Писатель Борис Лукин уже несколько лет занимается уникальным проектом – собирает антологию стихотворений о Великой Отечественной войне «Война и мир». Авторы туда отбираются по годам рождения. Издано уже десять томов. В последний из них вошли произведения авторов, родившихся в 1946-1955 годах. Хочется надеяться, что в антологию войдут и стихи астраханских поэтов. Её неутомимый составитель и редактор собирался приехать в наш город на прошедший в мае литературный фестиваль для детей и юношества. Помешало непоправимое горе. Сын Бориса Лукина Иван погиб смертью храбрых в Мариуполе, прикрывая отход товарищей во время выполнения разведывательного задания. Он награждён посмертно орденом Мужества. Публикуем очерк Бориса Ивановича о его поездке туда, где воевал сын.

БОРИС ЛУКИН

ПОЕЗД МОСКВА – СЕВАСТОПОЛЬ И ОБРАТНО

Часть первая

Я понимаю – надо писать жёстко. Надо перестать мямлить! Даже не во имя тех ребят, что сейчас на фронте. Они если и прочтут, то не скоро. А ради десятка тысяч матерей, отцов, братьев и сестёр этих самых героев.

Только как же вот так сразу переделать себя? Москвича, литератора, который единственный раз всего и крикнул «позор», потому что не мог понять, почему «русская премия» вручается украинскому националисту. Но сейчас я еду в Севастополь в Бригаду погибшего сына. Самолётом было бы куда легче. Хотя бы потому, что за 2 часа перелёта так просто молчать…

Поезд всегда был для меня испытанием, а сейчас, когда я узнал о гибели сына в Мариуполе, стал почти невыносим. Но… деваться некуда.

Я – человек верующий, поэтому к каждой встрече отношусь как к Божьему промыслу.

Вот и эти встречи в поезде Москва – Севастополь и обратно окажутся из этой среды.

Что такое может произойти в поезде? В принципе – ничего особенного. Комфортно ехать, кормят, чистенько и не шумно.

Но рядом люди. И это – москвичи. Вот почти семидесятилетний абсолютно лысый хиппи из шестидесятников. Он, кажется, не повзрослел с той поры. Мало того, он счастливо влюблён в даму на два десятка лет моложе его, с которой «зажигает» на всех джаз-полах столицы… и не понимает, почему она предпочитает посетить с ним зоопарк, посмотрев стареньких львов, вместо визита к нему домой. Ну что мне до него?

Он сразу же обозвал меня по-московски, но не совсем к месту – прощелыга. Я впервые не реагировал. Он был намного старше. Да и сложен он, как у нас во дворе говорили – соплёй перешибёшь. Сыр-бор вышел из-за его огромных чемоданов, которые он не захотел сдавать в багажный вагон, а попытался положить всем соседям в купе поперёк прохода. Типчик, несомненно, был ещё тот… Если бы я не лицезрел таких же три десятка лет, то, может, с увлечением слушал и наблюдал подобного индивидуума.

А что в нём такого особенного? До 24 февраля 2022 года для всей страны, а для меня еще со времён присоединения Крыма и начала войны в ДНР и ЛНР, такие люди толерантно относились к свободным в своём выборе личностям.

Я терплю его почти сутки, он не даёт всем нам спать, так как интернет есть только на станциях, а ему обязательно надо пообщаться со своей пассией в ночь-полночь… Терплю, что он не уважает институт брака, не понимает, что у мужчины должны быть дети, которых он счастливо взрастит, которыми он будет гордиться, как и они им. Он гордится собой и своими успехами в сексуальном плане… А я еду в Севастополь… Там меня ждут однополчане сына. Они как раз вернулись из госпиталей после ранений. Я слушаю его и опять сдерживаюсь, чтобы не дать ему по морде.

Я терплю, понимая, что он – воплощение Москвы, Питера, Екатеринбурга (из которого от одного из моих коллег на известие о гибели в Мариуполе сына я получил краткий ответ: «собаке собачья смерть»). Воплощение ельцинских последователей, которые до сих пор находятся во всех эшелонах власти, особенно на образовательно-культурологических этажах. До недавнего времени даже в армии их было слишком много. Иначе не убили бы у нас столько генералов и полковников… И тут я думаю – а можно ли об этом говорить? Нужно!

Сосед на московский вкус – милейший типчик. Дамы-соседи воспринимают его со смешками и иронией, пока во время прощания в Керчи он не предлагает сорокалетней соседке помочь с продолжением рода, на полном серьёзе считая, что это он – элита нации… Женщина (ровесница моих старших детей) культурно отшучивается, вместо того, чтобы дать ему оплеуху, которую он несомненно заслужил.

Я – зритель. Мой кулак убьёт его на месте… Он не знает, что я про всё ещё напишу, а потом опубликую гнусную историю Макса (такой оказалась его танц-кличка). В принципе для столицы он обычный успешный обыватель в третьем-четвертом московском поколении. И я это понимаю. Но – не принимаю. Сейчас – совсем не принимаю. Именно сейчас, когда гибнут наши дети в борьбе с неонацизмом, я особенно стал требователен к окружающим. И сразу спрашиваю их, что они сделали для мальчишек, которых один из военкоров назвал «детьми-крестоносцами».

Поезд… А как он без вокзала и дороги до дома? На вокзале Симферополя и Севастополя много раненых парней. Все здесь к ним привыкли. На них вообще не оборачиваются. Я провожаю каждого взглядом, потому что теперь все они – мои дети.

Совсем скоро я встречусь с такими же… А пока я еду в такси. Водитель – крепкий мужчина средних лет. Разговариваем обо всём, доходим до войны, и он оказывается офицером-десантником. Не понимает, почему его и сослуживцев не пускают на фронт (это было еще до изменения в законе о контракте). И мне становится немного легче… Я ощущаю себя в России, хотя это – Крым, Севастополь, в котором даже наши мобильные сети до сих пор не работают, в котором нет нашего наносбербанка, но в котором на каждой стене, на каждом рекламном щите я вижу лица солдат и букву Z. Мне этот город роднее чужой сегодня Москвы, где я прожил почти сорок лет, где родились мои восемь детей.

Помню наш давнишний спор о современной Москве и москвичах с Анатолием Парпарой в Брянске. Даже не спор, а скорее полное расхождение во мнениях. История доказала мою правоту…

Сослуживцы… Мне скоро шестьдесят. И все сослуживцы сына – ровесники моих детей, мои дети. Но теперь я со странным терпением наблюдаю их мальчишество, прежде казавшееся мне излишней тратой жизненного времени. Вот он рядом со мной – двадцатилетний солдат – рассказывает, как и что там – за рекой – было. Я внимательно слежу за его движениями и глазами. Никакой фальши, рисовки, попытки похвалиться. Тихая грусть и спокойствие. Он уже многих похоронил. Многих врагов положил. Сам чудом остался жив. А ему ещё всего двадцать исполнилось в ночь на 24 февраля. И скоро ему обратно. И он пойдёт защищать, и даже мстить за друзей. Он вернётся с войны, потому что не успел съездить к своим на могилы, поклониться…

Писать жёстко? Я любопытен. Поэтому расспрашиваю обо всё. И в первую очередь о необычном, запомнившемся. Кроме гибели товарищей важным оказывается странное поведение нациков (сейчас они их называют «немцами»), а те, совсем как в фантастических боевиках, даже с перебитой очередью ногой продолжают скакать на стрелявшего и хохотать во всю глотку, вбирая в своё напичканное американскими таблетками тело пулю за пулей…

Он почти не матерится, хотя я помню по воспоминаниям сына, что это нонсенс. Он сдерживается, зная, что я писатель… отец товарища, дядя Боря…

Ночью снится сын. Мы рыбачим… Мы опять рыбачим, как когда-то в детстве. Это повторный сон. Я его уже видел рано утром на подъезде к Ростову-на-Дону. К тому Ростову, где через два месяца поисков всё-таки найдётся мой сын, потерянный во время эвакуации «двухсотых и трёхсотых»…

Севастополь кажется совсем обычным. Если не читать страницы, на которых жёны и матери обсуждают отправку своим воинам посылок и писем. Им хорошо… Они в Севастополе и могут это сделать на КПП… Мне этого не удалось ни разу. Москва далеко. Военной почты сегодня почему-то нет…

А наш разговор с сослуживцем продолжается. К нему присоединяется ещё один товарищ сына. И они, вдруг забыв обо мне, начинают разговор о нуждах оставшихся на передовой. Оказывается, что сейчас идёт сбор средств на генератор, газовые плитки и баллоны, палатки и прочую житейскую требуху, о которой «успешные менеджеры», реформировавшие армию» несколько лет назад, конечно, и думать не могли. И что я слышу? Они скидываются из своих, полученных за ранения выплат, на помощь товарищам.

Пройдёт несколько дней, и я расскажу об этом своему новому спутнику в поезде. Он будет шокирован правдой… Успешный столичный бизнесмен, он с товарищами с первых дней пытался переводить деньги на всякие сайты «помощи», оказывающиеся в итоге мошенническими.

Но пока я в Севастополе и слушаю жителей, наблюдаю, запоминаю. Вот загружают в жигулёнок ящики с патронами прямо у КПП. От принятой тяжести почти на пузе машина уезжает, за ней – следующая. Ну нет свободного транспорта… А везти надо. Ждут «за речкой» даже такую на пузе старательную кобылку…

Я опять слушаю, спрашиваю, не понимая, почему все солдаты так по-разному одеты? Разноцветные каски? Не похожие друг на друга бронежилеты? Камуфляжные костюмы и те словно для комиксов напялены. Просто всё куплено за свой счёт. Всё собрано по друзьям и коллегам. Магазины военного обмундирования в Крыму почти пусты. Профессионального обмундирования не найти днём с огнём…

Жёстко надо писать… Но это всё оказывается цветочками. Потому что по возвращении в Москву я слышу только про гонорары певцов, выступавших на Донбассе, про необходимую жалость к сбежавшим и предавшим России «творческим» нахлебникам, пялюсь на рекламу, а не на портреты героев на улицах и на экранах в поездах метро… А потом я две недели выслушиваю экивоки руководства подъезда, никак не понимающего, можно ли рассказать, что в нашем доме жил героически погибший воин, мой сын… Они на полном серьёзе переживали, не травмирует ли эта информация наших соседей…

Поездов было много. С одного из них я вышел в день освобождения Мариуполя, на душе было светло и грустно. Да и салюта в этот день в столице почему-то не было.

Спутники были разные… Поездов до Победы ещё будет много…

«Литературная газета»

Поделиться: