Я сидел в кабинете своего подсоветного и, слушая сбивчивый доклад Амануллы о том, что произошло в Кандагаре за последние пятьдесят дней, мысленно находился в ином измерении. Буквально каких-то семь дней тому назад я жил совершенно другой жизнью. Жизнью, где не было этой испепеляющей жары, какая в Кандагаре не ослабевает даже в октябре. Не задувал противный «афганец», несущий по воздуху взвесь из пыли и песка, заставляющий всё живое искать укрытие в домах и норах. Не открывались взору эти тусклые, поблекшие от жары и засухи пейзажи, цвета линялой охры.

Каких-то всего лишь семь дней назад я неспешно прогуливался со своей супругой по узким улочкам Риги, наслаждаясь прохладой балтийской осени и радуясь многообразию палитры опадающей с деревьев листвы. Боже, как же давно это было – целых семь дней минуло с той поры! Закончился мой отпуск и, словно в тумане, растаял перелёт из Москвы в Ташкент, и далее в Кабул. Никаких эмоций, никаких ощущений. Может, и не было того полёта на рейсовом ТУ-134, а всё это мне приснилось? Просто уснул «русский медведь» в своей афганской берлоге и проспал там безвылазно целых семь недель, а теперь, наконец-то пробудившись, возвращается к реалиям бренного бытия…

Я даже не заметил, как этот древний бобо оказался в кабинете начальника спецотдела. Подталкиваемый в спину офицером максуза, он встал истуканом посреди комнаты. На вид лет семидесяти — восьмидесяти, коричневое от загара лицо и руки, вдоль и поперёк покрытые глубокими морщинами. Давно не стиранная, во многих местах износившаяся до дыр, национальная одежда больше напоминала нищенские лохмотья. В левой руке старик держал эмалированную миску довольно внушительных размеров. Что было в ней, понять было сложно, поскольку сверху она была накрыта куском грязной тряпки. Офицер доложил, что задержанного взяли с поличным на базаре, где он торговал терьяком.

В подтверждение сказанного, он обошёл старика сбоку и резким движением правой руки сорвал тряпку, представив взору присутствующих содержимое миски. Действительно, она наполовину была заполнена эластичной массой бурого цвета. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что это за дрянь. Старик, артистично изобразив на своей физиономии выражение великомученика, тут же затараторил на пушту, поочередно обращая свой взор то на Амануллу, то на меня. Ничего не понимая из всего сказанного, я терпеливо ждал, пока «наркодиллер» закончит свой монолог, и когда это наконец-то произошло, вопросительно посмотрел на подсоветного. Аманулла коротко объяснил, что старик весь сезон батрачил у одного из землевладельцев в улусвали Панджвайи, и по завершении сельхозработ тот расплатился с наёмным работником не деньгами, а опием.

– И по какой же цене он его продавал на базаре? – поинтересовался я. Аманулла озвучил мой вопрос старику, но тот долго не мог понять, чего от него хочет мушавер. Его лицо изображало то ли растерянность, то ли недопонимание. Продолжалось это до тех пор, пока Аманулла не рявкнул на задержанного. Дед почему-то полез свободной рукой в карман халата и достаточно долго рылся в нём. Наконец он извлёк оттуда малюсенькую чайную ложечку и, показывая её всем присутствующим, вновь заговорил на пушту.

– Один читок он продаёт за десять афгани, – перевёл Аманулла. Я тут же принялся считать в уме, во что выльется наркобизнес «батрака», если он полностью реализует содержимое миски. А в ней, судя по всему, было никак не меньше двух килограммов опия-сырца. Если одна доза терьяка весит не больше грамма, то на круг выходило где-то двадцать тысяч афгани. Много это или мало – судить было сложно, но по кандагарским меркам, где местный житель мог купить килограмм постной баранины за двести афгани, а кукурузную лепёшку – за двадцать, вырученных денег старику вполне хватило бы на относительно сытое существование в течение года. Это при условии, что на его шее не сидят «захребетники». Как бы между прочим, я решил подсчитать сумму, которую мог выручить наш советский наркодиллер от продажи такого же количества «дури» по розничным ценам, установившимся на терьяк в моём родном городе. Цифры получились умопомрачительные.

Что из себя представляли десять афгани, может понять разве только тот, кто знал реальную цену афганским деньгам. Десять афгани – это всего лишь каких-то шестьдесят «деревянных» копеек. Если учесть, что терьяк, выпариваемый астраханскими наркоманами из маковой соломки, на чёрном рынке стоил порядка ста рублей за дозу, то два килограмма «дури» волшебным образом превращались в двести тысяч рублей. Но, опять же, не надо путать натуральный афганский опий-сырец, с той дрянью, какую советские «кулибины» варганили из маковой соломы. Попадись им в руки настоящий афганский опий, они его наверняка бы разбодяжили в соотношении один к трём. В итоге – более полумиллиона рублей чистого дохода! На такие деньги в Союзе можно было прикупить шестьдесят пять автомашин «Жигули» шестой модели или почти сорок «Волг». Бешеные деньги!

И эти деньги сейчас спокойно покоятся в грязной эмалированной миске, которую держит в руках забитый афганский дехканин, честно горбатившийся на своего хозяина с ранней весны до глубокой осени. Чтобы такие деньжищи мог заработать советский колхозник от выращивания тех же арбузов и помидоров, ему придётся вкалывать всю свою сознательную жизнь. Да и то, вряд ли он сможет их заработать – придётся подключать к этому процессу всех близких и дальних родственников. Да-а, прибыльное, однако, это дело – наркота!

— И что вы собираетесь делать с ним? — кивнув на деда, спросил я у Амануллы.

— Да что с ним можно сделать — простодушно ответил подсоветный, — передадим сотрудникам из отделения по борьбе с наркотиками, пусть, что хотят с ним, то и делают.

— А не проще ли дать ему под зад коленкой и отпустить с миром?

— А с этим что делать? — Аманулла кивнул в сторону миски с терьяком. Я неопределённо пожал плечами.

— Вот и я не знаю, — вздохнул Аманулла. — Сколько раз я говорил своим сотрудникам: не тащите в максуз всякую шваль, от которой никакой пользы. Какой толк от этого бобо? Одна головная боль! Ну, узнали мы, кто ему терьяк дал, а дальше-то что? Ведь наверняка тот землевладелец ещё и в полевых командирах моджахедов ходит. И как мы его брать будем?

— А чё его брать-то? Узнаем, где он с нафарами в «зелёнке» ошивается и попросим лётчиков или артиллеристов долбануть по тому месту. Глядишь, склад с наркотой зацепим, а где наркота, там и всё остальное. Вот тебе и показатель по уничтожению духовских складов! Как раз то, что нам надо.

Аманулла усмехнулся, а потом, немного подумав о чём-то своём, сказал:

— Тот, кто этому бобо терьяк дал, наверняка давно уже в Чамане или Кветте находится. А, может быть, и в Кабул подался. Опий — реальная афганская валюта, а не те бумажки, что в ходу на базаре. Старика мы в силах наказать, и для этого большого ума не надо. Достаточно отобрать у него терьяк, и дело с концом. А вот с тем землевладельцем не так всё просто. Оставшись без опия, бобо наверняка за зиму ноги протянет. И никто за него никому мстить не будет. А вот ты попробуй забрать терьяк у того полевого командира. При плохом раскладе можно и без головы остаться. И даже не поймёшь, кто к этому приложил свои руки. Я неопределённо пожал плечами, давая понять, что мне совершенно безразлично, какие меры предпримет мой подсоветный в отношении задержанного наркоторговца.

Аманулла перекинулся парой фраз с сотрудником, спросил о чём-то старика, после чего сказал ему что-то такое, отчего старик упал на колени, едва не выронив из рук миску. Бобо аккуратно поставил миску с наркотиком перед собой и, не вставая с колен, принялся усиленно молиться.

— Что это с ним? — поинтересовался я у Амануллы.

— Да я ему сказал, что терьяк выкинем в тошноб (туалет), а самого его отпустим на все четыре стороны.

А бобо тем временем, прекратив молиться, стал жалобно причитать, а по его морщинистым щекам потекли слёзы.

— Говорит, что не весь терьяк собирался продавать, — пояснил Аманулла, — а только часть. Остальное хотел использовать как лекарство. Уж дюже больной он, и без терьяка жить не сможет.

В тот момент, я почему-то вспомнил слова начальника отделения по борьбе с наркотиками. Ещё при первой встрече со мной, он сообщил новость, которая мне показалась весьма сомнительной. С его слов выходило, что в Афганистане, где практически нет никаких аптек, местные жители используют терьяк, как некое универсальное средство от всех болезней. И от простуды, и от болей в животе, и даже при травмах, снижая, тем самым, порог болевой чувствительности. Возможно, именно по причине чрезмерного употребления наркотиков, большинство афганцев так быстро старели, и в сорок лет выглядели на все шестьдесят. На валяющегося у моих ног плачущего старика, я смотрел уже не столь критически, как это было всего лишь несколько минут тому назад. Не знаю почему, но мне его стало жалко. Судя по всему, Аманулла испытывал к нему аналогичные чувства.

Безразлично махнув рукой, он произнёс несколько слов. Старик мгновенно прекратил валяться на земляном полу и, прихватив миску с опием, спиной попятился к двери, беспрестанно отдавая поклоны то в сторону Амануллы, то в мою сторону. — Отпустил я его на все четыре стороны, — словно отвечая на мой мысленный вопрос, произнёс Аманулла. — Правда, предупредил, что если он ещё раз попадёт к нам в максуз, то обязательно окажется в тюрьме. Там его уж точно никто лечить не будет. Когда старик в сопровождении сотрудника спецотдела покинул комнату, я облегченно вздохнул. Мне почему-то показалось, что Аманулла проверял меня на вшивость, изучая, таким образом, как я буду действовать в сложившейся ситуации. Если бы я настоял передать старика для дальнейшей разборки в уголовный розыск, он наверняка согласился бы с рекомендациями мушавера.

Хорошо, что наши мнения относительно дальнейшей судьбы этого древнего бобо совпали. Прошло не более получаса, как старик покинул кабинет, и я уже начинал забывать о приключившейся на моих глазах истории, как вдруг в кабинет буквально ворвался тот самый сотрудник максуза, что приводил задержанного. У меня ёкнуло сердце в предчувствии, что произошло что-то ужасное. Но я ошибся. После короткого доклада подчинённого, Аманулла некоторое время молчал, раздумывая, стоит ли говорить советнику то, о чём он сам только что узнал. Поняв, что въедливый мушавер не отстанет от него, Аманулла коротко изложил суть дела. Оказывается, когда старика уже практически выпроводили за ворота спецотдела, он вдруг начал говорить любопытные вещи.

По его словам, в одном из домов в Дех-Ходже в настоящее время находится крупная партия опия, привезённого моджахедами прошлой ночью из Дамана и подготовленного для дальнейшей отправки в Кабул. Я собрался, было, посоветовать Аманулле доложить обо всём начальнику уголовного розыска, но он сам сообразил, что ему делать в таком случае, и стал накручивать ручку индуктора полевого телефона. Однако ни начальника Джинаи, ни начальника отделения по борьбе с наркотиками на рабочих местах не оказалось. Я поинтересовался у Амануллы, где конкретно находится тот дом, на который указал старик. Аманулла достал из сейфа изрядно потрёпанную карту Кандагара, где все надписи были сделаны на английском и арабском языках и, быстро сориентировавшись, ткнул карандашом в нужное место.

— М-мда, — задумчиво произнёс я, — совсем весёленькое местечко.

Буквально этой весной в тех местах проводилась крупная шуравийско-бабайская операция по отлову «духов». «Духов» практически не поймали ни одного, а вот потери со стороны советских военнослужащих и царандоевцев были весьма значительными. На моих глазах подорвалась БМП с советскими десантниками. Погибло несколько человек. Гиблое место, куда царандоевцы практически никогда не совали своего носа, поскольку бородатые «духи» там свободно разгуливали средь бела дня и могли запросто зарезать или застрелить любого, кто у них не вызывал доверия. Иногда они наглели до такой степени, что выходили к дороге, по которой передвигались советские военные колонны с грузами и почти в упор расстреливали из гранатомётов автомашины и бронетехнику.

Не знаю почему, но я вдруг предложил Аманулле провести экспроприацию терьяка силами сотрудников спецотдела. Предложил, а сам испугался. Я совершенно не подумал о том, что информация того бобо могла оказаться тщательно спланированной «духами» дезой. А вдруг там нет никакого терьяка, а зато есть куча бородатых моджахедов, которые уже сидят в засаде и дожидаются, когда царандоевские лохи клюнут на их «удочку». От такой мысли мне стало не по себе. Пытаясь дать задний ход, я попросил Амануллу позвонить на коммутатор и попросить, чтобы меня соединили с мушаверской комнатой. В тот момент я надеялся, что застану там старшего советника — Белецкого, и после моего доклада он наверняка запретит мне заниматься самодеятельностью. Но мои надежды не оправдались. В мушаверской не оказалось не только Белецкого, но и никого из других советников — все разъехались и разошлись по своим подсоветным.

Об этом Аманулле доложил нафар Раджу, занимавшийся в тот момент уборкой помещения. Тем не менее, Аманулла на моё деловое предложение отреагировал на полном серьёзе. Он отдал распоряжение срочно собрать группу из офицеров максуза для проведения проверки поступившей оперативной информации. Правда, в спецотделе в тот момент тоже практически никого не оказалось. В итоге в максузовскую «Волгу» набилось шесть человек — водитель, Аманулла, два офицера и сержант. Шестым был я. Проехав по шумной улице Герат-Базар, автомашина свернула в проулок, и дальше мы уже ехали по каким-то пустынным закоулкам. К нужному двору добрались буквально минут за пятнадцать, при этом ни у кого из редких прохожих не вызвало удивления наше появление в столь злачном месте. Уже на подъезде к месту назначения, я обратил внимание на подростка, лет одиннадцати, стоящего возле дувала. Завидев выходящих из машины людей с оружием в руках, он опрометью сорвался с места и бесследно исчез в ближайшем проулке.

— Если во дворе действительно хранится терьяк, то этот бача наверняка побежал вызывать на подмогу моджахедов, — мрачно заметил Аманулла. — На всё про всё у нас несколько минут. Если проторчим лишнего — не сносить нам головы.

Что было потом, я помню, словно во сне. Аманулла постучал большим металлическим кольцом, укрепленным на массивной калитке, и на этот стук дверь открыла женщина. Открыла и, завидев вооруженных до зубов незнакомых людей, подняла истошный крик, при этом пытаясь укрыть своё лицо платком, что у неё был на голове. Всей толпой мы ворвались во двор, и стали шарить по всем помещениям. На это у нас ушло не более минуты, но ничего подозрительного мы так и не нашли. Оставалось проверить ещё одну комнату в глубине двора, но, как только мы подошли к двери, афганка подняла истошный вопль, и из комнаты выбежали ещё две женщины, одной из которых было лет под семьдесят. Только она одна была с открытым лицом, а остальные две успели облачиться в свои «балахоны», в том числе и та, что нас впустила во двор.

Старуха с кулаками набросилась почему-то именно на меня, посылая при этом проклятия. Я понял, что за той дверью находится женская часть жилища, и вход посторонним мужикам, и уж тем более — шурави, для меня может закончиться весьма плачевно. По крайней мере, мою физиономию эти три фанатички могли запросто подпортить своими грязнущими ногтями. А тем временем, два офицера максуза всё-таки смогли прорваться через «живой щит», и уже в следующее мгновение вынести из комнаты огромный бараний бурдюк. Судя по тому, как они его тяжело несли, содержимое бурдюка весило не менее пятидесяти килограммов. Один из офицеров доложил Аманулле, что в доме лежат ещё три таких же бурдюка. Аманулла ослабил веревку, перетягивающую одну из ног бараньей шкуры, и слегка надавив на неё, выдавил наружу содержимое бурдюка. Безусловно, это был опий.

Пока женщины бились в истерике, все четыре бурдюка перекочевали из дома в багажник «Волги». Под тяжестью груза машина заметно просела, а когда в неё загрузились ещё и пассажиры, то её задок практически стал касаться земли. На процесс «экспроприации» ушло не более пяти минут, и теперь перед нами стояла задача не только доставить груз к месту назначения в целости и сохранности, но и самим добраться живыми и невредимыми. В самый последний момент, когда машина уже сворачивала в ближайший проулок, я оглянулся назад. В самом конце улицы бежали несколько взрослых афганцев с оружием в руках. На наше счастье, они так и не успели сделать ни одного выстрела в сторону машины с драгоценным грузом.

А потом последовали события, которые более чем странными назвать нельзя. Бурдюки с опием мы сначала привезли в максуз, где тщательно обследовали содержимое, не забыв при этом всё взвесить и составить соответствующий документ. Всего в тех бурдюках оказалось более двухсот восьмидесяти килограмм опия. Я вспомнил о тех двух килограммах в миске у старика, прикинул разницу и подсчитал, сколько же будет стоить сие «зелье» на чёрном рынке в Союзе. Получилось больше семидесяти миллионов рублей. Автоматически перевёл эти деньги в те же самые автомашины, и вышло у меня более девяти тысяч «шестёрок» или более пяти с половиной тысяч «Волг». Сумашедшие деньги!

Не откладывая в долгий ящик, Аманулла доложил своему руководству об успешно проведённой операции по захвату крупной партии опия. Командующий царандоя, полковник Ушерзой, эту новость воспринял без особого энтузиазма. Тем не менее, он распорядился, чтобы весь изъятый опий перевезли для дальнейшего хранения на склад тыловой службы, располагавшийся на заднем дворе провинциального управления царандоя. Я тоже доложил своему начальству о случившемся, за что имел весьма серьёзный разговор с Белецким. Поначалу он, конечно же, похвалил меня за высокую результативность советнической работы. А потом навешал таких упрёков за проявленную самодеятельность, что мне самому стало стыдно за то, что я своими безответственными действиями поставил под угрозу не только собственную жизнь, но случись чего, подвел бы под монастырь и его, как руководителя коллектива, и советнический коллектив в целом.

В тот момент я весьма смутно понимал причину нападок на мою персону со стороны руководства, но потом понял — Белецкий вышел на финишную прямую и через месяц должен был убыть в Союз по завершении загранкомандировки. Случись что-нибудь непотребное с подчинёнными, и уж тем более, их гибель — не видать нашему «старшому» государственной награды, как собственных ушей. На исходе того же дня «духи» выпустили изрядную порцию «эрэсов» по царандою и ООНовскому городку, и всем стало ясно, что причиной этих обстрелов являются те самые бурдюки с опием. Офицера уголовного розыска из отделения по борьбе с наркотиками, попытавшегося установить владельца терьяка, неизвестные люди расстреляли через пару дней практически возле дома, в котором он жил.

Судя по всему, номер максузовской машины, участвовавшей в той операции, кто-то слил «духам». А, может быть, его запомнил пацанёнок, бегавший за «духами», или женщины, проживавшие в доме, где проводился обыск. «Волгу» пытались взорвать магнитной миной, но благодаря бдительности водителя, подрыв удалось предотвратить. А обстрелы нашего городка и управления царандоя, тем временем, и не думали затихать. В связи с этим, руководство советнических коллективов, проживавших в ООНовском городке, да и сам Ушерзой, проявляя свою озабоченность, стали забрасывать депешами кабульское начальство.

Особенно старался Ушерзой, со дня на день дожидавшийся перевода на службу в Кабул. Кончилось всё тем, что из Кабула в Кандагар прилетел военно-транспортный самолет ВВС РА, и бурдюки с опием перекочевали в столицу. Больше всего я опасался, что при доставке груза на Майдан «духи» попытаются отбить его у царандоевцев. Но ничего этого не произошло, и я поймал себя на мысли, что сигнал на проведение подобной акции, «духам» не поступал. А стало быть, истинный хозяин опия засел где-то в Кабуле и занимает далеко не рядовую должность. Получалось, что своими действиями мы только облегчили ему доставку опия из Кандагара в Кабул. После того, как наркотики успешно убыли в Кабул и там бесследно исчезли, обстрелы ООНовского городка значительно уменьшились.

В повседневной работе я стал уже забывать о случившемся, но спустя месяц произошло событие, которое ещё раз напомнило мне о том, что афганцы ничего никогда не забывают и по долгам платят сполна. В преддверии ноябрьских праздников увидел я на столе у Амануллы несколько фотографий, на которых был изображён убитый человек. Меня заинтересовало то, каким экзотическим способом был умерщвлён этот несчастный. К виду перерезанных глоток и отрезанных голов я давно привык. В Афганистане практически все убийства этим и завершались. От афганцев как-то слышал, что это не более чем мусульманский обычай, который своими корнями уходит в древность. Своего рода — ритуал жертвоприношения.

Но тут я увидел нечто иное. Из относительно небольшой раны на шее погибшего, торчало что-то чёрное, внешне смахивающее на солёный огурец. Приглядевшись внимательней, я понял, что это язык. Я попросил Амануллу прокомментировать фотоснимок, на что он сказал: — Это «колумбийский галстук». Я сразу вспомнил, как на лекции по криминалистике преподаватель нам рассказывал об изощренных способах умерщвления людей, которыми пользуются колумбийские наркобароны. Тем, кто сдает их властям или полиции, мафиози вспарывают горло, и через рану вытаскивают язык наружу. Таким образом, они дают понять, что данный человек пострадал за свой длинный язык.

— Но откуда в Афганистане могли появиться колумбийские мафиози? — спросил я у Амануллы. – Или, быть может, у моджахедов появились советники из Латинской Америки?

— Да какие там советники, — добродушно парировал Аманулла. — Несколько месяцев тому назад по кандагарскому телевидению фильм показывали про колумбийскую мафию. Вот, оттуда они и набрались «опыта». Но не это главное, ты внимательней посмотри на убитого. Не узнаёшь?

Я долго вглядывался в черты лица мертвеца, и только на последнем снимке, на котором оно было отснято строго в анфас, узнал этого человека. То был старик с миской терьяка, сообщивший нам о крупной партии наркотиков. В тот момент я не мог понять, каким образом «духи» вычислили этого человека. Правда, мелькнула подлая мыслишка, что информацию о его существовании им слил кто-то из сотрудников спецотдела. Но я сразу отогнал эти догадки прочь, посчитав их неуместными. Прояви я тогда больше принципиальности и въедливости, возможно и удалось бы своевременно вычислить предателя в собственных рядах. Но, увы, этого не произошло. А спустя пару недель, тёмной ноябрьской ночью на спецотдел напали «духи». Погибли пять офицеров и столько же рядовых, оказавшихся в ту роковую ночь в подразделении. Двум офицерам, которые участвовали в операции по захвату крупной партии опия, бандиты отрезали головы.

Поделиться: