Анатолий Воронин. «Парикмахер и его сын». Рассказ.

– Эй, бача, тебя как величать?

Пацанёнок лет восьми молча разглядывал меня своими большими карими глазами, контрастно выделяющимися на худощавом смуглом личике, не выражавшем никаких эмоций. Я попытался, было протянуть руку в его сторону, но он сорвался с места и отбежал в сторону. Остановившись метрах в десяти от меня, он стал корчить рожицы и выразительно прихлопывать себя по ягодицам ладонями маленьких ручонок.

– Вот, чертёнок! – невольно вырвалось у меня.

Бача у парикмахерской отца

– Не обращай на него внимания, и он отстанет от тебя, – заметил переводчик Шарафутдин. – Это сын парикмахера, что стрижет всех царандоевцев да и советников тоже. Его мастерская во-о-н в том углу находится, под нишей в стене. Как только у тебя отрастут волосы – обязательно познакомлю с ним. Хороший мастер. У него лучше всего турецкая стрижка получается. Вот, смотри, – переводчик погладил себя по коротко остриженной голове с очень коротким чубчиком на лбу.

Ничего особенного в той стрижке я не узрел, но на всякий случай согласился, что она ему к лицу. По крайней мере, это намного лучше, чем быть остриженным под «ноль». При той жаре, что стояла в Кандагаре в ту пору, ходить по улице с лысой головой было явным смертоубийством. А так короткий ёжик волос под названием «турецкая стрижка» хоть как-то спасал кожу черепушки от палящих лучей солнца.

Тогда, при первом знакомстве с тем пацанёнком, я не придал особого значения тому, что он крутится возле комнаты, в которой размещались царандоевские советники. Ну, крутится и крутится, а чему ему ещё заниматься в этот летний месяц? Ведь если в Афганистане есть школы, то должны быть и каникулы, а поскольку на дворе август месяц, то в самую пору им быть – каникулам-то.

Это уже потом, спустя несколько дней, я узнал, что пацан за всю свою непродолжительную жизнь ещё ни разу не побывал в школе. И причиной тому был его отец, который считал, что минимум образования он и сам сможет дать своему ребёнку, но отдавать его в школу, которую местные душманы могли взорвать в любой момент, никак не входило в его планы. В семье сын был четвёртым, самым младшим ребёнком в семье, и единственным продолжателем рода. Наверно, именно поэтому он не хотел рисковать его жизнью. Особенно после того, как во время очередного обстрела Кандагара душманскими ракетами, погибла старшая дочь, работавшая медсестрой в военном госпитале.

Специфика работы советника спецотдела не позволяла мне постоянно прозябать в «мушаверской», тем более, что кабинет подсоветного – начальника максуза*, располагался совершенно в ином здании, метрах в двухстах от провинциального управления царандоя. Зачастую в ООНовский городок я возвращался именно оттуда, но случались и такие дни, когда автомашин в максузе в наличии не было, и поэтому приходилось идти пешком по пыльной улице до управления, а оттуда, вместе с остальными советниками добираться домой на советнической «таблетке»*.

В такие дни, дожидаясь пока все советники соберутся в «мушаверской», я без дела мотался по двору управления, смотрел как повара в двух огромных казанах варят постный плов для личного состава царандоя, как мастеровые автослесари за считанные минуты раскидывают движки, не выдержавшие бешеной нагрузки и преждевременного износа от проникающей во все щели липучей пыли. Любопытно было смотреть, как умудрённый житейским и военным опытом сержант с пышными усами, обучал неуклюжих лысых рекрутов навыкам строевой подготовки. Как солдаты на людях исполняют обряд омовения, перед тем как помолиться в специально отведённом месте в углу двора.

А однажды я заметил того самого пацанёнка – сына парикмахера, опрометью бежавшего через весь двор с зажатой в руке кукурузной лепёшкой. Добежав до конца двора, он ловко юркнул в небольшую арочную нишу, которая была скрыта под дырявым куском целлофановой плёнки. Из любопытства я проследовал к той нише и, откинув плёнку в сторону, вошёл внутрь помещения. После яркого солнечного света на улице, мне показалось, что я попал в какую-то полутёмную пещеру.

То была небольшая комнатушка, размером метра три на четыре, а, может быть, и того меньше. В глубине комнаты из досок от артиллерийских ящиков было сооружено нечто подобное тюремным нарам, на которых лежал ворох грязного тряпья. Посреди него, ловко поджав под себя босые ноги, восседал бородатый афганец, на вид лет сорока трёх – сорока пяти. Перед ним стояла большая эмалированная миска, наполовину заполненная каким-то непонятным варевом. Рядом с этой миской стояла миска меньших размеров, точно с такой же бурдой. Возле второй миски сидел пацан, точно так же, как и отец, подогнувший под себя маленькие грязные ножки. В тот момент, когда я вошёл в комнату, мужчина разрывал лепёшку на мелкие куски, раскладывая их возле мисок.

Во дворе царандоя

Я поздоровался с мужчиной, выполнив при этом весь полагающийся обряд приветствия, в ответ на что тот ловко соскочил с нар и предложил мне место, где сам только что сидел, давая тем самым понять, что приглашает меня к импровизированному обеденному столу. Естественно, я от его предложения вежливо отказался. Хоть и сосало у меня в тот момент под ложечкой, но ни за какие коврижки я не стал бы впихивать в свою утробу эту подозрительную на вид похлёбку, состоящую непонятно из каких ингредиентов и специй.

Видимо полагая, что я хочу постричься, парикмахер указал мне на старенький расшатанный табурет, стоящий сбоку от входа в каморку. Прямо напротив табурета на закопченной стене висело небольшое зеркало, нижняя часть которого было отколота. Рядом с зеркалом, на вбитом в стену гвозде висел обычный армейский кожаный ремень, видимо служивший парикмахеру для правки опасных бритв.

Тут же, рядом с ремнем, на стене висел кусок дерматина, с пришитыми к нему многочисленными кармашками разных размеров, в которых были аккуратно сложены расчески, ножницы, бритвы и даже две ручные машинки для стрижки волос. Под всем этим «хозяйством» на земляном полу стояла обычная армейская тумбочка, на которой также были разложены парикмахерские атрибуты, коими были пара помазков и ржавая консервная банка, где в мыльной воде плавал обмылок хозяйственного мыла.

– Какая трижка дэлай будым – цовцэм лыцый, турэцкый? – спросил парикмахер, учтиво смахивая рукой невидимую пыль с табурета.

Я глянул на свою физиономию в зеркало и, не обнаружив на голове признаков буйной растительности, решил повременить с этим мероприятием. Жестами я дал понять, что мне пока ещё рано стричься, а на словах заверил, что приду постригаться ближе к ноябрьским праздникам. Парикмахер удовлетворенно закивал головой, беспрестанно повторяя одно и тоже: «Хуб, хуб! Бисиор хуб!»*

Можно было подумать, что он понял, о чём это я веду речь. Потом мы с ним стали прощаться, и на это у нас ушло ещё минут пять-десять. Я почему-то подумал, что своим любопытством только испортил мужику аппетит и с этими мыслями невольно глянул в сторону нар. Пацанёнок за всё то время, пока я общался с его отцом, даже не прикоснулся к еде, видимо, ожидая, пока это не начнёт делать глава семьи.

Время летело быстро. Вот и лето уже закончилось, и наступила осень. Внешне это никак не отразилось на окружающей природе – на улице стояла точно такая же жара, а с неба не упало ни капли дождя. Сентябрь и октябрь практически ничем не отличались от августа, разве только тем, что по ночам стало немного прохладней. К концу октября шевелюра на моей голове отросла так, что я уже ничем не отличался от местных жителей. Если бы я ещё и не брил бороду по утрам, то на все сто процентов выглядел бы как местный абориген.

На очередном рабочем совещании, которые проводились у нас едва ли не ежедневно, старший советник Зоны «Юг» Виктор Лазебник, сделал мне замечание насчёт буйной растительности на голове. При этом дал пару дней на то, чтобы я привёл волосы в порядок.

Деваться некуда – команду начальства надо выполнять неукоснительно. Стричься у наших переводчиков я не стал, поскольку ножницами они постригать не умели, а после их «экспериментов» с ручной машинкой для стрижки волос, необходимо было ещё и бриться. В противном случае, голова со следами их «пахоты» выглядела весьма неприглядно. Оставался один выход – идти на приём к царандоевскому цирюльнику.

Утром следующего дня на работе была небольшая «напряжёнка», от которой я освободился часам к одиннадцати. Вспомнив о вчерашнем «напутствии» Лазебника, нехотя побрёл в парикмахерский салон «Прощайте, мои волосы!»

Увы, но с первой попытки постричься не удалось – мастер кромсал ножницами волосяной покров на голове какого-то царандоевского офицера. Там же, сидя на нарах, дожидался своей очереди ещё один клиент, скорее всего – сарбоз*. Как бы там ни было, но моя очередь подошла довольно быстро, поскольку сарбоза цирюльник своей ручной машинкой остриг буквально за пару минут.

Наконец-то подошёл и мой черёд. Я со страхом глянул на грязнущий кусок материи, которым цирюльник прикрыл мою одежду. Потом он деликатно осведомился насчёт того, какую именно прическу я желаю себе сделать. Можно подумать, что кроме «нуля» и «турецкой», были ещё какие-то альтернативы. Пришлось согласиться на универсальную – «турецкую» причёску. Не лысым же щеголять по Кандагару!

Когда цирюльник вытащил из висящего на стене парикмахерского «органайзера» здоровущую расческу, мне едва не стало дурно. Складывалось впечатление, что последние лет десять ею вычёсывали колтуны у бродячих собак. Просветы между зубьями расчески были настолько забиты грязью и жиром от потовых желез, что их практически не было видно. Если такую расческу бросить в ведро с кипящей водой, то наверняка можно было бы вытопить достаточное количество жира, чтобы он плотной плёнкой покрыл поверхность воды.

От одной только мысли, что в недрах этого «клондайка» может находиться всевозможная «живность» типа стригущего лишая, или каких-нибудь клещей и волосоедов, у меня сразу зачесалось в затылке. Однако отступать было уже поздно – расчёска заходила по моей шевелюре, а острые ножницы заклацали в умелых руках мастера. Процесс пошёл.

Минут через десять мои мучения закончились, и в грязном зеркале я увидел отражение физиономии, претерпевшей значительные изменения. Теперь я наблюдал там не заросшего бича, а вполне приличного мужчину, голову которого украшали коротко остриженные волосы. Удовлетворённый своей работой, мастер собрался побрить мне шею, но, завидев, как он завозюкал помазком по обмылку, плавающему в ржавой консервной банке, я вежливо отказался от данной услуги, мотивируя это тем, что моя кожа раздражается от бритья опасной бритвой. Врал, конечно же, потому как никогда в жизни не брился опасными бритвами.

Уже по возвращении домой мне пришлось затопить баню и до одурения сидеть в парилке, чтобы в целях профилактики прожарить волосы и уничтожить всех возможных паразитов, какие могли остаться в них от грязной расчёски. Все последующие походы к царандоевскому цирюльнику я стал приурочивать к «банным дням» – четвергам, чтобы лишний раз не топить баню.

Незаметно пролетели ноябрьские праздники, в том числе, и наш профессиональный – День Милиции. Рутинная советническая работа шла своим чередом, и однообразные, вялотекущие дни не выделялись какими-то яркими событиями. За это время я несколько раз побывал в «зелёнке»*, капитально полазил с подсоветным Амануллой и его подчинёнными по закоулкам Кандагара, участвуя в проводимых операциях по зачистке города от «духов»*.

Всё, как всегда. Ещё до праздников мы дружно проводили в отпуск жильца нашей виллы Сашу Васильева. Перед отъездом в Союз он сходил к царандоевскому парикмахеру, и тот сделал ему аккуратную прическу. Саша пообещал цирюльнику, что привезёт из отпуска его сыну пальтишко младшей дочери, из которого она уже выросла. Оно ещё довольно приличное. Будет, в чём пацану бегать по улице в промозглые зимние дни!

А в первых числах декабря произойдёт страшная трагедия, которая круто изменит жизнь парикмахера. В тот день, а было это восьмого декабря 1986 года, советские военные лётчики штурмовой авиации, прилетевшие из Шинданда на замену отслужившим свой срок сослуживцам, по ошибке нанесут БШУ по Кандагару*. Несколько бомб упадут недалеко от провинциального управления царандоя, на один из многолюдных базаров.

Буквально за пару минут до этого трагического случая сын парикмахера появится в мастерской отца и скажет, что его мать с дочерьми ходят по базару и закупают продукты.

А потом был ад. Взрывной волной от первой упавшей на базар «полутонки» с входа в парикмахерскую сорвало целлофановые занавеси. Парикмахера отбросило в сторону нар, и от удара о них он едва не сломал руку. Худенькое тельце сына со всего размаха ударило о стену, и кровь хлынула из разбитого носа.

В тот страшный день в городе погибло много кандагарцев. Парикмахер весь день бродил по развалинам разбомбленного базара, разыскивая тела своих домочадцев. Но он их так и не смог найти, видимо, они просто испарились в адском огне самого первого взрыва.

Из-за боязни стать объектами самосуда советники почти неделю не появлялись в городе, пока там не улеглись страсти, связанные с массовой гибелью людей. Трупы и неопознанные части людских тел схоронили очень быстро, но память о случившейся трагедии сразу не похоронить. Чтобы хоть как-то сгладить вину перед людьми, госвласть приняла решение – выделить три миллиона афгани для выплаты компенсаций семьям погибших. Позже выяснится, что эти деньги так и не дошли по назначению, а были просто-напросто разворованы чиновниками. Парикмахеру не перепало ни одного афгани, потому как он так и не смог доказать факт гибели своих близких. Нет трупов, нет и денег.

А спустя пару дней после ошибочной бомбардировки, «духи», видимо в отместку за случившееся, обстреляли реактивными снарядами практически все стратегически важные объекты Кандагара. По фатальному стечению обстоятельств, одна ракета угодила в дом, в котором жила семья парикмахера, и он лишился своего жилища. Небольшое помещение в Дехходже, которое он арендовал под парикмахерскую ещё со времён правления Захир Шаха*, летом 1984 года разрушили советские танкисты, отражавшие нападение моджахедов на советскую военную автоколонну.

Теперь же, после того, как он лишился практически всего, каморка в царандоевском дворе стала не просто мастерской, но и единственным жилищем для него самого и его сына. Из личных вещей, что сохранились, остались только те, во что они были одеты в день бомбардировки. Наверно, именно поэтому цирюльник был рад всему, что советники отдали ему от себя, чтобы хоть как-то загладить вину своих соотечественников. Правда, гордый пуштун поначалу не хотел от них ничего брать, но, как говорится, голод – не тётка, да и наступившие холода поколебали его гордыню. А тут ещё Васильев вернулся из отпуска и привёз обещанное пальто для пацанёнка. Цирюльник даже не стал перешивать на нём пуговицы.

В то тёплое весеннее утро восемьдесят восьмого года ничто не предвещало приближающейся беды. С серо-голубого небосклона ярко светило солнце, звонко чирикали воробьи, радуясь зелёной прохладе молодой листвы оживающих после зимней спячки деревьев. Часовой, стоящий у въезда во двор провинциального управления царандоя, так же, как и во все предыдущие дни, не спеша проверял документы у всех, кто проходил мимо него. Кроме советников. Уж кто-кто, а он-то отлично знал, что спрашивать у них документы не имеет никакого смысла, потому как их у советников никогда при себе не было. Всех их надо было просто знать в лицо, а большего от него и не требовалось.

– Четурасти?* – полюбопытствовал кто-то из советников, обращаясь с дежурным вопросом к часовому, на что тот мгновенно отреагировал таким же дежурным ответом:

– Хубасти! Бисиор хубасти!

Вступать в дальнейший диалог с сарбозом никто из советников не стал. Они молча разошлись кто куда, отыскивая в лабиринтах плохо освещённых служебных помещений своих подсоветных. Те из них, чьи подсоветные были в отъезде или на выполнении ответственных заданий командования, не спеша, побрели вглубь двора. Там, в прохладе советнической комнаты, они уединятся вплоть до наступления знойного полудня, выпьют не одну пиалу горячего зелёного чая и будут сочинять депеши в Кабул о том, в каких упорных трудах провели ещё один день своей чрезвычайно опасной загранкомандировки.

Бача в «мушаверскую» забежал часам к десяти. На этот раз он отказался от предложенного чая и карамельных конфет. Быстро тараторя на адской смеси из дари, пушту и русского языка, он радостно сообщил присутствующим шурави, что у отца сегодня день рождения, и по этому поводу тот ему дал аж целых двести афгани, чтобы он сбегал на базар и купил пару «маринок»*, лепёшки, зелень для праздничного обеда, а также жвачку для себя. Дремавший до этого без дела переводчик Юра Анцупов оживился и, достав из кармана стоафганиевую купюру, отдал её пацану со словами:

– Заодно купишь мне на базаре пачку сигарет с фильтром. Сам знаешь, какие я курю.

Потом, подумав о чём-то своём, он достал из кармана купюру в пятьдесят афгани и, небрежно сунув её в руку Баче, добавил:

– А это тебе от меня бакшиш* за услугу. Купишь себе бутылку «Фанты» или «Колы».

Радостный Бача вприпрыжку выскочил на улицу.

Вспомнили про него минут через сорок, когда Юра стал «стрелять» сигарету у вошедшего в «мушаверскую» советника по тылу. «Ложестик» Николай сигарету Юре, конечно же, дал, но при этом недовольно буркнул:

– При такой зарплате свои надо иметь.

– Сейчас Бача вернётся с базара, сразу и верну должок с процентами, – отшутился Юрий. И тут же добавил: – А кстати, что-то припозднился наш внештатный разведчик. Уж не просадил ли он на радостях мои сигаретные денежки на свои фуфлыжные жвачки?

В тот момент на его реплику никто не обратил особого внимания. Да и не было особых причин для беспокойства, потому как Бача был исполнительным малым и весьма серьёзно относился к деньгам, особенно к чужим.

А «ложестик» тем временем по-дружески распекал нового советника оперативного батальона за то, что тот не проявил достаточной оперативности и не обеспечил через своего подчиненного бензовоз, который должен был залиться сегодня «под завязку» для нужд подразделения. Накануне, во второй половине дня, два огромных царандоевских бензовоза в составе советской военной колонны прибыли в Кандагар и всю ночь простояли во дворе, неподалеку от КПП. Прошедшая ночь для «ложестика» была отнюдь не спокойной – он опасался, что «духи» пронюхают о местонахождении ценного груза да и шарахнут ракетами по царандою. Вот фейерверк-то будет, если одновременно рванут двадцать тонн бензина и почти столько же дизельного топлива!

С утра должны были прибыть представители всех строевых подразделений для дележа ГСМ, но уже почти одиннадцать часов дня, а объявились только две машины, да и те не «наливники», а обычные грузовики с несколькими пустыми бочками в кузовах. Если раздача топлива будет вестись такими темпами, то, пожалуй, и за неделю не опорожнить бензовозы-тяжеловозы. Сидеть на пороховой бочке – приятного мало! Как бы не пришлось советникам всей толпой удирать, перелезая через высоченный, глинобитный дувал, окружающий охраняемую территорию царандоя по всему периметру, поскольку через единственные ворота, что имелись на КПП, выскочить уже будет невозможно. Тут изжариться живьём недолго.

Словно в подтверждение мрачных прогнозов тыловика, со стороны КПП донеслась длинная автоматная очередь. Все, кто был в «мушаверской», повскакали с насиженных мест и, похватав свои автоматы, мгновенно выскочили на улицу. Все отлично знали, что стоящим на КПП солдатам было категорически запрещено стрелять из автоматического оружия. И уж тем более – очередями. Только в крайнем случае, при отражении нападения на КПП. В тот момент они ещё не знали, что именно вынудило дежурный наряд открыть стрельбу средь бела дня, но предполагали наихудшее.

Каждый из советников знал, где ему занимать позицию на случай отражения нападения противника, но на этот раз они не стали прятаться по заранее оборудованным щелям и норам. Толпой выскочили из-за угла одноэтажного дома, в котором, собственно, и находилась «мушаверская», готовые в любую секунду открыть шквальный огонь из полдюжины «стволов». Но пострелять им в тот день так и не довелось, поскольку стрельба возле КПП прекратилась так же неожиданно, как и началась, и вновь воцарилась райская тишина.

А у ворот КПП к тому времени собралась небольшая толпа царандоевцев, в глубине которой слышался истошный детский крик. Когда советники подбежали к столпившимся людям, то увидели ужасную картину – на земле лежал человек в царандоевской форме, тело которого автоматной очередью было фактически разорвано на две части.

Метрах в трёх от него лежало тело ещё одного мужчины в национальной афганской одежде. До советников не сразу дошло, что это был тот самый царандоевский парикмахер. Бача, склонившийся над мёртвым отцом, отчаянно тряс его за плечи, будто надеясь, что таким образом приведёт его в чувство…

Юра Анцупов попытался было что-то спросить у Бачи, но тот, оглянувшись и окинув взглядом толпу зевак, завопил с ещё большей силой.

Свой вопрос Юра переадресовал стоящему у ворот часовому. Короткий диалог, и Анцупов уже мчится к бензовозу. Никто из присутствующих не сообразил, с чего это вдруг тарджимон* так резко рванул к машинам, а он уже возвращался обратно, аккуратно неся в руках небольшую китайскую магнитную мину, кумулятивного заряда которой вполне хватило бы, чтобы разворотить дыру в стальном резервуаре бензовоза и воспламенить находящееся в нём топливо.

Мину незамедлительно обезвредили саперы, сообщившие, что до её взрыва оставалось менее пяти минут, а Юра за свой героический поступок получил в свой адрес слова восхищения и благодарности от афганцев.

А на следующий день советники до мельчайших подробностей узнали о трагедии, разыгравшейся накануне.

Бача быстро сбегал на базар и принёс всё, что заказывал ему отец и Юра. Еду он оставил в каморке отца, а сам, не спеша, направился в сторону «мушаверской», чтобы отдать тарджимону Юре пачку сигарет. И вот в тот самый момент, когда он пересекал двор, его внимание привлёк сарбоз, которого он до этого никогда не видел во дворе царандоя. Вёл он себя как-то неестественно, постоянно озирался по сторонам, словно разыскивая кого-то. При этом он медленно продвигался в сторону стоящих в углу двора бензовозов, возле которых уже шла раздача казённого топлива.

Позабыв обо всём на свете, Бача стал незаметно следить за чужаком. А тот, подойдя к столпившимся у бензовозов военнослужащим, затеял разговор с одним из них. Спустя некоторое время, он вновь отошёл в сторону, после чего, сделав вид, что его приспичило по малой нужде, углубился во двор и, обойдя бензовозы с противоположной стороны, стал расстёгивать ширинку. Бача посмотрел на часового, стоящего у ворот КПП, полагая, что действия постороннего человека его тоже должны были заинтересовать, но часовой проверял документы у очередного посетителя, и ему не было совершенно никакого дела до происходящих во дворе событий.

Бача подкрался поближе к месту, где стоял чужак, и увидел, как тот достал из-под гимнастерки форменных дрешей* небольшую круглую коробку, похожую на обыкновенную консервную банку. Он проделал какие-то манипуляции с коробкой, после чего быстро сунул её под цистерну бензовоза.

Бача, наглядевшийся за свою короткую жизнь на всевозможные выставки трофейного вооружения, устраиваемые прямо во дворе царандоя после каждой удачно проведённой операции, мгновенно сообразил, что это была магнитная мина, с помощью которой чужак пытается взорвать бензовоз. Он тут же помчался в каморку отца и сбивчиво рассказал ему обо всем увиденном. Поняв, о чём идёт речь, и, прикинув в уме, к чему приведёт взрыв бензовозов, тот выскочил на улицу и кинулся в сторону КПП, через ворота которого чужак уже пытался выйти на улицу. Он схватил бандита за руку и стал звать на помощь стоявших неподалеку караульных. Те не сразу сообразили – с чего это вдруг царандоевский парикмахер держит за руку военнослужащего царандоя и диким голосом орёт: «Мина! Мина!»

Бандит не стал дожидаться, когда часовые врубятся в смысл слов, выкрикиваемых парикмахером, и, выхватив откуда-то из рукава небольшой кинжал, вогнал его острое кривое лезвие ему прямо в сердце. Вот только уйти ему самому далеко так и не удалось – автоматная очередь одного из часовых поставила окончательную точку в его подлой жизни.

Труп «духа» в тот же день свезли на пустырь, коих за городом было бесчисленное множество, и прикопали в каменистую почву, не оставив никаких следов захоронения. С похоронами парикмахера задержки тоже не было. Как и полагается в таких случаях, штатный царандоевский мулла прочёл над его остывшим трупом молитву, и ещё до захода солнца тело правоверного мусульманина, чья безгрешная душа отлетела в рай до обеденного намаза, покоилось в земле близлежащего кладбища. И только несколько разноцветных ленточек, повязанных на воткнутом в землю деревянном шесте, свидетельствовали о том, что в земле покоится прах человека, которого на грешной Земле ещё помнят.

А Бача исчез бесследно буквально через неделю. Отлично понимая, что каморка, в которой он жил вместе с отцом, наверняка заинтересует кого-нибудь из царандоевских чинуш, советники обратились к командующему Мир Акаю с просьбой не выбрасывать малолетку на улицу. Тот пообещал выполнить их просьбу, но на деле всё оказалось с точностью до наоборот. Придя однажды утром на работу, советники обнаружили в каморке парикмахера каких-то посторонних людей, которые приступили к незатейливому ремонту.

Занавески из целлофановой плёнки и шерстяных одеял, висевшие до этого при входе, были сорваны и валялись неподалеку в пыли, а их место заняла деревянная перегородка с застеклённой дверью и окном. Нары и вся нехитрая утварь, ранее принадлежавшие парикмахеру и его сыну, были разломаны, и эти обломки пронырливые царандоевские повара перетаскивали на свою кухню, чтобы использовать их в качестве дров для приготовления пищи. А ещё через пару дней мы узнали, что в бывшей каморке разместился кабинет заместителя начальника тыловой службы царандоя. На вопрос советников, куда делся Бача, тот ответил с ухмылкой:

– А кто его знает. Может быть, к душманам подался.

Возможно, он был и прав. Сколько ещё таких вот малолетних пацанов, выброшенных бездушными функционерами госвласти на улицу, остались один на один с суровой действительностью жизни! Куда им было податься, чем заняться, чтобы не сгинуть от голода и холода? И чем они потом, по прошествии многих лет, отплатили за всё это своим обидчикам?

История об этом умалчивает.

  • максуз – спецотдел (разведка) МВД ДРА
  • таблетка – автомобиль УАЗ-456
  • хуб – сокращённое от слова «хубасти» — хорошо, бисиор – очень (дари)
  • сарбоз – солдат (дари)
  • зелёнка – пригородная зона, обитель моджахедов
  • духи – душманы (враги)
  • БШУ – бомбоштурмовой удар (бомбардировка)
  • Захир Шах – король Афганистана
  • четурасти? – как дела? (дари)
  • маринка – порода пресноводных рыб водящихся в горных реках Афганистана
  • бакшиш – подарок
  • ложестик – тыловик, советник начальника тыловой службы
  • тарджимон – переводчик (дари)
  • дреши – одежда (дари)

Поделиться:


Анатолий Воронин. «Парикмахер и его сын». Рассказ.: 4 комментария

  1. Спасибо, Анатолий Яковлевич! Простым, будничным языком описаны трагические судьбы обычных людей. И от этой будничности рассказ становится ещё более пронзительным. Простите меня, посетители сайта, но не могу удержаться от сравнений. То и дело слышу вокруг себя бесконечные жалобы на тяготы современного бытия. Денег катастрофически не хватает всем, вне зависимости от размера доходов. Кому-то на лекарства, кому-то на гаджеты, кому-то на новую машину и т. д. Тут ещё проклятая власть в Турцию не пускает! Повсюду грязь, вынуждены кидать обёртки от сладостей, еды на асфальт, так как ближайшая урна аж в ста метрах! Работаем с единственным выходным днём — нас превращают в рабов! Объявили дополнительные нерабочие дни — сволочи, не дают нормально заработать! Одним не нравится, что двор подметают не каждый день, другие тут же возмущаются тем, что дворничиха не даёт выспаться, начиная мести оставленный нами мусор с пяти утра. У соседа сын с дочерью переругались вусмерть, определяя, чья очередь вынимать из стиральной машины и вешать на просушку одежду. И так во всём. Жалуемся, плачем, негодуем, проклинаем свою тяжкую жизнь. А жизнь тем временем проходит. Может быть иногда полезно представить себя на месте этого мальчишки-бачи?

    • Тёзка, а я вот частенько задумывался над тем, кем стал этот самый Бача по жизни.
      С моего первого знакомства с ним, прошло, почитай уж 35 лет, а стало быть, ему сейчас сорок три года. Если, конечно, выжил во всей этой «катавасии». И кто он сейчас?
      Хорошо, если сумел определиться со своим будущим как надо. А если нет? И кто даст гарантию, что сейчас он не ходит в полевых командирах у талибанов, и не «мочит» тех же «янки» в Кандагаре или Гильменде? И не потому ли эти самые «янки» удирают сейчас из Афгана, потому, что против них воюют такие вот Бачи, к которым мы — шурави, прикипели всей душой.
      А ведь Саша Васильев, тот, что подарил ему пальтишко своей дочери (Бача в нем изображен на фотографии), между делом, многому его научил в плане ведения разведки, и неспроста произошли все эти трагические события, поскольку Бача стал своего рода разведчиком, который постоянно докладывал нам обо всех, невидимых глазу событиях, происходящих как в самом Управлении царандоя, так и за его пределами. И в друзьях у него ходил наш переводчик Юра Анцупов, про которого я упомянул в рассказе.
      Что же касаемо насущных проблем, с которыми мы постоянно сталкиваемся в обыденной жизни, то по сравнению с тем, что происходило, и происходит на любой войне, то они не стоят того, чтобы про них даже думать всерьёз.
      Суета — сует, и не более того.

  2. Всё познаётся в сравнении… И наша более-менее мирная жизнь не может сравниться с теми ужасами, в которых жили те люди в Афгане. Хотя они и сейчас там сложно живут в ожидании отбытия америкосов.
    А нашу жизнь многие оценили по-новому с началом пандемии. Выяснилось, что вовсе неплохо жили….

    • Вспомнился старый анекдот. Разговор двоих приятелей по телефону.
      — Помнишь, я на прошлой неделе тебе говорил, что жизнь, как зебра. Полоса белая, полоса чёрная. И у меня наступила чёрная полоса.
      — Ну, помню.
      — Так вот, я ошибался!
      — Что, жизнь не похожа на зебру?
      — Нет! Оказывается, тогда полоса была белой!

Добавить комментарий для Вера Саградова Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *