Марина Паренская. Рассказы.

13 января – День российской печати. Поздравляя всех, причастных к ремеслу журналиста (а таковых и среди писателей – абсолютное большинство), публикуем рассказы Марины Паренской, которая долгие годы работала в астраханских газетах. Но, оказывается, кроме очерков, статей и репортажей, она пишет и художественную прозу. Так что у неё сегодня двойная радость: профессиональный праздник и выход к читателям в качестве прозаика! Удачи и на этом поприще, Марина!

МАРИНА ПАРЕНСКАЯ

СОСЕДИ

В глубине нашего большого двора жил своей жизнью маленький и кривой, барачного типа домишко на четыре семьи, в котором прошло моё отрочество. «Своя жизнь» – это не метафора, именно так и было, хотя с соседями из «большого дома», который выходил на трамвайную линию, мы, конечно, здоровались и поддерживали отношения. Но так сложилось, что в «большом доме» жильцы нет-нет да менялись: кто-то уезжал на заработки, кто-то выходил замуж, а Янбарисовы и вовсе съехали, купив кооперативную квартиру, и тем самым сразу стали для всех чужими, потому что кооператив практически никому был не под силу, а неприязнь к богатым в астраханских дворах 70-х существовала, наверное, на генетическом уровне.

Тем, кто жил в нашем закутке, кооператив, конечно, не светил. Ни нашей интеллигентной маме с двумя девчонками, ни старой тёте Асе, ни древней бабе Дуне, ни красавцу Серёжке. Условия у нас были не самые лучшие: вода из колонки, керосинка, печка. Когда спустя годы я рассказала об этом своим детям, они замерли в восхищении. Им это казалось необычайно привлекательным. Да и мы на ту пору не считали наш быт чем-то ужасным. В провинциальной Астрахани и сейчас многие живут почти так же. А к плюсам нашей жизни можно было, несомненно, отнести палисадник, где росли простецкие «ноготки» и мальва, и проигрыватель, на котором мы с сестрой без устали крутили пластинки из журнала «Кругозор», и тем были счастливы.

Соседи являлись неотъемлемой частью нашей жизни. О слегка повёрнутой бабе Дуне ходили упорные слухи, что она «из бывших», то ли графиня, то ли княгиня. В чертах её изъеденного временем лица угадывалась былая красота. Но поскольку у нас с сестрой было пионерское происхождение, княжеское прошлое бабы Дуни нас не слишком занимало. А она, видно, помнила об этом постоянно, потому её всё время тянуло поговорить на эту тему. Странная смесь отрывочных воспоминаний, перемежаемая французской речью, завораживала и пугала одновременно. В её маленькой комнатушке горела лампадка перед образами, а на комоде стояли старые фотографии, где не по-советски красивые дамы опирались на спинки стульев с восседавшими на них лихими кавалерами. Про одну из дам баба Дуня сказала, что это она, и я окончательно уверилась, что старушка – «того»… А мама наша верила. Видно, потому, что знала об этой жизни больше, и давным-давно у неё на глазах происходили события, которым не было объяснения и понимания в нашем идеологически выверенном детстве.

Да и как верить? В редкие минуты то ли просветления, то ли обострения баба Дуня ругалась матом, да как! Такого мастерского исполнения я не слыхала больше ни от кого и никогда. Именно это заставляло меня сомневаться, а мою маму, напротив, убеждало в княжеско-графском происхождении бабы Дуни. Мама считала, что только сильные и болезненные воспоминания о прошлом могут заставить человека переживать таким образом. Хотя поводом для бабы Дуниного негодования становились, как правило, события современной действительности: пенсию не принесли (тогда пенсию не задерживали, просто почтальон запила), печка зачадила, закончилось перед её носом молоко в длиннющей очереди или поссорилась с Аськой.

Аська или тётя Ася – другая наша соседка, замечательная тем, что она всегда всё и про всех знала. Такие люди совершенно необходимы во взаимоотношениях с миром, потому что, занятая сверхурочной работой и воспитанием двух подростков, наша мама порой просто не могла уследить за событиями. А тут тебе тётя Ася с новостями на хвосте, иногда довольно полезными. Единственное неудобство – тётя Ася за свою пользу требовала в ответ внимания, и, сообщив нечто важное, могла часа два в гостях у нас гонять чаи. И мы все, поскольку комната была совмещена с кухонькой, были привязаны к гостье. Теперь я понимаю, что в налаживание связей с общественностью входили и эти многочасовые чаепития, поскольку другим соседям о нашей жизни, наверное, тоже хотелось знать. Поэтому тётю Асю все привечали.

Кстати, про любовные похождения красавца Серёжки мы знали тоже со слов тёти Аси. Серёжка долго холостяковал и, устраивая личную жизнь, как тогда стыдливо говорили, «водил» к себе. Женщины эти были поистине неземной красоты. Все сплошь Аэлиты. Или это только казалось нам с сестрёнкой, которых воспитывали в пуританских традициях? На следующий день после визита очередной Аэлиты приходила в гости тётя Ася. Между разговорами о том о сём она ставила свой вердикт: «Не женится на этой-то Серёжка. Дитё у неё. Кому чужое дитё нужно?» Точно также, горестно кивая головой, она пересказывала факты биографии другого мимолётного Серёжкиного увлечения: «Болеет сильно. Застужена. Не родит. А какая семья без дитя?» Третья красотка по тёти Асиным словам конфликтовала с родителями: «Что уж получится, если родители против? Ничего у Серёжки с этой не выйдет». Подробности из жизни Аэлит в исполнении тети Аси наводили на мысль, что Сережка в отношении них имеет серьёзные намерения, а не просто «водит» с целью удовлетворения природной надобности. Прежде чем предаться страсти, видимо, долго и обстоятельно беседует со своими увлечениями, чему и становится невольным свидетелем тётя Ася, проживая в непосредственной близости (за тонкой стенкой, через которую не захочешь – всё услышишь. А тётя Ася хотела) от нашего Дона Жуана.

Однажды она сказала: «Женится Серёжка, помяните мое слово. Окрутит его эта егоза». Аллочка была впрямь похожа на егозу: маленькая, худая, с мелкими чертами лица, малоинтересная внешне — если сравнивать с прежними его инопланетянками. Однако, проявив поистине егозиную шустрость, умудрилась-таки женить Серёжку. По-моему, до самого дня регистрации в ЗАГСе он пребывал в недоумении, каким образом это с ним произошло. Но, видимо, у Аллочки всё было в порядке и с благословением семьи, и с женским здоровьем, потому что она вскоре родила одного за другим двух пацанов, в которых Серёжка души не чаял, возился с ними дни напролёт, пеленал-баюкал, гордился и вообще оказался замечательным отцом и мужем. Тёте Асе, правда, стало скучновато, но и она смирилась с этим, порой даже нянчила Серёжкиных мальчишек, когда они с Аллочкой уходили в гости. И всю свою неутолённую страсть к чужой жизни перенесла на бабу Дуню. Она жалела бабу Дуню, опекала её одинокую старость и слушала её бред на французском. Когда между ними случалось непонимание, и баба Дуня поливала подругу трёхэтажным матом, тётя Ася спокойно констатировала: «Дуркует Дунька». Она, видимо, как и моя мама, считала, что Дуньку вынуждают к этому обстоятельства её жизни. Проходило три дня – и они снова вместе выгуливали Серёжкиных отпрысков.

Повзрослев, мы с сестрёнкой уехали в другую жизнь. Со временем переехала с нашей улицы и мама, отчаявшись дождаться квартиры. Как оказалось, ждать пришлось бы десятилетия. Никогда больше мы не бывали в нашем дворе. А когда однажды проезжали мимо – не увидели в глубине своего домишка. Он сгорел. Неосторожное ли обращение с керосинкой выжившей из ума графини, забавы ли подросших Серёжкиных пацанов стали причиной пожара, не знаю. Где они сейчас, тоже не знаю. Нет, про одного обитателя нашего двора я знаю всё-таки точно.

На старом русском кладбище, разыскивая знакомую могилу, я наткнулась на скромный памятник со старой фотографией – было ощущение, что меня заставил обернуться чей-то взгляд. Это была запомнившаяся мне с детства фотография красивой дамы, стоявшая на комоде в комнатушке бабы Дуни. И это была она – я вдруг отчётливо увидела знакомые черты старой женщины в выцветшем лице юной дамы. Почему раньше я не замечала их? На сером камне было высечено: «Дульсинея фон Гольцен». Она умерла в 1986 году. Смерть, случившаяся в перестройку, вернула ей настоящее имя.

ЛЮША

Вообще-то её звали Валентина. Ласково Валюша, а она, маленькая, выговаривала Люша. Так и стали её все называть.

Была она дурочкой. В прямом смысле. Умственно отсталая. Но Галя, Люшина мать, всё сделала, чтобы Люша научилась себя обслуживать, что-то понимать – не в этой жизни, а в общих чертах: ложка – чтобы есть суп, туфли – чтобы на ноги обувать, куклы – чтобы играть. Люша играла в куклы, хотя ей уже было тридцать семь. С шестилетками, живущими по соседству. Она всегда с ними играла. Когда ей было восемнадцать – играла. Тогда другие шестилетки жили по соседству. Потом они выросли, родили дочек, и теперь эти дочки стали Люшиными подружками. Наиграется Люша, подойдёт к калитке и кричит: «Ма-а-м!» И Галя выходит, открывает калитку, встречает Люшу. Сама Люша не знала, как щеколду открыть, поэтому маму звала.

Люша много чего не знала. Дурочка же. Но добрая. И девочки к ней липли, потому что никто обычно с ними не играл, выпустят на улицу – и сами. А Люша всегда играла. Это даже удобно было: внешне ведь Люша взрослая женщина, а когда взрослый человек с детьми играет – получается, они вроде под присмотром. Ну, для тех, кто не знает, что Люша сама как ребенок.

– Ма-а-м!

И Галя спешит к калитке.

Люшин отец ушёл сразу, как пятилетней Люше был поставлен диагноз. Помимо Люши у них был Вовка, здоровый, без диагноза, но он отца удержать не смог. Правда, отец помогал. Даже после того, как Люше исполнилось восемнадцать, и после того, как Вовка закончил институт. «Откупается», – говорила Галя. Беззлобно говорила, улетучилась злость за годы. Помощь принимала. Потом отец умер. Но к тому времени Вовка начал работать и даже стал начальником – небольшим, но всё же. Владимиром Петровичем. И Галя, как будто дождавшись, пока Вовка встанет на ноги, стала сдавать. И всё время просила сына, чтобы не бросал сестру, не отдавал никуда, ни в какие интернаты: «Она домашняя, она там сразу зачахнет».

Потом не стало и Гали.

Люша ничего не поняла.

Всё так же играла в куклы, а наигравшись, подходила к калитке:

– Ма-а-ам!

Вместо Гали выходил Владимир Петрович.

Очень кстати случилась пандемия, всех отправили работать в удаленном доступе. Владимир Петрович ушёл из начальников в обычные программисты, сидел дома за компьютером. Работал и присматривал за Люшей. Работа и Люша – вот и вся его жизнь. А он ведь молодой был, сорок для мужика не возраст, хотелось любви, романтики. Но как это можно было совместить с Люшей?

Ходил он к одной девушке неподалеку. Они наспех занимались любовью на старом диванчике, пока Люша играла в куклы на улице. Девушка не знала, в чем причина их стремительного секса, ей хотелось красивых продолжительных отношений, но Владимир Петрович не мог ей рассказать про Люшу. Стыдился.

Он думал, что, скорее всего, у него не будет семьи, детей. Ведь у него было обещание маме не отдавать Люшу ни в какой интернат, потому что она там зачахнет. А пока чахнул Владимир Петрович. Без маминой заботы, без женской ласки, без понимания с сестрой. А годы неслись всё стремительнее. Казалось, ничего не меняется в их жизни, но что-то всё же изменилось.

Люша перестала играть в куклы. Целыми днями теперь она сидела у окна и смотрела на улицу. Сначала на летнюю, яркую, зелёную, потом на серую и унылую осеннюю… Что она там силилась рассмотреть–увидеть? К чему прислушивалась? Временами лицо её начинало светиться изнутри, взгляд светлел, и Владимиру Петровичу казалось, будто сестра что-то понимает. Но потом она опять погружалась в себя, в свою тоску, и Владимир Петрович понимал, что ничего не происходит и вряд ли произойдёт не только в Люшиной, но и в его жизни – на старой неухоженной улице, в старом родительском, ветшающем год от года доме, поддерживать который не было ни сил, ни средств, ни желания.

Сам себе он напоминал такой же ветшающий дом: жизнь проходила мимо, в ней не было ни радости, ни надежды.

По девушкам Владимир Петрович больше не ходил. Раза два в месяц навещала его хорошая, достойная женщина, год назад ставшая вдовой. Они ненадолго закрывались в спальне, потом выходили – Люша всё так же смотрела в окно. Вдова ни о чём не спрашивала. Это было очень удобно. Никаких объяснений, никаких обязательств. И никаких планов на будущее.

Но однажды Люша очнулась:

– Где мама?

– Умерла, – сказал Владимир Петрович. – Её давно нет.

– Меня тоже нет, – сказала Люша.

Потом взглянула на него тем редким светлым взглядом, про который он думал, будто она что-то понимает.

– Я хочу к маме. Я тоже умру. Сегодня.

Владимир Петрович ничего не ответил. Люшины слова нельзя было воспринимать буквально. В её жизни, текущей в обратном направлении, сегодня и завтра были лишены конкретного содержания. И ещё он боялся признаться себе в том, что когда это случится – он обрадуется. Обещание маме он выполнил, не отдав Люшу никуда. Он одевал и кормил её. Не любил, но заботился. Заботился, но всё больше не любил. Люша не давала ему возможности жить как он хочет. Как должен жить молодой мужчина. Поэтому он промолчал.

Ночью Люша умерла.

Заснула, прижав к себе куклу, и не проснулась.

На кладбище поехали бывшие Люшины подружки, давно ставшие мамами. Искренне плакали. Удивились, прочитав на табличке настоящее Люшино имя: Валентина.

Дома, слоняясь из угла в угол, Владимир Петрович вдруг остро ощутил, что остался один. Не было рядом пусть глупой, но родной Люшиной души. Только куклы пялили на него фарфоровые глаза, и на минуту ему показалось, что их взгляд так же чист и светел, каким порой бывал у Люши.

ХУРМА И КАПУСТА

Имя у неё было, как у фрукта, — Хурма, и, когда она представлялась, всегда вызывало весёлое удивление или недоумение, и не было случая, чтобы кто-то не пошутил на эту тему. Иногда обидно. В той стране, откуда она была родом, её имя не вызывало ни шуток, ни вопросов. Только для неё не было возврата туда, откуда они много лет назад спешно уехали всей семьей. Уехали в поисках лучшей жизни. Но не случилось. И осталась Хурма одна-одинёшенька в так и не ставшем для неё родным чужом городе.

По ассоциации с настоящей хурмой, жизнь её должна была быть наполненной радостью и светом. Так считал отец, называя её этим солнечным именем. Не угадал. Жизнь её была скучной и вялотекущей. Тоже как хурма, только та, которая вяжет. Вязкая такая жизнь с проблемами, в основном денежными, а ей казалось, что все другие – только от этого безденежья. Она всё время экономила, выгадывала, выкраивала, а накопить не получалось. Мечтала о многом. И о счастливом замужестве – тоже.

Целый день она взвешивала в овощном киоске покупателям картошку-моркошку или заморские ананасы – перед Новым годом. Ассортимент был хороший, сейчас ведь не проблема всё это привезти с большого склада или из супермаркета, и, наценив совсем немного, продавать. Для покупателей смысл покупать в её киоске был в том, что далеко ходить не надо. А потом она приветливая была. И ещё отпускала овощи в кредит, когда в кошельке у покупателей денег не оказывалось, а одни карточки. Её почти не обманывали. Почти – потому что всё равно хитрили и уверяли, что оплатили покупку. Но это редко случалось. Потом обманщики стороной обходили её киоск, и она понимала, что наврали. Хотя был случай, когда, не заплатив, мужчина через неделю пришёл за капустой и дальше ходил как ни в чем ни бывало, и Хурма поверила, что это она действительно забыла, как он свой долг отдал. Скандалить и ругаться не умела.

Покупатели обычно шли к вечеру, днём заглядывали нечасто, и Хурма в это время смотрела фильмы на маленьком экране телефона. Про любовь, конечно. Смотрела и плакала. Потом, наломавшись с ящиками и мешками, закрывала киоск и шла домой. На съёмную квартиру в чужом городе, к которому так и не привыкла. В одиночестве ужинала и в одиночестве ложилась спасть.

Однажды ей предложили продать несколько ящиков хурмы. Подъехал на машине мужчина – родственник того, кто всё время привозил в киоск фрукты-овощи со кладов. И у Хурмы ёкнуло сердце. И она даже засмеялась, сказав, что, конечно, возьмёт эту хурму, потому что её тоже так зовут.

– Как так? Хурма, что ли?

– Ну да.

– Тогда ты должна быть сладкой, как настоящая хурма.

И у неё закружилась голова. Она такие слова только в фильмах слышала. И хурма очень хорошо ушла, практически сразу, потому что эта наша Хурма не стала делать никакой наценки, чтобы быстрее всё распродать. И через три дня, светясь от счастья, отдала деньги тому родственнику. И он сразу понял, что с ней можно иметь дело. А через некоторое время сделал ей предложение.

Хурма сдавала овощные дела какой-то приятельнице и пела. Она пела, и все заметили, какая она ещё молодая и симпатичная. Она уезжала вместе с родственником поставщика в родную страну, из которой когда-то уехала в поисках лучшей доли. Вот ведь как бывает: искала счастье за пределами страны, а возвращалась вместе со счастьем в родные пределы. Выходит, напрасно уезжала? Или всё было не зря? Кто определил для неё такую дорогу, по которой шагала она много лет, преодолевая рытвины и ухабы, и вдруг вышла на ровнёхонькую тропинку среди цветущих полей и зелёных лесов. Так она думала, насмотревшись фильмов, наверное, но не додумывала до конца, потому что надо было успеть сдать дела и собрать вещи.

Чудеса случаются, да. Мужчина, который целый год не отдавал деньги, пришёл за капустой и отдал прошлогодний долг. Но Хурма была так счастлива, что сказала ему, будто он уже расплатился. И любитель капусты растерялся и вышел из киоска с глупой улыбкой, забыв эту самую капусту.

Поделиться:


Марина Паренская. Рассказы.: 13 комментариев

  1. С удовольствием прочитала очень тёплые рассказы Марины Паренской. Жду новых! Как же, оказывается, у нас много хороших людей и хороших писателей.

  2. Марина,очень рад,что это ,наконец,свершилось!Прекрасно !Читал с большим удовольствием.Пишити,обязательно публикуйте.Хотя бы и здесь. С уважением.Ждем нового или продолжения.

  3. Марина, от души поздравляю с дебютом на писательском сайте, — это как дебют на большой сцене! Да ещё в наш журналистский праздник! Пронзительные жизненные истории. Много узнаваемого. В первом рассказе — как будто о моём детстве: посёлок, старый дом и двор, который до сих пор снится, печка, керосинка, вода, только не из колонки (это ещё роскошь была), а из речки, — носили на коромысле. А главное — у нас тоже была такая соседка, которая всё про всех знала и все новости вещала. И как ты думаешь её звали? Тётя Ася! Она недавно умерла в возрасте 94 лет. И другие персонажи так похожи на наших соседей!
    Удачи, Марина!

  4. Марина, спасибо!!! Получила большое удовольствие, читая Ваши рассказы! Легкий слог и образность рождают перед глазами киноленту , оживают лица героев. Замечательно, что несмотря на грусть, рассказы очень светлые, без негатива. Трогают сердце, вызывая ностальгию , воспоминания о своём ушедшем детстве, об уходящем в небытие красивом, колоритном, старинном волжском городе…

  5. Марина, после знаменательной для меня встречи захотелось побольше узнать о твоей жизни, творчестве. Что личность ты талантливая и неординарная я знала еще в нашем детстве, ругаю себя за то,что потеряла те невидимые ниточки, которые нас когда-то связывали и очень благодарна за такие жизненные пронзительные истории. Так писать , я думаю, может только ну очень добрый , умный и наблюдательный человек. Не останавливайся, пожалуйста, после прочтения твоих рассказов, я поняла, что у меня еще есть душа…Удачи тебе, солнышко!

Добавить комментарий для Марина Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *