Я даже не заметил, как оказался в объятиях сна. Вроде, вот только что смотрел телевизор, лёжа прямо на полу, и вдруг, ни с того, ни с сего, оказался в Кандагаре. Перелёт во времени и пространстве был настолько стремительным, что я даже не сообразил, что это просто сон, а не продолжение демонстрируемого по «ящику» боевика…

Вновь побывать в Кандагаре я стал мечтать едва ли не сразу, как только в потаённые уголки сознания отошли все неприятные моменты моей непутёвой жизни, напрямую связанные с этим экзотическим, восточным городом. К тому времени я уже не шарахался в сторону, и не падал ниц от громкого выхлопа вылетевшего из глушителя проезжавшей мимо меня автомашины. В памяти постепенно стёрлись очертания физиономий знакомых мне афганских и советских военнослужащих и просто гражданских лиц, коих я навсегда потерял в Афганистане за два долгих года войны. Странное дело, но с каждым уходящим в небытие годом, Кандагар становился для меня всё роднее, словно именно в этом городе я родился, вырос, и не было там места всему тому страшному и мерзкому, с чем в своё время довелось столкнуться.

Отлично осознавая, что в этом городе мне больше никогда не бывать, тем не менее, я в душе сильно надеялся хотя бы на единственную, последнюю встречу с ним, в качестве туриста или простого «автостопщика». То прошлое — частичка моей давней, и не совсем далекой жизни, осталась там, за заснеженными вершинами Гиндукуша, рядом с горячими барханами Регистана. Это необъяснимое и по-детски наивное желание вновь встретиться с пережитым прошлым, манило к себе со страшной силой, силой невидимого гипнотизера, который, используя весь свой талант мага, овладел моим сознанием…

Эту небольшую сопку на восточном въезде в Кандагар я раньше не видел. Её там просто никогда не было. Но сейчас в этом месте дорога немного возвышалась над общей равнинной местностью, и моему взору представала странная, и неведомая доселе картина. На горизонте, в том самом месте, где ранее располагался огромный голубой купол центральной кандагарской мечети-мавзолея, высились несколько высотных домов, сделанных из желтого, облицовочного кирпича, по своему цвету больше похожему на золото. Не дома, а огромные золотые слитки, поставленные торцом на песчано-каменистую кандагарскую землю. Чуть ближе, в районе Дех-Ходжи, которая к 1988 году была практически полностью разрушена, я увидел одиноко стоящую крепость. Крепость была не совсем обычная, причём, не только своими формами, но и тем, из чего были выложены её крепостные стены и расположенные внутри неё строения.

То были не саманные блоки и даже не плоский кирпич, из которого местные строители издревле возводили свое жильё в Кандагаре. Это были обычные керамзитобетонные блоки, ставшие в нашей стране за последние годы едва ли не самым ходовым строительным материалом. Чему я ещё подивился, так это тому, как эти блоки были фигурно обточены строителями-умельцами.

По углам крепости и в центре двух её самых длинных стен возвышались шесть невысоких минаретов, увенчанных небольшими голубыми куполами.

«Так вот куда пошла мозаика с исчезнувшей центральной мечети», – вдруг подумалось мне. По всей видимости, американцы своими бомбардировками разрушили её до основания, а на месте руин выстроили многоэтажные дома из желтого кирпича-золота.

Да-а, не умеют «янки» беречь чужеземные исторические ценности, повсеместно насаждая свои. И куда только «духи» из движения «Талибан» со своим Бен-Ладеном смотрят…

Впервые, когда много лет тому назад я стоял напротив этой мечети, меня поразила филигранность каменной вязи её стен и шести минаретов. Глядя на небесную голубизну мозаичной отделки её громадного купола, я и представить себе не мог, что всю эту красоту кто-либо в состоянии разрушить. Советские военные летчики, использовавшие купол мечети для ориентирования на местности с воздуха, даже и в мыслях не допускали бомбардировку этой древней мечети, с целью проверки на прочность столпов Ислама. Бомбили всё, и сам город в том числе, но мечеть не трогали. Видно не зря она была одной из святынь мусульман. Заговорённой была…

— Что это за крепость? — спросил я у молодого парня, одиноко бредущего по дороге.

Парень мельком глянул на меня и, даже не спросив о том, каким образом шурави оказался в Кандагаре, на чистом русском языке ответил:

— Это не крепость, а приют для девочек, чьи родители погибли во время войны.

— Странное дело, — подивился я, — а что, приюты для мальчиков тоже есть?

— Нет, для мальчиков нет. В Афганистане нет мальчиков, есть только мужчины. Им некогда отсиживаться по приютам, потому как у мужчин есть другие заботы.

Я мысленно прикинул, какие могут быть заботы у малолетних детей. Вон, маленькие афганские девчужки-пичужки беззаботно скатываются с каменистой горки, стоящей в центре крепости, и нет им дела ни до каких забот.

Стоп! Я поймал себя на мысли, что во всей этой ситуации что-то с чем-то не срастается. Ну да, как это я мог забыть! Сейчас на дворе стоит уже который год третьего тысячелетия. Война в Афганистане с участием советского ограниченного военного контингента закончилась давным-давно. Стало быть, самым младшим сиротам, чьи родители ушли в небытие на той войне, сейчас должно быть никак не меньше тридцати лет. Откуда тогда взялись эти трех, пяти и семилетние дети, с радостным визгом съезжающие с горки? Парадокс, которого не должно вроде быть. Но тут же, я вдруг вспомнил, что американцы не первый год находятся в Афганистане. Кто знает, может быть, эти малолетние дети – родственники талибов, коих угробили американские военнослужащие за последние годы? Тогда не понятно, про какую именно войну сказал мне случайный прохожий? Я хотел уточнить у него эту немаловажную для меня деталь, но, оглянувшись по сторонам, обнаружил, что мой собеседник бесследно исчез. Странно, куда он так быстро мог уйти, не сквозь землю же провалился? А может быть, это был просто мираж, образовавшийся на поверхности раскалённого асфальта? В таком случае, как «мираж» мог со мной разговаривать? Крепость с детьми, вон она, никуда не делась, а парня нет. Странно как-то это всё.

Я продолжил свой путь и уже минут через пять достиг первого дукана, стоящего у края обочины дороги. И опять я заметил какое-то несоответствие тому, каким я знал мой Кандагар, и то, что увидел сейчас. Дукан был не обычным брезентовым навесом на четырёх жердях, не саманным сараем с большими воротами спереди, и даже не металлическим контейнером, а добротным кирпичным строением. И опять всё тот же жёлтый облицовочный кирпич. Заглянув внутрь дукана, я обнаружил, что это и не дукан вовсе, а мастерская по ремонту велосипедов, где посреди помещения в гордом одиночестве, на каком-то небольшом постаменте стоял наполовину разобранный китайский велосипед. Там же, около велосипеда, стояли четверо афганцев, которые, усиленно жестикулируя, обсуждали какую-то проблему, связанную именно с ремонтом этого велосипеда.

Я поздоровался с присутствующими и хотел уж было спросить о том, как мне попасть в центр города, но в этот момент два афганца, стоявшие до того ко мне спиной, разом повернулись, и я узнал одного из них.

— Сардар! — невольно вырвалось из моей груди…

— Сардар, сколько раз тебе можно говорить, что агентов надо любить как невесту, как младшую жену. Только тогда ты сможешь получить от них правдивую информацию. А своей «зуботычиной» от них ты ничего путёвого не добьешься. Наврут с три короба, чтобы ты от них отстал, и что дальше? Кому от этого будет лучше?

Молодой офицер максуза стоял напротив меня, потупив взгляд в земляной пол кабинета своего начальника. По выражению лица было видно, что «дежурное» распекание мушавера ему не совсем приятно. Благо дело, что я догадался остаться с ним в кабинете один на один, и его коллеги по работе в спецотделе не присутствуют на «экзекуции». Но последняя выходка Сардара окончательно вывела меня из себя, и заставила прибегнуть к столь непопулярному методу воспитательной работы.

Афганцы вообще не терпят, когда посторонние люди им читают нравоучения, и уж тем более – чужеземцы. Но как еще иначе мне было поступить, если человек не желает исправлять свои ошибки? Ну, зачем он в очередной раз избил до полусмерти своего агента, выколачивая из него грошовую оперативную информацию? Неужели как-то иначе нельзя было поступить?

Именно этот вопрос я и озвучил Сардару.

Недовольно сверкнув глазами, Сардар спокойно ответил:

– В прошлый раз я с ним разговаривал так, как вы меня учили, но он скрыл от меня информацию о готовящемся нападении моджахедов на военный госпиталь. А ведь он отлично знал, что затевают эти бандиты и, тем не менее, промолчал. В том госпитале лежал мой раненый брат. Бандиты отрезали ему голову.

Сардар осёкся на полуслове и замолчал. Едва заметное подёргивание нижней челюсти выдавало его душевное волнение. Я понял, что в такой момент воспитательный процесс лучше приостановить, поскольку пользы от него всё равно не будет.

Хлопнув Сардара по плечу, я коротко бросил:

— Иди, занимайся своими делами. И постарайся больше не допускать подобных вещей.

Ровно через неделю, по наводке предателя из спецотдела, «духи» под покровом тёмной ночи нападут на это подразделение. Сардару, погибшему от многочисленных пулевых ран, бандиты отрежут голову…

— Ё-моё! Саиб-мушавер, ты как опять оказался в Кандагаре? Ваших же сейчас здесь нет.

Сардар бросился мне навстречу, и мы крепко обнялись.

— Чё ты с ним обнимаешься? – недовольно пробурчал один из посетителей мастерской, обращаясь непосредственно ко мне. – Он же из племени тохи, а их в Кандагаре не больше полусотни человек осталось. После бегства шурави из Афганистана практически всех его родственников вырезали малиши Муслима Исмата, а кто остался в живых, чуть позже перебили талибы.

— Кто это? — поинтересовался я у Сардара, кивнув головой в сторону говорившего.

— Да-а, так, один ишак из племени нурзаи. Он, наверно, считает, что если в его племени тысячи нафаров, то он от этого станет умней. Не слушай ты его. Одним словом – «диванА».

— Сам ты диванА», — огрызнулся безвестный собеседник, но, повернувшись к нам спиной, от дальнейшего диалога с Сардаром решил всё-таки воздержаться.

Я смотрел на Сардара и удивлялся тому, что его лицо и фигура нисколько не изменились за всё это время. А ведь с тех самых пор, когда я виделся с ним в последний раз, прошло без малого почти двадцать лет.

Стоп!

Меня всего словно прострелило.

Именно — в последний раз! Он же погиб в 1987 году! Его убили «духи»! Как он может сейчас со мной разговаривать, если он давно умер? Лихорадочно соображая, в чем дело, я стал перебирать в голове ход последних событий и в итоге вернулся к тому, с чего всё началось. До меня наконец-то дошло, что всё, происходящее со мной, это просто сон, в котором я присутствую в качестве активного персонажа. Мне стало вдруг весело. Не оттого, что, пребывая в состоянии глубокого сна, я живу некой активной жизнью, а оттого, что я всё это ясно осознаю и, находясь в потустороннем измерении, могу контролировать ситуацию. В случае если она начнёт выходить из-под контроля, мне достаточно будет открыть глаза, и всё мгновенно встанет на круги своя, а проще говоря – бесследно исчезнет. Я находился в том самом, как утверждают психологи и теологи, «пороговом» состоянии, когда душа, покинувшая на время бренное тело и решившая попутешествовать по волнам сновидений, тем не менее была настороже и со стороны наблюдала за своим живым «контейнером», чтобы в нужный момент мгновенно вернуться обратно. Главное, чтобы она успела это сделать. Где-то в умных книгах я вычитал, что, войдя в состояние глубочайшего транса или сна, человек фактически находится на грани между жизнью и смертью. Врачи-практики подтверждают эту, с виду бредовую идею, высказывая предположение, что человек умирает во сне именно по причине несвоевременного возвращения заблудшей души в тело, которое она временно покинула. Летаргический сон и коматозное состояние — из той же «оперы».

Все эти мысли у меня пролетели в голове мгновенно. Так быстро, что, не успев проснуться, я увидел продолжение странного сна.

Четвертым человеком в дукане был молодой мужчина с пышными усами. Его я ранее никогда не видел, но лицо показалось очень знакомым. Наваждение какое-то.

— А вы только велосипеды ремонтируете? — поинтересовался я у «усатика», кивнув головой на раскуроченный велосипед.

— Нет, что вы! Конечно же, нет! В Дех-Ходже я самый главный специалист по ремонту двигателей автомашин. Карбюратор, или зажигание могу так отрегулировать, как ни один специалист с компьютерными заморочками не сможет сделать.

«Вот заливает», — подумал я, а вслух спросил:

— И клапана вы тоже регулируете?

— И клапана регулирую, — подтвердил «усатик». – Кстати, сегодня к обеду мне должны «Тойоту» подогнать. Вот в ней как раз и надо будет клапана отрегулировать. За час управлюсь.

Где-то я уже это слышал — и про «Тойоту», и про клапана. Но вот где, и когда, никак не мог вспомнить. Чисто машинально спросил:

— А как вас, уважаемый мастер, величать?

«Усатик» немного задумался, видимо переваривая в голове значение слова «величать», а потом, широко улыбнувшись, и протянув мне правую руку, представился:

— Джан Мохамад.

Джан Мохамад, Джан Мохамад — завертелась в моей голове пластинка с трещиной. Уж это имя я точно знаю, но откуда именно — очередной провал в памяти.

— Слушай, а Шакур Джан кем тебе доводится? – вдруг осенило меня.

— Сын.

— А еще кого ты знаешь под этим именем?

— А-а, всё понял! Так это же мой друг детства!

— И как давно ты с ним виделся?

— Да он только вчера от меня уехал. Приезжал из Кабула в Кандагар по делам, вот, случайно и встретились.

— Ни какой он не друг тебе! – в голос заорал я. – Это главарь банды, по кличке «Гафур». И ни из какого Кабула он приехал, а сидит он сейчас со своей бандой в «зеленке» недалеко от Кандагара, и начиняет эту самую «Тойоту» взрывчаткой. Он хочет убить тебя!

— Да кто вы такой, чтобы наговаривать на моего друга? – возмутился Джан Мохамад. – Я не позволю, чтобы неизвестный мне человек оскорблял моего друга детства, и поэтому попрошу вас покинуть мою мастерскую.

Я попытался что-то объяснить этому наивному человеку, но он сделал едва заметный жест рукой, и остальные трое посетителей его мастерской, в том числе и Сардар, силком вывели меня на улицу.

Мне стало так обидно от того, что меня никто не хочет слушать, что был готов рвать на себе одежду и волосы на голове. Сардар стал успокаивать меня, но я оттолкнул его в сторону, и со злостью произнес:

— Ты тоже очень скоро погибнешь! Тебя и твоих друзей убьют по наводке затесавшегося в максуз предателя. Зарежут как баранов.

Сардар только улыбнулся, но ничего не ответил. Потом он порылся в кармане брюк, и, вытащив оттуда автобусный билет, передал его мне в руки. Странно, я нахожусь в чужой стране, а мне дают автобусный билет, на котором черным по белому написано: «Минавтотранс – 10 копеек».

— Это твой билет домой, — как бы невзначай произнес Сардар. — Автобус отходит через час от главного корпуса аэропорта «Ариана». Тебе надо спешить.

Потом мы шли пешком по вновь заасфальтированной дороге связывающей город с аэропортом. Солнце нещадно палило с неба, и я сожалел о том, что не прикупил в Кандагаре банку лимонада «Си-Си», или хотя бы бутылку холодной «Фанты». Ноги мои устали и я сел прямо на горячий асфальт. Сардар присел рядом со мной, молча смотря мне прямо в глаза.

Что такое!? Только сейчас я обратил внимание, что асфальт движется. Да, именно движется, словно широкая транспортерная лента. В том месте, где бровка дорожного полотна соединялась с обочиной, я заметил какие-то выступающие предметы. Точнее сказать, даже не предметы, а мелкие предметики, внешне похожие на миниатюрные электрические лампочки от елочных гирлянд.

— Что это? – спросил я у Сардара.

Тот глянул в ту сторону, куда я показывал рукой, и нехотя ответил:

— А-а, это американцы понаставили. Это система навигации, которая позволяет отслеживать всё, что передвигается по дороге. Ни одна машина, ни один человек не проскользнут незамеченными. Компьютер мгновенно всё вычислит, и автоматически доложит в центральный штаб. И не надо тебе никаких блокпостов и засад.

Словно в подтверждение слов Сардара, прямо из-под асфальта вылезла какая-то миниатюрная штуковина в виде небольшого зрачка глаза на длинном, гибком шланге, и, извиваясь, как червяк на крючке у рыболова, стала по очереди разглядывать нас. Сардар беззлобно хлопнул по ней ладонью руки, и «глаз» мгновенно исчез под асфальтом.

— Сейчас начнётся, — недовольно буркнул Сардар. – У тебя паспорт-то хоть с визой?

Я не успел ни ответить ему, ни спросить, что он имел в виду, когда сказал — «сейчас начнётся». Возле нас со страшным скрипом тормозов остановился «Семург» ярко-желтого цвета, и с него на асфальт попрыгали с десяток человек в черной национальной одежде, с головы до ног обвешанные всеми видами вооружения.

«Исматовцы», только и успел я подумать, как мне тут же скрутили руки. Один шустрый молодой человек за доли секунды обшарил своими грязными ручищами все мои карманы, и из нагрудного кармана рубашки извлек сотовый телефон. Отсоединив от него батарейку, он забросил её подальше от дороги. Потом он достал из кармана своих широченных брюк маленькую отвертку, и начал ковырять ею внутренности телефона, по очереди извлекая какие-то мелкие запчасти.

«Наверно думает, что у меня там стоит система навигации с выходом на спутник, позволяющая определять мое точное местонахождение» — только и успел я подумать, но в ту же секунду стоящий рядом вооруженный человек, со всей силой ударил своим кулачищем мне под дых. Я попытался закричать, но воздуха в легких не было. Казалось, что сердце тоже намертво остановилось, и кровь застыла в жилах.

А в этот самый момент, из кабины автомашины неспешно, вылез мужчина лет сорока, которого я никогда ранее не видел.

— Что ты там сейчас говорил за Гафур Джана? Я и есть тот самый Гафур Джан. А ты знаешь, какой пост я сейчас занимаю в Кандагаре? Я заместитель губернатора. Это ты что ли хотел в свое время меня убить? Я ту писульку насчет тебя сохранил, вот она.

Меня охватил ужас. Гафур Джан держал в руках ту самую ориентировку с приказом Исламского суда о моей ликвидации. Точно такую ориентировку в свое время перед самым отъездом из Кабула мне показывал агент Абдулла.

Всё, это конкретный крандец! Теперь уж точно не уйти от расплаты.

Я с тоской глянул в сторону сидевшего на асфальте Сардара. Странное дело, мы все стоим на одном месте, а он постепенно удаляется вдаль. Под нами асфальт даже не шелохнётся, а под ним продолжает медленно двигаться в сторону аэропорта. И ведь что интересно — ни в момент моего захвата, ни сейчас, «исматовцы» словно не видят его. Наверно оттого, что его давно уже нет в живых, и для окружающих он просто невидим. Но почему тогда его вижу я?

Меня сильно толкнули в спину, и я вылетел с дороги, но на ногах всё-таки устоял. Сзади раздались звуки заряжаемого оружия.

«Все! Сейчас расстреляют!» – промелькнуло в моей голове. Но в ту же секунду я вдруг вспомнил, что всё происходящее со мной, это просто сон.

Точно, сон! И как это я запамятовал! Окаменевшее было сердце, вновь учащенно забилось в груди.

«Сейчас я вам покажу, на что способен бывший мушавер!» – злорадствовал я. Вот подивятся «духи», когда я исчезну прямо на их глазах. Просто растворюсь в воздухе, и всё. Моя душа в одно мгновение возвратится в свою материальную оболочку, которая в этот самый момент валяется на полу квартиры в многоэтажном доме, за тысячи километров от места происходящих событий.

«Исматовцы» не успели нажать на спусковые крючки своих автоматов, а моё сознание уже переключилось со сна на реальную действительность…

Я лежал на полу посреди душной квартиры, и всё мое полуголое тело было покрыто каплями пота. Сердце в груди билось с такой силой, что его стук через лопатки передавался полу. Процент выброшенного в кровь адреналина в тот момент, наверняка зашкалил все мыслимо допустимые пределы. В полумраке неосвещенной комнаты выделялся только экран телевизора, покрытый рябью черно-белых полос, а из его динамиков раздавалось злобное шипение, подобное тому, что издает кобра перед своим броском на жертву.

Ура-а! Сегодня мне вновь удалось обмануть судьбу, и предназначенная мне пуля так и не достала меня. Остаётся только надеяться, что это было не в последний раз. Кто знает, возможно, уже следующей ночью опасный эксперимент путешествия во времени и в пространстве посредством обычного сна, мной будет вновь продолжен.

Пожелаю же себе удачи.

Но даже если для меня он и закончится не совсем удачно, то ещё неизвестно, что лучше – всякий раз возвращаться в эту сволочную обыденность или навечно остаться там, где я был молодым, здоровым, и куда так стремится попасть моя душа.

Поделиться: