С матрацем и подушкой под мышкой я неуверенно перешагнул порог камеры следственного изолятора. За решёткой я оказался впервые. Сделав пару шагов, вздрогнул, когда за спиной с тяжёлым грохотом лязгнула закрываемая дверь. Послышался противный скрежет ключа, закрывающий на два оборота остальной мир от обитателей камеры. Тут я с опозданием испуганно вспомнил про белое полотенце на пороге. Но здесь его, к счастью, не оказалось. Продолжая стоять у порога, настороженно огляделся.
Сама камера, которую заключённые называют хатой, представляла собой небольшое, плохо освещённое помещение, пропитанное спёртым воздухом. Сбоку находился туалет, оборудованный чашей «Генуя», наполовину огороженный полуметровой кирпичной стенкой. Вместо дверцы висела самодельная занавеска – «парус». Рядом была полуржавая раковина, с краника свисала грязно-белая тряпица, уменьшающая громкость стука падающих капель. На противоположной стороне стоял «пахан», то есть стол, над которым висел железный шкафчик для посуды, именуемый здесь «телевизором». В верхней части противоположной от входа стены имелось зарешечённое, с железными поперечными жалюзями, окно с широким покатым подоконником. Стёкла заменяла полупрозрачная полиэтиленовая плёнка. Сквозь тесные жалюзи солнечный свет едва пробивался. По обеим сторонам небольшой камеры стояли две двухъярусные «шконки»*. На нижнем ярусе одной из них, свернувшись в позе шестимесячного человеческого эмбриона, казалось, спал какой-то маленький мужичок. Расположившись напротив, я мгновенно заснул, утомлённый событиями последних дней: арестом, допросами, «шмонами»* и прочими прелестями гостеприимных ИВС и СИЗО…
Проснувшись от истошного вопля, я увидел катающегося по полу соседа по камере. С каким-то звериным рычанием он схватился за ножки «шконки» и начал биться об неё головой. Глаза остекленели, изо рта пена. Я стал стучать в дверь камеры, вызывая контролёра, врача, Бога и ещё кого-то нехорошего.
Через некоторое время, показавшееся мне весьма продолжительным, в камере появился «лепила»*, с безучастным видом сделал укол, и так же молча, не проронив ни слова, с усталой брезгливостью удалился. Сосед затих. Я переложил его на «шконарь». Он был лёгким, как пушинка. Голова покрыта редкими и короткими тёмно-русыми волосиками. В верхней части уже явственно проступала плешь. Завершали неприглядную картину несколько разных по размеру и форме лишаёв. Над верхней губой и на подбородке росли такие же редкие и короткие волосики. Только они были несколько светлее, чем на голове. Лицо в рытвинах, напоминающих кратеры Луны на иллюстрациях.
Когда принесли ужин, сокамерник очнулся. С фырканьем, громко чавкая, он принялся есть, разбрызгивая слюну и ошмётки тюремной баланды, при этом успевал скороговоркой задавать вопросы.
– Как зовут? Кто «по жизни»*? Раньше «чалился»*? «Первоходка»*? «Погоняло»* есть?
Я едва успевал отвечать. Покончив с едой, он попросил у меня сигарету. Приняв её с достоинством, сокамерник взобрался с ногами на «шконку», затянулся и без предисловия начал рассказывать о себе:
– Зовут меня Серёга, «погоняло» – «Форточник». Две «ходки»* по сто пятьдесят восьмой, обе – от «звонка» до «звонка»*.
С гордостью Серёга показал наколки на спине – две церкви с двумя и четырьмя куполами*. Рассказав о тюремно-лагерной жизни, он заметно погрустнел, в глазах, до этого каких-то бесноватых, явственно проступила тоска. Из голоса постепенно исчезли бравурные нотки и нарочито протяжная гнусавость. Говорил он долго, часто прерываясь на несколько секунд, иногда минут. В эти мгновения он, казалось, был не в камере, а где-то в другом мире. Глаза его смотрели сквозь меня. Так, что становилось жутко. С одной стороны, рассказ его предназначался мне, с другой стороны, меня для него не существовало. Он как будто бы разговаривал сам с собой. Я боялся прервать рассказчика, чтобы в лишний раз не напоминать о себе.
«Я из поколения детей 90-х. Мне было десять лет, когда умер отец. Через три месяца разбился насмерть на машине старший брат. Из родных осталась только мать. Дома стало тоскливо. Старый телевизор постоянно барахлил, радиола не работала. Порой единственными звуками в квартире были бьющиеся в окно при ветре ветки старого тополя. Всё это нагоняло тоску и страх. А тут ещё мать со своими постоянными жалобами, назиданиями. В школе близких друзей у меня не было. Учился я плохо, одевался хоть и чисто, но не модно, карманных денег на импортные жвачки и шоколадки у меня не водилось. А вот во дворе у нас сложилась весёлая компания: сигареты, пиво, вино. И плевать мы хотели на всяких «ботанов» из обеспеченных семей. Верховодил Ванька по кличке «Крот», к тому времени уже имевший «командировку» за разбой. Баловались «косячком»*. Как-то незаметно, по крайней мере, для меня, перешли на «ширево»*. Если раньше воровали на базаре у лоточниц, то теперь начали шарить по квартирам. Мне была определена одна из главных ролей: пользуясь маленьким ростом и весом, я ловко пролезал через незапертые форточки, потом открывал квартиры подельникам. Брали хаты обычно внаглую, днём. Реализовывал товар и покупал «ширево» Крот. Попались мы прямо на «деле», во время кражи. Присовокупив ещё несколько эпизодов, вломили два года. Кому-то дали условный срок, кому-то вообще ничего, а меня отправили на «малолетку»*. На «малолетке» законы строгие, но возможность «ширнуться» найти можно.
Когда «откинулся»*, Крот встретил с распростёртыми объятиями, была шикарная встреча. Компания обновилась наполовину, я в ней уже обладал определённым авторитетом. Но на первой же краже попались с поличным. Оказывается, «менты» меня «пасли» с момента возвращения домой, среди нас был стукач. На суде с учётом рецидива дали четыре года общего режима.
Во время отсидки «грев»* был только от мамы. На «свиданки» тоже приезжала только она. На длительных свиданиях было много времени для разговоров. Мама открылась мне с другой стороны. После смерти мужа и старшего сына воспитывать меня одной ей было очень трудно. Работала уборщицей на трёх работах, денег почти не платили. Как на женщину, на неё уже никто не смотрел. Да и не думала она об этом вовсе. Жить не хотелось, терпела только ради меня. Пока я сидел, сама недоедала, лишь бы собрать мне передачу. Представляешь, там мы, обнявшись, пели песни. Больше всего она почему-то любила «Надежду». Всю жизнь надеялась…
Освободившись, я твёрдо решил завязать с прошлой жизнью. Стал искать работу, мама радовалась. Но где найти работу, ведь у меня ни образования, ни профессии. Узнав о моём прошлом, потенциальные работодатели шарахались. Пацаны во дворе, кто не сидел на зоне, продолжали «подрабатывать» кражами, хотя Крота уже не было. Умер от передозировки. Из уважения к моему «стажу» мне, находившемуся в постоянной депрессии, «ширево» давали бесплатно. Несколько раз. Я сломался.
В очередной бесплатной дозе мне отказали. Где достать деньги на «ширево»? Работать не умею, лазать через форточки стало тяжело. Начал промышлять разбоем: телефоны, цепочки. Однажды в подъезде напал на какого-то «стрижа»*, видимо, ветерана войны. Заприметил его ещё на улице. Старик шёл, слегка ссутулившись, тяжело опираясь на бадик*. На выцветшем, большеватом для него костюме блестели ярко начищенные медали. Вероятно, возвращался с какого-нибудь торжественного мероприятия, школьникам рассказывал про войну. Вошёл вслед за ветераном в подъезд и сразу же тюкнул его по затылку обломком кирпича. Старик упал сразу, молча. Сорвал с костюма медали (продать их так и не удалось), вырвал «лопатник»*, а там бабок – тысяч двадцать! Откуда у него столько? На волне удачи решил попробовать героин. Понравилось. Вскоре уже плотно сидел на игле. Денег опять катастрофически не хватало. Во время очередной «ломки» вырвал у матери кошелёк, куда она положила только что полученные пенсионные деньги. Мать вцепилась дрожащими руками в этот несчастный кошелёк со словами: «Сынок, зачем?! Не надо-о-о!» Ударил её по голове, не помню чем, что попало под руку, схватил деньги и помчался за дозой. Когда очнулся в ментовке, узнал, что мама умерла. При обыске нашли медали ветерана, теперь ещё и за это раскручивают. А мне уже как-то всё равно.
Хотел повеситься, да силы воли не хватило. Надо было раньше это сделать, может, мама осталась бы жива. Теперь вот здесь, ещё живу. Зачем только? Без «герыча»* я не жилец, да и с ним тоже…»
Закончив рассказ этими словами, Серёга опять улёгся калачиком на «шконку». Наверное, он хотел, чтобы его пожалели. А, может, ему просто надо было выговориться. Как на последней исповеди. Но мне почему-то было совсем не жалко его: кроме отвращения, это существо ничего не вызывало.
Когда в очередной раз предлагают «ширнуться для кайфа», у меня перед глазами встаёт образ Серёги в этой его характерной позе – свернувшись калачиком на кровати. Шестимесячным человеческим эмбрионом он был, наверное, лучше.
Примечания
* «Шконка», «шконарь» – кровать.
* «Шмон» – обыск.
* «Лепила» – медицинский работник.
* «По жизни» – то есть к какой категории заключённых относится.
* «Чалиться» – отбывать уголовное наказание в виде лишения свободы.
* «Первоходка» – впервые осуждённый.
* «Погоняло» – тюремная кличка.
* «Ходки», «командировки» – количество отбываний уголовных наказаний в виде лишения свободы.
* Ст. 158 УК РФ – «кража».
* «Звонок» – конец срока. «От звонка до звонка» – от начала и до конца срока, без досрочного освобождения.
* Церковь с куполами – количество куполов на татуировке означает количество лет, проведённых в исправительных учреждениях. Количество церквей – количество судимостей.
* «Косячок» – папироса с курительным наркотиком.
* «Ширево» – внутривенный наркотик. «Ширнуться» – ввести наркотик внутривенно.
* «Малолетка» – исправительное учреждение для несовершеннолетних осуждённых. Так же именуются и сами несовершеннолетние осуждённые.
* «Откинуться» – освободиться из мест лишения свободы.
* «Грев» – передача осуждённому как разрешённых, так и запрещённых предметов, вещей, продуктов питания.
* «Стриж» – пожилой, старый человек.
* «Бадик» – деревянная трость, палочка.
* «Лопатник» – бумажник.
* «Герыч» – героин.
«По жизни» – то есть к какой категории заключённых относится.
Тёзка, если этот, слишкои любопытный сокамерник, действительно из бывших «сидельцев», то он наверняка скажет: «По масти».
Анатолий Яковлевич, в 90-е только так и говорили — «по масти». В нулевые это выражение стали часто менять на «по жизни». Тем самым, вольно или невольно, тюремный мир пытается внести свои понятия в повседневную жизнь. То есть, кем ты был за решёткой, тем и остаёшься на воле.
В данном конкретном случае соглашусь с Вами. Наверное, точнее было бы употребить «по масти».
Был у меня агент, ,доставшийся в «наследство» от старшего коллеги по оперской работе, ушедшего на пенсию, про которого я написал рассказ «Сын полка». Так тот такие «допросы» устраивал сокамерникам, что те, волей-неволей «раскалывались» до самой задницы. От него я и набрался всех этих блатных выражений на фене.:-)
Вот! Сочный, интересный рассказ! Да, о неприглядных жизненных ситуациях, но так достоверно и емко! Мне понравился!
Этот рассказ мне понравился. Здесь всё на месте: и образы, и описания.
Пока нет ожидаемой мини-рецензии от Максима, напишу о следующем. «Серёга» — один из моих ранних рассказов. Перечитал его, поработал над ним с учётом рекомендаций критиков. Действительно, картины тюремного быта, к счастью, незнакомы большинству обычных читателей. Потому более или менее подробные описания и детали необходимы. К сожалению, без криминального жаргона здесь мне обойтись не удалось. Иначе картинка получается искусственно причёсанной, далёкой от реальности. Рисуя образ законченного наркомана, описывая его внешность, я намеренно пытался вызвать к нему отвращение. Потому что в реальной жизни таких людей принято только лишь жалеть, сочувствовать их беде, находить какое-нибудь оправдание их бесчеловечным поступкам. Слушать жертв подобных преступлений не принято, это сейчас какой-то моветон. Как-будто бы кто-то заставлял этих наркоманов колоться, совершать гнусные преступления. Заботиться о наркоманах и преступниках стало очень модным, а думать о нормальных парнях и девчатах некогда. Пусть мой рассказ далеко не совершенен с литературной точки зрения, пусть он выглядит для кого-то «халтурным этюдом», но если хоть кто-то из тех, кто стоит сейчас перед выбором либо уже находится в начале пагубного пути, или родители таких ребят прочтут «Серёгу», и чтение вдруг заставит их задуматься, это будет для меня высшей наградой.
Что же касается «Кражи», менять там ничего не буду. Изменю лишь жанр, пусть вместо рассказа будет новелла. Тогда большинство замечаний критиков будут, по-моему, несправедливыми. И это вовсе не из-за лени. Просто в данном случае дополнительные описания и детали, считаю, конкретизируют ситуацию. Я же хотел, чтобы читатель, хоть немного знакомый, к сожалению, с подобной проблемой, мог нарисовать свои собственные образы и, тем самым, воспринять картинку лично.