Самый молодой член Астраханского регионального отделения Союза писателей России Максим Жуков постарался встретить свой 38-й день рождения новыми публикациями. На сайтах «Art of war», «Okopka» и «Изба-читальня» неутомимый прозаик разместил основательно переработанную версию пока неизданного романа «Багряные облака»:

http://artofwar.ru/z/zhukow_m_p/

http://okopka.ru/editors/z/zhukow_m_p/

https://www.chitalnya.ru/users/biker/

Не обошёл он вниманием и «Родное слово», где сегодня публикуются его более ранние произведения. От души желаем Максиму, родившемуся 5 декабря, в один день с Фёдором Тютчевым, Афанасием Фетом и протопопом Аввакумом, творческих удач, крепости духа и высот, которых достигли его великие собратья по дню рождения.

АСТРАХАНСКИЙ ВЕРНИСАЖ

Лучи пробуждающегося солнца потянулись к ещё сонному городу. Виталий на своём роскошном «Лексусе» плавно свернул с Нового моста через Волгу на Адмиралтейскую улицу и устремился в центр. На дороге автомобили почти не попадались. Светофоры благосклонно пропускали его вперёд. Любуясь поразительно изменившейся Астраханью, Виталий не заметил, как выехал на улицу Тредиаковского.

Иномарка остановилась у главного парка города – Братского сада. Мужчина поправил галстук и, бегло оглядев себя в зеркало заднего вида, вышел из машины, тут же оказавшись в прохладной тени вековых деревьев. Он поднял голову и вспомнил, как в детстве залезал на эти исполины до самых макушек. На парковой ограде размашистые яркие буквы выгнутых дугой слов призывали посетить юбилейную выставку местных художников.

«Кажется, я вовремя!» – подумал Виталий.

Он специально приехал сюда пораньше – хотел посмотреть город, а заодно понаблюдать, как художники расставляют свои работы перед выставкой. Он разыскал свой любимый уголок и устроился на скамейке, откуда открывался прекрасный вид на величественный кремль.

Тем временем в парк забежал взмыленный, с растерянным видом худой мужчина в плаще и джинсах. Он нёс подмышкой несколько холстов, заботливо обёрнутых бумагой. Поставив их у ограждения, где выставляли свои работы другие художники, он принялся расставлять свои картины. Виталию, давно переехавшему в Москву, подобная суматоха казалась вполне знакомой, но здесь она выглядела, по меньшей мере, странной. Его жена Маша – коренная москвичка, относилась к его частым визитам в Астрахань с лёгкой иронией – мол, опять поехал искать себе новую пассию. В порыве ревности Мария забывала, что у него здесь проживают родители.

Виталий подошёл к странному мужчине и остановился у совершенно разных, но необычайно ярких, наполненных жизнью, картин. Лицо Виталия преобразилось. Он оцепенел, вглядываясь в каждый штрих, выполненный с трепетной теплотой. Первая картина, которая привлекла внимание Виталия, называлась «Арбузы».

АРБУЗЫ

Самым популярным лакомством в Астрахани всегда считались арбузы. Раньше они казались очень большими. Срезанная кухонным ножом месяцевидная доля арбуза в солнечном свете поблескивала белым сахаром. Мы с сестрой на веранде дачи наслаждались его красной медовой мякотью, вдыхая томный аромат бабушкиных цветов. А ещё, закрывая глаза и прислушиваясь к стрекоту сверчков и кузнечиков, я представлял себя в таинственном лесу…

В моём воображении высокие раскидистые вязы, росшие вдоль дорог, тянулись к безоблачному небу с парящей в нём чайкой. Она держала путь в сторону Волги и наблюдала за тем, как стремительно преображается город. Ещё немного, и он скинет оковы из бетона и стали. Порвёт тонкую нить времён – и всё вернётся к началу начал. Астрахань виделась мне совершенно иной. Горожане, степенно разгуливая среди величавых тополей, учтиво раскланивались друг с другом. По булыжным мостовым с грохотом проносились экипажи и пролётки…

«Просыпайся, уже утро давно!» – толкала меня сестра. А мне не хотелось этого делать. Анастасия – кудрявая хрупкая девчонка со смешными добрыми глазами обожала подшучивать надо мной. Ей нравилось играть в куклы и сочинять «высоко-поэтические шедевры»: переписывая строчки из Пушкина, Есенина и Цветаевой, она составляла собственные стихотворения, за которые отец её хвалил. Она этим очень гордилась. Отец, приезжавший к нам на выходные из колхоза, привозил огромные лиманские арбузы. Он дарил их великодушно сестре за новые стихотворения. Это меня немного обижало, ведь мне уже шестнадцать, и я помогал дедушке с бабушкой по хозяйству: копал огороды, собирал фрукты и овощи, поливал цветы. Статная и строгая бабушка первая нарушала покой безмятежного утра и начинала со скоростью напитавшегося нектаром шмеля носиться по даче, собирая цветы к очередному празднику. Она их продавала у ворот кладбища. Старые, изъеденные ржавчиной, они встречали и провожали неспешно идущих людей. В основном, конечно же, преклонного возраста. Их скорбные лица отличались сосредоточенностью. Будто они отбросили от себя всё лишнее. Добрались до сути. И я, сидя на корточках с букетом увядших цветов, разглядывал этих, погружённых в прошлое, людей. Они шли почтить память тех, кого любили при жизни; кого, скорее всего, любят сейчас, но любовь эта, как мне казалось, уже совершенно иная. В последнее время я много читаю и узнал из одной интересной книжки, что люди после смерти не исчезают, а наоборот – возрождаются. Любовь близких людей поддерживает их в новом, неведомом мире.

Я робко сжимал в руках букет и неизменно краснел, если у меня спрашивали цену. Бабушка обычно сидела рядом со мной на маленьком табурете и собирала из пышной охапки цветов, завёрнутых во влажную марлю, букеты. Мы часто с ней говорили о моих достижениях в учёбе или о том, кем я хочу стать, когда закончу учиться.

Как-то состоялся такой разговор.

− Нет, бабуля, пожарником я быть не хочу. Может, писателем?

− Писателем? – удивилась бабушка, откладывая на разложенную клеёнку цветы.

− Ну, дедушка ведь раньше, в армии, писал стихи. Ты показывала его тетрадь, которую он сохранил с войны.

− Великой Отечественной… − сказала она задумчиво, хмурясь и, видимо, что-то вспоминая. То, что мне по возрасту знать нежелательно.

− Кем он считался на войне?

Бабушка встрепенулась. Она платком вытерла капли пота, проступившие на лице. В её взгляде появилась тревога. О чём она думала? Что скрывала от шестнадцатилетнего внука?

− Его считали… Обычным орудием войны.

− Это как?

− Даже и не знаю, как и сказать тебе… Знаешь, тебе надо немного подрасти.

− Но я уже взрослый!

− Тогда почитай его дневник, внимательно почитай.

И я, сидя сутками напролёт у раскрытой тетради с потрёпанными страницами, внимательно вглядывался в витиеватый почерк дедушки. Ел свои любимые арбузы и старался выяснить, что скрывал от меня дедушка. Сам Николай Владимирович вспоминал о своих военных заслугах с неохотой. Говорил, что когда гнали немцев, уже не хотели их убивать, а старались добраться до их припасов с провизией. «С едой было туго, внучок», − говорил он чуть хриплым, прокуренным голосом. Курить он бросил, когда у него нашли рак лёгких. С тех пор он сделался очень задумчивым, однако оставался жизнерадостным. Бывало, рассказывал, как раньше они писали военные письма.

− Весточка с фронта – это частица души. И пока солдат пишет письмо, он уходит своими воспоминаниями в прошлое. Даже не знаю, Игорюша, как и объяснить. Ведь ты так ещё молод…

− Я и останусь таким. Бабушка мне сказала, что писатели не стареют.

− А ты хочешь стать писателем?

− Конечно! Чтобы потом оставить воспоминания о своей жизни и о тех, кого люблю. Про маму напишу, про папу, Настю, бабушку и про тебя.

Морщины на лице деда чуть разгладились, и в его глазах я увидел что-то такое, о чём всегда потом вспоминают, но никогда никому не рассказывают.

− Тогда возьми со стола ручку.

Я окинул взглядом тесную двухкомнатную квартирку, обставленную старинной мебелью, хранившую в себе отпечаток прошлого. Взгляд мой скользнул по раскладному столу, на коричневой полировке которого стояла ваза с засушенными цветами и лежала дедушкина тетрадь, принесённая мной для расшифровки. Уж больно непонятными оказались написанные там слова. Дедушка великодушно «переводил» свои записи, а я с благоговейным интересом слушал его. В тетради имелось много стихотворений и обрывчатых фронтовых воспоминаний. Эти фрагменты в живых воспоминаниях дедушки превращались в настоящие захватывающие истории.

Рядом с тетрадью лежала ручка. Я открыл свой блокнот и озадаченно посмотрел на дедушку:

− Что писать?

− Может, о моей фронтовой жизни мы напишем потом?

И, приняв моё молчание за согласие, дед добавил:

– А теперь о тебе. Пиши так: «Лето я провёл, собирая арбузы в таинственном лесу».

Я от смущения покраснел:

− Дедушка, откуда ты знаешь про лес?

− О! Я давно наблюдаю, как ты мечтаешь, сидя на крыльце. Да и сестра твоя рассказала о снах наяву, – тепло улыбнулся дед.

− Но… В моих фантазиях не бывает арбузов.

− Но ты же представляешь себе старую Астрахань, так? А наш край немыслим без рыбы, арбузов и старинных купеческих домов. Да-да, ты не ослышался, в нашем крае ещё остались такие постройки. К нам даже с Москвы едут снимать фильмы о прошлом веке.

− Значит, надо писать про арбузы?

Дедушка поднялся со стула, ушёл в прихожую и достал из хозяйственной сумки чуть потрескивающий от спелости огромный арбуз. Он положил его на стол передо мной и сказал:

− А это тебе, чтобы рассказ получился самым лучшим на свете.

КИНО ПО-ПАЦАНСКИ

«Кинотеатр “Маяк”» –

так называлась следующая картина.

***

В Астрахани очень любили кино. В каждом микрорайоне находился свой кинотеатр. Телевизоров на всех не хватало, да и новые фильмы по ним показывали редко. Поэтому каждые выходные мы с ребятами ходили в летний кинотеатр.

На серых цементных стенах здания со следами свежей и прошлогодней краски выгибался парусиновой грудью стенд с названием очередного западного фильма. Мы с ребятами с восхищением разглядывали нарисованного героя вестерна, сжимающего в одной руке ружьё, а другой придерживающего готовую упасть в обморок или в его объятия девушку. Неизвестный художник очень, кстати, неплохо изобразил пышногрудую даму. А вот положительный герой получился грубоватым и неестественным. На его руках так и бугрятся ненатуральные мышцы. И всё равно для нас, семилетних мальчишек, нарисованный персонаж является недосягаемым идеалом и даже мечтой. Ребята постарше с иронией смотрят на стенд. Некоторые даже посмеиваются. Чуть отойдя в сторонку, они обсуждают план вечернего сеанса. Я не разбираю и половины из того, что они говорят, но всё же мне становится совершенно ясно, что они собираются скинуться на дешёвый креплёный портвейн и залезть на высокие тополя, обступившие кинотеатр. Смотреть таким образом фильмы − одно удовольствие. К тому же это считалось престижным. Ребята, «сходившие» в кино по-пацански, чувствовали себя чуть на высоте, так как первыми посмотрели насыщенный погонями и взрывами фильм, раскачиваясь на ветке дерева. А это, без малого, два часа в скрюченном положении с опасностью слететь в любой момент вниз.

В последнее время в кино мы ходили бесплатно, но досмотреть до конца фильм не получалось. Во время показа хорошего кинофильма обязательно появлялась народная дружина во главе с дядей Мишей – высоким седеющим мужчиной крепкого телосложения. Одевался он в военную полевую форму, и потому местные хулиганы его замечали издалека. Едва дядя Миша переступал территорию кинотеатра, как тут же со всех сторон голосили «Атас!» или «Шухер!». Не сказать, что дядю Мишу сильно боялись, но уважали – это уж точно. Так вот однажды мы втроём сидели на акации. Смотрели комедию. Не прошло и половины фильма, как вдруг раздалось:

− Атас!

Мы спрыгнули с дерева первыми. Только Петька тогда зацепился штанами за дерево и принялся раскачиваться на ветке, словно неудачливый парашютист. Мы с Сергеем прыснули от смеха. А дядя Миша уже бежал к нам со своими дружинниками.

− Помогите! – закричал «парашютист».

Я огляделся. Все, следуя нашему примеру, попадали с деревьев, как яблоки. И сразу – врассыпную. Петьку мы не бросили, и когда спустили его на землю, дружина нас и сцапала. Нам досталось в самых отчаянных выражениях. Дядя Миша после продолжительной словесной тирады смягчился и отпустил нас, взяв перед этим с каждого слово не хулиганить.

Сегодня нам подфартило, и мы шли в кино по билетам. А ведь ещё недавно отчаянно балансировали на ветках. В отличие от взрослых ребят мы не залезали на тополя, а предпочитали старые, проверенные временем акации, на которых, правда, приходилось весь сеанс не сидеть, а стоять, чтобы в полной мере разглядеть фильм. Сейчас трудно представить, как можно продержаться на дереве столько времени. Но тогда это считалось привычным, и если кто-то во дворе ходил на новый фильм, то обязательно рассказывал его сюжет остальным. Тут уже начиналось обсуждение, сопровождаемое выкриками и почти театральными сценками с вытаращенными глазами и пулемётами – палками в дрожащих от напряжения руках. Стоит ли объяснять, что потом каждый уважающий себя пацан хотел увидеть это кино. И потому шли не по двое и трое – а целыми дворами. На наших лицах отражалась радость. Руки сжимали палки, а в карманах лежали заветные двадцать пять копеек, выпрошенные у родителей на кино. Иногда нам не удавалось убедить родителей в том, что именно этот фильм обязательно надо увидеть. И приходилось набирать деньги во время татарских праздников или на свадьбах, на которых всегда устраивался салют из монеток и нам удавалось подобрать с пола какую-нибудь мелочь.

В прошлом году Петька – маленького роста мальчишка с прямыми короткими волосами и большими глазами, набрал целых пятьдесят рублей! Это было невероятным богатством. Сергей, самый высокий из нас восьмилетний хулиган и гроза девчонок с длинными косичками, завистливо посматривал на товарища. У Сергея имелась большая коллекция фантиков «Турбо» и самый настоящий трансформер, который в то далёкое советское время было не достать. Конечно, он хотел выманить деньги у Петьки, но тот лишь деловито выпячивал подбородок и отрицательно мотал головой. И вот однажды во время обычных беззаботных трат своего богатства он поплатился. Ребята из соседнего двора подкараулили его у подъезда и отобрали все деньги, задав поучительных тумаков. Петя ревел на весь двор. Выбежавшие родители увели его в дом, а мы с Серёжкой, только что прибежавшие, но успевшие сообразить, что к чему, сразу погнались за грабителями.

Погода стояла отличная. Пахло цветущей акацией, а вечернее небо медленно теряло неповторимые краски закатного солнца, решившего, что на сегодня оно достаточно потрудилось. У кого-то играл на батарейках магнитофон, и выверенные песни Виктора Цоя долетали до нашего чуткого слуха. Тормошили, звали подойти к обладателю магнитофона и похвалить, что он слушает нормальную музыку. Конечно, мы бы так и сделали, но не сейчас. Всё наше внимание сосредоточено на группе давно знакомых ребят. Они постоянно задираются и хорохорятся. Отбирают игрушки у девочек. Как-то у Сергея они отобрали новенький футбольный мяч. И вот пришла пора рассчитаться. Мы отодрали от деревянного забора по штакетине и отправились в бой. Конфликтов я всегда сторонился. Но сегодня мы, не сговариваясь, набрались с Сергеем смелости. Страх и адреналин, смешавшись в одно целое, гнали нас вперёд. Мы прибавили шаг, преследуя обидчиков в сгущающихся сумерках. Длинный ряд гаражей соседствовал с детским садиком и электроподстанцией. Через рваную сетку детсадовского забора мы обнаружили три знакомых силуэта.

− Значит так, − сказал я Серёжке, − выбегаем и орём. Ты требуешь деньги. А я для понта начинаю махать этой палкой. – Я покосился на штакетину и неловко помахал ею перед собой.

− Что-то мне не по себе, Вася. Ты уверен, что у нас всё получится?

− Вспомни свой мяч, − завёлся я.

Мимо нас, сверкнув фарами, проехала легковая машина. В глазах Сергея отразилась ненависть.

Я хлопнул его по плечу, давая понять, что пора уже действовать, и первым свернул за ограждение садика. Кричал я, как ненормальный. Замахнулся. От испуга упал один из противников. Остальные кинулись врассыпную. На их пути стояла песочница, и беглецы оказались в песке. Запутавшись в забытых прыгалках и игрушках, они упали. Я для страха ударил штакетиной по грибку песочницы и понял, что выдохся. Тут мне на выручку подбежал Серёжка. Он грозным голосом потребовал назад Петькины деньги. Трясясь от страха, горе-грабители стали шарить по своим карманам.

− В-вот, в-возь-мите! – запинаясь, проговорил, вероятно, их главный.

− А мяч? – грозно спросил Серёжа. − Вы в начале лета у меня мяч отобрали. Где он?

− С-сдулся…

− Что?!

В ответ он протянул какую-то бумажку.

− Что это?

− Б-билеты в кино… – пробурчал противник.

− Ого! Кино! Здорово!

Мы с Серёжкой побежали домой и остановились у первого фонарного столба.

− И впрямь билеты! – восторженно проговорил Серый, – завтра идём в кино, надо Петьке сказать – вот обрадуется!

ИСТОРИЯ С РЫБОЙ

Больше всего Виталия задела за живое картина,

похожая на эскиз с едва различимой фигурой рыбака.

***

Когда мне исполнилось семь лет, отец повёл меня на рыбалку за кирпичный завод в первых числах мая. Отцу дали выходной, и он решил провести его с пользой – наловить к празднику Победы рыбы. Погода стояла тёплая, небо закрывали массивные, необычайно красивые облака. Солнце, изредка вырываясь из-за белесой преграды, освещало устье реки. На сваленных тесным рядком брёвнах уже устроились рыбаки. Мы выбрали на плотине подходящее место, и отец стал объяснять, как ловить рыбу.

− Тут ничего сложного нет, – начал он, открыв жестяную баночку из-под чая. В ней шевелились дождевые черви.

− Берёшь двумя пальцами червяка и аккуратно нанизываешь на крючок. Смотри, как это делается.

Я уставился на отчаянно извивающегося червяка.

− Папа, а ведь он сопротивляется.

− Ничего. Что он видел в земле? Мы отправим его в захватывающее плавание.

И, ловко замахнувшись удочкой, отец запустил крючок в реку. Присев на покачивающиеся брёвна, я внимательно следил за поплавком. Лёгкий ветер ворошил мои волосы. Пахло древесиной и свежей рыбой. Над берегом поднимался дымок от костра. Я щурился от выглядывающего время от времени яркого майского солнца.

Неожиданно поплавок нырнул под воду. Я поднялся с брёвен и с замиранием сердца стал следить за всплесками воды.

− Так… Запоминай, – наставлял отец, – медленно ведёшь леску в сторону, а потом – хоп! – и подсекаешь!

Серебристая рыбина изо всех сил старалась сорваться с крючка. Но когда отец опустил удочку на брёвна, я обратил внимание, что червяк бесследно исчез.

− Пап, а где он?

− Он…

Отец аккуратно положил рыбу в тряпичную сумку:

− …наверное, уплыл.

− Значит, он не боится воды?

− Конечно, он же дождевой…

Я открыл сумку и с жалостью посмотрел на рыбину, которая дёргалась, не желая сдаваться. Беззвучно открывая рот, она, казалось, силилась мне что-то сказать. «Может, она хочет передать мне тайное послание?» Я встал на коленки и припал ухом к рыбине, а она вдруг хлестнула меня хвостом по щеке. Отпрянув назад, я повалился на брёвна. Отец, глядя на это, расхохотался.

− Если хочешь, придя домой, мы дадим рыбе поплавать в ванной.

Слова отца успокоили меня.

За полтора часа мы наловили целую сумку, стала заполняться вторая. Отец так увлёкся, что попросил меня самому отнести рыбу на берег.

− Донесёшь? – спросил он меня неуверенно.

− Донесу.

Я потащил сумку к берегу. Брёвна под моими ногами мерно покачивались и, временами, сердце уходило в пятки. Но вместе с тревогой я ощущал радость от того, что скоро рыба будет плескаться в нашей ванной.

Сумка оказалась тяжёлой. Мне пришлось соврать отцу, что для меня дотащить её до берега – сущий пустяк. Мне хотелось выглядеть в его глазах большим и сильным. Я считался самым худеньким и слабым в детском саду, да и во дворе. Это меня задевало. И мне приходилось часто, что-бы показаться сильным, идти на необдуманные поступки – вот как сейчас. С другой стороны – что здесь такого? Если уж почувствую, что совершенно выдыхаюсь, то оставлю её и вернусь к отцу. Уж кто-кто, а он меня точно поймёт. Но отступать я не собирался и, напрягшись словно тяжелоатлет, продолжал тащить ношу к берегу. Дойдя почти до конца плотины, я остановился у широкой доски, соединяющей брёвна. Когда на неё наступил, она чуть прогнулась и зачерпнула с реки мутную жижу. Пытаясь переступить опасное место, я поскользнулся и упал вместе с рыбой в воду.

От испуга у меня остановилось дыхание. Отпустить тяжёлую ношу я не мог, посчитав, что отец расстроится, если узнает, что из-за меня ушла на дно целая сумка с рыбой. То, что я и сам могу утонуть, мне как-то в голову не приходило. Перед глазами промелькнула вся моя короткая жизнь. Картинки оказались цветными, но смазанными. Неожиданно я почувствовал, что ноги коснулись дна. Напрягшись, оттолкнулся от илистой земли и попытался свободной рукой грести, чтобы всплыть на поверхность. Сумка с рыбой неумолимо тянула вниз. До поверхности воды оставалось немного. Но сил грести больше не оставалось. Всё тело налилось тяжестью. Тогда я принялся барахтаться руками и ногами, чуть всплыл на поверхность и, прохрипев побелевшими губами: «Па…», стал уходить под воду, как вдруг почувствовал, что какая-то сила поднимает меня. Первое, о чём я подумал: «Отец!» Он, не раздумывая, прыгнул в воду и вытянул меня на берег едва живого, а главное – с рыбой! Я так и не выпустил её из своих побелевших и запачканных рук. Всё происходящее для меня казалось нереальным. Дышать через нос я не мог. Задыхался, хрипел и судорожно хватал ртом спасительный воздух. Отец положил меня на берег и стал торопливо откачивать. Потом он развёл костёр, чтобы согреться.

− Да как же ты?.. Слышу, мне кричат… Обернулся, а там твоя голова только…

Я уж не помню, что лепетал в ответ, в памяти остался только огромный брезентовый плащ отца, в который он меня укутал, алюминиевый котелок с тёплым чаем и дядя Володя, отвёзший нас на мотоцикле домой.

ЭПИЛОГ

Виталий оторвался, наконец, от картин и внимательно посмотрел на художника. В голове роились вопросы: откуда у этого странного типа появились такие живые, зримые образы? Ведь на всех трёх картинах он изобразил его, Виталия, – в этом он даже не сомневался!

− Ну, что, берёшь?

Виталий вытер со лба проступившие капли пота. Давление подскочило, и ему показалось, что солнце сегодня шпарит нещадно. Вокруг них суетились другие художники, старательно расставляя свои картины.

− Так что?

− Беру, − сказал Виталий и, запустив руку в карман пиджака, достал пухлый кожаный бумажник с золотой застёжкой.

Виталий, не торопясь, перенёс картины к автомобилю. Аккуратно уложив приобретения на заднее сиденье, он ещё долго не заводил машину, вспоминая своё счастливое астраханское детство.

МУХА

Утро выдалось ясным. Лёгкий ветерок кружил по городу и обдувал хмурые лица прохожих. Все они: ссутуленные и охающие бабушки, маленькие дети и женщины в обтягивающих, модных нынче шортиках, стояли на остановке. Притаившись за стеклянной дверью, за ними внимательно наблюдал рослый охранник Михаил из ювелирного магазина. В его «царстве золота» шла будничная повседневность. Продавцы старались сбыть залежавшийся товар, покупатели добивались внушительных скидок, а тётя Нина – стройная женщина, убелённая едва заметной сединой, привычно мыла полы. Чуть слышно она в сердцах ругала вчерашний дождь.

− Ох, уж эти посетители. Натоптали тут, а мне убирай!

Люди разносили грязь по всему трёхэтажному магазину. Уборщице приходилось по нескольку раз перемывать одни и те же участки полов и пристально следить, чтобы маленьких детей не понесло на третий этаж, где находились административные помещения и кабинет директора. Причиной чрезмерного детского любопытства служил небольшой олень из лампочек, замерший между этажами.

− Вот я тебе! – пригрозила пальцем тётя Нина непоседе-девчонке, у которой по глазам читалась страсть к приключениям. Уборщица нахмурилась, но не со зла. В душе она была очень добрым человеком. Алкашей и наркоманов она, конечно, терпеть не могла. Обычных посетителей – по настроению, а вот маленьких детей всегда любила всем сердцем. Иногда охранник даже замечал, как тётя Нина смахивает с лица незаметно слезу.

− Такие хорошенькие, когда маленькие, − призналась она упитанному отцу семейства, опёршись на швабру.

− Знать бы, кто из них вырастет, − вздохнул устало отец семейства, сидя на диванчике и одёргивая ребёнка, чтобы девочка не шлёпала по витринам крохотными ладошками.

− Это уж как воспитаете, − возразила тётя Нина, недовольно глядя на занавеску, на которой примостилась жирная муха. И ведь место такое выбрала недосягаемое − прямо за диваном. Пока супруга выбирала себе украшение, мужчина зевал и думал о футболе и пиве. Чего не скажешь о тёте Нине. Ей очень не нравились пауки и всяческие мухи. Они в считанные минуты отравляли ей жизнь, и она не успокаивалась до тех пор, пока тварь не прощалась с жизнью.

− Ух, гадина, − прошипела тётя Нина, не сводя взгляда с мухи.

− Это вы про нашу девочку? – нахмурился отец и в очередной раз одёрнул ребёнка от витрин.

− Да нет, что вы, − расплылась в улыбке уборщица, переводя взгляд на малышку, − это я так, вспомнила о плохом.

− Лучше уж думать о чём-то хорошем, − заметил отец и поучительно потряс указательным пальцем, словно волшебной палочкой. И хотя палец был пухлым и скорее походил на сардельку, это нисколько не смутило тётю Нину. Муха тем временем принялась летать по всему залу. Через несколько минут она увидела лестничный проход и устремилась на первый этаж, где находился охранник. Уборщица, решив, что убраться при покупателях не получится, пошла вслед за мухой. Словно из ниоткуда у неё появилась в руках красная тряпка. Взгляд приобрёл целеустремлённость, а шаги стали тише.

Охранник, увидев крадущуюся тётю Нину с тряпкой, всё понял. Он был добрым и даже весёлым охранником. Животных и прочих гадов не то чтобы любил – питал к ним уважение, что ли. И когда на день ВДВ он увидел мохнатого маленького паука, пытающегося покинуть магазин, постарался помочь тому выбраться. «Кто его знает? Может, паук тоже в прошлой жизни был человеком и служил в ВДВ?»

Но не успел помочь он «мохнатому». Тётя Нина победоносно раздавила паука, не дав тому доползти до двери. А ведь на улице разгорячённые алкоголем ребята в тельняшках дружно маршировали всего в нескольких сотнях метров от магазина. «Не дополз он к своим», − подумал сокрушённо Михаил.

Мух ему, правда, было не жалко. Гады любили гадить, где им вздумается и танцевать забойный брейк-данс. Но сегодня муха попалась какая-то бронебойная. Тётя Нина раз пять била летающую бестию, а ей всё было нипочём. Она словно военный бомбардировщик, продолжала летать под потолком магазина и выискивать подходящую площадку для приземления.

− И чего ей неймётся? – возмутилась тётя Нина, опуская тряпку.

− Хочет жить, − предположил осторожно охранник.

− Ишь ты, жить она хочет! – передразнила его уборщица. – Пусть летает по Большим Исадам. Вот уж где раздолье для мух.

Охранник подошёл к двери и выглянул на улицу. Яркие лучи солнца заставили его зажмуриться. Муха уселась на тёплый дверной косяк. Тётя Нина размахнулась… охранник инстинктивно отступил… и по лбу тряпкой получил… вошедший нетрезвый субъект.

− Вы чё?! – попытался восстановить свои права алкоголик.

− Так тебе и надо, синяя рожа! – хохотнула уборщица , − подобру пойдёшь отсюда или нет?

Опухший бледный мужчина в рваной футболке заметил за спиной тёти Нины охранника. Икая, он развернулся и неуверенно покинул магазин. А муха, пока была открыта дверь, вылетела и, настигнув алкоголика, уселась на его засаленную кепку.

«Нашла она всё-таки место», − заключил филосовски охранник

и направился к своему стулу. Ведь там как раз было ЕГО место. И пока он шёл, в голове упорно крутилась мысль: всегда надо знать в своей жизни место и не рыпаться, а то, не ровён час, прибьют, как муху.

ДВОЕ

Я очнулся. Меня била дрожь. Я… «А кто я? Кем был? Родился когда, а, может, умер давно?». Эта мысль пробила своей простотой и заставила задуматься. Я, оглядываясь, бросил взгляд на ладони. Они были испещрены порезами и мозолями. Пальцы не сгибались. Я осторожно дотронулся до худых ног, проглядывающих сквозь рваную изношенную одежду. Потом прижал руки к лицу и ощутил густую щетину. Раньше я был молод. Мне было чуть больше двадцати. Что же случилось? Постарел? Взгляд медленно опустился на ноги – на мне не было ни обуви, ни носков. Нет, мне не было холодно, даже наоборот. Ступни покалывало, словно иголками и от этого покалывания становилось теплее. Я стоял на белоснежных пушистых облаках и слегка покачивался на ветру. Словно туманом, облака обхватывали меня до колен. Я чувствовал под собою что – то твёрдое, но не землю. Медленно присев на корточки, пощупал рукой невидимую твердь. На ощупь она была похожа на прессованную вату. Я снова поднялся и всмотрелся вдаль, выискивая солнце, людей или, может быть, ангелов. И, не найдя ничего, почувствовал, как у меня похолодело внутри. Я интуитивно сжался, чувствуя, как холодок пробирается к сердцу. Затем осторожно обернулся и увидел ворота. Откуда они здесь? Огромные медные ворота возносились ввысь и зачаровывали старинной искусной резьбой. Прямо передо мной сверкал барельеф, изображавший двух ангелов. Когда на них падал свет, они отливали чистым золотом. Ворота были столь велики, что я стал прикидывать – каким великаном надо быть, чтобы открывать эти двери. «Ну, наверняка, здесь живут необычные существа или люди, наделённые сверхсилой…» Я усмехнулся собственным мыслям. Повернулся к воротам спиной и, облокотившись, стал медленно съезжать вниз, садясь при этом на корточки. Почувствовал, как в голову ударила кровь, отсчитывая биением время в этом странном таинственном месте. И снова меня охватила дрожь и её верный спутник холод. Они ближе подступили ко мне, прокрадываясь через рваную изношенную одежду. Я поёжился и, прищурившись, вгляделся вдаль. Увидел призрачный силуэт путника. Готов был поклясться, что ещё секунду назад его не было. Он шёл медленно, слегка прихрамывая. На вид ему было за шестьдесят, но лицо ещё хранило отпечаток юных лет. Он приближался, тяжело ступая по облакам и глядя неопределённо вдаль. Кажется, смотрел на медную дверь. И тут же очень громкий голос шокировал меня:

– Ворота открыть!

Я страшно перепугался, затрясся, и тут до меня дошло, что это я должен открывать их. Но как? Они ведь такие огромные, а я всего лишь никчёмный попрошайка! Я снова окинул взглядом неизвестного путника. Он был одет в старый свитер сороковых годов, чёрный охотничий тулуп и широкие штаны. Он всё приближался. Я вгляделся в его морщинистое лицо, и меня обдало холодом. Сердце вздрогнуло, и я, отвернувшись, подошёл к воротам и одним махом сдвинул массивный засов – задвижку. Оставалось хотя бы приоткрыть одну створку. Так… Сердце бешено выталкивало кровь, и её уханье отчётливо пульсировало в висках. Медлить было нельзя. «Сейчас же, ну!» – крикнул я мысленно и, упёршись ногами в дверь, открыл одну из створок. На деле они оказались не такими уж и тяжёлыми. И тут всё внутри меня оборвалось от внеземной красоты. За воротами находился сказочный мир – пока хватал глаз, тянулись зелёные лужайки и поля. Пели птицы, и, хотя солнца видно не было, но было очень светло, и повсюду стояли дворцы, сделанные, как мне показалось, из хрусталя. Картина внеземной красоты. Туда шагнул уставший путник, и я снова услышал грозный приказ:

– Ворота закрыть!

И я поспешно прикрыл ворота и тут же сполз по ним в облака. Это точно был рай, а, значит, я всё – таки умер и выполняю свою простую, но нужную работу – открываю и закрываю ворота. Всё ясно. Перед глазами тут же поплыли картинки моей нелёгкой жизни: незаконченное училище, армейские болезни, работа, на которой меня унижали и, наконец, мой мозг тщательно стал выводить очертания больничной палаты. Ага. Вот моябольничная койка и я на ней. Врач мне делает обезболивающий укол. Рядом – куча таблеток, опрокинутые упаковки от сока… Я смог вглядеться даже в капли этого сока, стекающие с тумбочки. Кап… Кап.… Так тихо. Нет! Мне всё это казалось, я ничего не слышал, а только очень пристально наблюдал, и мой мозг сам озвучил воспоминания.

Буквально через секунду передо мной появились другие люди. Их было трое, а за ними – чуть поодаль шёл совсем молодой парнишка лет семнадцати на вид. Господи! Он так ещё молод! Как несправедлива судьба! И снова грозный приказ заставил меня броситься открывать ворота. Я всех их впустил. Взгляд остановился на юноше. Лицо его было светлое, пушистые светлые волосы трепал лёгкий ветерок. Парень был счастлив. Он улыбался. Да! Он был счастлив. Я улыбнулся ему вслед и, не сказав ни слова, медленно закрыл за ним ворота. Их тяжесть меня уже почему-то не пугала. Теперь, пропустив через себя странные смешанные эмоции радости и сожаления, я готов был закрывать и открывать ворота с утра до вечера. Но, когда прошло много времени, я убедился, что здесь не бывает ночей. На время так называемой ночи свет лишь немного тускнеет, на небе загораются звёзды, и ветер становиться холодней. И вот я, опустившись в тёплый туман, в очередной раз забылся. Он, как очень нежное одеяло, укутал меня, пригрел, как маленькое беззащитное существо и у меня на глазах выступили слёзы. Я смотрел на бездонное небо, улыбался звёздам и плакал. Мне было по – настоящему спокойно и внутри словно заполнилось пустовавшее всю жизнь пространство.

Дни шли медленно, и, казалось, им не будет конца. Я стоял, как обычно, у ворот, а по вечерам рыдал, как дитя, глядя в безмолвное небо. Иногда я плакал днём, но меня никто никогда не жалел. Меня вообще и при жизни не жалели – всем хотелось унизить, оскорбить да посмеяться. А я, как мытарь, что тащит своё горе в сером дырявом мешке, продолжал свой нелёгкий путь. И, с помощью Божьей, я всё мог стерпеть и терпел. Месяц, год, всю бессмысленную жизнь. У людей были пустые глаза. Им было всем не до меня. Да кто я им? Ненужный огарок свечи, заброшенный в пыльный чулан. Я могу ещё вспыхнуть и осветить собой тёмную комнату, но надолго ли? На один раз? Всего лишь раз…

Итак, я служил Богу около месяца, пока не настал тот день. Я его никогда не забуду. Было раннее утро. Я жался от холода у ворот, переминаясь с ноги на ногу. И тут появился он – высокий мужчина лет сорока. Его карие глаза были спокойными, маленькие побелевшие губы плотно сомкнуты, а слегка выдвинутые скулы дополняли облик давно забытого мной человека. Казалось, я раньше его знал. На мужчине было одето тёмно-синее пальто, на голове – меховая шапка. Наши глаза встретились. Взгляд его всколыхнул меня изнутри. Непередаваемое чувство спокойствия вселилось мне в сердце, расправив грудь и засияв улыбкой. Я улыбался и ощущал всем телом тепло, которое от него исходило. На душе сразу полегчало. И тут незнакомец улыбнулся мне в ответ. В голове мелькнула мысль о неизбежности этого момента. Это должно было случиться, просто обязано. Но что случиться? Ответа не было.

– Как дела? – спросил он меня.

– Замерзаю, – извиняющимся голосом ответил я, оглядывая свои лохмотья.

Мужчина задумчиво кивнул и стал снимать с себя тёплое пальто. Я сильно испугался:

– Нет! Пожалуйста! Не надо!

Но он, не слушая, накинул на меня пальто и усмехнулся:

– Носи на здоровье. Мне не жалко и, если хочешь, я отдам тебе свои ботинки. Смотрю, ты стоишь босой, а на дворе осень.

– Осень? Откуда вы знаете? Ведь здесь одни облака. Ни листьев, ни луж, ничего нет, кроме…

Я задумчиво взглянул на медные ворота.

– Правда, они высокие?

– Кто? – не понял мужчина.

– Ну, ворота высокие.

– Это не ворота, а самые обычные деревянные церковные врата.

– Церковные?

В глазах всё расплылось от нахлынувших слёз, но чем они были вызваны, я ещё не знал.

– Да. Перед тобой старая церквушка с позолоченными куполами. Ты стоишь у их дверей и, как я понял ещё издалека, занимаешься тем, что открываешь людям эти двери. Повсюду… – он огляделся и вдохнул полной грудью, – жёлтые листья и прозрачные лужи. Людей здесь бывает мало – место ведь глухое. Мне непонятно одно – почему тебе никто ещё не помог, ведь ты, наверное, стоишь здесь давно?

Я провёл рукой по подбородку. Густая щетина колола ладони.

– Давно,– грустно ответил я.

– Так, значит, ты видишь вокруг себя совсем иное?

– Да, я вижу одни эти медные ворота с ликами святых и людей, которых я пропускаю в рай.

– В рай? Это близко к истине, ведь ты их пропускаешь в церковь.

Мои глаза увлажнились.

– Я не вижу ни осени, ни луж, ни листьев. Наверное, вокруг

очень красиво?

– Красиво… Ты знаешь что, – он подошёл ко мне и нежно прикрыл мои глаза. – Ты представь себе действительность, а я тебе её опишу. Ты, главное, не бойся.

Я кивнул. Он стал мне не спеша описывать старые перекошенные избушки и редких людей, проходящих мимо. Рассказал, как бьёт по лужам дождь и как, кружась, падает пожелтевшая листва. Его слова согревали меня, как солнце, и я робко сказал, что не хочу открывать глаза, что боюсь этого.

Из подсознания всплыли недостающие до этого в памяти картинки: я лежал в психиатрической лечебнице, у меня была шизофрения. Меня признали неизлечимо больным, потому что я видел свой собственный мир, и мне не могли помочь доктора. Их уколы и таблетки лишь усиливали туман под моими ногами – он становился гуще и гуще, а потом.… Кажется, я сбежал из этого места, не выдержав их пыток.

Осознав, что думаю вслух, я улыбнулся и тихо спросил, не открывая глаз:

– Вы ещё здесь?

– Да, парень, я ещё здесь.

– От чего же вы так добры ко мне? Все врачи и люди, которых я знал только и делали, что причиняли мне боль и смеялись над моим горем.

– Врачи… – задумчиво сказал мужчина, – я сам когда-то был врачом, но ушёл со своей работы, когда по моей вине умер больной. Никак не могу себе этого простить. Вот и в церковь пришёл помолиться за его душу. А ты, я смотрю, тоже продукт чьих-то неудач – неудач неумелых врачей.

– Это вы верно подметили, – тихо сказал я и медленно сделал шаг вперёд, упёршись носом в медные ворота.

– Хм… Они всё-таки медные, а не деревянные.

– Неправда! – и с этими словами мужчина открыл мне двери. Я отчётливо услышал их скрип. Мне открыли двери. МНЕ. ДЛЯ МЕНЯ. Я поблагодарил мужчину и тихо шепнул ему, что хочу шагнуть в рай.

– Это не рай, а церковь.

– Я не верю.

– А ты поверь и сделай ещё несколько шагов, не открывая глаз.

И я поверил. Прошёл немного вперёд и стал молиться, так, как умел. Лицо стало горячим, и по нему медленно потекли слёзы. Я молился и молился, а по прошествии некоторого времени замер. Я услышал чудные песнопения. По-видимому, в церкви шла служба и, открыв внезапно глаза, я увидел перед собой иконы и на них – лики святых. Ещё я увидел величественные потемневшие от времени своды и священника, который удивлённо смотрел на меня. Пошатываясь и ещё не веря в чудо, я вышел из церкви и увидел родной город. На меня падали листья, моросил дождь, и люди с уставшими лицами спешили по своим делам. Они все проходили мимо. ВСЕ! И, развернувшись к церкви, я помолился за человека, подарившего мне спасение. И тут кто-то за спиной шепнул мне:

– Это не человек. Это был Бог.

Я оглянулся, но никого не увидел. Я был один. В целом мире один. Шуршала листва, редкие прохожие кутались в свои одежды, а я всё стоял и думал: «Нет, я всё-таки не один. В мире есть я и Господь, а, значит, нас уже двое».

ДЕРЕВО

Сегодня я пришёл с работы сильно уставший. Медленно закрыл за собой дверь и, привалившись к ней спиной, зажмурился. Мне очень хотелось оставить за дверью прошедший рабочий день.

С утра всё валилось из рук. Погода стояла пасмурная и многие слесаря из нашей бригады не явились на работу. Начальник ходил по стройке озлобленный. Чавкая сапогами, он мерил шагами недостроенный многоэтажный дом и, каждый раз, застревая в грязи, матерился на всю округу.

Новый отбойный молоток раз десять застревал в перекрытиях. При этом его долго приходилось вытаскивать. Силы меня покидали. Когда он в очередной раз застрял в бетонной плите, я бросил работу и вышел на недостроенный балкон. В спешке, пытаясь подавить в себе нервозность и выбросить из головы мрачные мысли, закурил. Привалившись спиной к недостроенной кирпичной стене, я вытолкнул из себя облачко дыма и уставился неопределённо вдаль. На улице шёл ливень. Капли барабанили по бетонной плите этажом выше. Они проворно пробирались через перекрытия плит, чтобы, сорвавшись вниз, упасть на меня. Быть может, дождь хотел меня разбудить или отвлечь. Глупо, наверное, так думать, но я относился к нему, как к живому. Дождь всегда понимал меня. У него было чувство сопричастности, если не ко всем, то к избранным людям.

Несколько вспышек молний вспороли небо, как острый нож вклинивается в свежий арбуз. Неподалёку ухнуло. Дети из соседних дворов спрятались в песочнице и испуганно смотрели на небо. Неужели они боятся дождя? Я осторожно подошёл к краю бетонной плиты и посмотрел вниз. С высоты восьмого этажа открывался чарующий вид. В округе стояли, в основном, старые деревянные дома. Намокшие и, как будто угрюмые, они стойко сносили непогоду, завидуя высокому собрату. В детстве мы с сестрой жили в частном доме. Крыша часто протекала, и я любил, под предлогом ликвидации протечки, забираться на чердак и смотреть через мутное окно на улицу. У меня создавалось ощущение нереальности происходящего.Будто я вернулся на много лет назад, когда улицы были чище, а прохожие одевались неброско и любили гулять под дождём.

– Так, хватит курить! – громкий голос начальника оборвал все мои воспоминания. Вместе с ними картинка прошедшего дня зарябила, медленно возвращая в действительность – в мой нынешний дом, обычную двухкомнатную квартиру, которую мы уже давно выменяли на старый частный дом. Мне до сих пор трудно привыкнуть к холодным бетонным стенам и отсутствию чердака. Мать говорит, что я меланхолик. Может быть, и так. Сейчас она стояла передо мной, взволнованная и растерянная. Её волнение выплёскивалось через слова. Она тараторила, отчаянно жестикулируя руками. Что она хотела сказать?

– …дедушка умер.

Только эта фраза дошла до меня. Внутри будто что-то оборвалось. Игла сорвалась с пластинки, глубоко поцарапав её.

– Как умер?

– Нет, ты, будто из космоса только что вернулся! Ты на какой планете живёшь-то? Ты прекрасно знаешь, что он мучился несколько месяцев! С кровати не вставал, постоянно бредил. Когда последний раз ты его видел?

Вопрос повис в воздухе, показавшись мне пустым и нелепым. Мысленно я был далеко – у старой узкой дороги, ведущей мимо заброшенных дачных участков к дому дедушки. Я даже во сне приходил туда. Снилось, что мне всё ещё пятнадцать, и мы сидим с дедушкой у костра, сжигая в старой бочке высохшие на солнце сорняки. Я внимал его речам и дышал тёплым влажным воздухом. После бесед мы молчали, вслушиваясь в стрекот насекомых и лай бездомных собак. И, казалось, с угольками пепла в воздухе витает что-то важное, не высказанное за день. А пока мы размышляли, наблюдая за искрами, кукушка размеренно отмеряла нам жизни. Сколько она в последний раз отсчитала? Семьдесят восемь, а дедушка прожил только семьдесят пять.

– Вот и нет его с нами, – этой фразой мать будто подвела итог моим мыслям. Срезала всё, что могло ещё жить. Существовать в созданном нами с дедушкой мире. Мне тяжело было это слышать. Я глубоко вздохнул и наконец-то поднял взгляд.

– Я не знаю, как так получилось. Наверно, всему виной наша гордость. Мы его редко навещали. Ты это знаешь.

– Говори за себя!

– Ладно.

Однако добавить больше было нечего. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, искали естественные в таких жизненных ситуациях слёзы. Но их не было. Возможно, от того, что внутри каждого из нас могла быть пустыня.

Сухость во рту мешала говорить. В двух словах объяснив, что иду к бабушке, я поспешно вышел на улицу. Нервозность надо было куда-то девать. Шаги стали быстрыми и решительными. На улице заметно похолодало. Небо заволокло серыми тучами. За ними пропал и последний луч солнца. Как будто исчезла последняя надежда.

Захотелось, чтобы снова пошёл дождь. Мне даже показалось, что я его чувствую. Глубоко вздохнув, ускорил шаг и погрузился в воспоминания.

– Вот скажи мне,– говорил задумчиво дедушка. – Чем ты собираешься заниматься в жизни? Кем хочешь стать?

– Не знаю. Писателем, наверно, а что? От бабушки я узнал, что ты тоже раньше в армии писал стихи, это правда? Дед недоверчиво посмотрел на меня и смущённо улыбнулся.

– Было дело. Меня даже хвалили.

– А почему ты всё бросил? Мог бы попробовать развить свой талант.

– А я и развил.

– Но ты ведь больше не писал?

– Это так, но зато многое в жизни увидел. Жизнь – это тоже творчество, только творение себя, понимаешь? Я задумчиво кивнул в ответ. И, хотя мне было всего пятнадцать, дедушка общался со мной на равных и верил, что всё у меня получится.

Сколько прошло с того времени? Двенадцать лет, подумать только! За воспоминаниями я совсем не заметил, как подошёл к его бывшему дому. Интересно, а где сейчас его дом? Никто не знает, даже бабушка, открывшая дверь после седьмого звонка. В её глазах отчётливо можно было увидеть остановившуюся жизнь. Бабушка у меня полненькая, с добрым лицом и многочисленными морщинами. Пухлые губы, мясистые щёки, волосы, аккуратно собранные сзади под платком. Она была во всём чёрном – платье, платок, тапочки. Сухо поздоровавшись, она сразу предложила посмотреть на покойника.

Дедушка, одетый в свой серый деловой костюм, уже лежал в открытом гробу. Когда его успели переодеть? Не понимаю. Что-то странное творится со мной в последнее время. Может, схожу с ума? Мысли продолжали крутиться в голове, подобно белке в колесе. Вспомнились слова матери о мучительной смерти. Однако на лице дедушки не осталось от мук и следа, будто их намеренно стёрли. Бабушка за моей спиной вдруг заплакала, сердце почувствовало пробуждение от долгой спячки. Я нагнулся над покойником и тихо стал извиняться за то, что обещал и не сделал при жизни. Через минут пятнадцать, когда мы с ней пошли пить чай, прозвучал вопрос о дереве. Требовалось всего-навсего его спилить. И чем оно не угодило бабушке?

– Завтра приду на дачу,– тихо ответил я и посмотрел в её пустые глаза. Похоже, теперь ей было это не нужно. И спросила она, скорее всего, просто так – чтобы поддержать разговор. Я тяжело вздохнул. Мы с ней долго молчали, вслушиваясь, как за окном накрапывает дождь, чего – то ждали. Но ничего не происходило. Дождь скоро кончился, и настало время прощаться.

* * *

Было ещё темно, когда я подошёл к старому перекошенному домику. Его построил мой дедушка из битого уценённого кирпича, но дом стоит до сих пор, и разваливаться не торопится. У калитки стояла ржавая бочка, и в ней тлели последние угольки. Я снова подумал о дедушке. Интересно, кому понадобилось разжигать в ней огонь? Не найдя более или менее рационального объяснения, толкнул калитку и зашёл на дачу. Воздух после ночного ливня был свежим. Весело чирикавшие воробьи, заметно оживились.

Да, меня здесь не было лет десять, как минимум. Когда здесь в последний раз была бабушка – стоит только догадываться. Грядки совсем заросли сорняком. Теплица, стоявшая напротив дома, покосилась, образовав подобие полиэтиленового туннеля, уходящего под землю. Рядом лежали брошенные лопаты и грабли.

Похоже, сюда редко наведываются.

Взгляд продолжил блуждать по сторонам, натыкаясь то и дело на дерево. На даче из растительности в основном были цветы да грядки с помидорами. Смотреть особо не на что. И я с грустью уставился на чахлое и безлиственное дерево, одиноко торчавшее посреди грядки с клубникой.

Значит, и оно засохло. Да, дела… Бабушка мне как – то говорила, что раньше, когда на участок привозили машинами удобрения, дача цвела. Но потом, когда деревья забрали из земли все минералы и дошли до солончака, они стали загибаться. Следом за ними пошло вянуть и всё остальное. Свежая земля, привезённая года три назад на участок, не спасла положения.

Что ж…

Я взял у теплицы пилу и направился к дереву. На последних метрах шаг мой замедлился. Я облизал пересохшие губы, и память обожгла меня изнутри. Я вспомнил! Это было то самое дерево…

Ещё в детстве я любил залезать и сидеть на его ветвях весь день. Сначала просто лакомился плодами, потом мне с ним стало легче думать и мечтать. Под вечер лежал у его корней и, глядя в небо, делился своими секретами. Мысли о прошлом заходили в тупик, и вот какая глобальная мысль посетила меня: зачем мы живём? Чем мы отличаемся от этого дерева, которое не срубили вовремя? Так же вытягиваем последние соки, а потом умираем. Медленно и мучительно. И, порой, забывают нас поливать, оставляют. Мы стареем, медленно днём за днём превращаясь в немощных и больных, как и мой дедушка. Что ему было нужно? Всего лишь чуточку тепла и, быть может, ему бы хватило сил увидеть мир другими глазами. Я помню, как он говорил мне не раз, что не хочет жить, а в последний раз он посмотрел на меня дрожащими глазами, полными слёз, и промолвил тихо: «Эх, пожить бы мне внук, ещё, но всё своё время я растратил попусту. Пожить, пожить бы мне…». И расплакался вместе со мной.

Я пристально глядел на дерево и в нём видел своего дедушку, который умер.

– Спилить его надо… – прошептали сухие искусанные

губы. И вспомнилось мне из писания: «Всякое дерево, не приносящее доброго дела, срубают и бросают в огонь». Интересно, кто – то ведь разжигал огонь в бочке, как будто знал, что срублю я последнее дерево и брошу в огонь. И, обернувшись, увидел, что над бочкой струится слабый дымок.

– Так, всё,– я поднял с земли грязный ржавый топор, решив сделать это быстрее. Так будет правильно, без мучений для него. «Но оно ведь всего лишь дерево», – пронеслось у меня в голове. Медленно закрываю глаза. И вижу дедушку. Он плачет. Медленно открываю глаза и, нахмурив брови, заношу топор над собой. И удар, удар, удар! Остервенелые удары один за другим. Всё, кончена жизнь.

Топор вывалился из дрожащих рук. Сердце колотилось, как теннисный мячик, попавший между двумя стенками. Перед глазами клубился туман. Я обессиленно повалился на колени.

– Прости меня, прости…

Голова упала на грудь, сил во мне не осталось, и прерывистое дыхание обжигает, жжет мою душу. Нет, этого не может быть! Это всего лишь дыхание, тогда что же? Дрожащими руками я вытащил из-за пазухи нательный крест. Это он жёг мне душу. В глазах всё расплывалось. С новыми силами у меня получилось поднять отяжелевший взгляд. Дерево стояло целое. Слава тебе.… А что же было срублено? Я бросил быстрый взгляд на пенёк, торчащий у дерева. От радости бросился к дереву и стал его обнимать, приговаривая: «Ты моё славное, доброе деревце, прости меня!». И ещё много слов было сказано, добрых и сердечных. Даже не припомню, когда в последний раз, радуясь, вприпрыжку скакал вокруг ссохшейся оглобли. Впрочем, это, кажется, было в детстве.

Постепенно стало холодать. Собаки завыли, учуяв, должно быть, чужака – то есть меня. Прошло, наверное, еще часа два, пока я собирался с мыслями. Хотелось, порадовать дерево свежей водой. Пусть оно и засохшее, но что-то не давало мне покоя. Не мог я так просто уйти. Труб на даче не оказалось, засуха кругом, что делать? И тогда решил идти на кладбище с вёдрами и, набрав воды, вскоре вернулся к дереву. Бережно полил его, и задумчиво уставился на сухие ветки. «Есть ли толк в этом?». И как бы в подтверждение моим мыслям кто – то сказал:

– Зря стараешься, оно засохло ещё года три назад.

Я обернулся на голос. Передо мной стоял бродяга и потирал руки. – Сруби его и давай кинем в огонь, чтобы согреться.

– Нет! Ни за что!

Насупившись, снова пошёл за водой. И так таскал её до утра, поклявшись, несмотря ни на что, спасти несчастное дерево. Спасти от чего? От засухи? Едва ли. Может, это моё ущемлённое самолюбие не давало покоя? Может быть.

Поливать решил каждый день, чтобы меньше было искушения забросить это глупое занятие. Отдавал ли я себе отчёт в том, что делаю? Конечно. И всё же в душе была робкая надежда на чудо. Приходилось порою отпрашиваться с работы, все выходные теперь проходили на даче.

Через год простуда подкосила меня, и пришлось позаботиться о себе. Вечерами, принимая лекарства, я всё думал: как оно там? Хотя деревья и не наделены разумом, но я чувствовал, что оно всё прекрасно осознаёт.

На улице выпал первый снег. Огромные хлопья падали на прохожих, на машины и деревья. Теперь никому и в голову не приходило бояться его, а ведь это был тот самый дождь, который я так сильно любил. Здорово, дождик! Не был на моей даче? Не навещал ли замёрзшее сухое дерево? Нет? Как жаль! Придётся мне самому его навестить. И, едва поправившись, я пошёл к нему. Снег под ногами девственно хрустел, стояла давящая тишина, на сердце было неспокойно. Что-то не так. Толкнув калитку и втягивая в себя морозный воздух, я направился к заснеженному дереву. Оно стояло одиноко, и сквозь снег пробивалось что-то зелёное. Но что это? Подойдя ближе, я закричал:

– Получилось! Оно… Оно… Выжило! – твердил я сквозь слёзы. – Но такого не может быть! Как же так? Ведь зимой не растут листья!

Значит, растут. А, может, это дедушка вернулся в образе дерева? Всякое может быть. Но, главное, что мною спасена, пусть не человеческая, но всё равно жизнь.

Поделиться: