Понятно, что на каждом трёп-шоу роли распределены, персонажи – назначены, но должны быть какие-то пределы! Виталий Третьяков – ректор Высшей школы телевидения при МГУ любит объявлять ВК, что «сегодня я опять у Соловьёва». Это похоже на мазохизм. Такое впечатление, что Владимир Рудольфович приглашает Виталия Тоевича, чтобы самоутвердиться за счёт ректора и выбрать жертву для избиения в эфире. Выпускница журфака МГУ Алевтина Панкова гневно высказалась: «Мне порой стыдно за Третьякова!» А мне кажется порой, что они сговариваются…

Я терпеть не могу слово «русофобия». Меня коробит от него. По аналогии с «арахнофобией», например. То есть — боязнь пауков и отвращение к ним. Или чего-то ещё гадкого… Отношение к русским — не фобия. То есть нечто негативное, заложенное на подкорке. Отношение к русским — совсем другое.
От просто восхищения и горячего восхищения у латиносов, африканцев и других «развивающихся» народов до «ненависти снизу» или опасения и неприятия у западников.

Долгое время я работала областной газете «Волга», куда накануне Дня Победы приходили ещё не старые люди со своими воспоминаниями, записанными в школьных тетрадках. Дети фронтовиков, которым важно было даже не столько рассказать о подвигах своих отцов, сколько порадовать их публикациями, если вдруг газета проявила бы к этим рассказам интерес. Она и проявляла в преддверии праздника. А люди шли и шли не только в мае, и несли и несли свои рукописные странички. И так получилось, что тема Великой Отечественной для меня стала практически личной. Как будто я была знакома со всеми этими героями, погибшими или живыми.

10 мая 2006 года не стало выдающегося русского философа и писателя Александра Александровича Зиновьева. Мыслитель критиковал и советскую систему, и противостоявший ей либерализм Запада, а в поздние годы предупреждал о сверхобществе, которое использует непрямое принуждение, чтобы заставить человека выполнять свою волю. Судьбоносные перемены, по его мнению, приходятся на наши дни.

Когда моему старшему внуку было шесть лет, мы нашли могилу моего деда, его прапрадеда. Он сгорел в танке в жестоких боях в Восточной Пруссии за две недели до Победы. Я передать не могу, что мы почувствовали, когда увидели документы с фамилией моего деда. Его имя, высеченное на мраморе братской могилы. Мы, взрослые люди, испытали такое потрясение, как будто нашли его живым. Как будто он вернулся. К тому времени на белом свете уже не было ни трёх его сыновей, ни его вдовы, моей бабушки. Были только мы, о которых он не знал, но мы знали о нём, и мы нашли его.