Анатолий Воронин. «Бомж». Рассказ.

Произошла эта история в мае 1994 года. Вроде, чего такого особенного – обычная вокзальная встреча со случайным человеком, о существовании которого до этого я даже и не подозревал. Но вот надо же, запала та встреча в душу и сидит до сих пор там шершавой занозой. До мельчайших подробностей запомнился мне диалог с безвестным бомжом, представившимся отставным офицером ГРУ. Долго я потом размышлял: верить или нет всему тому, о чём он мне тогда поведал. С одной стороны – всё это можно было воспринимать, как бредни подвыпившего бродяги, не заслуживающие того, чтобы на них акцентировалось особое внимание. С другой – странное стечение роковых обстоятельств, напророченных им и реально произошедших в стране в последующие месяцы после той нашей случайной встречи.

Как бы то ни было, решил я вновь вспомнить всё, о чём мне он тогда рассказал, а вспомнив, попытаться увязать всё в один клубок. Запутанный клубок, состоящий из нитей-загадок нашей прожитой жизни, который, как ни крути, до конца всё равно не распутать.

Итак, всё по порядку.

Буквально в канун майских праздников из Москвы на имя начальника УВД поступило письмо из Управления кадров МВД РФ. В письме том наш генерал уведомлялся о том, что 12 мая, в связи с наступающей пятилетней годовщиной вывода советских войск из Афганистана, в пансионате «Сосновый бор», что располагается в живописном уголке Подмосковья, состоится отчётно-выборная конференция Ассоциации ветеранов Афганской войны. А поскольку на ту конференцию должны были прибыть представители всех региональных отделений данной общественной организации, то надлежало нашему начальнику УВД определиться с кандидатом, которого он намерен откомандировать на конференцию. С учётом времени, потраченного на проезд по железной дороге в оба конца, заезд в пансионат, двухдневную конференцию с фуршетом и отъезд домой, на круг выходила почти неделя.

Начальник УВД – генерал-майор Вержбицкий Геннадий Аркадьевич, сам в прошлом боевой офицер, ветеран афганской войны и последний командир знаменитого отряда специального назначения «Кобальт», не стал особо долго размышлять. Кому, как не руководителю региональной организации, представлять интересы пятидесяти трёх сотрудников УВД, объединившихся вместе по признаку своего афганского боевого прошлого. Вот и написал он на том письме свою резолюцию, согласно которой мне было предписано собираться в дорогу.

Думаю, нет никакой необходимости рассказывать любезному читателю о том, как я оказался в Москве, чем там занимался, как много выпил водки, общаясь со своими боевыми друзьями. Наверно, именно поэтому после проведения всех официальных и неофициальных мероприятий, из пансионата в Москву нас вывозили всем скопом, загрузив, не до конца отошедшие от «фуршета» бренные тела «делегатов», в один громадный автобус…

У Павелецкого вокзала я вышел один. Оглядевшись по сторонам и не увидев ничего для себя интересного, посчитал целесообразным не испытывать свою судьбу хождениями по городу в нетрезвом виде и решил отсидеться в здании вокзала.

Уже через час я не знал, куда себя деть. Сидячие места в залах ожидания были оккупированы пассажирами, в большинстве своём женщинами, с многочисленными «челночными» матерчатыми сумками-баулами. Не вокзал, а пересыльный пункт барыг-перекупщиков! До отхода поезда оставалось почти пять часов и, чтобы хоть как-то скоротать вялотекущее время, решил я посетить кафешку, размещавшуюся на втором этаже вокзала. Там, взяв жареную куриную ножку с картофельным пюре, салат и бутылку пива, присел за столик, стоящий в дальнем углу этого общепитовского заведения. Но не успел я приступить к трапезе, как к столику подошёл мужчина примерно одного со мной возраста, в стареньком, засаленном пиджачке. Судя по недельной щетине на его полупьяной физиономии, мужик был обычным бомжом, коих на любом вокзале в качестве бесплатного приложения водится больше, чем блох у шелудивой собаки.

Я уж было приготовился выслушать слезливую речь о том, как он отстал от поезда по причине кражи у него документов и денег, но мужик вдруг заулыбавшись, произнёс:

– Привет, бача!

Я едва не поперхнулся курятиной, но мужик, не дав мне опомниться, продолжил:

– С наступающей годовщиной вывода войск из Афгана!

Ну да, конечно. Как это я сразу не сообразил, откуда этот «бичара» узнал о том, что я в своё время был в Афганистане. Три ряда наградных колодок на форменном кителе вряд ли могли появиться у меня от рутинной службы в органах. Но откуда он узнал, что большая часть этих наград были дадены мне именно за Афган? Стало быть, разбирается в пестроте расцветок муаровых лент. Хотя, чего тут удивительного, бродяги – народ ушлый. Захочешь выжить в этой сволочной действительности, пожалуй, и не такое узнаешь.

Обо всём этом я думал, машинально разглядывая этого, неаккуратно одетого человека, который, будучи в полном здравии, опустился до того, что впустую прожигал свою жизнь, дарованную ему в своё время Всевышним.

– А откуда тебе известно про пятнадцатое мая? Или просто ищешь повод, чтобы бухнуть?

– Да я сам когда-то служил в Афгане.

– Ты!? – я недоверчиво окинул пристальным взглядом незнакомца с головы до ног, давая тем самым понять, что ни на йоту не верю тому, о чём он мне только что сказал.

– Я понимаю, что в это трудно поверить, – ответствовал мужик, – но это чистейшая правда! В своё время я был офицером ГРУ и в Афгане прослужил почти два года.

Продолжая всё ещё сомневаться в сказанном им, я решил проверить «офицера» несколькими контрольными вопросами. Если он обычный трепач, то я его в момент изобличу во лжи.

– И где конкретно довелось служить? В смысле того, в какой части, в какой провинции?

– Провинция Гельменд, Бригада спецназа ГРУ. Звание капитан, должность – замкомандира батальона.

– Ну, уж коли ты заговорил о Бригаде, может быть, и номерок её ещё припомнишь?

– А чего же не припомнить, – ухмыльнулся мужик, видимо понимая, что этот вопрос у меня будет не последним, – дважды «двоечник».

– Стало быть, в Гиришках стояли? – пошёл я на грубую провокацию.

– Командир, какие Гиришки-Киришки! – возмутился собеседник. – В Лошкарёвке мы дислоцировались, в Лошкарёвке. Я понимаю, что тебе трудно поверить в то, о чём я говорю, но врать мне нет никакого смысла. А сам-то где служил?

– В Кандагаре.

– Во-о! Значит, соседи были. А в каком году?

Интересное дело, теперь уже не я «прокачивал» неизвестного мне человека, а он меня. Здорово это у него получается.

– Восемьдесят шестой – восемьдесят восьмой.

– И кем, если не секрет?

– Не секрет – советник царандоя.

– Стало быть, в ООНовском городке довелось проживать?

– В нём самом.

– Ну, коли так, напомню, кто в те годы возглавлял группу советников ГРУ, что жила в вашем городке. – Незнакомец назвал фамилию и имя руководителя группы советников ГРУ, живших с нами едва ли не по соседству, чем окончательно рассеял все мои сомнения насчёт его персоны.

Видимо, почувствовав перемену в моём настроении, он протянул руку и запросто представился:

– Фёдор, можно просто Федя.

Я тоже назвал своё имя, после чего пожал ему руку.

Да уж! Сразу чувствуется, что это рука не хилого человека, рядового подзаборного забулдыги. Чтобы иметь такую жилистую руку, надо очень много работать физически или систематически заниматься определёнными видами спорта. Только сейчас я обратил внимание на то, что из-под старенького пиджака просматривается вполне атлетическая фигура. У обычных бродяг такое телосложение вряд ли когда увидишь. Стало быть, не врёт мужик – действительно, из «бывших».

– Пиво будешь? – вдруг ни с того, ни с сего, спросил его я.

– Да я бы и от водки не отказался, – заулыбался Федя.

– Что, «трубы» горят?

– Есть маленько.

– Ну, что ж, будем тогда лечиться. Жрать тоже, наверно, хочешь?

– Да не отказался бы.

Я дал Феде несколько купюр и попросил прикупить кружку пива, пару овощных салатов и такую же, как у меня, куриную ножку с гарниром. А заодно наказал прихватить пару пластиковых стаканов. Спиртного в кафе не было, но зато оно было в моей дорожной сумке. Бутылку водки я прикупил ещё утром в придорожном магазине, у которого останавливался наш автобус, рассчитывая «уговорить» её в поезде, в компании попутчиков, с которыми буду возвращаться домой. Но уж коли сейчас появился повод выпить за знакомство, незачем ей греться до вечера.

Буквально через полчаса я досконально знал всю незатейливую житейскую историю моего случайного знакомого.

Родился Фёдор в Армавире в марте пятьдесят третьего года, в день смерти Сталина. По окончании средней школы, был «сфалован» военкомом на учёбу в военном училище. Выбрал Рязанское десантное. По окончании учёбы, служил в Псковской дивизии ВДВ. Там-то его и заприметил «покупатель», приехавший набирать людей для прохождения службы в войсках специального назначения. Дальнейшую службу проходил в одной из Бригад СпН ГРУ и дослужился до звания капитана. В 1986 году в его подразделении произошло ЧП, о котором Фёдор не захотел особо распространяться, и его едва не уволили со службы. Чтобы выйти из весьма щепетильной ситуации, написал рапорт и уже через месяц был в Афгане. Почти два года гонялся со своими мужиками у южных границ этой азиатской страны, вдоль и поперёк излазив зыбучие пески Регистана, отлавливая и уничтожая караваны с оружием и наркотой. Нагляделся таких кошмаров, что не приведи Господи. «Духов» на тот свет отправил – не меряно. В 1988 году, после вывода Бригады их Афганистана, удача улыбнулась ему и, вместо того чтобы служить в Узбекистане, куда вывели Бригаду, был откомандирован в Германию. Он тогда и предположить не мог, чем будет заниматься. А заниматься пришлось тем, что обеспечивал он силовое прикрытие аферных мероприятий, которые проворачивали высокопоставленные военные чины, разбазаривавшие направо и налево казённое имущество. Когда окончательно врубился, чему содействует, и попытался было кое-кого пошантажировать, сам попал в весьма непонятную и неприятную историю. Буквально за год до известных событий, связанных с падением «Берлинской стены», у машины, на которой он возвращался в своё подразделение, вдруг отказали тормоза, и она на всём ходу врезалась в гражданский «Трабант». УАЗику хоть бы хны, а вот от того «народного» ширпотребовского драндулета не осталось практически ничего. Двое пожилых немцев – муж с женой – скончались на месте происшествия. Если бы не проезжавшие в ту пору мимо места аварии советские военнослужащие, забили бы «добропорядочные» бюргеры его насмерть.

Было у него какое-то внутренне предчувствие, что ту аварию ему подстроили специально те самые люди, «компры» на которых у него было больше, чем предостаточно. Наверняка рассчитывали они на то, что он тоже погибнет и замолчит навечно. Но доказать это он даже и не пытался, поскольку по результатам автотехнической экспертизы его автомобиль перед аварией был в исправном состоянии, а стало быть, причиной ДТП явилась его невнимательность при управлении транспортным средством. Было следствие, и был суд, который впаял ему четыре года лишения свободы. Со службы уволили задним числом, пока он ещё находился под следствием, и почти девятнадцать лет «календарей» улетели коту под хвост. Несмотря на то, что режим в период отбывания наказания не нарушал, отсидел от звонка до звонка в колонии усиленного режима на Урале.

«Хозяин» как-то сказал:

– Хороший ты, Федя, мужик, и отпустил бы я тебя на УДО. Но ведь сгинешь ты на воле раньше времени. С твоим-то характером лучше здесь, на «зоне» переждать всю эту пенную волну «дерьмократии», в которой тебе купаться противопоказано, потому как утопит она тебя в один момент…

Может быть, он был и прав. Как бы то ни было, но освободился он совсем недавно. Ещё месяца нет, как на воле.

Собственную семью за долгие годы службы в армии так и не успел создать. Родителей в живых уже нет, а в отчем доме жила старшая сестра со своей семьей. Вот и решил навестить он сеструху, поскольку ехать было просто некуда. А поскольку прямого железнодорожного сообщения в родные пенаты не было, поехал через Москву. Но, видимо, не судьба была ему добраться до родных мест. Не успел он сойти с поезда в столице, как его тут же задержали менты, которые без каких-либо объяснений поместили в «обезьянник». Промурыжили почти сутки, после чего вышвырнули на улицу. Из изъятых денег вернули крохи, которых на билет уже не хватало. Попытался было возмутиться, но менты предупредили, что если будет трепать языком лишнее, вообще никогда до дома не доедет. И вот, уже третью неделю тусуется он возле вокзала, пытаясь заработать хоть сколько-нибудь денег, но ничего из этого не получается – всё, что зарабатывает за день, практически тут же проедает. Попытался было обратиться за помощью к военному коменданту, но тот, как только увидел справку об освобождении, выгнал прочь из кабинета. Впереди полнейший мрак. Впору в петлю лезть.

На вокзале таким, как он, – не место, и сырые, холодные ночи приходится проводить, где придётся. На днях заночевал в каком-то парке, притулившись на деревянной скамье, в зарослях шиповника. Вот только выспаться так и не довелось. Ночью к его лежбищу подошла группа подростков, которые в грубой форме попытались его оттуда нагнать. Поначалу он пытался уговорить этих недорослей, чтобы они оставили его в покое, но, когда один из них вытащил из кармана нож-«бабочку» и, демонстративно помахав им у Фёдора перед носом, обнажил узкое лезвие, пришлось ему вспомнить всё, чему научился ещё в «Рязанке». Когда уходил из парка, молокососы ползали по земле на карачках, поскуливая и пуская кровавые сопли. Экспроприированную «бабочку» забросил в небольшое, заросшее кувшинками озерцо, неподалеку от выхода из парка…

Пока Фёдор рассказывал о своей жизни, мы незаметно для себя пропустили по пару «рюмах», и настало время поднять «третий тост». Подняли. Буфетчица с недовольным видом глянула, как мы встали из-за стола со стаканчиками в руках, но даже слова не проронила. Видимо, не очень-то ей и хотелось связываться с человеком при погонах. Будь Федя один или на пару с таким как он забулдыгой, она наверняка подняла бы сейчас такой хай, чем обязательно спровоцировала мгновенное появление около их столика наряда транспортной милиции.

– Вот ты рассказывал сейчас, что пока служил в Германии, пришлось тебе кого-то «крышевать». Может быть, я не совсем правильно тебя понял, но выходит, что незадолго до вывода оттуда наших войск, нашлись люди, которые направо и налево разбазаривали военное имущество? И кому же оно могло понадобиться, если не секрет?

Немного захмелевший Федор демонстративно огляделся по сторонам, а потом, низко склонив голову над столом, тихим голосом продолжал своё повествование.

– Эх, если бы ты, подполковник, знал, какие в том деле большие «звёзды» были замешаны! Я так своим умом понимаю, что в Министерстве обороны предполагали, что развал «Варшавского договора» не за горами. Вот и начали высокопоставленные чиновники из военного ведомства куролесить. И началось всё это именно с Германии. Представляешь, приходит эшелон с новёхонькими танками, а его, вместо того, чтобы гнать под разгрузку в часть, тут же разворачивают и гонят в неизвестном направлении. А я со своими мужиками сопровождаю сей груз к новому месту назначения. Но только на этот раз, все эти бронированные мастодонты по документам уже числились, как списанная бронетехника, следующая на утилизацию. Мы к документам никакого отношения не имели, а только обеспечивали безопасность при передвижении груза. А те, кто «химичил» с теми танками, сами на тех эшелонах не ездили, а сидели по своим служебным кабинетам и только подписывали липовые бумаги. Конечными пунктами назначения были Болгария, Польша и даже Молдавия с Прибалтикой. Обратил внимание, что в основном всё это доставлялось туда, где имелись морские порты. Куда потом всё это уходило, не знал, но догадывался. Уж больно любопытный контингент посещал наше командование, перед тем, как проворачивались эти афёры. В большинстве своём – мулаты да азиаты. Я не исключаю того, что левые торговые операции с вооружением проворачивались ещё до меня. Ты представляешь, в каких масштабах всё это осуществлялось?

Я молча кивнул, давая понять, что догадываюсь, в каких масштабах это осуществлялось. Хотя, честно говоря, не мог даже и представить, как подобное могло происходить в нашей армии. В армии, где на строгом учёте каждый стреляный патрон, творились такие несусветные вещи!

– Ты знаешь, я недавно читал в «Комсомолке» статью одного журналиста, Холодов, кажется, его фамилия. Так вот, он писал что-то подобное, но я посчитал, что он просто треплется, зарабатывая себе «очки».

– Ха, читал я его статьи, пока был на зоне, – ухмыльнулся Фёдор. – Ты знаешь, какие мы выводы с мужиками сделали? Не жилец этот парнишка, не жилец! Прибьют его однозначно за такие вещи, и он даже не узнает, откуда ветер дует. Если он думает, что надыбал ниточку, которая приведёт его к самому главному «пахану», стоящему за всем этим, то он глубоко ошибается. Если бы он знал, где заканчивается другой конец нитки из того воровского клубка, он наверняка бросил бы свою затею изначально. А теперь поздно, колёсико закрутилось. Этому журналюге в лучшем случае организуют ДТП со смертельным исходом, в худшем – взорвут к едрене фене. Если к этому делу мои бывшие коллеги подключатся, то точно взорвут. Излюбленный приём «спецуры» – доводить дело до логического конца таким вот образом, сам им не раз пользовался в Афгане.

– Неужели в нашей доблестной Червонной армии всё так запущено?

– Э-э, да ты многого ещё не знаешь. Что же ты думаешь, наворовались генералы в Восточной Европе, и на этом все закончится? Фигушки! У всей этой истории обязательно будет охрененный конец.

– В смысле?

– А в том смысле, что порядочные жулики при совершении преступления прячут концы в воду с тем, чтобы дюже любопытные «следаки» и особо пронырливые журналюги не могли потом изобличить их в содеянном. Вот ты сам подумай, что, к примеру, может сделать вор-профессионал, укравший настоящую картину, за которую дают огромные «бабки», подменив её на точную копию, которой грош цена в базарный день?

Я пожал плечами, давая понять, что не совсем чётко понимаю ход рассуждений собеседника.

– Да спалит он на хрен ту самую картинную галерею, в которой висела эта дорогая картина, и дело с концом! И как потом определить – подлинная картина сгорела или её фуфлыжная копия?

– Ну, то картина, а тут танки, – не согласился я. – Они же стальные, их просто так не сожжёшь. И потом, как их можно сжечь, ведь они наверняка хранятся в охраняемых боксах.

Федя рассмеялся.

– Ты действительно такой наивный или только прикидываешься? Ты хоть знаешь, где сейчас хранится весь этот металлолом, который по всем документам и отчётам проходит, как боеспособная военная техника?

Я отрицательно покачал головой.

– А я знаю. На пустырях под Челябинском и Нижним Тагилом. Там их сейчас тысячи скопилось. Понимаешь – тысячи! Когда я был на отсидке в «красной зоне» под Нижним Тагилом, то вместе с такими же, как я, бывшими армейскими офицерами, гоняли нас в «отстойник» металлургического комбината. Как ты думаешь, чем мы там занимались? А занимались мы тем, что должны были снимать с бронетехники вооружение, средства связи и прочее ценное имущество. Вот только не было в той бронетехнике ничего ценного. Всё до нас уже кто-то поснимал. Мы только изображали бурную деятельность, а на самом деле утилизировался пустой воздух. Пшик, одним словом. Я так думаю, что и вооружение и радиостанции и всё остальное поснимали ещё там, в Германии или в тех странах, откуда всё это привезли. Сняли и продали заинтересованным покупателям из каких-нибудь ближневосточных стран. И стреляет сейчас всё это где-нибудь в Ираке, Сирии или ещё где-нибудь.

– Но ведь это не должно продолжаться вечно! – возмутился я. – Ведь рано или поздно всё это всплывет наружу.

– Ты в этом уверен?

Федя смотрел на меня, как на человека, свалившегося с Луны, и ничего не ведающего, что творится на грешной Земле. А я действительно был таковым, потому как и в мыслях не мог допустить, что жульничество в таких масштабах могло процветать в наших доблестных вооруженных силах. Воспитанный нашей советской пропагандой, я просто не мог поверить в то, что такое могло быть в принципе. Это куда же должна вести вся эта воровская цепочка, если на протяжении стольких лет на этот бардак закрывались глаза многочисленных проверяющих? Пожалуй, только министр обороны, или, в крайнем случае, один из его заместителей могли влиять на ход всех этих тёмных событий, тщательно скрываемых от общественности. И прав Фёдор насчёт того, что человек, пытающийся распутать этот сучий клубок, – уже не жилец. Однозначно, дни жизни того любопытного журналиста уже сочтены. Своим длинным носом он уже вырыл себе могилу.

– А вот теперь слушай сюда, что я тебе скажу. – Федор заговорщицки перешёл едва ли не на шёпот. – Предположим, что непригодные для дальнейшей эксплуатации танки по документам были вывезены из Восточной Европы, как вполне боеспособные единицы. Что нужно сделать, чтобы они, вполне официально, стали металлоломом, пригодным разве что для переплавки?

Я неопределенно пожал плечами, давая понять, что не понимаю, к чему он клонит.

– А надо-то всего – сжечь их! Я тебе только что говорил об этом на примере с украденной картиной. Сжечь! И не в мартеновской печи, а в огне вооружённого конфликта. Так, чтобы было всем понятно, что танк был уничтожен противником и дальнейшему восстановлению не подлежит. И никакой проверяющий ценой своей собственной шкуры не будет перепроверять статистику уничтоженной в боях бронетехники, которую ему подсунут генералы, участвующие во всех этих махинациях. И будут те родимые «лампасники» и далее строить свое многоэтажные хоромы в Подмосковье и других живописных уголках нашей необъятной Родины.

– Ты хочешь сказать, что ради скрытия хищений в армии, наш генералитет может пойти на развязывание войны? Но с кем и где?

– «Пойти»? Да война уже идёт, и не первый год, а ты этого и не заметил! Или ты считаешь, что всё то, что произошло за последние годы на Кавказе, в Приднестровье и Средней Азии, – это не война, а так, шуточки местного разлива? А вот я думаю, что это только начало, так сказать рекогносцировка, разведка боем перед большой войной, какая может совсем скоро разразиться на том же Кавказе. Ты только посмотри, что сейчас творится в Чеченской Республике. Зимой к нам в колонию прибыл совсем молодой майор, командир танкового батальона, служивший в Чечне. Он такого порассказал о том, как из Ичкерии «выкуривали» российских военных вместе с их семьями! Не приведи Господи самому такое пережить! Мужик не выдержал издевательств и, переехав на жительство в Ростов, набил морду какому-то «чурке», попавшему под его «горячую руку». Да так набил, что тот откинул ласты. Восемь лет впаяли парню, а за что, спрашивается? За то, что отомстил он на свою изнасилованную супругу, за то, что остался без имущества, которое был вынужден бросить в Чечне, когда спасался бегством оттуда! Ты что же думаешь, спроста ли по указанию этого козла Шапошникова бросили там практически всю боевую технику и вооружение? Ни фига! Вот помяни мои слова, наступит время, и все эти танки и пушки будут стрелять по тем самым танкам, которые сейчас ржавеют под Челябинском и Нижним Тагилом. Нужна война, крепкая и жестокая война, такая, чтобы народ содрогнулся от неё и позабыл о «шалостях» генералов и прочей шушеры, греющих свои шаловливые ручонки на всей этой хренотени. Иди потом, проверь, сколько чего было сожжено. Кстати, тот майор рассказывал мне, что то ли «гэбисты», то ли ещё кто, тусовались в их части незадолго до того, как их оттуда вышвырнули. За хорошие деньги предлагали идти работать советниками к дудаевским ублюдкам. Никто из их мужиков не клюнул на сладкие посулы. А вот со стороны, насколько ему известно, народ наезжал. У одного такого он даже видел командировочное удостоверение с весьма солидной печатью министерства обороны. Что там сейчас в Чечне происходит, совсем не трудно понять – к войне готовятся. Не сами готовятся, а наши проворовавшиеся генералы через продажных штрейкбрехеров готовят плацдарм для войны. Ой, плохо там скоро будет, очень плохо…

Фёдор замолчал, уставившись немигающими глазами в пустой пластиковый стакан. Я его жест расценил по-своему и разлил остатки водки. Словно очнувшись от забытья, он резко встрепенулся и, схватив всей пятернёй стаканчик со спиртным, коротко произнёс:

– Давай выпьем за то, чтобы не было больше войны. Если это произойдёт, я брошу всё и поеду туда. Я уже не могу просто так смотреть на весь этот спектакль. Харэ, уже насмотрелся по «ящику», как расправляются с собственным народом, как из танков законно избранный парламент расстреливают. Уроды! Я всех их вот этой рукой буду душить, козлов!

Кого именно Фёдор собирался душить собственной рукой, я не стал у него уточнять. Но почему-то подумалось, что первыми в списке его врагов окажутся именно те, кто за последние годы приложил максимум усилий, чтобы развалить армию, растащить на удельные княжества могучую страну и разогнать по углам многонациональный народ, её населяющий.

До отправления поезда оставалось чуть больше получаса, и наступило время прощаться. На всякий случай дал Федору свой домашний телефон, сказав, чтобы он звонил при случае, если посчитает это нужным делать.

Долго я потом раздумывал над его словами и, чем больше думал, тем тревожнее становилось на душе. Буквально через месяц погибла жена моего друга – проводница поезда Астрахань-Минводы, которую убили бандиты, грабившие пассажирские поезда, следовавшие через территорию Чечни. После этого случая поезда на Минводы из Астрахани начнут ходить через Волгоград. А ещё через месяц произойдёт одна не совсем понятная история, которая заставит меня всерьёз задуматься над тем, что происходит в стране, и вновь вспомнить всё, о чём в привокзальном кафе говорил мне Фёдор.

Где-то в конце июля, посреди ночи зазвонил мой домашний телефон. Спросонья я не мог сообразить, чего от меня хочет дежурный по Управлению. А он требовал, чтобы я срочно одевался, поскольку меня ожидает генерал. Машина за мной уже выехала.

Вержбицкий сидел в своем кабинете один, задумчиво разглядывая тонкую брошюру. Он пригласил меня к столу и передал брошюру мне в руки со словами:

– У вас в ОВИРе есть человек, свободно владеющий английским? Нужно срочно перевести текст, который напечатан в этой книжке. Но только так, чтобы этот человек не трепал потом лишнего языком, и всё то, что он переведёт, осталось между нами тремя.

Я быстро перелистал брошюру и понял, что держу в руках технический паспорт на пистолет марки «ИЖ». Хороший пистолет – магазин рассчитан на четырнадцать патронов калибра девять миллиметров. А ещё он был снабжен прицельной планкой на три фиксированных положения, что позволяло вести прицельную стрельбу на более далёкое расстояние, чем из обычного «макарова».

В принципе, даже и не нужно было владеть английским, чтобы разобраться, что же было написано в брошюре. Обычные тактико-технические данные огнестрельного оружия, с подробным описанием и рисунками деталей, из которых состоял пистолет. Об этом я и сказал тогда генералу, мол, нет никакой необходимости втягивать в круг «посвящённых» ещё одного человека. Выслушав мои доводы, генерал согласился с ними. А потом он рассказал, что это за оружие, и как оно попало в его кабинет.

На ту пору аэропорт в нашем городе получил статус международного. И, как полагается в таких случаях, появился в нём соответствующий терминал с постами пограничного и таможенного контроля. Накануне, поздно вечером, в аэропорту совершил посадку транспортный самолет, совершавший авиарейс из Ижевска на Кипр. Вообще-то промежуточную посадку для дозаправки топливом он должен был сделать в Беслане, но поскольку там не было пограничного и таможенного поста, решено было посадить его именно в нашем городе, тем более, что он находился аккурат на полпути лёта.

И вот, когда стали досматривать перевозимый груз и документы на него, то выяснилось, что какой-то производственный кооператив, работающий под «крышей» одного из ижевских оружейных заводов, перевозит за кордон свою готовую продукцию. По документам значились пять тысяч единиц огнестрельного оружия, коими были спортивные пистолеты. А получателем груза значился стрелковый клуб, зарегистрированный на Кипре.

Сразу стало понятно, что всё это – явная «липа». И документы, и сам груз явно предназначались совсем не для кипрского стрелкового клуба, а для вооружения огромной армии боевиков в Чечне. Уже тогда ходили разговоры, что уезжавшие из Чечни военные смогли вывезти практически всё табельное оружие, в том числе, и законсервированное, и боевики вынуждены были налаживать на грозненском заводе «Красный Молот» производство доморощенного пулемёта-пистолета «Борз».

К проверке законности перевозки оружия тут же подключились сотрудники ФСК. Они сразу же допросили всех граждан, сопровождавших оружие. Их было три человека, в том числе, супруга директора того самого военного завода, одновременно являющаяся руководителем оружейного кооператива. С первых минут она повела себя вызывающе, заявив, что у контрразведчиков будут очень большие неприятности только за то, что они незаконно удерживают её в своем ведомстве. Гэбисты мгновенно сориентировались, что могут ступить в «жир ногами», и быстренько спихнули эту мадам вместе с её специфичным грузом милиционерам. Мол, статья о незаконном хранении и перевозке оружия – это их компетенция, вот пусть и разбираются со всем этим дерьмом.

Вержбицкий тут же дал команду перевезти всю партию оружия на базу ОМОНа, а самих задержанных поместить в «кутузку». Надо было слышать, какие угрозы отпускала та мадам, когда её оформляли в ИВС. Остальные же двое сопровождающих не проронили ни слова. А на следующий день в кабинете у генерала раздались весьма странные телефонные звонки. Звонившими были высокопоставленные люди из МВД. Сначала они требовали доложить обстоятельства задержания людей и груза. Потом они же стали настоятельно рекомендовать генералу отпустить задержанных на все четыре стороны. Но генерал не стал прислушиваться к их «рекомендациям», отдав распоряжение своим подчинённым с особым пристрастием отнестись к этому делу.

Вот только ничего у него из этого не вышло. Буквально через пару дней вызвали генерала в Москву, на заседание Коллегии МВД по итогам работы за первое полугодие. А перед самим её заседанием пригласил его в свой кабинет один из заместителей министра и попросил, чтобы он позвонил в своё УВД и дал команду выпустить арестованных из-под стражи. Отказался генерал это делать, и тогда дал ему тот чинуша лист бумаги и пять минут времени на то, чтобы он написал заявление о своей собственной отставке. В противном случае грозил на следующий же день пригнать в область комплексную проверку, которая наверняка накопала бы чего-нибудь такого, за что генерала непременно уволили бы из органов, но на этот раз уже с «волчьим билетом».

Понял Геннадий Аркадьевич, что выбора у него нет, и написал заявление о своей добровольной отставке «по состоянию здоровья». Он не успел вернуться из Москвы, а личному составу Управления уже представили нового руководителя.

Вержбицкий находился ещё в столице, а «оружейники» уже были на свободе. А чуть позже из МВД России приехала «фура», которая и увезла те пистолеты в неизвестном направлении. Поговаривали, что видели ту «фуру» на трассе Ростов-Баку в сопровождении двух милицейских машин с мигалками. Куда она ехала, нетрудно было догадаться.

А ещё через месяц по «ящику» объявили о взрыве в редакции газеты «Московский Комсомолец», где работал журналист Холодов. И понял я тогда, что события неумолимо развиваются по «сценарию», который в своё время предсказал вокзальный бомж. Потом был неудачный поход оппозиции на Грозный, после чего в Чечне началось наведение «конституционного порядка».

Одним словом, война, о неизбежности которой Фёдор предупреждал меня ещё в мае, началась ровно через семь месяцев после нашей случайной встречи на Павелецком вокзале.

В первых числах апреля 1995 года возвращались мы на БТРе с очередной зачистки. Моё присутствие в составе таких групп было обусловлено необходимостью проведения квалифицированной проверки паспортного режима во время тотальных зачисток и прочих оперативных мероприятий. Притормозили мы у стихийного базарчика, раскинувшегося в самом начале проспекта Победы, у памятника «трём революционерам». Мужики побежали прикупить кое-что из съестного, а я, сидя на броне, разглядывал публику, тусовавшуюся на том мини-рынке. Мой взгляд случайно выхватил из этой пёстрой толпы двух омоновцев, проверявших документы у какого-то бородатого мужика. Мужик был одет в обычную фуфайку, а на голове у него была нахлобучена вязаная шапчонка. Милиционеры расспрашивали его о чём-то, а он, усиленно жестикулируя, пытался им что-то доказать.

Когда наш БТР отъезжал от базарчика, омоновцы закончили проверку и вернули паспорт его владельцу. Довольный, он наконец-то развернулся ко мне лицом, и наши взгляды встретились. Не знаю почему, но внутри меня что-то оборвалось. Где-то я уже видел эти глаза, этот, с прищуром взгляд. Человек словно целился в меня. Но где именно довелось мне раньше видеть эти глаза, в то мгновение я не мог припомнить.

Проехав метров сто, я вдруг всё отлично вспомнил.

Фёдор! Это были его глаза! И как же я сразу не сообразил, кто стоит передо мной?

– Стой! – диким голосом закричал я торчащему из люка водителю Андрюхе. – Стой! Давай срочно назад, на базар!

Через полминуты мы были на месте, но Фёдора там не оказалось, словно сквозь землю провалился… Я с пристрастием расспросил омоновцев насчёт того, у кого они только что проверяли документы, и один из них назвал мне не только фамилию, но имя, отчество и даже улицу в Старопромысловском районе Грозного, на которой проверяемый проживал согласно предъявленному паспорту. Вот только точный номер дома и квартиры он уже запамятовал.

Через пять минут я был в адресном бюро и рылся в справочной картотеке.

И, действительно, человек с такими установочными данными значился зарегистрированным в Грозном, но когда я перевернул листок прибытия обратной стороной, то увидел там чёткую запись чёрными спецчернилами: «Снят с регистрационного учета 27 октября 1994 года в связи со смертью».

Сомнений не осталось – то был Фёдор, проживавший в Грозном под чужим паспортом. Но как этот паспорт попал в его руки?

По всему выходило, что выполнил он своё обещание, приехав в эту мятежную республику, чтобы мстить своим недругам.

А, может быть, я всё-таки ошибся, и не Фёдор это был вовсе?

В тот же день я на всякий случай сочинил ориентировку на умершего человека, документами которого воспользовался посторонний гражданин, возможно, боевик.

Но после той случайной встречи Фёдора в Грозном больше никто не видел.

Поделиться:


Анатолий Воронин. «Бомж». Рассказ.: 5 комментариев

  1. Ваш рассказ, Анатолий Яковлевич, прояснил для меня одно событие тех давних лет. В те годы многих удивила столь быстрая замена Вержбицкого на Волкодава. А до этого мы с мамой как-то видели его интервью на Астраханском телевидении и удивились, как зажато чувствовал себя этот обладавший немалой властью человек. От него ждали, что наша милиция наведёт порядок и удалит с рынков огромное количество понаехавших торгашей. Но ничего этого не произошло, а быстрая замена одного начальника на другого уже роли не играла: перестройка кончилась, начался дикий капитализм. А всем астраханцам не раз вспоминался генерал Максимов, фронтовик и яркий человек. После своей внезапной отставки он запил и приходил в санчасть МВД с сеткой пустых пивных бутылок, демонстрируя этим свой новый статус. Но его всё равно помнили и уважали. В конце 90-х мне однажды привелось проезжать на трамвае мимо пожарки около Татар-Базара, и я увидела там толпы народа . Ехавшая туда в трамвае мамина медсестра сказала, что это хоронят Максимова. Да. это были личности! А кто теперь во главе нашего УВД, даже и не вспомнить. Да и сама милиция стала полицией…

    • Вера Ивановна, добрый день!
      Да, в нашем УВД много чего интересного происходило в разные годы. Генерала Максимова под сплав пустили за то, что он инициировал расследование по делу астраханской икорной мафии, которую возглавлял Рудольф Астахов. Кому-то в Москве не понравилось, что он обрубил все концы поставок черной икры в столицу. Но это был лишь скрытый повод. В те годы новый министр МВД Федорчук решил сделать тотальную «зачистку» фронтовиков, стоявших у руля власти региональных УВД, и не только один Максимов пострадал. Правда, сам Федорчук сам плохо закончил свою карьеру. Я был свидетелем всего того, как гнобили Евгения Александровича, и сам едва не попал под раздачу, о чем писал в своей повести «Командировка на войну».
      Сменивший его Вержбицкий, тоже был принципиальным мужиком, но и самодуром он был отменным, да и в рюмку частенько заглядывал. А еще он был моим соседом по даче. Когда его «ушли», совсем другим человеком стал, намного проще, нежели будучи при власти.
      Волкодав отдельная история. Когда буду писать четвертую часть повести «Предательство», распишу, что и как было, и почему у меня с ним произошел конфликт, из-за которого я вынужден был уволиться из органов. Но он тоже плохо кончил. Когда его назначили начальником Ставропольского УВД и присвоили звание генерал-лейтенанта, он совсем зарвался, и в итоге против него самого возбудили уголовное дело по пяти статьям. От тюрьмы его спас суд присяжных. Потом он работал главным лесничим Ставропольского края, «химичил» с ценными породами леса, но ему это не принесло пользы. Скоропостижно скончался будучи на отдыхе в Сочи.
      А потом начальником УВД стал Хватков, последний руководитель назначенный из местных. В 1983 году, когда милицию стали укреплять за счет гражданских партийных работников, он поступил на работу в УВД, и почти полгода проходил стажировку в УГРО под моим началом. А после него пошли «варяги», для которых наше УВД было неким «трамплином» для дальнейшей карьеры, и поэтому они подолгу не задерживались.
      Что же касаемо трансформации милиции в полицию, то произошла не только смена «вывески», но и внутреннего содержания. И если раньше присяга милиционера заканчивалась словами «Служа народу — служу закону», то теперь она звучит так: «Служа закону — служу государству». Чувствуете разницу?
      Про народ ни слова.))

  2. Очень напоминает любимое кино «Львиная доля», рассказ тянет на отличный детектив. Снимут картину когда-нибудь, в случае известных событий… И есть у меня внутреннее предчувствие, что, как минимум, увижу этот новый фильм. С Уважением.

    • Павел, чтобы снять фильм, необходимо написать сценарий к нему, а это далеко не одно и то же, в сравнении с рассказом или повестью. Практически все фильмы построены на диалогах главных героев повествования, а вся остальная описательная часть литературного произведения, не более чем фоновое сопровождение фильма, в виде натурных съемок, каскадерских трюков и прочего «мыла».
      А коли так, то автор будет вынужден заново переписать свою работу, или отдать написание сценария на откуп другому человеку. Но и это еще не всё. Режисер фильма должен быть на сто процентов уверен, что его фильм заинтересует зрителя, и, самое главное, он будет «кассовым», и принесет ему доход. А когда вопрос касается денег, то автора произведения зачастую начинают «прогибать», чтобы он создал сценарий именно таким, каким его видит режисер. И вот на этом этапе начинается зарождаться конфликт интересов между автором и режисером, зачастую заканчивающийся не в пользу автора. Именно это обстоятельство сдерживает авторов, и не позволяет им идти на поводу у коньюктурщиков от киноискусства.
      А потом, на свет Божий появляется дешёвая поделка, далеко отстоящая от оригинала авторского произведения, которая её создателями преподносится как «нечто», написанное по мотивам литературного произведения. И это в лучшем случае, а зачастую в таких киношных «шедеврах», ФИО автора вообще не указывается, а зрители, посмотревшие такой фильм, в душе начинают плеваться, и мысленно посылать матюки в адрес автора, чью книгу они когда-то читали.
      И не всякий автор после всего этого горит желаним ходить по судам, и отстаивать свои честь и достоинство, а заодно доказывать свои исключительные авторские права. Ведь не секрет же, что он тоже имеет право на долю гонорара за отснятый фильм, а вот сможет ли он его получить, это уже совсем другая история.

  3. В качестве подтверждения своих слов, приведу пример со съемками фильмов по роману В. Богомолова «В августе 44-го». Вот что я нашел в Интернете:
    Впервые попытку экранизировать роман Богомолова предприняли в 1975 году на главной киностудии страны «Мосфильме», которая и выиграла тендер на съёмки картины. Бюджет выделили немалый. Естественно, консультантом картины должен был быть сам автор Владимир Богомолов.

    Снимать картину доверили известному литовскому кинорежиссеру Витаутасу Жалакявичюсу, ставшему классиком советского кино после фильма «Никто не хотел умирать»
    Скандалы начались с самого начала съёмок. У Богомолова сразу же не сложились отношения с Жалакявичюсом, он обвинял режиссёра в полном незнании материала и непонимании зерна сюжета, несмотря на то, что Жалакявичус уже снимал фильмы о войне. Режиссёр напротив, уверял Богомолова, что он лучше знает, что и как снимать. И пошло-поехало.
    Богомолов дошёл до генерального директора «Мосфильма», отправив ему телеграмму следующего содержания: «Как это ни удивительно, реализована только пятая часть из более чем 600 замечаний, сделанных мною по второму варианту режиссёрского сценария. Замечаний, обоснованность которых была признана редактором и руководством студии. Причём при реализации только пятой части замечаний режиссёром написаны многие новые нелепости и неграмотности…»
    Владимир Богомолов подал в суд на руководство «Мосфильма» за искажение идеи сценария. Киноначальство впервые отсмотрело отснятый материал и пришло в ужас: Жалакявичюс снял эдакий вестерн, не имевший ничего общего с психологическим романом. Его офицеры выглядели как мародёры, а не контрразведчики: небритые, в грязных расхристанных по пояс гимнастёрках с закатанными по локоть рукавами… И хотя деньги были потрачены немалые, а Богомолова слёзно просили придумать что-то на отснятой основе, он отказался — более того, потребовал в любом случае убрать его имя из титров.
    Директор киностудии «Мосфильм» Николай Сизов затребовал весь отснятый материал в Москву для просмотра. Увиденное Сизову понравилось, но найти общего языка с Богомоловым даже ему так и не удалось. В итоге 20 ноября был подписан приказ № 705 о приостановлении производства фильма. Картину закрыли.

    Пройдёт время и автора сценария Владимира Богомолова заклеймят позором. Потраченные после закрытия картины средства спишут в убыток киностудии.

    Фильм «В августе 44-го…» в советское время снят так и не будет…
    Это произойдёт только в конце 90-х, спустя 25 лет. В 90-е к военной теме в кино в период кризиса вообще не обращались. И потому новая экранизация романа стала большой удачей. Но и здесь не обошлось без скандалов…
    Отснятый материал Владимир Богомолов вновь раскритиковал, посчитав, что центральные сцены картины скомканы, а фильм не раскрывает психологические портреты контрразведчиков группы капитана Алёхина. Министерство культуры Белоруссии убедило автора, что все претензии будут учтены, а сцены пересняты. Но обещания так и остались невыполненными. Бюджет фильма был потрачен полностью и на пересъёмки денег просто не нашли. В конце концов, Владимир Богомолов второй раз потребовал снять его фамилию из титров.

    Ко всем скандалам добавился ещё один: по требованию продюсера фильм «В августе 44-го…» был перемонтирован и сокращён на 13 минут.

Добавить комментарий для Анатолий Воронин Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *