягаемым. Там дома будто бы остался мой первый месяц работы в местном отделении ВОИ*. Хотя работой это назвать трудно. Дня за два написал два варианта одной заказной статьи и был временно зачислен социальным работником. Остальные дни я сидел в мягком кресле и почитывал старые белые брошюры с профилем основателя одного некогда Великого государства. Стены старого здания в центре, как говорят, тогда ещё могли выдержать очередь из автомата Калашникова. Моё же формальное начальство в лице трёх студентов колледжей выдерживало меня едва ли. Однако числились там они уже давно, поэтому просто играли в дартс в комнате по соседству, где стоял старый компьютер и пылились новые подарочные издания книг. Иногда в широких коридорах мелькала студентка-второкурсница юридического факультета Маша. Она, видимо, вела всю документацию и очень уставала. Так закалялся стаж. В будущем при устройстве учителем этот месяц добавил мне перца, думаю, Маше тоже. Халдейские это были деньги, странные, а для меня незаслуженно большие. Они меня изменили.

Земля здесь была сырой, пахла мокрой каменной крошкой. Оставалось только допить чай и пойти погреться в автобус.

– Павел, ты чего там? Заходи!

Водитель был сноровист и весел – не подвёл старый белый ЛИАЗ, сработал как часы и привёз нас раньше, обогнав по пути красный Икарус.

В салоне где-то на задних рядах звучит гитара. Кто-то шумит за игрой в карты. Двое разложили откидной пластиковый стол, закрепленный у самой водительской стенки и мирно передвигают шахматы. Среди гитарных аккордов прозвучал выкрик, – «Иди к нам». Однако даже не понял, что обращаются ко мне, а потом отрицательно помотал головой.

___

ВОИ* – Всероссийское Общество Инвалидов.

Автобус я в шутку называл Александровым царством: водитель – татарин с гусарскими усами – дядя Саша; окликнувший меня студент, – Саня Терентьев, тёзка одного известного журналиста, работавшего на федеральном телевидении ещё в 2000-х. Я поднялся, ощутив запах старых матерчатых чехлов. Он, покинул свою шумную компанию, и мы немного вспомнили о «Короле и шуте», на концерте которого, ещё в самом начале их творческого пути, он побывал. Приятно поговорили ни о чём. Потом Саня от нечего делать обратил внимание на приметную красную иномарку, будто случайно явленную среди зарослей, в которых ещё сохранился старый асфальт:

– Не знаешь, чья Mazda с нашими номерами?

– Нет, я плохо запоминаю иномарки. Посмотрел и забыл…

Потом он что-то рассказывал, а я думал о предстоящей дождливой ночи в палатке. Вода зальёт всё, и красивые фото будут наполовину серыми. Утро тоже будет похожим, серым, правда теплее… Все пассажиры отправятся в шашлычную. Водитель будет спрашивать о простых вещах, об отношении к людям и, проникшись по-отцовски, покажет, как в ЛИАЗе закрывается дверь. Он уйдёт отдыхать в Икарус, оставив меня согреваться в автобусе под песни Круга. Я останусь один.

Каждая фраза в том простом разговоре давалась легко, разве что последняя… «Самое трудное – разочароваться в Вас». Он понял, как-то особенно блеснул глазами… Вспомнил что-то, но вслух сказал только одно слово: «Правильно». Потом, помолчав, попрощался, забывчиво закурил в салоне и вышел другим, лёгким помолодевшим шагом.

Через некоторое время снаружи заколотил дождь, а едва удалось удобней сесть в кресло, пристроив снятую рубашку на соседнюю спинку, раздался требовательный стук в стекло. Это был потолстевший, властный тридцатилетней мужчина, всё ещё полагающий, что ему лишь немного за двадцать. Тогда я ещё не умел справляться с первым натиском подобного полу-животного магнетизма, пасовал и долго корил себя за это после, как обычно. Он вошёл и попросил закурить. Дал ему спички в глупой надежде на то, что он воздержится какое-то время или сделает это аккуратно. «Не кури здесь», – голос предательски дрогнул. Новоприбывший хмыкнул, помедлив, отошёл к выходу и только после этого нагло бросил коробок спичек обратно. Проверял. Ловилось в такие моменты напряжённо. Мужчина взглянул с небрежной усмешкой, остался курить, стоя на первой ступеньке в дверях. Через несколько мгновений всё потеряет своё значение, потому что войдёт Вика… В памяти искрой вспыхнет и машина, о которой спрашивал вчера Терентьев, и та наша случайная встреча на пляже. Вот она медленно и непринуждённо вошла, в промокшей белой блузке, обычных джинсах, улыбнулась будто бы нам двоим и сказала молодому человеку:

– Игорь, выйди. Мне нужно переодеться.

– А этот? – Андрей всё так же кивнул в мою сторону.

Вика, лишь изумлённо подняла бровь, будто бы только заметила и трогательно улыбнулась, будто бы отвечая, – не стоит.

– Иди, я тебя догоню.

От этого стало ещё досаднее. Оставалось только глубже упасть в кресло. Игорь торжествовал, видимо, поймав её многообещающий взгляд. Он бросил окурок и пошёл в шашлычную. Ни дождь, ни ветер теперь не смущали нисколько. По особому шагу можно было определить, насколько он был пьян. Последняя сигарета доконала его совсем…

Мы молчали. Старая серая рубашка висела на спинке кресла, Глупо перебирал рукав, чтобы хоть как-то успокоиться.

– Привет, – первой начала Вика, будто мы расстались вчера…

– Привет, – ответил я, потрясённый всем, что произошло, растерянно и печально.

– Мне пойдёт голубое платье? – спросила она обнадёживающим тоном, будто за этим стояло нечто важное.

– Тебе любое подойдёт, – всё так же ответил я, не поняв половины из того, что имелось в виду

Она подошла и спокойно села рядом, накинув мою рубашку. Стало теплее, и вместо слов, едва касаясь губами, просто поцеловал её в шею. Вика придвинулась ближе, обняла меня, той же рукой грациозно задёрнула край шторы на окне автобуса и сокровенным полушёпотом спросила:

– Покажешь, как закрываются двери в ЛИАЗе?

– Легко.

Поделиться: