Всеволод Михайлович Гаршин родился в Екатеринославской губернии, в имении родственников Приятная Долина. Его отец был офицером дворянского происхождения, участвовал в Крымской войне. Несмотря на аристократические корни, доходы семьи были скромными. В конце 1850-х отец вышел в отставку и занялся хозяйством. Когда Всеволоду Гаршину было пять лет, мать мальчика, Екатерина Гаршина, влюбилась в его воспитателя и ушла из семьи. Вскоре мужчину сослали за участие в тайном политическом обществе на Север, в Петрозаводск.
Мать Гаршина вместе с двумя старшими сыновьями переехала в Санкт-Петербург, чтобы быть ближе к возлюбленному. Всеволод Гаршин остался с отцом. С ранних лет он полюбил читать и, помимо детских книг, выбирал в отцовской библиотеке классику русской и мировой литературы.
«До какой степени свободен был я в чтении, может показать факт, что я прочел «Собор Парижской Богоматери» Гюго в семь лет (и, перечитав его в 25, не нашел ничего нового)… Это раннее чтение было без сомнения очень вредно. Тогда же я читал Пушкина, Лермонтов («Герой нашего времени) остался совершенно непонятым, кроме Бэлы, об которой я горько плакал), Гоголя и Жуковского». Всеволод Гаршин «Автобиография».
В 1863 году мать забрала девятилетнего Гаршина в Петербург. Они поселились в квартире на Васильевском острове, по вечерам здесь собирались художники, прозаики, поэты и другие представители творческой интеллигенции. Будущий писатель знакомился с ними, слушал их разговоры и удивлял гостей познаниями в литературе.
В 1864 году Всеволода Гаршина приняли в Санкт-Петербургскую 7-ю гимназию. Там он написал для ученической газеты несколько фельетонов и поэму о жизни гимназистов. Но когда Гаршину исполнилось 15 лет, обучение пришлось на полгода прервать: у будущего писателя проявилось наследственное психическое заболевание, и он надолго попал в больницу. Несмотря на это, в 1874 году Всеволод Гаршин окончил гимназию, которую к тому времени переименовали в Санкт-Петербургское первое реальное училище.
В том же году Гаршин поступил в Горный институт в Петербурге. Но его больше привлекала литература, чем профессия инженера. На втором курсе он написал очерк «Подлинная история Энского земского собрания» о провинциальных чиновниках, обывателях и их нравах. Произведение было основано на воспоминаниях из времён жизни с отцом в Екатеринославской губернии. В институте Гаршин также писал статьи о выставках и творчестве художников-передвижников.
В апреле 1877 года началась очередная война между Россией и Османской империей. Как только Всеволод Гаршин узнал об этом, то сразу же оставил учебу и ушёл на фронт добровольцем. В августе того же года он получил ранение и попал в госпиталь, а затем вышел в отставку по состоянию здоровья.
Во время службы Гаршин написал свой первый рассказ «Четыре дня» с подзаголовком «Один из эпизодов войны». Героем произведения стал раненый русский солдат, который не мог передвигаться и остался один на поле боя. Фляга с водой, которую он нашёл у убитого турка, помогла ему продержаться четыре дня, пока не подошла подмога. В «Автобиографии» Гаршин писал о создании рассказа: «Поводом к этому послужил действительный случай, с одним из солдат нашего полка (скажу, кстати, что сам я ничего подобного никогда не испытал, так как после раны был сейчас же вынесен из огня)».
Рассказ «Четыре дня» вышел в литературном журнале «Отечественные записки», критики положительно о нём отзывались. Ещё при жизни автора произведение перевели на несколько иностранных языков и опубликовали за рубежом.
В госпитале Всеволод Гаршин познакомился со своей будущей женой — выпускницей акушерских курсов Надеждой Золотиловой. Вместе с ней писатель вернулся в Петербург после отставки, поступил вольнослушателем на филологический факультет Санкт-Петербургского университета, но спустя полгода оставил учебу.
В конце 1870-х Гаршин задумал несколько рассказов о военном времени, которые должны были войти в цикл «Люди и война». Замысел он не осуществил, но несколько произведений на военную тему увидели свет. В рассказе «Трус» автор показал, как герои относились к кровопролитию на фронте, как сомневались и разрывались между чувством долга и ужасом смерти. А в новелле «Денщик и офицер» Гаршин описал простоватого крестьянского парня Иванова, которого забрали в солдаты, а затем назначили денщиком у прапорщика.
В 1880 году террорист-одиночка Ипполит Млодецкий совершил покушение на военачальника и общественного деятеля Михаила Лорис-Меликова. Это событие произвело большое впечатление на Всеволода Гаршина. Он пришёл к Лорис-Меликову на аудиенцию, чтобы просить помилования для приговорённого к смерти преступника. Писатель считал, что казнь не остановит террор и повлечёт за собой другие преступления. Но просьба оказалась тщетной, Млодецкого казнили. После этого у Гаршина случилось сильное обострение психической болезни, он лечился в психиатрических клиниках Харькова и Петербурга, а затем восстанавливал душевное здоровье в имении родственников. Супруга помогала ему в тяжёлые времена, была сиделкой и секретарём.
В Харьковской лечебнице Гаршин написал рассказ «Красный цветок». В произведении он показал, как развивается болезнь и появляются симптомы с точки зрения пациента. Писатель помнил, что с ним происходило во время психоза, некоторые детали в рассказе — автобиографические. По сюжету, больному казалось, что он должен бороться со всем злом мира, которое воплотилось в красных цветах в больничном саду. Произведение вошло в первый сборник писателя «Рассказы», его выпустили в 1882 году. Книга вызвала неоднозначные отклики, некоторые критики упрекали писателя в чрезмерной мрачности и пессимизме.
В начале 1880-х Гаршин познакомился и сблизился с художником Ильёй Репиным, даже позировал ему для картины «Иван Грозный и сын его Иван». Репин написал этюд, на основе которого затем изобразил окровавленный лик убитого царевича. Также кисти Репина принадлежит портрет Гаршина.
Во второй половине 1880-х Всеволод Гаршин работал над сказками. В основе одной из них —«Сказания о гордом Аггее» — лежала старинная легенда о жестоком правителе, которого бог покарал за чрезмерную гордыню. Последним произведением писателя стала сказка «Лягушка-путешественница»: её героиня нашла способ отправиться на юг вместе с перелётными утками, но её план не удался из-за чрезмерного хвастовства.
Гаршин утвердил в русской литературе новеллу – особую форму повествования, отличающуюся отсутствием личной авторской позиции к происходящим событиям. Писатель в новелле ведёт себя как свидетель неких событий и бесхитростно рассказывает их. Поэтому часто используется приём дневника, воспоминания, диалога, исповеди или письма. Гаршин имел дар тонкого и кропотливого наблюдения. Он подмечал каждую мелочь, каждое лёгкое душевное движение. Не зря он любил то, что требует особой точности взгляда – живопись и естественные науки. Чехов, большой поклонник и творческий продолжатель Гаршина, тоже блистательно использовал новеллу как уникальную форму честного и доверительного рассказа. А своему учителю, Гаршину, Антон Павлович посвятил рассказ с говорящим названием «Припадок».
В конце жизни Гаршин вынашивал план большого романа. Он хотел отходить от внутренних проблем человека к проблемам глобальным. Но грандиозные творческие планы не осуществились – жестокая реальность внесла свои коррективы.
Весной 1888 года Всеволод Гаршин собирался поехать на Кавказ, чтобы поправить здоровье, но не успел… Его похоронили на так называемых «Литераторских мостках» — участке Волковского кладбища, где погребены многие известные писатели, музыканты, актёры и ученые.
ВСЕВОЛОД ГАРШИН
СКАЗКА О ЖАБЕ И РОЗЕ
Жили на свете роза и жаба. Розовый куст, на котором расцвела роза, рос в небольшом полукруглом цветнике перед деревенским домом. Цветник был очень запущен; сорные травы густо разрослись по старым, вросшим в землю клумбам и по дорожкам, которых уже давно никто не чистил и не посыпал песком. Деревянная решётка с колышками, обделанными в виде четырёхгранных пик, когда-то выкрашенная зелёной масляной краской, теперь совсем облезла, рассохлась и развалилась; пики растащили для игры в солдаты деревенские мальчики и, чтобы отбиваться от сердитого барбоса с компаниею прочих собак, подходившие к дому мужики. А цветник от этого разрушения стал нисколько не хуже. Остатки решётки заплели хмель, повилика с крупными белыми цветами и мышиный горошек, висевший целыми бледно-зелёными кучками, с разбросанными кое-где бледно-лиловыми кисточками цветов. Колючие чертополохи на жирной и влажной почве цветника (вокруг него был большой тенистый сад) достигали таких больших размеров, что казались чуть не деревьями. Жёлтые коровяки подымали свои усаженные цветами стрелки ещё выше их. Крапива занимала целый угол цветника; она, конечно, жглась, но можно было и издали любоваться её тёмною зеленью, особенно когда эта зелень служила фоном для нежного и роскошного бледного цветка розы. Она распустилась в хорошее майское утро; когда она раскрывала свои лепестки, улетавшая утренняя роса оставила на них несколько чистых, прозрачных слезинок. Роза точно плакала. Но вокруг неё всё было так хорошо, так чисто и ясно в это прекрасное утро, когда она в первый раз увидела голубое небо и почувствовала свежий утренний ветерок и лучи сиявшего солнца, проникавшего её тонкие лепестки розовым светом; в цветнике было так мирно и спокойно, что если бы она могла в самом деле плакать, то не от горя, а от счастья жить. Она не могла говорить; она могла только, склонив свою головку, разливать вокруг себя тонкий и свежий запах, и этот запах был её словами, слезами и молитвой. А внизу, между корнями куста, на сырой земле, как будто прилипнув к ней плоским брюхом, сидела довольно жирная старая жаба, которая проохотилась целую ночь за червяками и мошками и под утро уселась отдыхать от трудов, выбрав местечко потенистее и посырее. Она сидела, закрыв перепонками свои жабьи глаза, и едва заметно дышала, раздувая грязно-серые бородавчатые и липкие бока и отставив одну безобразную лапу в сторону: ей было лень подвинуть её к брюху. Она не радовалась ни утру, ни солнцу, ни хорошей погоде; она уже наелась и собралась отдыхать. Но когда ветерок на минуту стихал и запах розы не уносился в сторону, жаба чувствовала его, и это причиняло ей смутное беспокойство; однако она долго ленилась посмотреть, откуда несётся этот запах. В цветник, где росла роза и где сидела жаба, уже давно никто не ходил. Ещё в прошлом году осенью, в тот самый день, когда жаба, отыскав себе хорошую щель под одним из камней фундамента дома, собиралась залезть туда на зимнюю спячку, в цветник в последний раз зашёл маленький мальчик, который целое лето сидел в нём каждый ясный день под окном дома. Взрослая девушка, его сестра, сидела у окна; она читала книгу или шила что-нибудь и изредка поглядывала на брата. Он был маленький мальчик лет семи, с большими глазами и большой головой на худеньком теле. Он очень любил свой цветник (это был его цветник, потому что, кроме него, почти никто не ходил в это заброшенное местечко) и, придя в него, садился на солнышке, на старую деревянную скамейку, стоявшую на сухой песчаной дорожке, уцелевшей около самого дома, потому что по ней ходили закрывать ставни, и начинал читать принесённую с собой книжку.— Вася, хочешь, я тебе брошу мячик? — спрашивает из окна сестра. — Может быть, ты с ним побегаешь?
— Нет, Маша, я лучше так, с книжкой. И он сидел долго и читал. А когда ему надоедало читать о Робинзонах, и диких странах, и морских разбойниках, он оставлял раскрытую книжку и забирался в чащу цветника. Тут ему был знаком каждый куст и чуть ли не каждый стебель. Он садился на корточки перед толстым, окружённым мохнатыми беловатыми листьями стеблем коровяка, который был втрое выше его, и подолгу смотрел, как муравьиный народ бегает вверх к своим коровам — травяным тлям, как муравей деликатно трогает тонкие трубочки, торчащие у тлей на спине, и подбирает чистые капельки сладкой жидкости, показывавшиеся на кончиках трубочек. Он смотрел, как навозный жук хлопотливо и усердно тащит куда-то свой шар, как паук, раскинув хитрую радужную сеть, сторожит мух, как ящерица, раскрыв тупую мордочку, сидит на солнце, блестя зелёными щитиками своей спины; а один раз, под вечер, он увидел живого ежа! Тут и он не мог удержаться от радости и чуть было не закричал и не захлопал руками, но, боясь спугнуть колючего зверька, притаил дыхание и, широко раскрыв счастливые глаза, в восторге смотрел, как тот, фыркая, обнюхивал своим свиным рыльцем корни розового куста, ища между ними червей, и смешно перебирал толстенькими лапами, похожими на медвежьи.
— Вася, милый, иди домой, сыро становится, — громко сказала сестра.
И ёжик, испугавшись человеческого голоса, живо надвинул себе на лоб и на задние лапы колючую шубу и превратился в шар. Мальчик тихонько коснулся его колючек; зверёк ещё больше съёжился и глухо и торопливо запыхтел, как маленькая паровая машина. Потом он немного познакомился с этим ёжиком. Он был такой слабый, тихий и кроткий мальчик, что даже разная звериная мелкота как будто понимала это и скоро привыкала к нему. Какая была радость, когда ёж попробовал молока из принесённого хозяином цветника блюдечка! В эту весну мальчик не мог выйти в свой любимый уголок. По-прежнему около него сидела сестра, но уже не у окна, а у его постели; она читала книгу, но не для себя, а вслух ему, потому что ему было трудно поднять свою исхудалую голову с белых подушек и трудно держать в тощих руках даже самый маленький томик, да и глаза его скоро утомлялись от чтения. Должно быть, он уже больше никогда не выйдет в свой любимый уголок.
— Маша! — вдруг шепчет он сестре.
— Что, милый?
— Что, в садике теперь хорошо? Розы расцвели?
Сестра наклоняется, целует его в бледную щеку и при этом незаметно стирает слезинку. — Хорошо, голубчик, очень хорошо. И розы расцвели. Вот в понедельник мы пойдём туда вместе. Доктор позволит тебе выйти.
Мальчик не отвечает и глубоко вздыхает. Сестра начинает снова читать.
— Уже будет. Я устал. Я лучше посплю.
Сестра поправила ему подушки и белое одеяльце; он с трудом повернулся к стенке и замолчал. Солнце светило сквозь окно, выходившее на цветник, и кидало яркие лучи на постель и на лежавшее на ней маленькое тельце, освещая подушки и одеяло и золотя коротко остриженные волосы и худенькую шею ребёнка. Роза ничего этого не знала; она росла и красовалась; на другой день она должна была распуститься полным цветом, а на третий начать вянуть и осыпаться. Вот и вся розовая жизнь! Но и в эту короткую жизнь ей довелось испытать немало страха и горя. Её заметила жаба. Когда она в первый раз увидела цветок своими злыми и безобразными глазами, что-то странное зашевелилось в жабьем сердце. Она не могла оторваться от нежных розовых лепестков и всё смотрела и смотрела. Ей очень понравилась роза, она чувствовала желание быть поближе к такому душистому и прекрасному созданию. И чтобы выразить свои нежные чувства, она не придумала ничего лучше таких слов:
— Постой, — прохрипела она, — я тебя слопаю!
Роза содрогнулась. Зачем она была прикреплена к своему стебельку? Вольные птички, щебетавшие вокруг неё, перепрыгивали и перелетали с ветки на ветку; иногда они уносились куда-то далеко, куда — не знала роза. Бабочки тоже были свободны. Как она завидовала им! Будь она такою, как они, она вспорхнула бы и улетела от злых глаз, преследовавших её своим пристальным взглядом. Роза не знала, что жабы подстерегают иногда и бабочек.
— Я тебя слопаю! — повторила жаба, стараясь говорить как можно нежнее, что выходило ещё ужаснее, и переползла поближе к розе.
— Я тебя слопаю! — повторяла она, всё глядя на цветок. А бедное создание с ужасом увидело, как скверные липкие лапы цепляются за ветви куста, на котором она росла. Однако жабе лезть было трудно: её плоское тело могло свободно ползать и прыгать только по ровному месту. После каждого усилия она глядела вверх, где качался цветок, и роза замирала. — Господи! — молилась она. — Хоть бы умереть другою смертью!
А жаба всё карабкалась выше. Но там, где кончались старые стволы и начинались молодые ветви, ей пришлось немного пострадать. Тёмно-зелёная гладкая кора розового куста была вся усажена острыми и крепкими шипами. Жаба переколола себе о них лапы и брюхо и, окровавленная, свалилась на землю. Она с ненавистью посмотрела на цветок…
— Я сказала, что я тебя слопаю! — повторила она. Наступил вечер; нужно было подумать об ужине, и раненая жаба поплелась подстерегать неосторожных насекомых. Злость не помешала ей набить себе живот, как всегда; её царапины были не очень опасны, и она решилась, отдохнув, снова добираться до привлекавшего её и ненавистного ей цветка. Она отдыхала довольно долго. Наступило утро, прошёл полдень, роза почти забыла о своём враге. Она совсем уже распустилась и была самым красивым созданием в цветнике. Некому было прийти полюбоваться ею: маленький хозяин неподвижно лежал на своей постельке, сестра не отходила от него и не показывалась у окна. Только птицы и бабочки сновали около розы да пчёлы, жужжа, садились иногда в её раскрытый венчик и вылетали оттуда, совсем косматые от жёлтой цветочной пыли. Прилетел соловей, забрался в розовый куст и запел свою песню. Как она была не похожа на хрипение жабы! Роза слушала эту песню и была счастлива: ей казалось, что соловей поёт для неё, а может быть, это была и правда. Она не видела, как её враг незаметно взбирался на ветки. На этот раз жаба уже не жалела ни лапок, ни брюха: кровь покрывала её, но она храбро лезла всё вверх — и вдруг, среди звонкого и нежного рокота соловья, роза услышала знакомее хрипение:
— Я сказала, что слопаю, и слопаю!
Жабьи глаза пристально смотрели на неё с соседней ветки. Злому животному оставалось только одно движение, чтобы схватить цветок. Роза поняла, что погибает… Маленький хозяин уже давно неподвижно лежал на постели. Сестра, сидевшая у изголовья в кресле, думала, что он спит. На коленях у неё лежала развернутая книга, но она не читала её. Понемногу её усталая голова склонилась: бедная девушка не спала несколько ночей, не отходя от больного брата, и теперь слегка задремала.
— Маша, — вдруг прошептал он. Сестра встрепенулась. Ей приснилось, что она сидит у окна, что маленький брат играет, как в прошлом году, в цветнике и зовёт её. Открыв глаза и увидев его в постели, худого и слабого, она тяжело вздохнула.
— Что, милый?
— Маша, ты мне сказала, что розы расцвели! Можно мне… одну?
— Можно, голубчик, можно! — Она подошла к окну и посмотрела на куст. Там росла одна, но очень пышная роза.
— Как раз для тебя распустилась роза, и какая славная! Поставить тебе её сюда на столик в стакане? Да?
— Да, на столик. Мне хочется.
Девушка взяла ножницы и вышла в сад. Она давно уже не выходила из комнаты; солнце ослепило её, и от свежего воздуха у неё слегка закружилась голова. Она подошла к кусту в то самое мгновение, когда жаба хотела схватить цветок.
— Ах, какая гадость! — вскрикнула она. И, схватив ветку, она сильно тряхнула её: жаба свалилась на землю и шлепнулась брюхом. В ярости она было прыгнула на девушку, но не могла подскочить выше края платья и тотчас далеко отлетела, отброшенная носком башмака. Она не посмела попробовать ещё раз и только издали видела, как девушка осторожно срезала цветок и понесла его в комнату. Когда мальчик увидел сестру с цветком в руке, то в первый раз после долгого времени слабо улыбнулся и с трудом сделал движение худенькой рукой.
— Дай её мне, — прошептал он. — Я понюхаю.
Сестра вложила стебелёк ему в руку и помогла подвинуть её к лицу. Он вдыхал в себя нежный запах и, счастливо улыбаясь, прошептал:
— Ах, как хорошо…
Потом его личико сделалось серьёзным и неподвижным, и он замолчал… навсегда. Роза, хотя и была срезана прежде, чем начала осыпаться, чувствовала, что её срезали недаром. Её поставили в отдельном бокале у маленького гробика. Тут были целые букеты и других цветов, но на них, по правде сказать, никто не обращал внимания, а розу молодая девушка, когда ставила её на стол, поднесла к губам и поцеловала. Маленькая слезинка упала с её щеки на цветок, и это было самым лучшим происшествием в жизни розы. Когда она начала вянуть, её положили в толстую старую книгу и высушили, а потом, уже через много лет, подарили мне. Потому-то я и знаю всю эту историю.
1884 г.