Эта сука появилась в советническом городке словно ниоткуда. Однажды, ранним утром, царандоевские советники услышали под дверями своей виллы какой-то скулёж. Комната Саши Васильева была ближе всех к входной двери, и этот скулёж поднял его с кровати самым первым. Буквально через минуту радостный Саша поднял с постелей остальных жильцов тринадцатой виллы. В руках он держал небольшого лохматого кутёнка, порода которого ни у кого не могла вызывать никаких сомнений — чистопородный «дворянин». Отжимаясь передними и болтая задними лапками, кутёнок пытался выкарабкаться из цепких рук новоявленного хозяина, но когда понял, что это ему сделать не удастся, начал громко скулить. Советники дружно оттянули на «мучителя», и он выпустил кутёнка из рук.

Сделав пару шажков, кутёнок расставил задние лапы в стороны и надул небольшую лужицу.   

— Сучка, — констатировал Мыкола-бедоносец.   

— О-о! Первая баба в нашем сугубо мужском обществе, — вторил ему Юра Беспалов. — Только если что, мне её в номер и духом не нать. Житья своим лаем не даст, да и хату загадит.   

И стали советники решать, как им поступить с найдёнышем.    Ничего путного не придумали и для начала решили оставить кутёнка на общей веранде. Пусть посидит там, пока они будут находиться в городе у своих подсоветных. Приедут с работы, тогда и решат, что с псиной делать дальше.    Как решили, так и сделали. Заперли кутёнка на застекленной веранде. Туда же поставили миску с водой, а во вторую миску наложили тушёнку.   

О том, что в «тринадцатой» появилась собака, к обеду знал практически весь городок. Советники не подумали о том, что при наглухо закрытых дверях и окнах температура воздуха на веранде достигает таких пределов, что сие замкнутое пространство можно запросто использовать в качестве парилки. Очумевший от жары щенок поднял такой истошный визг, который было слышно на дальних подступах к вилле царандоевских советников.   

Первым с работы вернулся Мыкола-бедоносец. Он-то и стал объектом жёсткой критики со стороны жильцов соседней виллы. Технари обвинили его, а стало быть, в его лице, всех жильцов «тринадцатой», в издевательстве над бедным животным. Поймав на слове заступников-«гринписовцев», Мыкола с превеликим удовольствием сбагрил им кутёнка.    Вернувшись домой и не обнаружив щенка на месте, советники едва не побили Мыколу. Но когда узнали от него причину проявленной «щедрости» и увидели, сколько продуктов его жизнедеятельности осталось на веранде, хором согласились, что Мыкола поступил весьма мудро.   

А сука так и прижилась у технарей. Они нарекли её человечьим именем Люська, на которое она охотно откликалась. Из досок от снарядных ящиков технари соорудили небольшую конуру, которую Люська обжила в тот же день. По поводу её «прописки» новые хозяева в тот же день устроили шикарный сабантуй, не забыв пригласить на него и крёстных родителей, то бишь — жильцов «тринадцатой».   

«Прописка» удалась на славу. К тому времени очень даже кстати подоспела пятидесятиградусная «Дона», фирменный напиток «тринадцатой», про который были наслышаны многие посвящённые, и нужен был только повод для дегустации свежей партии фирменной самогонки. Что, собственно говоря, и было сделано.   

Люська жила без забот. Жратвы в её миске всегда было навалом, внимание со стороны технарей — постоянное. Как сыр в масле купалась. Да и росла она не по дням, а по часам. Через несколько месяцев то была уже довольно взрослая собака, рьяно охранявшая от непрошенных визитёров не только хозяйскую виллу, но и небольшой огородик при ней. Куда шли технари, туда же семенила Люська. Они в кино – Люська где-то рядом, между ног ошивается. Технари в бассейн — Люська тут как тут. Бегает вдоль воды, радостно облаивая плавающих в бассейне людей. Даже когда в городке проходили общие торжественные мероприятия, Люська сидела где-нибудь в укромном месте красного уголка, подле ног одного из технарей, внимательно прислушиваясь к тому, о чём говорили выступающие ораторы.   

В городке к Люське все быстро привыкли, как привыкают к всеобщему любимцу, некоемому талисману удачи. Считалось, что если ты едешь на боевые, то тебе необходимо подойти к Люське, погладить её по загривку и дать самый лакомый кусочек чего-нибудь вкусненького. После этого можно было не думать о том, что тебя ждёт в «зелёнке». По возвращению с операции все вновь спешили к Люське, и прежний ритуал, как знак уважения и благодарности, повторялся заново.    Вот так и жили — люди и собака.   

Но пришло время, и Люська стала девушкой. Об этом свидетельствовало поведение кобеля Максимыча, который, будучи прикованным к двери виллы царандоевского советника по политической работе (кстати, по отчеству тот тоже величался Максимовичем), не находил себе места, когда Люська пробегала мимо его будки, построенной в чреве сгоревшего бронетранспортера.   

Полушутя, полувсерьёз мужики стали поговаривать о том, что пора бы выдать Люську замуж за Максимыча. Для хохмы устроили смотрины и сватовство. Но Люська напрочь отвергла Максимыча, чем повергла того в депрессивное состояние.   

Других собак в городке на ту пору не было, да и, собственно говоря, не приживались они там. Как только щенки набирали вес, все они становились жертвами противопехотных мин, расставленных по всему периметру городка. Колючая проволока, ограждавшая минные поля от непрошенного вторжения на их территорию подвыпивших советников и переводчиков, для собак не была преградой, а растущая там буйная зелень, словно магнитом, тянула к себе бродячих афганских собак, ищущих временное пристанище у добродушных шурави.   

То ли оттого, что уходящие на боевые операции советники чересчур откровенно разговаривали с Люськой, доверяя ей самое сокровенное о своих похождениях в «зелёнке», то ли оттого, что она оказалась чересчур умной собакой, но она тоже решила сделать свой вклад в общее дело борьбы с душманами. Бегая по всему городку, она везде оставляла свои «метки», чем вызвала буйное сексуальное помешательство у местных шакалов, стаями рыскавших в «зелёнке», вплотную примыкавшей к ООНовскому городку. Чуя запах молодой суки, они искали любую лазейку, любую дыру в каменном заборе, огораживающем территорию городка.   

И на ООНовский городок свалилась очередная напасть. Дежурный по городку замотался, бегая вместе с нарядом по каждому взрыву на минном поле. За сутки, как минимум, подрывалось до десятка шакалов. Вонь от гниющих на минном поле останков погибших животных разносилась по всей округе.    То был какой-то мрак! Уже всерьёз начали подумывать о том, куда бы на некоторое время завезти Люську-террористку. Ещё несколько дней её упорной борьбы с душманскими шакалами, и городок останется без минных полей. Тогда самим постояльцам городка придётся несладко. А ну как вражины вздумают напасть тёмной ночью на сонных шурави?   

Но вся эта собачья история завершилась сама собой, без вмешательства людей.    Однажды ночью мимо часового, стоявшего у главных ворот городка, пробежал матёрый шакал. Кто знает, может быть, это был вожак той самой шакальей стаи, которой Люська принесла такой существенный урон.    Вожак оказался много хитрее. Он не пошёл через минное поле, а решил действовать напролом.   

Спящие в ту пору советники даже и не догадывались о том, как разыграется и, самое главное, чем закончится скоротечная любовная история Люськи и вожака.    Взрыв противопехотной мины не поднял их с кроватей. За последнее время этих ночных взрывов было столько, что к ним все привыкли.    Каждый подумал, что ещё один неудачливый горе-любовник, душманский шакал-разминёр, стараниями Люськи-террористки нашёл свой конец на минном поле.    Но что это за надрывный плач? Шакалы так не плачут. То было что-то совсем иное. Словно молодая девушка оплакивала погибшего возлюбленного, прощаясь с ним навсегда.   

Плач разбудил практически всех жителей городка. В первую очередь, жильцов тринадцатой виллы, поскольку он доносился откуда-то с задов импровизированного огорода возле их виллы.    В предрассветных сумерках они рассмотрели, что на минном поле лежит бездыханное тело огромного шакала. Рядом с ним лежала Люська, которой осколками мины перебило задние лапы. Она пыталась приподняться на передних лапах, но каждая такая попытка заканчивалась неудачей. Один из технарей, выскочивший на улицу с автоматом, вскинул свой АКМ и со словами: «Прости, Люсёк», — всадил в неё несколько пуль.    Плач прекратился.    По виллам расходились молча, словно только что потеряли близкого друга.   

А вечером того же дня, технари пригласили соседей на Люськины поминки. Как и положено в таких случаях, подняли за неё третий тост.    Расчувствовавшийся старший технарь — Петрович, он же самый главный Люськин хозяин, после принятия изрядной дозы самогона, философски изрёк:   

— Это ж надо, до чего умное животное! Ценой собственной жизни заманила душманского шакала на минное поле. Эх! Люська, Люська!   

Скупые мужские слёзы бежали по скуластому лицу Петровича, капая с кончика носа в зажатый в руке гранёный стакан с первачом…    Пьяный Петрович искренне верил в то, что его Люська заманивала шакалов на минное поле, чем искусственно снижала их душманское поголовье. Верил он и в то, что хитрый и коварный вожак, вероломно вторгшийся в советнический городок, попытался лишить Люську девственности, а она, спасаясь от ненавистного насильника, специально забежала на минное поле, чем предрешила его и свою судьбу.   

Доводы пьяного Петровича были малоубедительными. Все понимали, что жизнь намного прозаичней… Что сохранившийся на ту пору в живых немец-полукровка Максимыч для неё был великоват, потому и не задалась у него с Люськой любовь. А плакала Люська перед смертью, видимо, не от любви к шакалу, а просто от боли.   

Так уж принято, что на похоронах и поминках о покойнике говорят только хорошее или вообще ничего не говорят. Вот и советники, присутствующие на том поминальном ужине по безвременно погибшей Люське, только кивали головами в знак согласия с Петровичем. Тем более, что поминки по ней действительно задались на славу…

Поделиться: